Это

Конечно, можно было подумать, что я ошибся дверью, или что этот арсенал появился здесь уже после моего отъезда в Питтсбург. Но каким-то образом я знал наверняка, что и сама комната, и все, что в ней находилось, определенно было когда-то моим; а самое невероятное – я отлично знал, как этим пользоваться! Например, стоило мне заинтересоваться одним симпатичным палашом, как его рукоять чуть ли не сама прыгнула в мою ладонь – и предстань вдруг передо мною сам сэр Ланселот Озерный, он был бы изрублен в мелкий фарш еще до того, как понес бы свою витиевато-учтивую архаическую чушь!

Еще поразительнее было то, какой силой наливалось все мое тело, как только в моих руках оказывался какой-нибудь особенно тяжелый двуручный меч, или железная палица с острыми шипами. Я совсем не атлет, и самая большая тяжесть, которую мне приходилось приподнимать в жизни, была правой грудью одной цыпы из Квинса – но сейчас я мог безо всяких усилий размахивать направо и налево этими орудиями смерти, нарезая воздух на куски быстрее, чем они успевали соединиться обратно в воздух!

Одним словом, здесь явно происходила какая-то чертовщина, и история про ведьму уже не казалась мне вздором. Я начал свыкаться с мыслью, что тетушка, возможно, была не совсем уж и со сдвигом, но потом вспомнил отца Тарталью и представил, что бы он сказал по этому поводу: «Знаешь, Джо, я бы на твоем месте не стал недооценивать ненормальность женщины, которая позволяла совсем еще маленькому ребенку играть со всем этим реквизитом пеплума».

Да, это был голос здравого смысла, и этот голос привел меня в чувство. Я быстро вышел из комнаты и сбежал вниз до площадки на лестнице, с которой через столовую и террасу открывался вид на реку. Лидия все еще сидела в беседке.

«В принципе, любая женщина способна сделать вид, будто она в восторге от природных красот, но обязательно выдаст себя, когда не высидит и минуты, любуясь ими. А значит, объяснить странное поведение Медитаторши Мейв можно было только одним: она специально позволила мне все здесь хорошенько обыскать, ожидая, что я сам упаду в яму, вырытую ее верными сподручными», – подумал бы сейчас на моем месте детектив Розетти, герой моих детских детективных рассказов. Я же не подумал ничего, но побежал обратно и открыл дверь в соседнюю комнату. Да, это была ее спальня.

На первый взгляд, контраст с моей комнатой казался разительным. Здесь присутствовало лишь самое необходимое: небольшая деревянная кровать, покрытая простым тканным покрывалом, письменный стол у окна с единственной лежащей на нем книгой, платяной шкаф, пара кресел у камина и несколько простых светильников.

Любопытно, но в комнате Лидии я не нашел ни одного зеркала. Его не было даже в ванной комнате. Прикрытые простой хлопковой занавеской полки над раковиной содержали вполне стандартный набор довольно качественной косметики.

Мои надежды обнаружить там залитую свечным воском пентаграмму, соломенных кукол, пронзенных булавками, действующую модель гильотины, заляпанную сорочьей кровью, или, на самый худой конец, заспиртованные останки трехголового младенца с крыльями летучей мыши увы, так и не оправдались. В шкафу я увидел немало явно недешевой одежды и белья, но среди нее не было ни иссиня-черного плаща на застежке в виде черепа, ни высокой остроконечной шляпы. Я открыл книгу, рассчитывая, что она содержит хотя бы описание расчленения девственницы в безлунную ночь, с картинками и карандашными пометками рукой Лидии на полях, но это оказался «Собор Парижской богоматери» Виктора Гюго.

Но было в этой комнате нечто такое, чем она странным образом походила на мою: полное отсутствие чего-либо, что говорило бы об увлечениях и интересах Лидии, о ее прошлом. Я не заметил никаких украшений, колец, серег, заколок для волос; никаких фотографий, школьных наград, дневников, шкатулок со всякими милыми девичьими пустяками – вообще ничего подобного! Так мог бы выглядеть номер в гостинице, в который Лидия заселилась всего полчаса назад. Я даже не почувствовал тот особенный тонкий аромат, состоящий из смеси запахов тела и духов, который обязательно живет в комнате любой девушки.

Зато в ее комнате я не нашел ни одного распятия – притом, что внизу и на лестнице ими были усеяны все поверхности кроме полов, и увидел в этом знак, что игра еще не окончена. На стенах висели несколько неплохих натюрмортов, писанных маслом, и еще портрет тети Джулии углем, в котором я сразу же узнал свою детскую руку.

Нарисовано было неплохо – думаю, даже удивительно хорошо, учитывая возраст художника. Рассматривая портрет, я с неудовольствием вспомнил свои первые годы в Нью-Йорке, проведенные за мольбертом в Центральном Парке; в частности, мою не слишком удачную попытку избежать чрезмерной реалистичности в акварельном изображении одного восьмилетнего пацана – главным образом из-за опасений получить кулаком по спине от нависшего надо мной нервного папаши, прежде не замечавшего явных признаков олигофрении на лице его обожаемого отпрыска.

У меня за спиной вдруг послышался шорох, и я быстро обернулся. Входя, я нарочно оставил дверь открытой, думая соврать, что зашел сюда по ошибке, если Лидия меня застукает. Но это была не она. Посредине комнаты стоял огромный – нет, просто гигантский рыжий алабай, и, не отрываясь, смотрел на меня. В его глазах тлела желтая плотоядная искра.

При иных обстоятельствах стоило бы хорошенько обдумать, как же, черт возьми, я снова умудрился забыть о существовании проклятого пса и так оплошать с дверью? Но время для этого было явно не подходящее, ибо жить мне оставалось секунды две. Срочно требовалось что-то делать – и, само собою разумеется, я пал на колени:

– Не убивай меня, о прекраснейшая из собак! Умоляю, пощади!

Алабай оскалил свою жуткую розовую пасть и зарычал. Даже соседи Лемми Килмистера[13] не слышали звука, подобного этому. Мне оставалось лишь продолжать импровизацию. Я быстро встал на четвереньки, высунул язык, и радостно поскуливая, бросился ему навстречу!

Растерянность на морде противника была воспринята мною как крайне важное свидетельство, что в конкуренции видов всегда побеждает тот, кто умеет чтить свои корни. Пес даже слегка попятился от меня, но я восторженно взвизгнул, взмахнул ушами, завилял хвостом и попытался лизнуть его в нос! Он с отвращением отпрянул в сторону.

Путь к спасительному выходу оказался свободен, и я, вскочив на ноги, бросился по направлению к холлу. Алабай опомнился и с рычанием кинулся за мной, но я уже был снаружи, в последний момент успев захлопнуть перед ним дверь. Послышался тяжелый удар, и вслед за ним разочарованный вой чудовища.

– Я же предупреждал, чтобы ты не связывался со мной? Предупреждал?! – с ликованием вскричал я.

Звуки из-за двери вдруг стихли.

– Надеюсь, ты свернул там себе шею! – заключил я и повернулся было, чтобы осмотреть остальной дом, но вдруг снова увидел стоявшего прямо передо мной алабая, изготовившегося к прыжку!

– Господи Иисусе, но как…

Пес ринулся на меня, и я тут же, не мешкая, перемахнул через перила и спикировал вниз. Мне повезло приземлиться на обеденный стол. Тело мое было словно и не моим вовсе. Легко сгруппировавшись, я сделал кувырок через спину и вскочил на ноги. Алабай огромными прыжками сбежал по лестнице, но поскользнулся на гладком каменном полу и завалился набок.

Я воспользовался этим и прямо со стола почти без разбега вспорхнул обратно. Пес уже несся за мной по пятам, когда я добежал до двери своей комнаты и захлопнул ее перед его носом. Схватив первое, что попалось под руку (это был изогнутый вперед турецкий ятаган), я заорал:

– Ага, так ты умеешь проходить сквозь стены? Только сунься сюда, и ты сдохнешь! Сдохнешь!!!

Собака бушевала, с лаем бегая по галерее, пока я, держа ятаган обеими руками за точеную эбонитовую рукоять, водил им из стороны в сторону и старался не упустить момента, когда дьявольское отродье вновь предстанет предо мной. Однако то ли в мою комнату забыли проделать тайный собачий ход, то ли перемещаться по ним можно было только в одном направлении, но пес так и остался в коридоре.

Прошло полчаса прежде, чем алабай успокоился. В доме стало тихо. Я еще раз убедился, что надежно запер дверь на массивный засов, поменял ятаган на короткий узкий меч и без сил опустился на кровать, предварительно сбросив всю лежавшую на ней одежду. Твердо решив не смыкать всю ночь глаз и ни на мгновенье не выпускать оружья из рук, я немедленно заснул, успев лишь подумать: «Не люблю соб…»

Глава 10

В которой мне снятся крысы, и неспроста

И конечно же, мне сразу начали сниться собаки! Но не только. Были там также и кошки, и крысы, и хорьки, и змеи, и рыбы, «и всякая птица пернатая по роду ее», и еще много разных насекомых, как то: муравьи, пауки, осы, гусеницы и сколопендры – словом, живность мелкая и неприятная.

«И чем же они там все занимались?» – спросят мои самые педантичные читатели, но спросят безо всякого интереса; наоборот, спросят с унынием, ибо пойди нынче поищи дурака, которому интересно выслушивать истории про чужие сны!

А я им мстительно отвечу: да много чем, но, главным образом, занимались они совокуплением – и, заметьте, не обычным совокуплением, которое еще можно было бы объяснить тем, что сам я уже почти три дня как ни с кем не совокуплялся, а совокуплением межвидовым – то есть кошки совокуплялись со змеями, змеи с хорьками, хорьки с осами, осы с собаками, собаки с муравьями, муравьи с крысами, а крысы ползали по моей спине, намереваясь совокупиться со мной!

Тут мой покладистый читатель, начинающий уже было подозревать меня в желании совокупиться с тем отделом его мозга, что отвечает за терпение, немного оживится и спросит: «А скажи-ка, Джо, удалось ли крысам осуществить задуманное? Получилось ли это у них?» И мой ответ – нет! Они не успели, потому что сон изменился, дом ожил, стал вдруг угрожающе живым и зыбким, и я увидел кое-что похуже любвеобильных крыс, когда, пытаясь обнаружить источник этого тревожащего меня движения, начал осматриваться там у себя внутри сна.

В нем тоже была комната очень похожая на ту, в которой я засыпал, но только теперь она сильно увеличилась в размерах. Оружие исчезло, и свет шел из ее середины, где горела одинокая свеча. Она почти ничего не освещала, зато, как водится, производила огромные колышущиеся тени, которые лишь усиливали общее ощущение тревоги.

Пытаясь найти причину этого тревожного чувства, я стал вглядываться в темноту – туда, где раньше находилась стена с двумя окнами, обращенными во внешний двор. Стена эта как будто шевелилась там, во мраке.

Я поднялся, обошел стороной бесполезную свечу и сделал несколько осторожных шагов, погружаясь во мглу. Спустя несколько напряженных мгновений мои глаза различили какие-то многочисленные шевелящиеся светлые пятна на темном фоне.

Я приблизился еще немного – и вдруг увидел нечто такое, из-за чего горло помимо моей воли выдавило нечто напоминающее жалобный щенячий писк: из стены, вдруг бесконечно раздавшейся во все стороны, выступили тысячи, миллионы, миллиарды человеческих лиц, скорченных в муке смертельной агонии; миллиарды глаз, не отрываясь, смотрели на меня, иссушенные руки были умоляюще воздеты ко мне, а растрескавшиеся губы кривились в тщетной попытке исторгнуть некий вопрос, ответ на который, как я каким-то образом понял во сне, был известен только мне одному!

Не в силах пошевелиться, я завороженно наблюдал за конвульсивными движениями губ этих людей, прислушиваясь к их бессвязному, едва слышному шепоту – и не мог отвести от них взгляда. Я прилагал колоссальные, но увы, совершенно бесплодные усилия, пытаясь понять смысл этого вопроса и постараться ответить на него, дыбы облегчить их невыносимые страдания, но своим непониманием лишь усугублял их!

Меня вдруг пронзила мысль, что вне зависимости от их вопроса, обратились-то они как раз по адресу, ибо где-то в глубине моего разума содержалось некое загадочное знание, помещенное туда при неясных обстоятельствах – знание, которое могло если не изменить, то сильно облегчить, без сомнения, весьма незавидную участь этих несчастных. Я надолго задумался, но как ни старался, вспомнить что-либо еще у меня не получилось.

Проснувшись, я все еще пребывал в растерянности и задумчивости. Во всех этих лицах было что-то общее, но что именно – вспомнить я никак не мог. Это меня очень беспокоило.

Оружие было на месте, и на лезвиях плясали кроваво-красные огоньки. Поначалу я даже залюбовался ими – пока не сообразил, что источник этого красного света находился не за окном. Свет лился из щели под дверью. Стряхнув с себя остатки сна, я вскочил на ноги, потому что подумал: дом горит! Однако, подбежав к двери и взявшись за ручку, остановился. В столовой кто-то негромко разговаривал.

Я прислушался. Мне удалось различить как минимум два мужских и один женский голос; кроме того, иногда слышался звон посуды, как будто внизу кто-то ужинал. Медленно нажав на ручку двери, я бесшумно приоткрыл ее на дюйм. Свет стал ярче, и, судя по треску горящих дров, исходил он от ярко пылающего камина.

– …крысы, мисс Флоренс. По какой-то причине и он, и Диего могли перемещаться, только когда им снились крысы. Либо когда им снилось, что они тонут. Мы называем все это сновидческими триггерами, – успел я услышать остаток фразы мужчины.

Мне показалось, что это был голос поверенного.

– И часто им снились крысы, доктор? – Из-за того, что в гулкой столовой голоса сильно искажались, я не мог ручаться, что ему ответила Лидия, но почти в этом не сомневался.

– В этом-то и была главная сложность, – в разговор вмешался второй мужчина, – ведь топить их мы сочли тогда чрезмерной мерой. А вот чтобы им снились крысы, нам иногда приходилось подбрасывать парочку им в кровать!

Я вспомнил свой сон, и меня передернуло. Самым необычным было то, что этот голос принадлежал – я был в этом совершенно уверен – отцу О’Брайену!

– Неужели вы так и не смогли придумать других способов? – брезгливо спросила Лидия.

– Простите, мисс Флоренс, – поверенный обращался к своей собеседнице крайне почтительно, – я признаю, что мы полностью дискредитировали себя, но, к сожалению, обстоятельства складывались таким образом, что выбирать нам не приходилось.

Голоса стихли. Собеседники продолжили трапезу в молчании. Мое любопытство достигло такой степени, что оставаться на месте было уже невмоготу. Я приоткрыл дверь пошире, намереваясь подкрасться к перилам и заглянуть вниз. Кажется, этой ночью собакобоязнь посещала меня через раз, но мысли об алабае меня не тревожили. На третьем шаге подо мною скрипнула половица. Стук приборов прервался, и наступила тишина. Было слышно лишь, как в камине гудит огонь.

Я постоял с минуту, но не уловив больше ни звука, решил, что мое присутствие обнаружено. Уже не скрываясь, я подошел к перилам, но внизу увидел только опустевшие стулья, остатки обильного ужина и наполовину опорожненные бокалы с красным вином. Количество приборов и тарелок с недоеденной пищей говорило о том, что таинственных полуночных чревоугодников было четверо.

«К черту это. Сейчас узнаем, что вы еще за гуси-лебеди», – подумал я и, вернувшись в комнату, взял в руки небольшой арбалет, установил на ложе короткую черную стрелу и быстрым движением встроенного в приклад рычага натянул тетиву. Перекинув колчан с остальными стрелами через плечо, я решительно спустился по лестнице, держа арбалет наготове.

Примечательно, что мне даже не пришло в голову придумать хоть сколько-либо вразумительного оправдания своим действиям. Допускаю, впрочем, что сгодилось бы и такое: «Я запросто могу повстречать там крысиного короля, и сваляю крупного дурака, если не проткну ему брюхо до того, как он превратит меня в щипцы для колки орехов!»

Как ни странно, столовая не производила впечатления кем-то спешно покинутой. Внезапно почувствовав дикий голод, я схватил с большого серебряного блюда здоровенный кусок остывшего мясного пирога и жадно съел его, не успевая прожевывать. Мясо показалось мне изумительно вкусным.

Запив еду вином прямо из объемистого хрустального декантера, я отправился вглубь дома и последовательно прошел сквозь кухню, где ярко горели светильники и в беспорядке лежала немытая посуда для готовки; гостиную, обставленную гораздо современнее, чем столовая – с мягкими диванами и креслами, но без телевизора; и наконец прихожую, в которой лунный свет, проникая сквозь два витражных стекла по бокам от двери, создавал необыкновенно красивые цветные узоры на полу и стенах.

Хотя я так никого и не встретил, меня не покидало ощущение, что кто-то внимательно наблюдает за каждым моим шагом. Не обнаружил я и алабая, о котором, кстати, окончательно перестал беспокоиться. Вместо этого я ощущал поражавшую меня уверенность, что как бы быстро он на меня ни набросился, я в любом случае успею вонзить ему стрелу между глаз – а то и две!

Выглянув во двор, я увидел там только две машины – мою и Лидии. «Сныкались на башне – и не гу-гу», – решил я, и повернулся к витой лестнице, ведущей наверх, но вдруг заметил в темном углу под ней обитую ржавым железом деревянную дверь. Самым странным в этой двери было то, что хотя сначала она и показалась мне самых обычных размеров и пропорций, но приблизившись, я понял, что высотой она примерно в половину моего и так не слишком внушительного роста.

Я мог бы поклясться, что видел эту дверь впервые в жизни, но сразу уловил знакомое мне ощущение ужаса и тоски. Это было именно то самое чувство, на которое я натыкался всякий раз, когда хотел вспомнить хоть что-нибудь о своем детстве!

У меня не оставалось сомнений: за этой дверью, или, точнее, дверкой, находилось нечто такое, что помогло бы прояснить происходящее в этом доме, но с каждым моим шагом к ней меня все сильнее одолевал какой-то абсолютно запредельный страх, подобный которому мне еще никогда не доводилось испытывать. Навязчивый скрежет вгрызающейся в живую плоть бензопилы, топот десятков детских ножек по гулким коридорам заброшенного лепрозория и невнятные причитания обитателей неглубоких лесных могил – звуки, которые я быстро перебрал в памяти, чтобы рассеять эту давящую на нервы тишину, мой страх только усугубили. Сделав над собой громадное усилие, я все-таки присел на одно колено, взялся за небольшое железное кольцо – и даже потянул за него.

На мое счастье, дверь оказалась надежно заперта на ключ. Сквозь крошечную замочную скважину тянуло сыростью, и еще почему-то пахло свежими фиалками. Можно было, конечно, поискать ключ на заваленных каким-то ветхим скарбом полках старого дубового шкафа, стоявшего рядом, но я решил все же не искушать судьбу, произнеся вслух:

– Ну уж нет. На сегодня это явный перебор, детки!

Подниматься на башню или обыскивать тетину комнату я также не пожелал, сочтя за благо вернуться к себе. Но и на этом моим ночным испытаниям не суждено было закончиться!

Я прошел обратно в столовую, но вдруг уловил едва слышный – и весьма неожиданный шум из внутреннего двора. Это был звон лопаты, которой кто-то рыл каменистую землю. Разглядеть изнутри, что именно там творилось, я не мог, потому что луна спряталась за облаками и окна галереи лишь отражали мою растрепанную фигуру с арбалетом наперевес, освещенную ярким каминным пламенем.

– Да вашу ж… – выругался я и направился к выходу из галереи.

Во дворе никого не было. Темнота скрывала источник этого сводящего с ума ритмичного звука, но шел он со стороны реки. Мои нервы были на пределе. Собрав всю волю в кулак, я медленно двинулся вперед. Пройдя с полсотни шагов, я увидел, как из уже кем-то вырытой глубокой ямы на склоне вылетают комья земли. В какой-то момент таинственный землекоп прервал свое занятие, и когда я, стараясь не дышать, подошел еще ближе, то обнаружил черный провал и горку свежей почвы вокруг него. Склонившись над ямой, я с хрипом проговорил:

– Эй, кто там?

– Что-то потерял? – раздался прямо у меня за спиной глубокий, холодный голос.

Я подпрыгнул, да так резво, что мой скелет едва не отделился от мяса; еще не коснувшись ногами земли обернулся, и, уже падая, заметил очертания хрупкой женской фигуры, неподвижно стоявшей в трех шагах позади меня. Затем все окончательно погрузилось во тьму.

Глава 11

В которой следствие ведут простаки

Яркий солнечный луч, бивший прямо мне в лицо, мучил меня минут десять прежде, чем я сумел заставить себя приоткрыть один глаз. Безо всякого внятного результата попытавшись сфокусировать взгляд на мельтешении размытых цветных пятен, я пришел к твердому убеждению: все, что мне предстоит увидеть, уже не будет иметь никакого отношения к настоящему, а тем более не случилось раньше, потому что произойдет несколько часов спустя – причем определенно не со мной!

Это мне не понравилось. Было похоже, что я сформулировал самое настоящее небытие, в то время как у меня пока оставались обширные планы на жизнь, причем в ее телесно-соматической ипостаси! Еще сильнее я остался недоволен тем, что мне до сих пор никак не удавалось получить четкое изображение от своих зрачков. Пошевелиться у меня тоже не вышло, как я ни старался.

Выручили меня мои же глаза. Как будто без моего участия они принялись быстро-быстро моргать, и это помогло. Вскоре я понял, что лежу на своей кровати – полностью одетым. Поверх моей раскрытой ладони покоилась теплая рукоять короткого меча. Я перевел взгляд на дверь и увидел, что та по-прежнему заперта на засов. Ощупав одежду, я убедился, что она осталась чистой, а завещание и письмо тети лежали во внутреннем кармане.

– Господи, неужели все это мне только приснилось?

Странно, но чувствовал я себя так же бодро и свежо, как Лэнс Армстронг[14] после утреннего визита медсестры. Чтобы проверить, не приснились ли мне заодно и мои навыки владения оружием, я вскочил и сделал своим коротким мечом несколько быстрых рубящих и колющих ударов, а затем метнул его в деревянную мишень, стоявшую шагах в восьми от меня. Меч вонзился точно по центру, расколов одну из торчавших там стрел надвое.

«Лови краба, Робин из Локсли», – самодовольно подумал я.

Снизу послышался громкий лай, и я подбежал к окну. Лидия, одетая в джинсы, легкую белую блузку и с сумкой на плече, загоняла двух прыгающих вокруг нее рыжих алабаев в сетчатый вольер, на который я вчера не обратил внимания – а зря, ведь там лежали обглоданные кости такого размера, будто их выкрали из палеонтологического музея. Заперев вольер, Лидия села в машину, завела двигатель и уверенно вырулила на дорогу, ведущую к лесу.

– Их двое! Так и знал! – торжествующе вскричал я, быстро спрятал письмо вместе с завещанием в одном из сундуков, откинул засов и опрометью бросился вон из комнаты.

Хотя оба алабая совсем не отличались от того или тех, с которым или которыми мне пришлось – или не пришлось иметь вчера дело во сне или наяву, это обстоятельство никоим образом не проясняло, что же именно такое я якобы «так и знал».

Ожидаемо, никаких свидетельств тайной вечери Общества крысоловов в столовой мною обнаружено не было. Зато, едва оказавшись в прихожей, я сразу заметил ее – маленькую дверь под лестницей. Выглядела она в точности как та, что привиделась мне во сне! Напрашивался только один вывод – и он напросился:

– Это та же самая дверь!

Теперь мне оставалось сделать выбор: последовать за Лидией, или найти ключ от подвала и все-таки осмотреть его. Должен признаться, что до сих пор ни одно трудное решение в моей жизни не давалось мне так же легко. Не замедляя хода, я выскочил на крыльцо. Машина Лидии все еще виднелась на пути к лесу. Я побежал было к «Мустангу», но вдруг остановился.

– О! Чуть не забыл!

Своим безупречным тенором напевая песенку «Билли Джинн», я лунной походкой вернулся по гравийной дорожке назад, к беснующимся алабаям. Облако пыли, которое я поднял по пути, было настолько густым, что мои недруги принялись безостановочно чихать и кашлять. Я постоял там еще немного, чтобы не упустить ни одного бита этого чудесного стаккато, и лишь только когда животные начали выдыхаться, вскинул руку вверх, другой схватил себя за промежность и исполнил знаменитое победное па.

«Так пускай же кошмарная участь этих гнусных бестий заставит Собачницу Мейв молиться своему хозяину – дьяволу о ниспослании ей легкой смерти», – подумал Розетти, с разбегу запрыгнул на водительское место, надел свои любимые „Рей Бен“ и устремился в погоню.

Через несколько минут вдали снова показался красный пикап, который сворачивал на дорогу, ведущую к шоссе на Ричмонд. Игра нача…»

«Уоу-уоу-уоу! Постой-ка, Джо! А еще лучше сдай назад, и расскажи нам о мотивах твоих загадочных поступков. Потому что, если честно, мы уже ни черта не понимаем», – занудят любители поискать в каждом моем действии смысл – ведь, чего уж греха таить, попадаются среди моих читателей и такие противные типы!

А я им отвечу – дескать, сдать назад я уже никак не смогу, иначе, пользуясь нашим с парнями служебным сленгом, «потеряю объект». Но по пути, чтобы вам не было скучно, я с удовольствием обрисую суть моего подхода: