Идка

Домашние меня встретили с радостью и любовью.

Вторая половина июля месяца. Семья большая – отец Антон Иванович (если отчество правильно помню), мать Алида Филипповна, старшая дочь Эмма замужем, живёт в другой деревне. Остальные по старшинству – Марта, Лиля, Антон, Саша, Андрей, Иван.

На следующий день вечером, после вечерней дойки, Марта с Лилей работали доярками, мы пошли работать на ток. Подавать на ленту зерно. Сейчас уж не помню, как правильно её назвать, что-то вроде конвейерной линии или эскалатора. Наверно транспортёр. Зерно по ней ползёт (подаётся) в кузов машины, там тоже люди разгребают зерно, чтоб ровно лежало не кучей. Лента в постоянном движении, внизу с каждой стороны большими деревянными лопатами набрасываем зерно. Поочерёдно меняемся на отдых, и так много дней и ночей, трудятся все колхозники. Иногда меняемся и идем на машины. Вечером ток освещается светильниками. Заканчиваем работу с чумазыми лицами, как у шахтёров, когда они поднимаются из шахты, только зубы и глаза блестят, рот и нос забиты пылью. В зерне же пыли ужас полный.

Несколько раз ездила на машине, с зерном и транспарантами (типа – «Даёшь государству!»), на весовую станцию, на элеватор, на мельницу сдавать зерно. С девчонками выезжала на дойку в летние пастбища.

С дядей Антоном развозила на поля трактористам и комбайнёрам воду в бочках. На обратном пути он заезжал проверять капканы, поставленные на сусликов. Шкуры с них сдавали агенту, который приезжал на дом, сразу оплачивал деньгами за количество сданных, но цену на них не помню. Страшная картина изъятия зверушек из капкана и их убийство. Если попадались взрослые суслики-родители, они закапывали норы, чтоб дети остались живы. Несмотря на то, что это поедающие урожай вредители, плакала тогда, плачу и сейчас вспоминая. Из некоторых нор, с двумя ходами, выливали водой. Один раз меня взяли, потом не брали, за тонкую натуру. Ездили девчата, они сопровождали отца в этой охоте не один год.

Случились ранние заморозки. Срочно бросили на бахчи убирать арбузы. Руки красные от холода. Обрываем арбузы, нагружаем машины, молодёжь садится на них сверху, едем в деревню разгружать, женщины остаются собирать. Дорога проходит по мосту через речку, она неглубокая, вода не замёрзла. Возле речки машину ожидает разного возраста детвора. Пока движемся по мосту, бросаем в воду арбузы, детвора радостная с криками их вылавливает. За день совершаем несколько рейсов.

Арбузы подморожены. Сразу идёт их переработка. Несколько избранных женщин, мастериц (тётя Алида в их числе, не все деревенские хозяйки годятся на это дело) работают день и ночь, с недолгими перерывами по переменке, чтоб не погасли печи. Они варят сирп, так называют, это сладкий и тягучий арбузный, медового цвета, сироп. Им за эту работы ставили трудодни, а ещё выписывали по ведру этого сирпа. Пробовала я этот сирп. Тётя ещё работала заведующей водокачкой. В определённые часы утром, днём, вечером идёт на водокачку, включает насосы, чтоб люди дома набрали воды.

Со снегом я получаю постоянную работу. Всем моим трудоустройством занимается дядя Антон. На работу надо ездить в другую деревню – в правление колхоза «Имени 40 лет Октября». В колхоз входят три деревни: русская (центральная, в ней находится правление), немецкая и казахская. В колхозе главным бухгалтером работает племянник дяди Антона, но живёт он в нашей деревне.

Я телятница на ферме, начинается отёл. Для доярок это хорошо, будут больше надаивать молока. Марта по удоям первая, не только в своём колхозе, не помню, по району или по области. Сейчас даже не могу сказать какое количество коров у каждой доярки тринадцать или пятнадцать. На ферме есть и один дояр – парень. У Лильки в группе есть корова с тремя сосками, даёт молока мало, полведра, но очень жирного практически сливки, на этой корове я училась доить. Когда Марта шла на рекорд, ей доливали молоко от неё. Молоко принимали здесь же в сепараторной, а уж из неё сдавали дальше.

Первым в этот сезон появился теленок, у Лили, от коровы первотёлки. И ещё это был первый телёнок, родившийся от купленных на племя огромнейших белых бугаёв. Один взрослый, второй чуть моложе и третий годовалый телёнок. В телятнике держали старших на цепях, телёнка на толстой привязи. Вот поэтому, родившийся телёнок получил кличку «Первый». Телёнок был белый с кудрявой чёлкой, с огромными красивыми, черными с синевой глазами, весь в папу. Три дня он был с мамой, а потом перевели ко мне, стал он первым в новом телятнике у новой телятницы.

Здесь же скажу. Бугаи, стояли по правому ряду, в середине. Гигантов бугаёв все боялись, скотники даже, что за ними ухаживали. Я не знала об их страхах, когда пришла работать. Зима, на ферме холодно. Доярки ещё заняты, а, я уже управилась со своим хозяйством, в комнату идти одной неохота. Бугаи лежат, я подошла к ним, села на старшего, самого большого. Ноги вытянула, засунула, под другого, старому чёлку заплетаю, с ними разговариваю. Они, как печки горячие. Идёт скотник, остановился, бледный, глаза вытаращил, шипит – ты что делаешь, они же тебя убьют. Говорю – отчего это они меня убьют? Он назад побежал, по-немецки кричит. Доярки тут же на крик прибежали. Пугают, возмущаются, близко не подходят.

Я им объяснила, что я греюсь, ничего плохого не делаю. Пришлось слезть. Они мне и рассказали, что посажены на цепи потому что, в ярости страшны – не любят, когда к ним подходят. Начинают мол, реветь, копытом бить. Позже уже привыкли к моим посиделкам, к тому, что я и уши трогаю, и рога, глаза им вытираю. Они могли меня лизнуть, просто я их любила, а страха не было, животины чувствуют его. Я хлебушком с солью их угощала. Любовь за любовь.

Продолжаю. Потом ухаживала уже, наверное, за двадцатью телятами, если не больше. Поила их, маленьких, обратом, чистила их, лечила глазки, лишаи. Лишаи заразны, приходилось и на себе мазать, на ногах у коленей несколько штук появлялось. Стали для телят сено специальное привозить, тоненькое, зелёное. Телятницы иногда воровали его у меня для своих коровушек любимых.

Для коров привозили силос кукурузный, я в тихушку, стала животинок своих силосом по чуть-чуть подкармливать, выбирала из кучи получше. Таскали силос, телятницы и я корзинами большими. Навалишь в неё силосу кучу огромную, чтоб за ручки можно было зацепиться и вперёд. Зайду в телятник, до кормушки дойду, а запах (вкусный, с кислинкой аромат, парит силос, ещё тёплый, не успел остыть, силосные ямы рядом с фермой) они почувствуют его. Гуртом кинутся, свалят меня в кормушку, корзина с силосом на мне, еле выберусь. Раскидаю быстренько по обеим длинным кормушкам, тогда уж следующие корзины, спокойно разнесу. Силос я и сама ела, возьму кусок, сверху кожуру очищу, середину ем, скусненько было. Обрат (сейчас мы такое молоко пьём обезжиренное) привозили и скачивали мне его в большие железные бочки, а я уж вёдрами по поилкам разнесу, тоже сваливали, обратом обливали, валенки полные обрата носила, мозоли натирала. Руки по локоть в цыпушках были, обветривали до крови. Убирала за ними навоз. Навоз вывозила на коне, мне был выделен, сама запрягала, воду для телят, привозила во флягах на нём же. Заходил ко мне заведующий фермой, всё удивлялся, что телята у меня растут как на дрожжах, он не знал, что я их силосом подкармливала.

Вставали на работу в половине четвёртого. Идти далеконько, в горку. Зима, оренбургские степи, морозище под сорок, собиралось нас до семи человек. И отправлялись. Впереди шёл скотник, ещё один племянник дядькин, за ним за руку его жена, за ней я или Марта, следом ещё две девчонки, замыкающая вереницы всегда Лиля, держась за руки, в снегу по колено тащимся по оврагу, ветер здесь слабее. За пазухой по краюхе вкуснящего хлеба, натёртого чесноком, намазанного свиным жиром или криба шмальцем (молотые свиные выжарки). Хлеб пекла тетя Алида, в печи, можно сказать русской, с лежанкой. Шесть больших, круглых буханок, высотой до тридцати см и в диаметре такого же размера.

За летнюю и осеннюю работы, ставили трудодень. За всех деньги получал дядя Антон. Пришёл с получкой, говорит, что завтра едет в город за покупками. Я попросила, чтоб он деньги родителям часть отослал, он ответил, что этого делать не будет: «Не они работали, а ты!».

Накупил продуктов, каких не было в деревенском магазине, всего разного, не помню всё, но валенки с галошами для работы и валенки для дома помню, привыкала к ним. А ещё духи «Гаянэ» и губную помаду. Заставил меня поехать с тетей Алидой в центральную деревню Перовку, в ателье, выбрать ткань хорошую и заказать платья. Приказ выполнили, платья красивые заказали. Шерстяные – розовое нежное и зелёное. Дорогие получились, фасонистые.

Когда я к ним приехала, они удивились, что у меня нет хорошей одежды. Однако, я не привередливая, шиты платьишки мои были мамою (она ходила на курсы шитья и кройки), иногда кроили ткань в магазине у закройщицы. Ткани ситцевые или штапель, два платья из репса, их стираешь, они колом стоят от воды. Было платье, от школы осталось. Самый любимый платье-халат, четырёхклинка, китайский, ситцевый, белый в красный среднего размера горох, с пояском на пряжке. Ситец не тонкий, как российский, а плотный. Был ещё лыжный костюм, шаровары. Конечно же, эта одежда не для выхода, но я к ней привыкла, в ней я работала, на току и на ферме, и дома ходила. В репсовых платьях, (пошиты были с удлиненной талией, что называется в обтяжку, с молнией небольшой на левом боку), на танцы в клуб ходила. Девчонки пытались даже их надевать, но в них не влезали ни та, ни другая, я же худенькая была. Дома я на танцах ни разу не бывала, как раз из-за одёжки.

Как бы, молодежь работающая, не уставала, но в клуб каждый вечер бегала. Там собирались и учащиеся дети постарше, приходили и взрослые. Танцевали, под пластинки, стоял на полу на сцене проигрыватель и ещё под баян или под три баяна. Пригодились папины уроки танцев. Клуб работал, до выключения электричества. Мигнёт свет один раз, первое предупреждение, со второго подмигивание, клуб покидался, расходились по домам. Третье мигание заставало нас уже дома, значит это 12 часов ночи. Ужинаем при свече.

Надо сказать, я пришлась ко двору всем жителям деревни, пользовалась любовью взрослых и детей, и ровесников. Папа потом рассказывал, что каждый раз, когда он туда приезжал в гости, испытывал гордость, за меня. А дядя Яша (зав. МТФ) вспоминая меня плакал, говорил, что такой работницы-телятницы у него больше никогда не было. Деревенские, когда я только приехала не верили, что я городская, смогу работать и жить в деревне, навоз возить. Не верили, что хватит у меня сил для тяжёлой деревенской работы.

Пока я жила в деревне, мне написала подружка Галка, что это из-за неё меня отправили в деревню, так как рассказала маме про мою любовь, они испугались и отослали по типу с глаз долой из сердца вон. Мне первые месяцы редко отвечали на письма, но позже мама начала писать мне часто, звала домой, что ей без меня тяжело – поняла, как много на мне было обязанностей, а теперь всё самой приходится выполнять. Писали тогда чернилами, было видно, по разводом, что писала и плакала.

Стала я собираться домой. Тётка с дядькой уговаривают остаться, заведующий МТФ, тоже. Что не век же я буду жить с родителями и нянчить их детей, что о себе думать надо. А письма с разводами идут. В марте решительно собираюсь и уезжаю.

Видишь, сын не обманула, песня долгая, деревня да отъезд.

Глава 11

Песня долгая, про деревню, про отъезд – слов не выкинешь, но остались недопетые куплеты слова не высказанные. Кратко изложено, ведь если обо всём писать, бумаги не хватит, мелочей разных много.

Дополню о своих телятах. Ко мне в группу попала тёлка, она была уже годовалая, но маленького роста, с большим животом, ей бы уже корову ростом догонять, но воспитывалась таким скотником, что его подопечные были худосочными. Телятник у него забит навозом мне выше колена, когда увидели моё хозяйство, то пять телят, самых плохих ко мне перевели, на откорм.

Звала я одну телочку Дуура. Именно так. Животины понимали только немецкий язык, пугливы, голодны, больны. Дуура отличалась от них – шаловлива, быстро ко мне привязалась, понимать меня стала, ходила как собачка. Тянула ко мне морду, мычала – разговаривала, схватит халат, жуёт. Как-то приходим с девчатами после обеда на ферму, переоделись, пошла к себе. Подхожу к телятнику, он открыт, ворота в коровник распахнуты, и не одного телёнка, пусто. Выбежала, осматриваться стала, вижу, следы от фермы в степь уходят, я, как была в халате, без платка, в телятнике тепло, побежала по следам. Мороз – 30 Бегу вдали вижу их. Стала кричать, не слышат, ветер относит крик. В голове стучит, уйдут в степь замёрзнут или волки сожрут.

Стала кричать: «Дуура, Дуура!». Стадо вдруг остановилось, а я бегу и, всё кричу: «Дуура, Дуура!». Вижу, один телёнок в мою сторону летит, очки замерзают не пойму кто, реву. Потом все ко мне повернули, остановилась. Дуура первая, окружили меня, у них шкура заиндевела. Иду к ферме, они за мной, Дуура за халат уцепилась. Она часто дверь открывала, настырная, когда меня долго нет.

Потеряла голос, соплей нажила, но работать продолжала.

Уже рассказывала о племенных бугаях, теперь два слова скажу о племенном жеребце. По приезду ещё, летом девчонки экскурсию провели, знакомили с деревней. Зашли в конюшню. Кони – работяги в стойлах, на выходном дне, отдыхают, сеном хрумкают, конюх работает. Прошли вдоль, в конце конюшни закрытое стойло, ограждение высокое, дверь оббита металлом. В нём стоит зверь, черный, блестящий, нас почуял, ржёт, ноги в цепях, бугаи против него – тьфу. Красавец – не описать, в красоте сила, мощь, опасность. Восторг и страх вызывает. Конюх, орёт:

– Уходите оттуда быстро! Беды наделаете!

Летом же работала не только на току, но и на складах (амбарах) зерновых, убирали, очищали, мыли свободные от зерна, готовили для засыпки нового урожая.

Наблюдала подготовку к свадьбе и пировала на немецких свадьбах, на проводах в армию. Обедала у казахов с сестрой Мартой. Часто ходили в клуб, всей семьёй в кино, после него танцы.

Совсем не помню цивильную зимнюю одежду, как будто нагишом ходила, интересно.

В порядке хвастовства, и о потери шанса. Когда заказали в ателье мне наряды, надо было прийти на примерку в назначенный день. Туда меня подвёз на санях бухгалтер, а обратно я возвращалась пешком. Дорога узкая, санями разъезженная, редко машины ходят. Я иду в такое время, что транспорт не ходит, даже гужевой. Около половины пути одолела, слышу, сзади полозья скрипят, я остановилась, к сугробу у обочины прижимаюсь, дорогу уступаю. Сани с возницей останавливаются, пассажир говорит:

– Девушка садитесь, мы вас подвезём.

Села, поехали. Поздоровались, он говорит:

– Вас Ида зовут.

– Да, но я с вами не знакома.

– Зато я вас знаю. Я был в вашем правлении. Мне о вас столько хорошего порассказали, описали, что я вас сразу узнал, – улыбается. – Я ректор Оренбургского сельскохозяйственного института. Мне поступило предложение принять вас на учёбу, на зоотехника.

– Да вы что, мне экзамены не по силам!

– А Вам их не надо будет сдавать. Только приехать к нам придётся. Подумайте и соглашайтесь. Из вас, по всем данным, хороший специалист получится.

Спросил куда меня довезти. Сказала, что мне на ферму, на работу.

В связи с мамиными письмами, с моей жалостью, вместо института надармовщинку, вернулась домой. Десять месяцев счастливой жизни, каждый день, закончились и не повторились.

Уехала и не озаботилась взять справки о стаже, об отработанном времени. В моём общем трудовом стаже не включено десять месяцев работы в колхозе. Некому было подсказать, а когда здесь уходила на пенсию, не захотела писать туда, заморачиваться.

Бог шанс давал, а я не взяла! Любовью, возможно не заслуженной, окружена была, но не оценила. По проторенной тропинке не пошла. Домой вернулась, и дороги-пути нехоженые выбрала.

Опять дома. В деревне, тётя Алида со мной никогда не разговаривала по-русски. Сказала сразу по приезду:

– Ты немка и должна говорить на немецком языке. Филипп, твой отец виноват, что ты его не знаешь.

Все вокруг немцы, что с них взять, только научиться понимать и говорить. Говорить не говорила, но понимала язык хорошо, знали об этом только в семье. Для меня секретов уже не существовало, когда речь шла на немецком обо мне, или ещё о чём-либо. Позывы к речи только стали появляться, отъезд помешал заговорить. Приехала домой, с ярко выраженным немецким акцентом.

Мама всплакнула, дети обрадовались. Когда отец увидел, мои руки, обветренные по локоть, в крови и коростах, а ноги в мозолях и лишаях (три штучки не сошли ещё), плакал и приговаривал – в твоих мозолях дочка, кукурузу можно посадить. Я ведь знал, как там тяжело, поэтому туда и не вернулся жить, а тебя отправил, Марту с Лилькой жалел, а тебя отправил. Впервые услышала: дочка. Приятно.

Приехала я в другой дом, дом-барак. Наш старый дом был на капитальном ремонте. К нему подводили водопровод с холодной водой, сантехнику – унитаз.

По приезду встретились с Валюхой Федосеевой и решили поехать учиться в Челябинск в ГПТУ, на электромонтёра слаботочника. Съездили, сдали документы. Нас директор принял с ворчанием – переростки. Мне в ноябре, а Вале в декабре третьего числа исполнится по девятнадцать лет. С Валюхой начали учиться вместе с восьмого класса, подружились. Они раньше жили в другом посёлке – «Двадцатая шахта», если не ошиблась в названии.

Что помню о ребятах

Виктор. Ему 4-6 лет, если мать его шлёпнет на улице, когда не слушается, он начинает орать. Падает, синеет, у него перехватывает дыхание. Говорили – закатился. Мама его поднимает, начнёт хлопать по спине, он заревёт, посидит на коленях, и бежать, играть надо. В квартире такого не бывало. Подрос, стал очень хорошо петь. По радио, станция «Маяк» каждый день транслировала песню:

В Москве, в отдалённом районе,

двенадцатый дом у угла,

чудесная девушка Тоня

согласно прописке жила,

у этого дома по тропке

ходил я не чувствуя ног,

и парень то в общем не робкий,

а вот объясниться не мог

Любимая его песня. Он знал её наизусть.

Голос у Витьки чистый, звонкий, кто слышал эту песню в его исполнении, так сказать просили на бис исполнить. Когда я начинала петь, отец говорил – не пой, у тебя голос хриплый.

Хорошо рисовал. Копировал по клеткам и на глаз. Отец гордился им – Витька у нас певцом или художником будет.

Когда я приехала, певец Витька (скоро пятнадцать), ко всем своим талантам стал ещё и красавцем. Причёска ежичком, (вымытые, мокрые волосы накрутит руками, спутает их, а когда высохнут, расчешет кверху, причёска – шик). Симпатично одевался, мама ему одежду купит, он перешьёт по моде. Ходит заниматься боксом. На школьных вечерах поёт, девочки за ним гурьбой.

Какая уж тут учёба при таком успехе. Ему в какой-то период от девочек-бандиток проходу не было. Мама боялась за него, грозились зарезать. Потом они загремели под суд и на нары. А позже с Ириной стал встречаться. Она забеременела, сказала маме об этом. Мама его отхлестала полотенцем (со слов пишу), вынужден был жениться, и, Слава Богу, живут долгие годы.

Виктор от скуки на все руки мастер. Рисовал с приятелем копии картин известных художников по заказам на продажу. Делал чеканки, ножи с гравировками. Студентам институтов готовил чертежи. Много чего умеет. Много читал.

Витя – бяка, забияка. Если он пьяный, и кто-то в его сторону посмотрит, а ему взгляд не понравился, очки в карман и ближний бой навязан.

Вся, мне известная, картина о Викторе.

Иван. Совсем мало напишу. Помню, маленький он сильно болел, у него был менингит. В больницу не положили, лежал дома наверно без сознания, врач приходила каждый день, поговаривали, что при такой болезни не выживают, а он поднялся. Позже у него отнялись ноги и опять победа за ним (со слов мамы). Каждый месяц на дом ему медсестра приносила аспирин целый пакет.

Помню, когда Толя маленьким был, Иван с девчонками и мальчишками приходил домой. Включали магнитофон, Иван ставил Толю на стол и просил его танцевать буги-вуги. У ребятёнка получалось классно. Все довольны.

Дружил с девчонкой Ниной, будущей женой. Уходили в армию вместе с Виктором. Служили всесте в Казахской ССР в Кзыл-Орде. Спали на двухъярусной кровати, один внизу другой наверху. Вернулся из армии, женился на Нине, родились дети Алексей 1974 года, Людмила 1981 года.

Скудно, но добавить нечего.

Филипп. Мне его всегда было жалко. Он, как грачонок, всегда с приоткрытым ртом. Против нас всех он беленький, волосёнки кудрявые, худенький, спокойный. Его зачастую обижали. Я его любила, и он ко мне, кажется, с таким же чувством относился. Вырос добрым пареньком, высоким, против него остальные бергачи шипздики.

Подобрал как-то галчонка, из гнезда выпал, принёс домой. Выкормил, выпоил изо рта. Звал его: «Галя, га», он за Филей хвостиком по квартире ходил. Когда птица подросла, выпустил её. Сам выйдет на балкон крикнет: «Галя, га», она летит к нему на руку, на голову или на плечо сядет. На улицу выйдет, тоже птица долгое время его сопровождала, прилетала на зов. Потом исчезла. Держал голубей, так же кормил, поил птенцов изо рта.

Окончил училище, строительную профессию получил, а вот какую запамятовала. Мама его обижала. Ему было шестнадцать, наверное, окончил училище, по направлению, работал. Приносил деньги, маме отдавал, просил купить ему новую одежду, а она Кольку одевала. Говорила: «Тебе скоро в армию, не зачем тебе обновка».

До армии два года. Я говорила, что она не справедлива, но мои слова, что об стенку горох. А вокруг девчонки, парни одеты прилично. Он не пил, не курил. Ну, не обида, а обииида. Когда мы уехали в Дружковку, он перед армией стал выпивать, курить от несправедливости отношений.

В это время мы жили у них. Иногда я ему копейку, другую подкидывала, на мороженое, на кино. В парикмахерскую он не ходил, причёску я ему творила, не доверял парикмахерам кудри свои. У меня были филировки, я ими голову его в порядок приводила, за компанию с головой Федякова.

В детстве парикмахером для мальчишек служил папа – он в трудармии стриг солдат. Практику продолжил на сыновьях.

Мы жили уже в Дружковке, после армии Филя написал мне письмо, просил денег, я ответила, что мне никто и никогда не помогал, что денег лишних нет.

Переписка закончилась. Долго холостяжил, женился на женщине с 1946 года, прожил года два или три.

Мы с Толей были в гостях у Фили в начале его семейной жизни, он нас приглашал. Мне показалось тогда, он был горд тем, что принимал нас у себя. А в каком году это случилось, не помню. Толя лучше знает, наверное. Она забеременела, но до родов не дошло, случился выкидыш во второй половине беременности. Она работала в столовой, мне кажется, от водочки не отказывалась. Детей у неё не было.

Коля. Почти всё со слов. Хорошо рисовал, его с уроков отпускали на праздники оформлять окна магазинов. Пил, курил, вместо армии, время на нарах проводил. То воровал, то избивал, опять воровал, в тюряге не работал. Родители его боялись. Коля у них деньги отбирал, которые я им присылала. Он и меня пытался напугать в 1994 году, только видимо забыл, что я не из робкого десятка. Не солоно хлебавши в злости своей пришлось захлебнуться.

Из одной отсидки приехал с женой, она тоже сидела. Жили они у родителей, он её избивал, родился сын Саша в 1984 году, он и малышу поддавал. Малыш от страха заикаться стал. Злой, как пёс бешенный. В 1987 году Маша родила ещё дочь. Мы с ней виделись в 1986 году, она с меня глаз не спускала. Я спросила, почему она так смотрит на меня, она говорит:

– Ида, вы не похожи ни на кого из семьи. Надя приезжала, так она дома не сидит, по гостям ходит, марафет наводит. А вы по дому хлопочете.

А до этого пришли Виктор с Ирой, Иван с Ниной, родители, Маша и я. Николая не было. У мамы картошка сварена в мундире, яйца. Мужички на балконе. Встали женщины вокруг стола круглого чистить картошку, закуску готовить к застолью. Чистим, болтаем. Маша говорит, смотрите, как Ида чистит, пока мы одну, она три. Я не стала раскрывать тайну быстрой чистки. В садике работая в Дружковке, я столько картошки очистила варёной и сырой, что не в сказке сказать, не пером описать.

Маша после рождения дочери не вынесла «счастливой жизни» развелась и уехала с детьми к брату в город Берёзовский, улица Электриков, дом 16, Свердловской области.

У Коли ещё была дочь от другой женщины, она упала (или он скинул) в пьяном угаре с балкона, умерла. Дочку грудную, кто-то удочерил.

Не воспоминание, а пересказывание.

Надя. Девочкой была прелестной, хорошенькой, смех как колокольчик серебряный звучал. Знает, что она хорошенькая. Когда училась в школе, ходила в хоровой кружок и на гимнастику, недельку походит и бросает. Потом девчонки скажут, что едут на конкурс или на концерт. Она тут же активно начинает посещать занятия, но как самую «старательную и талантливую» на такие мероприятия не берут. Хотя надо сказать гибкостью тела обладала и голосом неплохим, но к ним должен труд прилагаться, тогда успеху быть. Надя же хотела всё и сразу.