Это

– Не смотри на нее так пристально, просто скользи рассеянным взглядом, – вдруг отчетливо услышал я очень спокойный голос, показавшийся мне знакомым.

Я механически обернулся, но никого рядом не увидел. Выходило, что голос прозвучал в моем уме. Я не особенно этому удивился, потому что сейчас все мое внимание было поглощено одной только Лидией, которая теперь расстегивала молнию на другой руке.

Вот уже оба ее плеча были обнажены, и она, придерживая спадающий топ комбинезона на целых полдюйма ниже, чем требовалось, чтобы я не сошел с ума – впервые взглянула на меня!

– Не смей смотреть ей в глаза! – снова послышался предостерегающий голос.

Но пытаться выполнить указание невидимого советчика было уже слишком поздно. Я посмотрел – и понял, что самому мне уже не выбраться. Ее зрачки цвета самой темной ночи неодолимо влекли меня. Там была бездна, но бездна чарующая, одушевленная, наполненная теплым мерцанием далеких звезд; бездна, обещавшая покой, окутывающая туманом неги и забвения. И больше не существовало такой силы, которая помешала бы мне остаться там на…

– Хочешь жить – сопротивляйся! – резко скомандовал голос.

Это прозвучало настолько убедительно, что мне пришлось повиноваться. Сначала я попробовал закрыть глаза, но обнаружил, что они теперь тоже были наполнены изнутри теплой мерцающей мглой. Тогда я принялся усиленно моргать, пытаясь избавится от этой пелены.

Не знаю как, но мне это удалось. Скоро я снова сумел поймать в фокус расплывающийся силуэт Лидии, которая сидела передо мной, упираясь в пол широко раздвинутыми в стороны коленями. Все еще придерживая комбинезон на груди, другой, обращенной ко мне рукой она весьма систематично и настойчиво продолжала производить те самые паучьи пассы.

– Понимаешь, что она делает?

И я вдруг понял – и это было чем-то по-настоящему невероятным и ужасающим! Движениями кисти и пальцев Лидия как будто уплотняла пространство вокруг меня, примерно так же, так из молока сбивают масло. Я попытался пошевелиться – и не смог, потому что все мое тело вдруг сковала колоссальная тяжесть. Стараясь не поддаваться панике, которая явно не добавила бы мне подвижности, я попробовал пошевелить хоть чем-нибудь – но обнаружил, что парализован под воздействием могучей внешней силы!

Это казалось таким же безнадежным, как мечты ползающей по рельсам гусеницы нарушить японское железнодорожное расписание. С таким же успехом можно было попробовать сжать Солнечную систему до размеров мозга Канье Уэста. Да что говорить – не существовало такой метафоры, которая могла бы описать эту силу!

Но она вовсе не пыталась меня раздавить, нет – иначе, как вы понимаете, мне пришлось бы сочинять метафоры для описания того, сколь мало от меня осталось. Правильнее было сказать, что эта сила просто пассивно отвечала встречным противодействием точно такой плотности и интенсивности на любые прилагаемые мною усилия – примерно, как если бы я толкал руками Землю, чтобы сдвинуть старушку с орбиты и слегка ее охладить.

Кроме того, я заметил, что с моим восприятием времени произошло нечто странное. Было похоже, что оно просто остановилось! Точнее, остановилось все, с чем бы я мог сопоставить секунды или минуты – застыли клубы пара из дым-машины на сцене; и зрители тоже неподвижно замерли на своих местах, насколько я мог судить, поскольку видел их лишь краем глаза. Смолкла музыка; да и вообще любые другие звуки, кроме безумного стука в моих висках. Двигалась одна только рука Лидии, неторопливо формируя вокруг моего тела нечто вроде кокона.

– Видишь, как это связано с ее дыханием?

Я послушно сосредоточился на дыхании Лидии, стараясь больше не смотреть ей в глаза, и у меня возникло ясное ощущение, что ее вдохи и выдохи, а также движения ее вытянутой руки согласуются между собой. Присмотревшись, я понял, что она как будто выдыхала воздух через эту руку, именно из этого воздуха сплетая мягкими движениями пальцев тот самый плотный кокон.

– А теперь проделай то же самое, чтобы освободится.

– Что происходит? Коктейль был отравлен? Как… – услышал я свой хнычущий голос.

– Заткнись и делай то, что я тебе говорю! Выдыхай воздух через руки! Разряди им пространство вокруг себя!

Следуя указаниям, я вдохнул воздух через рот, насколько это позволяла сделать та плотная тяжесть, которая обволакивала грудную клетку, и «выдохнул» его через ладони. Благодаря этому мне удалось немного пошевелить одним пальцем, но это было все, чего я смог добиться.

Лидия сделала несколько манящих движений – и я почувствовал, как пассивное давление ослабло, но лишь для того, чтобы позволить уже какой-то новой, причем нисколько не меньшей силе оторвать мое тело от стула приподнять его фута на три вверх. Лишь одно соображение позволило мне удержаться и не начать по-жабьи сучить конечностями, скрюченными от унижения и страха: вряд ли я сумел бы сделать более впечатляющим уже и без того великолепное шоу!

Влекомый ее рукой, подобно огромному воздушному шарику или наоборот, крошечному дирижаблю, я поплыл прямо к ней. Голос молчал. Ясно помню промелькнувшую у меня тогда мысль моего собственного авторства, за которую мне стыдно и по сию пору:

«Ну и что такого, подумаешь… Если все равно подыхать, так пусть уж от рук такой вот красотки!»

Девушка мягко поднялась на ноги и, по-прежнему прикрывая грудь, отступила в глубь сцены. Я продолжал покорно парить вслед за ней, почти смирившись с неизбежным. Откуда-то издали, из самой сердцевины этого смирения контрапунктом послышался знакомый, пока еще очень слабый, но постепенно усиливающийся эйфорической аккорд. Я попробовал отдаться этой эйфории, но потерялся где-то на полпути.

Не представляю, когда время снова приняло свое естественное течение. Я просто обнаружил себя стоящим на ногах посредине подиума рядом с Лидией под свист и гуканье счастливых зрителей. Помню, мне опять настолько сильно ее захотелось, что я был вынужден сомкнуть спереди полы своего плаща.

Ко мне вернулось мое обычное видение, только когда амбал уже куда-то молча тащил меня по темному коридору. Окончательно же я пришел в себя, когда он пинком ноги открыл дверь в узкий боковой проулок и вышвырнул меня вон.

– У-а-у… И что же это, во имя всех треклятых святых, такое было? – спросил я сам себя, ощупывая туловище в поисках вывихов и переломов.

– Это был твой полнейший провал, – охотно ответил голос.

Глава 14

В которой выяснится, что носит дьявол

Когда я это услышал, мое удивление было таким же искренним, как слезы Мерил Стрип – в том смысле, что вместе с рассыпавшейся в прах надеждой, что я всего лишь стал жертвой обычного гипноза, мне, очевидно, пришлось навсегда похоронить и свою способность искренне удивляться!

– Что? Так этот бред продолжается? Да кто ты вообще такой? И если все это происходит на самом деле, то с чего ты решил, что я поеду за этой ведьмой? Деньги-деньгами, но мне еще пожить охота! – с азартом включился я во внутреннюю дискуссию.

– Я тот, кто поможет тебе выпутаться из этой истории. Бегом в машину, она уезжает!

«Ну все, голоса отдают мне приказы! Осталось только обмотаться целлофаном и отрастить ногти в милю длинною… Но этот парень хотя бы знает, что тут творится», – подумал я и побежал к «Мустангу», на ходу сдирая с себя маску и плащ.

Тогда еще я не знал, что пройдут долгие годы, наполненные ложью, увертками и самоистязанием, прежде чем я наконец смогу признаться себе: именно после случившегося в том клубе у меня появилась действительно важная причина, чтобы продолжать участвовать в этом абсурдном шоу. Заключалась она в том, что эта девушка притягивала меня к себе, словно магнит, и не только в иносказательном, как я мог убедиться, смысле. Звездная тьма, которую я увидел в ее глазах, уже переполняла меня и неотвратимо стремилась воссоединиться со своим источником…

Огни красного пикапа маячили где-то в конце улицы. Швырнув свою геройскую экипировку на заднее сиденье, я ринулся в погоню. На перекрестке машина Лидии повернула направо, и я поддал газу. В конце улицы она снова свернула направо. Все это повторилось несколько раз, с той лишь разницей, что иногда пикап исчезал за левым поворотом, и тогда я заключал, что мы, хотя бы, не движемся по замкнутому кругу.

А потом начало твориться и вовсе нечто непонятное. Всякий раз, когда огни красного пикапа скрывались за очередным поворотом, в зеркале заднего вида появлялись слепящие фары крупного внедорожника. Я поворачивал, но преследующая меня машина не появлялась сзади до тех пор, пока из виду не исчезали габариты Лидии. Я то ускорялся, то притормаживал, однако увидеть обе машины одновременно у меня так и не вышло!

Мне начала надоедать эта игра в кошки-мышки. Я ощущал себя обожравшейся коноплей мышью, которая уже не понимает – то ли это она зачем-то гонится за кошкой, то ли кошка гонится за ней. Из того, что произошло в клубе, я мог сделать только один вывод: мы с Лидией принадлежали к разным весовым категориям, и эта гонка больше всего сейчас напоминала мне разминку перед очередным избиением младенца – ну, или чем они там еще занимаются, прежде чем малыш будет отправлен на настил ринга жесткой двойкой по печени и в зубки?

– Доволен? – поинтересовался я у голоса, но не получил ответа. – Ах, вон значит как? Ну хорошо… ага, тут снова налево… Тогда слушай: вот ты, чувак, спрашиваешь – зачем я таращится на нее там, в клубе? Поясню на простом примере: вот сидишь ты, допустим, и вбиваешь в поисковик что-нибудь типа «Двадцать восемь пышнотелых кореянок облизывают здоровенный розовый дилдо под Гершвина» – и не потому, что ты меломан, а потому, что это единственная комбинация слов, на которую ты еще не успел передернуть на этой… хм, а сейчас направо… давно так интересно не проводил время… неделе… Так о чем я? Ах, да: теперь представь все то же самое, только не в твоем загаженном ноуте, а в реальной жизни! Понимаешь, сколько я разного повидал? Но эта ваша Лидия – прямо нечто… как тут не таращится… Если все еще не доперло, то переведу для тебя: смотрел фильм «Две девушки – одна чашка»?

– Заткнись! – не выдержал голос.

– Смотрите-ка, кто тут снова разговаривает! Кстати, а я не говорил тебе: «Добро пожаловать в мою голову?» Нет, точно не говорил. Но ты же все равно здесь, правда? Вот и не бухти… Ладно, не обижайся, я рад твоей компании. Просто хотел проверить, в деле ли ты еще… Извини, что напомнил тебе про дрочку, брат, тебе ведь и потрюнькать-то не за что… Ты же просто голос в моем мозгу… Ничего, бро, не грусти, прорвемся! Мы одна команда! Компаньерос! Если дело выгорит, дам тебе миллиончик, купишь себе тело… в Гондурасе…

Свернув в очередной раз направо, я обнаружил, что машина Лидии исчезла. Я притормозил, надеясь, что увижу ее сзади, но и этого не произошло.

– Что такое? Опять ма-а-агия?

А район, между прочим, был совсем уже не ахти. Все патрули отправили следить за тем, чтобы во избежание имущественно-сословных мутаций квартиросъемщики не снюхались с домовладельцами, и предоставленные сами себе подозрительные личности так и шныряли вокруг, наступая на тех, кто устал и прилег отдохнуть.

Красный пикап я заметил совершенно случайно, когда совсем перестал надеяться его снова увидеть. Он был припаркован в переулке с противоположной стороны улицы за мусорным контейнером. Когда я проезжал мимо, мне показалось, что на лестнице, ведущей в подвальный этаж высокого уродливого здания, мелькнул подол длинного красного балахона.

– Попалась!

Я ударил по тормозам, заставив двух бомжей обеспокоенно выглянуть наружу из своих коробчатых домиков. Выйдя из машины, я уже собирался перебежать улицу, когда один из них, вроде бы белый под толстым слоем грязи парень лет тридцати, обратился ко мне на причудливом луизианском диалекте:

– Йоу-и, парень, зря ты здесь свою жестянку оставляешь – через минуту хренушки чего от нее останется! Но ты мне нравишься, и всего за пару баксов я, так и быть, соглашусь отгонять от нее всяческих подлюк!

– А твоему приятелю я типа должен буду еще пару джорджей, чтобы он отгонял от нее тебя?

– Образно выражаясь, ты крепко держишь за яйца самую суть вещей. Моя тебе петюня, амиго! Так что насчет аванса?

– Выпишу чек, когда вернусь. Убей любого, у кого в петлице не будет цветка флёрдоранжа!

В темном переулке рядом с машиной Лидии я встретил еще несколько бездомных. Стараясь дышать через поры своего астрального тела, я подошел к заваленной мусором лестнице, ведущей вниз, к старой железной двери. Спускаться туда почему-то не хотелось.

– Эй, ребята! Крошка в красном вон из той тачки заходила сюда только что? – спросил я, обращаясь к бомжам.

– Да вроде как было такое дело, Томми, – просипел один из них, пожилой латинос растаманского вида.

– А что там, внизу?

– А поди его знай, что там. Но думаю, нету там ничего хорошего. На твоем месте я бы туда не совался, – заключил он, и обильно сплюнул через широкий проем между передними зубами.

– Спасибо за помощь, старина. Пей побольше воды и не налегай на уколы…

Надо было решаться. Слова бездомного вовсе не добавляли уверенности, но сегодня я уже два раза спасовал перед другой дверью, и мне совсем не хотелось пополнить обширный матрикул моих новообретенных патологий еще и дверефобией. Эта оказалась не заперта, но открылась с заметным усилием. За нею я увидел ничем не освещенный узкий коридор, чуть выше моего роста, такой же обшарпанный, как и лестница снаружи.

Я включил фонарик на телефоне, и весь мой природный оптимизм улетучился окончательно. Судя по всему, коридор был очень длинный и плавно уходил вниз, в темное и страшное никуда. Две огромные крысы лакомились мертвой кошкой, оценивающе на меня поглядывая. Без звонка другу, молчание которого я до сих пор воспринимал как подтверждение, что все делаю правильно, мне было не обойтись. Но должны же существовать хоть какие-нибудь преимущества в параноидальной шизофрении?

– Эй, чувак, а нам точно туда надо? – спросил я вполголоса.

– Да, – внятно ответил голос.

– О, ну раз ты так считаешь…

Вздохнув, я продолжил погружение на дно свежеобретенного безумия. Крысы с неохотой оторвались от ужина и подчеркнуто неторопливо уползли под трубы, тянущиеся вдоль правой стены. Впрочем, пройдя шагов двадцать до поворота направо, я заметил, что спуск прекратился. У меня опять возникло столь же ясное, сколь и отвратительное ощущение, что кто-то тихо крадется за мною по пятам. Из двух возможных вариантов – ускориться или замереть на месте – я мужественно выбрал тот, что пугал меня чуть меньше, и поэтому не сделал ни того, ни другого; однако продолжая идти с той же скоростью, я прямо физически ощущал, как сквозь кожу на моей голове пробиваются первые седые волоски.

Коридор все продолжал и продолжал петлять, поворачивая то направо, то налево, то поднимаясь, то опускаясь. Наконец, я оказался у подножия лестницы в пять ступеней, ведущей к очередной старой, обитой медью двери, над которой сиротливо горела заросшая паутиной красная лампочка. Я взошел наверх и прислушался. Изнутри доносились ритмичные удары в барабан. Расслышать что-либо еще мне не удалось.

Призвав на помощь того, кто заведует Бесшумнодвереоткрывательным отделом в небесном департаменте Взломов и Проникновений, я тихонько потянул за медную круглую ручку. Дверь поддалась, не издав ожидаемого скрипа.

Моему взору открылось пространство обширного зала. Точные его размеры мешала определить густая ватная тьма, которую не могли рассеять зажженные свечи, стоящие на полу по кругу на расстоянии пятнадцати-двадцати ярдов друг от друга. Это обстоятельство живо напомнило мне мой ночной кошмар. Посредине круга спинами ко входу неподвижно застыла молчаливая толпа, состоявшая из нескольких десятков людей.

Все они были одеты, насколько я мог судить, в длинные, по-монашески подпоясанные темные балахоны, и сосредоточенно смотрели в одном направлении – туда, где под неторопливый мерный ритм, отбиваемый невидимым барабанщиком, происходило какое-то действо.

Я с сожалением вспомнил об оставленном в машине плаще, но вдруг увидел прямо рядом с дверным проемом вешалку с одеждой. Приоткрыв дверь пошире, я протянул к ней руку и ухватил что-то темное и длинное. Под красной лампой я осмотрел свою добычу. Это был темно-серый балахон из грубой хлопчатобумажной ткани, похожий на клобук монаха-францисканца.

Пока что удача была подозрительно благосклонна ко мне – настолько, что просто нельзя было не разглядеть здесь очередную ловушку. Эта мысль не нашла отклика у моего помощника. Я вторично вздохнул, надел балахон через голову и затянул его на талии снятым с джинсов ремнем.

– Значит, вхожу. Непринужденно. Снимаю видос. Очень быстро выхожу. Сорок миллионов. Мальдивы.

Включив запись и видео на телефоне и все еще бормоча самому себе инструкции, я проскользнул внутрь. Для того, чтобы неслышно приблизиться к толпе, мне пришлось подстроить свои шаги под глухие удары барабана. Должно быть, со стороны это выглядело довольно-таки по-дурацки.

Только подойдя к тем людям впритык, я понял, что все предосторожности были напрасными. Они стояли плотным кругом в два-три ряда, напряженно уставившись в одну точку. Их лица скрывали капюшоны. Стоявшие в противоположных рядах были едва различимы в темноте. Я нашел достаточно широкий промежуток между головами загадочных зрителей – и наконец увидел то, у чему были прикованы их взгляды.

Хрупкая девушка в таком же балахоне с поднятым капюшоном, как и у остальных, только вроде бы красного цвета, приняла из рук коленопреклоненного сектанта тускло поблескивающую золотом чашу, медленно выпила все ее содержимое и, резко размахнувшись, отшвырнула эту чашу куда-то так далеко в темноту, что я не смог уловить звук ее падения. Затем в совершенном согласии с ритмом барабана она плавно и бесшумно начала двигаться по кругу, одновременно вращаясь с разведенными в стороны руками. Разглядеть это я мог только благодаря ее перемещению между немногочисленными участками, куда проникали скупые лучи свечного света.

Ее кружение поглотило все мое внимание без остатка, и в то же время вызвало тошнотворное ощущение в животе. Мне вдруг стало настолько плохо, что чуть было не стошнило на стоявшего рядом со мной подвального нечестивца. Я сразу вспомнил совет, данный мне моим компаньоном в клубе, и стал смотреть на Лидию (откуда-то я точно знал, что это была она) рассеянным скользящим взглядом. Это помогло. Справившись с тошнотой, я поднял телефон чуть повыше, хоть почти и не надеялся, что на записи потом удастся что-то различить.

Спустя несколько секунд мне вроде бы стало ясно, чем было вызвано это отвратительное диссоциативное ощущение: Лидия, очень центрировано вращаясь по часовой стрелке, перемещалась вдоль границ круга в обратном своему вращению направлении. Но затем я осознал, что в самом по себе разнонаправленном кружении не было чего-то необычного. Странность, скорее, заключалась в том, что как только мой взгляд сосредотачивался на ее фигуре, моему телу сразу передавались неприятные ощущения в желудке, которые наверняка должна была испытывать и она. И опять же я не смог объяснить себе, почему был так в этом уверен.

Кроме того, я обратил внимание на еще одну любопытную деталь: пространство диаметром футов в пять вокруг Лидии постепенно наполнялось поначалу едва заметным желтоватым свечением. Казалось, сама она и была источником этого света. Мне в голову даже пришла нелепая мысль, что воздух мог наэлектризоваться от ее вращения. Сначала я отбросил ее, как явно несостоятельную, но вдруг почувствовал отчетливый запах озона, какой бывает во время грозы.

Свечение все усиливалось, и вскоре стало заметно, что на Лидии не было обуви. Как только я увидел это, мое внимание немедленно оказалось захвачено непередаваемо изящными движениями ее тонких щиколоток и ступней, которыми она быстро перебирала в танце. Мои ноги тут же подкосились, и я с трудом сохранил равновесие, зарекшись смотреть на нее пристально.

Лидия продолжала делать один оборот за другим, понемногу продвигаясь по спирали к центру круга. Ее движения стали совсем заторможенными, как будто ей приходилось преодолевать невидимое сопротивление, увеличивающееся с каждым ее шагом. Ритм барабана тоже замедлился и наконец смолк совсем.

Стало очень тихо. Девушка застыла с разведенными в стороны руками в странной, неестественной позе, упираясь в пол широко расставленными босыми ступнями. Казалось, ей стоило огромных усилий оставаться на месте. Свет, который она источала, стал таким ярким, что я смог разглядеть, как от натуги на тонких пальцах ее ног побелели суставы. Еще я заметил, что совершенно так же напряглись и все зрители вокруг нее. Лицо Лидии было по-прежнему скрыто капюшоном, что, конечно, никак не способствовало успеху моей операторской миссии. Когда общая скованность достигла какого-то уже невозможного порога, она вдруг издала оглушительный звериный вопль… и стремительно взмыла на высоту футов в сорок!

От неожиданности я охнул и повалился на спину. К своей чести замечу, что несмотря на всю чудовищность произошедшего, на этот раз я был все-таки отчасти готов к чему-то вроде этого и не выпустил телефон из рук, продолжая снимать. Некоторое время тело Лидии металось во все стороны под грязным стеклянным потолком, который, как теперь стало видно благодаря еще более усилившемуся свечению от нее, находился футах в трех над ее головой. У меня не возникло даже мысли, что разгадка фокуса заключалась в наличии невидимого троса или толстой капроновой лески, потому что это не объясняло ни той скорости, с которой она перемещалась, ни сложнейшей траектории этого перемещения. Собственно, выглядело это так, будто ее тело трепало гигантское свирепое животное.

Спустя полминуты что-то поменялось, и Лидия зависла на одном месте, быстро кружась с разведенными в стороны руками. Подол ее балахона образовал широкое кольцо вокруг ее подмышек, и стало видно, что на ней не было белья. Спустя еще несколько секунд ее кружение замедлилось, и она начала понемногу опускаться.

Я снова поднялся на ноги, стараясь не упустить момент, когда капюшон спадет с ее головы, но каким-то удивительным образом он продолжал держаться на месте. Наконец, Лидия без сил осела на пол, низко свесив голову. В наступившей тишине было слышно ее усталое дыхание. Мне показалось, что в чем бы ни состояла цель этой постановки, достигнута она так и не была.

Что ж, вот и пришло время сознаться: на самом деле чуть раньше я солгал, утверждая, что поверил в реальность произошедшего в клубе. Поостыв, я все-таки склонялся к тому, что, подвергшись обольщению и гипнозу, сам взобрался на сцену. Теперь же, находясь в полном сознании и увидев то, что мне пришлось увидеть, я больше не сомневался: шутки кончились; тетя Джулия не сошла с ума; Лидия, безусловно, была ведьмой; люди умеют летать; мира, каким я его знал, больше не существует!

Предвидя упреки самых нежных моих читателей, скажу сразу: о да, я прекрасно помню о великой традиции американской литературы скрупулезнейшим образом фиксировать любые, даже самые трудноуловимые эмоциональные миазмы, начиная с момента извлечения будущего писателя из материнского лона. К слову, об этом же меня просил и мой издатель Рональд, уверяя, что в противном случае весь тираж этой книги будет немедленно уничтожен отрядами безжалостных карателей из «Национального круга книжных критиков». Достойно упоминания и то, что двадцать четвертая поправка, призванная устранить последствия досадной чувственной амнезии наших отцов-основателей, прямо гласит: «Буквальное, либо метафорическое описание эмоций, которые герой произведения испытывает под воздействием накатывающихся на него сюжетных волн, есть не право – это установленная конституцией обязанность каждого американского автора».

Ну что же, покорно склоняю голову под бременем столь весомых аргументов, и вот вам очень короткий отчет о том, что я почувствовал тогда, глядя на все это:

Вспомните испытанные вами отвращение и ужас после просмотра недавней телеадаптации обалденного комикса «Академия Амбрелла», вышедшей, как мы все прекрасно помним, буквально через месяц после того, как «Нетфликс» уступил коллективному судебному требованию «Гильдии сценаристов с врожденным синдромом Аспергера» уровнять их в правах с прочими собратьями по цеху; а потом добавьте к этому ваше удивление и восторг, когда в случайно подслушанном разговоре о вас два крутых черных школьных гангсты невзначай обмолвились: «Да говорю тебе, бро, он вроде нормальный белый нигга!»

Вот только я надеюсь, что здесь собрались только те, кто по-настоящему умеет сочувствовать и сопереживать. Но предупреждаю сразу: принимается лишь наивысшая ступень сочувствия, которой вы сможете достичь после хотя бы частичного отождествления себя с тем, кто это все написал[17]. Для этого вам, правда, придется одним махом преодолеть миллионы лет эволюции, парадоксальным образом отсчитывая их в обратном порядке, и натянуть на себя грубую, дурно выделанную и разящую гнилью шкуру Homo Insipience…, Человека Неразумного – или, по крайней мере, разумного в недостаточной степени для того, чтобы не лезть в стремные подвалы с летающими женщинами в красных балахонах. Зато в результате вы увидите то, что видел я, испытаете то, что пришлось испытать мне, и в качестве бесплатного бонуса узнаете то, о чем знаю сейчас только я один.