Это

– Какой кошмар! Да что с ним такое? Этот парень спятил! – пролепетал я.

Все это было как-то совсем уже чересчур.

– Ты должен простить его, сынок. Сам виноват… понимаешь, мы в полиции не очень любим, когда нас называют стереотипами…

– Ладно, детектив, прошу и меня извинить… Хотя у мужика даже прическа как у того легавого, который все время орет в одном старинном фильме с Эдди Мерфи![15]

– Послушай сынок, не хочу ходить вокруг да около, но похоже, ты-таки влип. Здесь не очень жалуют убийц полицейских. Я не смогу тебе помочь, если ты не расскажешь мне все.

– Убийц полицейских?! Детектив, вы в своем уме?!

– Оставь это, сынок, – устало ответил он, – нет смысла отпираться. Тебя опознали.

Он поставил передо мной стул, поднял с пола папку, брошенную лейтенантом, и сел. Достав из папки портрет той самой темной личности, висевший на доске, он показал его мне.

– Как по-твоему, кто это?

Конечно, сам себя я бы нарисовал намного лучше, но сомнений быть не могло: с картинки на меня смотрело мое лицо!

– Ну да, похож. Откуда это у вас? И что вы там такое плетете насчет убийства полицейских? Вы что, правда думаете, что я имею к этому отношение? – Я ткнул пальцем в фото. – Чем бы оно ни было?

– Мистер Стоун, просто из любопытства: имя «Скользкий Чеп» вам ни о чем не говорит?

– Скользкое… что? Первый раз такое слышу!

– Тогда скажи, сынок: где ты был вчера с двадцати трех до часу ночи?

– В это время я находился в доме моей тети, миссис Джулии Стоун, в Клермонте.

– И она сможет это подтвердить?

– Нет. Она умерла неделю назад.

– Да? А от чего?

– Я… я не знаю, отчего…

– Так-так. Как интересно! А сможет кто-нибудь еще подтвердить, что ты был в доме твоей тети в Клермонте?

– Я думаю… То есть, я не уверен. То есть, думаю, что сможет. Но в это время я спал в своей комнате, так что…

– Вот видите, как странно у вас получается, мистер Стоун: по-вашему же собственному признанию на картинке, составленной по показаниям свидетельницы убийства, изображены вы…

– Свидетельницы? А как ее зовут, эту вашу свидетельницу?

– Пока не важно, как ее зовут… Так вот, на картинке изображены вы. Далее: никто не может подтвердить ваше алиби на момент убийства. Вы также либо не готовы, либо не хотите – что, однозначно, одно и то же – сказать нам, от чего умерла ваша родственница, в доме которой, по вашим же словам, вы находились. И вот еще что любопытно: в том фильме, о котором, как я полагаю, вы упомянули, в точности повторяется сюжет совершенного сегодня ночью преступления! Что на уме, то и на языке, да, сынок?

– Послушайте, детектив, я правда не понимаю, о каком убийстве вы говорите… Ну сличите, не знаю… мои отпечатки… или эти… слюни… они же наверняка не совпадут…

– Убийца не оставил ни отпечатков, ни образцов тканей. Но ты ведь и сам это знаешь, не так ли? Ты все вроде бы предусмотрел? Но вот ведь какое дело: во-первых, девушка осталась жива. А во-вторых, непонятно с какой стати ты принял нашего лейтенанта за злого полицейского – а он у нас и мухи не обидит! Теперь догадываешься, кто…

Но я так и не узнал ответа на эту шараду, потому что отвлекся и размышлял о вещах посторонних:

«А ведь если снять с него купленный на распродаже для жирдяев бежевый костюмчик и вытопить из него фунтов двести сала, то этот малый запросто мог бы сойти за…» – но вдруг почувствовал, что вот-вот случится что-то страшное! Детектив неторопливо встал, зашел мне за спину, и судя по звуку, открыл шкаф. Я сидел, втянув голову в плечи. Вернувшись, он держал в руках канистру с водой и грязное полотенце.

– Знаешь, для чего это?

– Да, видел в кино, – хрипло ответил я, только сейчас сообразив, что двустороннее зеркало в допросной отсутствовало совсем не случайно. – Кажется, мне нужен адвокат…

– Тоже видел в кино? – спросил он, без улыбки глядя мне в глаза.

В его взгляде я прочитал нечто такое, что мгновенно убило во мне всякую надежду на благополучное развитие событий. Зато его действия сразу убедили меня в том, как важно всегда сохранять позитивный настрой, чтобы оставалось место для настоящей паники, когда все совсем уж полетит к чертовой бабушке! Я не успел вдохнуть, как детектив повалил меня вместе со стулом на пол, наступил мне на грудь одной ногой, бросил на мое лицо полотенце и начал лить воду.

– Да! – закричал я, (мысленно). – Я пришил этих легавых, начальник! Несите ручки, бумаги, диктофоны, включайте видеокамеры, зовите прокурора, судью и присяжных, сразу везите меня в Синг-Синг – я убивал их сотнями, убивал и потрошил, а потом жарил и ел, жарил и ел! Я все это признаю, только пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – перестаньте лить на меня воду – я ненавижу воду!!! – продолжал я кричать, пока вода продолжала литься!

Но тут внезапно произошло следующее: я ощутил удивительное спокойствие! (Мысленно) замолчав, я просто стал ждать, пока не случится одно из двух: либо я задохнусь (жить, по моим прикидкам, мне оставалось еще секунд десять) – либо все-таки услышу спасительное «Стоп, снято!»

И сразу вслед за этим в дверь постучали. Детектив досадливо поморщился – мне показалось, будто я вижу это со стороны – перестал лить воду и убрал с меня ногу. В дверь забарабанили. Тогда он выругался, снял с меня полотенце, перевернул на бок, чтобы я мог откашляться, открыл дверь, и коротко с кем-то переговорив, вышел из комнаты.

Пока его не было, я лежал и перебирал в уме различные сценарии того, что на самом деле могло произойти этой ночью – но так ничего и не смог придумать. Спина и плечи затекли, руки саднило, и как ни странно, очень хотелось пить!

Спустя еще сорок мучительных минут дверь снова открылась, и вошел детектив. На его лице снова светилась добродушная, и даже немного застенчивая улыбка:

– Что ж, мистер Стоун… Полиция Ричмонда приносит вам извинения. Человек, за которого вас ошибочно приняли, был сегодня задержан.

Я не сразу смог поверить, что все так неожиданно и благополучно закончилось! Он аккуратно поднял меня, отстегнул наручники и разрезал ножницами стяжку. Наконец-то мне удалось распрямиться.

– Мне правда очень жаль, сынок… Прошу, не принимай на свой счет… – сконфуженно бормотал он, протягивая мне сухое полотенце.

Вытираясь, я ответил:

– Никаких проблем, детектив… Наоборот, я вам даже сочувствую – ведь если бы сюда не начали ломиться, вы бы раскрыли все дела о похищениях и каннибализме за последние лет семьдесят!

Детектив сочувственно похлопал меня по плечу, вернул бумажник и ключи и проводил до выхода из участка. На улице я с наслаждением вдохнул воздух нечаянной уже свободы. В памяти всплыли строки из одной книги: «Потом пламя ненависти вспыхнуло в его глазах, – он вспомнил о трех негодяях, которым был обязан долгим мучительным заточением!» Надо было ехать искать машину, но сперва я купил местную газету, в которой надеялся найти информацию про ночное убийство.

В заметке на первой странице сообщалось, что около полуночи известный грабитель банков по прозвищу «Скользкий Чеп» при облаве в мотеле застрелил двух полицейских. Там же красовался и тот самый портрет душегуба – но никакого сходства со мной на этот раз я не обнаружил! С газетной страницы на меня вылупился лохматый мужлан с глазами навыкате. Не приходилось сомневаться, что «Чеп» являлось производным от рэднековского Чеппус. Я понятия не имел, как у меня получилось перепутать себя с этом остолопом – не говоря о том, что для художника подобные ошибки вообще непростительны!

Выбросив газету, я уже собирался поймать такси, чтобы вернуться к академии, но тут мое внимание привлек рекламный щит на другой стороне дороги. Что-то на нем показалось мне знакомым. Это была реклама какого-то местного аналога «Данкин Донатс» с девушкой, державшей блюдо с якобы диетическими пончиками. Подпись под фотографией гласила: «Вот что я ем, когда собираюсь похудеть!» А знакомой мне показалась сама девушка. Присмотревшись, я понял, что она довольно сильно смахивала на Лидию.

На этот раз я не был готов полагаться на скомпрометированные оценочные суждения фальшивого двойника господина Ч. Скользкого, из-за которых невиновный едва не оказался на электрическом стуле, поэтому решил присмотреться повнимательнее – и вдруг явственно увидел, что девушка со щита мне подмигнула!

«Тьфу ты… изыди, сатана», – подумал я. Картинка вернулась в свое исходное неподвижное состояние. Плюнув три раза через левое плечо в ближайшую полицейскую машину, я сел в такси и уехал.

Глава 13

В которой у Ронни снова появится повод для озабоченности

Подъехав к академии и расплатившись, я увидел пикап Лидии на прежнем месте. Было уже начало пятого. Я переставил «Мустанг» в переулок, чтобы не привлекать лишнего внимания. Вскоре начало темнеть, а она все не выходила. В итоге я проторчал там еще почти три часа, иногда бегая за хот-догами и колой.

Около семи хрупкий силуэт Лидии показался в дверях. После того, как она села в машину и тронулась, я поехал за ней, держась примерно в квартале позади.

Покрутившись некоторое время по пустеющим улицам без какой-либо явной цели, Лидия подъехала к «Таргету». Я решил не дожидаться ее на стоянке и проследовал за ней внутрь.

По супермаркету она передвигалась легко и уверенно, с неповторимой грацией избегая столкновений с мощными домохозяйками и их так и норовящими броситься под ноги вымазанными шоколадным мороженным мужьями. Выглядела она при этом примерно так же, как лебедь среди стаи носорогов.

Но особенно интересно мне было наблюдать за ужимками, с которыми Лидия наполняла свою тележку. Взяв что-то с полки, она всякий раз выкидывала что-нибудь невероятно уморительное для того, чтобы эта вещь оказалась среди остальных ее покупок – и ни разу не повторилась! Подобных приемчиков в ее арсенале оказалось больше, чем у всего «Гарлем Глоуброттерс» в их золотые годы. Поскольку сам я тоже не слишком любил заниматься что-либо, что в результате не приводило к смеху, смотреть на эту пантомиму было для меня сплошным удовольствием!

А еще меня удивило, что ей каким-то образом удавалось проделывать все это без тени нарочитости. Наоборот, у нее получалось настолько естественно, что скоро я уверился – только так все нормальные люди и должны ходить по магазинам.

Между тем, Лидия зашла в отдел с инструментами и огородным инвентарем, где с наисерьезнейшей миной прирожденного комика принялась выбирать… садовую лопату! Она брала их в руки одну за другой из великого множества представленных там образцов, щелкала ногтем по полотну, прислушиваясь к звуку, проверяла на упругость, искала точку равновесия, располагая черенок на вытянутом пальце и хмурясь так, будто от результатов ее опытов зависела безопасность страны – короче, делала все, чтобы заставить меня с головой погрузиться в анализ альтернативных объяснений происходящего.

«Почти наверняка, – думал я, – она знает, что я за ней слежу, и весь спектакль с лопатами рассчитан исключительно на меня. Но в таком случае пришлось бы допустить, что далеко не все, что мне приснилось этой ночью, было сном, а запертая изнутри дверь моей комнаты и моя чистая одежда – просто ловкий трюк. Отсюда следует, что я стал участником какой-то загадочной, и очевидно, опасной игры. Возможно, не просто участником, но и главным действующим лицом!

Весьма вероятно, что ночью я был отравлен каким-то галлюциногенным газом, и это объясняло сон с мертвыми головами. А может быть, в детстве я стал свидетелем каких-то ужасных событий, которые мне надлежало вспомнить, но помалкивать об этом? Или же наоборот – забыть, но перед этим обязательно кому-нибудь обо всем рассказать?»

Где-то в разветвляющихся фракталообразных тоннелях из альтернатив замаячила одна совсем уж неприятная: а что, если меня хотели подставить, и сегодняшний случай в полиции был неким предупреждением? Смеяться я сразу перестал, но подумав немного, все же отмел и этот вариант – ведь как ни крути, но первое исключало второе!

У меня оставалось последнее, самое простое объяснение: Лидия выбирала лопату, чтобы посадить во дворе куст ежевики, а все мои ночные бдения приснились мне от начала до конца.

Верилось в это, правда, с большим трудом, учитывая, сколько всего странного произошло со мной со времени моего появления в Клермонте. К тому же я хоть и был простым пареньком – но еще я был простым пареньком из Нью-Йорка, а этих ребят вот так запросто никакими странностями не проймешь! Окончательно понятно мне это стало приблизительно на пятом году жизни на Манхэттене, когда, заметив однажды, как к стоявшему в пробке такси, в котором я ехал, спереди пристроился абсолютно голый человек и принялся остервенело тереться о крышку капота своими огромными причиндалами, я тут же опустил глаза в телефон, чтобы набрать следующий текст: «Буду через полчаса. Взял два фунта «Грэнни Смит». Зеленее не нашел».

Все эти размышления привели меня к однозначному выводу, к которому рано или поздно непременно приходят все великие прагматики и философы (а я уверенно относил себя и к тем, и другим), и который я по старой привычке немедленно облек в стихотворную форму:

Раз будущее скрыто за завесою тумана,и Путь твой более тебе не ведом,сомкнувши вежды, ты вложиперста свои меж стегн,покрепче обхвати чресла́ и без сует,но с величавостью мужей, что не привыклижизнь посвящать утехам празднолюбства –верши согласное коловращенье дланью!

Применительно к нынешней ситуации это означало: если не знаешь, что делать дальше, просто продолжай делать то же самое, что делал до этого. Короче говоря, слежку было решено продолжить.

Лопату Лидия так и не взяла, и это лишний раз утвердило меня во мнении, что она ей больше была не нужна, так как яма уже выкопана. Оплатив покупки, она села в машину, но и на этот раз поехала не домой, а в противоположную от Клермонта сторону, в старый промышленный центр – туда, где располагались разные злачные ночные заведения.

Следуя за Лидией, я размышлял об эмоциях, которые она у меня вызывала. Я бы определил их, как обескураживающе противоречивую смесь из страха и симпатии, неприязни и восхищения. Как такое было возможно? «Ну, например, – думал я, – у нас есть друг, назовем его Дастином. Нет, пусть лучше это будет Спенсер. Хотя Спенс вроде не так уж и плох, но по большому счету, мы держим его рядом только затем, чтобы на его фоне казаться саму себе эдаким эрудитом.

Однако рано или поздно настает момент, когда этот полудурок захочет поделиться с нами своими сокровенными мыслями насчет Мексики, политеизма, Рафаэля, мадагаскарских галаго или суши – а звучать это будет либо так: «Обожаю суши!», либо так: «Ненавижу суши!» И мы сразу же начинаем испытывать точно такие же противоречивые чувства. Ну, то есть, с одной стороны нам кажется, что обожание, равно как и ненависть старины Спенсера – это, пожалуй, некоторый перебор по отношению к нескольким несчастным комочкам липкого риса, сверху покрытых сырой рыбой, а с другой…

Здесь ни о чем не подозревающий Спенсер решит залить целой цистерной нитроглицерина едва теплящуюся горстку фимиама на жертвенном алтаре великого страстотерпца Иосифа П. Стоуна и гордо заявит, что он никогда не верил в фэн-шуй – и вот тут-то и сбудется древнее евангельское пророчество, и умолкнут апостолы, и камни возопиют о том, что даже смерть от удушья в целлофановом мешке, обмотанном на горле скотчем, была бы для тебя слишком мягким наказанием за эту пошлятину, Спенсер, тупое ты ничтожество! Ты мог бы и не говорить, что не веришь в фэн-шуй – об этом вопиют уже не камни, но асбестовые диснеевские истуканы в палисаднике твоей жирной мамаши, и еще волосатая родинка у тебя под носом, формой и размерами напоминающая гадючье гнездо – слышишь меня, Спенсер, безфэншуйный ты кусок какашки?!»

Пока я тешил себя подобным образом, Лидия припарковалась у ночного клуба, над входом которого ярко светилась красным неоном вывеска «Дикие кошечки», и зашла внутрь.

– Оппаньки! Девочка-одуванчик, говорили они? – закричал я. – И никакая! Ты! Не Мисс! Невинность! И нечего! Мне! Тут! Заливать! – продолжал я вопить на ремень, который все никак не хотел отстегиваться!

Разобравшись с коварным лазутчиком в наших доблестных рядах, я побежал ко входу. Дорогу мне преградил традиционный бритый, татуированный амбал, хотя я что-то не заметил больше никого, кто бы еще туда рвался. Лишь шагах в двадцати от входа около стены стоял маленький субтильный мужичок, почему-то в плаще и маске Бэтмена, и раскачиваясь из стороны в сторону, пытался расстегнуть штаны.

– В чем дело, друг? Я могу зайти? – спросил я амбала.

– Можешь. Но не в этом. Сегодня пускаем только в костюмах. Вон, посмотри, как тот парень… Эй, ты! А ну отвали от стены! – заорал он на Бэтмена.

Субтильный испуганно вздрогнул, и пошатываясь, побрел прочь.

– Момент-шмомент, – бросил я амбалу и побежал вслед за доходягой.

Когда я догнал его, он снова пристраивался к забору, и путаясь в плаще, искал пуговицу на ширинке. Я подошел к нему сзади, положил руку ему на плечо и низким, глухим голосом проговорил:

– Мужик! Мне нужна твоя маска и плащ! Скорее! Они повсюду!

– О господи! Кто повсюду? – пискнул в ответ субтильный.

– Силы зла, мужик. Силы зла.

– Господи Иисусе! И что нам с этим делать? Может, в полицию позвоним?

– Никакой больше полиции сегодня, – сердито осадил я его. – Они с ними заодно.

– Ну тогда бери… и вставь этим гнидам по полной! – промычал Бэтмен, и начал было развязывать плащ на шее; но обернувшись и увидев меня, почему-то сразу передумал: – Вообще-то, костюмчик обошелся мне в сто монет, а меня туда все равно не пустили, так что готов отдать тебе его за…

– Дам пять.

– Восемьдесят пять!

– Десять, мужик, десять…

– Ну хорошо, хорошо, бери за пятнадцать… Господи Иисусе…

Рассчитавшись с экс-Бэтменом, я надел черную ушастую латексную маску и накинул на плечи черный полиэстеровый плащ.

– Выбирая этот путь, мне следовало знать, что он бесконечен, – заметил я и, взмахнув полами плаща, растворился в ночи, из которой на свет летели стаи моих мышиных собратьев – в смысле побежал обратно к амбалу.

Увидев меня в новом обличье, громила одобрительно хмыкнул, и шлепнув на мое запястье красную печать, пропустил внутрь.

В довольно вместительном зале оказалось неожиданно прилично народу. У помоста, на котором вокруг шестов под музыку крутились две нагие девицы, сидело человек тридцать мужчин в нелепых маскарадных нарядах. Несколько полуголых деток, по-кошачьи загримированных, сновали туда-сюда, разнося напитки. Лидии видно не было, но вряд ли она успела бы так быстро снять джинсы и присобачить кошачий хвост. Не знаю почему, но я был твердо уверен, что она тоже работала здесь официанткой.

Заняв столик рядом со сценой, я поднял вверх два пальца. Ко мне подошла юная зеленоглазая красавица, одетая в отороченное белым мехом кружевное белье и туфли на высокой платформе. Из ее белокурых волос торчали пушистые ушки. Она наклонилась над столиком и, опершись на него обеими руками, промурлыкала:

– О, мистер Уэйн! Чем я могу вам сегодня помочь?

– Принеси мне «Том Коллинз», киса. И передай, чтобы не жалели бурбона, – сказал я, в упор глядя на ее (…) («Да бог мой, Рон, опять ты с этими (…)! А ведь все дети давно уже спят в своих маленьких кроватках!»)[16]

– Отличный выбор, мистер Уэйн, – ответила красавица, улыбнувшись.

– И никому ни слова, что узнала меня. Этот город висит над преисподней, а я тот, кто держит за другой конец веревки – так то, котенок…

Официантка доверительно качнула головой и, легонько царапнув коготками по моей щеке, пошла выполнять заказ. Глядя ей вслед, я судорожно сглотнул слюну. Увы, инкогнито моего прототипа оказалось секретом Полишинеля – но на что еще можно рассчитывать, если вы со своим героическим альтер эго постоянно мельтешите в одних и тех же местах, одинаково шепелявите из-за неправильного прикуса – но при этом никогда и нигде не появляетесь одновременно?

Зато я не очень волновался насчет своего собственного разоблачения, поскольку прикус у меня был не хуже, чем у Джонни Карсона, а открытые взорам линии моих губ и подбородка, как я надеялся, еще не успели примелькаться.

Через несколько минут зеленоглазка принесла мне мой напиток.

– Без сдачи, – сказал я и сунул свернутую двадцатку под ее лифчик.

Она вознаградила меня улыбкой, от которой мне срочно пришлось ослабить завязки на плаще, чтобы не задохнуться, и удалилась. Потягивая довольно сносный «Коллинз» и иногда поглядывая через плечо в поисках Лидии, я стал пялиться на танцующих крошек.

Прошло полчаса, а она все не появлялась. Я заказал «Черного русского» и снова не пожалел о своем выборе. В зале вдруг погасли все светильники, кроме двух софитов над подиумом, светящих в одну точку – туда, где стояла стойка с микрофоном. Затем из-за кулис появился мужчина лет шестидесяти в черном смокинге. Медленно – так медленно, что я уже собирался бросить в него горсть арахиса – он добрел до микрофона и застыл, весьма неумело изображая испуг. Выдержав слишком длительную паузу, он, наконец, заговорил:

– А сейчас… Таинственная и непостижимая… Вызывающая знойный трепет и навевающая ледяной холод… Никто не знает, кто она – и откуда… Никто не знает, когда она появится… и когда исчезнет… Встречайте – Ж-е-е-е-е-е-енщина Ко-о-о-о-о-ошка!

Его речь была пересыщена драматическими модуляциями. «Ну, теперь, хотя бы, понятно, почему», – подумал я, имея в виду, конечно же, целую лавину оправдательных приговоров за многочисленные случаи линчевания обладателей вкрадчивого, шелестящего баритона, произошедшие не так давно на Восточном побережье.

Мужчина, неуклюже пятясь, удалился. Свет погас. На несколько мгновений весь клуб погрузился во мрак. Спустя еще несколько томительных секунд заиграла медленная музыка, и за сценой вспыхнули яркие прожектора. Слепящий свет окаймил хрупкий женский силуэт, неподвижно распластавшийся на подиуме ярдах в пяти от моего столика.

От неожиданности я едва не выронил стакан. Девушка медленно подняла голову, вытянула вверх ногу, и контур дополнился торчком стоящими ушами и высоким каблуком сапога. Затем, неторопливо описав ногой широкий полукруг, она оттолкнулась от пола и, перекатившись через спину, обхватила шест обеими руками. Ее тело и ноги оторвались от настила, как будто были совсем лишены веса, и она выполнила несколько настолько сложных акробатических трюков, что описать их здесь я просто не в состоянии!

Затем, несколько раз крутанувшись вокруг шеста со все увеличивающейся скоростью и амплитудой, девушка взмыла высоко в воздух и приземлилась на широко расставленные ноги уже в двух шагах от меня. Зрители охнули; я же просто лишился дара речи. В этот момент зажглись софиты, осветившие ее спереди.

Конечно, это была Лидия. Я сразу узнал ее, несмотря на черную кожаную маску, наполовину прикрывавшую лицо, и обтягивающий комбинезон на многочисленных блестящих молниях. Не глядя ни на меня, сидевшего к ней ближе всех, ни на остальных зрителей, она начала исполнять самый необычный стриптиз из тех, какие мне довелось видеть за всю мою жизнь.

Одну за другой Лидия медленно расстегнула молнии на бедрах. Избавившись от той части комбинезона, которая покрывала верхнюю часть ног, она осталась в длинных узких сапогах и тонких кожаных стрингах. В ее движениях присутствовала изумительная кошачья пластика, как, наверное, и в любом другом по-настоящему хорошем стриптизе, но было в них также и нечто паучье. Танец Лидии отличался невозможным вроде бы сочетанием невинной девичьей непосредственности, медлительной грации и хищной неумолимости.

Иногда она проделывала странные движения предплечьями и кистями рук, которые неприятно отзывались у меня в желудке. Точнее всего будет описать их так: она словно бы ткала в пространстве кокон высотой примерно в человеческий рост. Как раз тогда-то и возникало то самое паучье ощущение – но каким-то образом именно это делало ее танец таким необыкновенно возбуждающим!

Даже не надейтесь добиться от меня сведений насчет того, сколько всего стриптизов я видел за свои двадцать с небольшим, и верно ли вам показалось, что вроде бы вскользь, между делом было упомянуто, будто кое-кто не прочь заняться любовью с какой-нибудь легкомысленной паучихой, выпади ему такой шанс? Скажу лишь одно: с тех пор, как из руки Адама выпало надкушенное им яблоко, навряд ли хоть один мужчина видел что-либо более прекрасное и болезненно-вожделенное, чем эта девушка, которая постепенно раздевалась сейчас прямо передо мной!

Тем временем Лидия опустилась на колени у самого края сцены – как раз на таком расстоянии, что мне было достаточно наклониться вперед и протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. По-прежнему не глядя на меня, она медленно расстегнула молнию по всей длине левой руки до самой шеи и отбросила рукав в сторону, обнажив смуглое плечо. Линия, идущая от мочки уха до тонкого запястья, показалась мне воплощением божественного – или же дьявольского – совершенства.