Старый новый дом

Дальше все продолжалось как во сне. Повсюду были люди. Музыка рвалась наружу из небольших колонок. Разноцветные огни сменяли друг друга, подхлестывая самых скучных гостей пуститься в пляс. Сева и Илья исполняли немыслимый танец, обгоняя музыку на несколько тактов, Маша и Рита смеялись, танцуя со своими скомканными парнями. Я сидел в кресле, а Юна игриво звала меня танцевать вместе с ней. Она была необычайно пластична. Она двигалась уверенно и плавно, обозначая каждый удар барабана движением тела. Даже студент и Ваня поднялись с дивана, чтобы неуклюже переминаться с ноги на ногу. Я же оставался неподвижен, за исключением кивающей в такт головы и отстукивающего ритм пальца, бьющего по стакану с виски.

Спустя час многие начали уставать. Маша со служивым уединились в спальне, Рита повела другого парня в комнату Маши. Ваня сказал, что собирается домой, и за ним увязался студент. Когда Ваня открыл дверь, я внезапно обратился к студенту:

– Как тебя зовут хоть?

Оказалось, что мы тезки.

– Удачи на сессии. Все сдашь!

– Спасибо! – крикнул он бодро. – успехов!

Мы остались в комнате вчетвером. Музыка сменилась на более спокойную, и мы принялись разговаривать. Мы обсуждали все подряд, во многом благодаря Севе и Илье, которые меняли темы почти каждую секунду. Я совершенно забыл о своих заботах, о крыше, о неопределенности. Я снова вернулся в колею, в которой стаканы не пустеют, а опьянения не существует. Я снова был там, где мои друзья. Я сидел в комнате с девушкой, не похожей на других, робкой и влюбленной. И я сам был наполнен теплыми чувствами. Я был абсолютно трезв, и ощущал лишь прикосновение ночи, чарующей и бесконечной.

Мы сели в круг, выключив разноцветную лампу и поставив вместо нее по центру обыкновенный ночник. Так мы сидели в кругу у импровизированного костра в кромешной темноте, в одной из комнат старой двенадцатиэтажной хрущевки, и разговаривали. Сева рассказывал страшилки, основываясь на впечатлениях от ЛСД. Илья много шутил и смеясь признавался в любви Юне, говоря, что я – не то, что ей нужно. Юна заинтересованно слушала их и часто поглядывала на меня, нежно улыбаясь и будто восхищенно ожидая чего-то.

– Как вы познакомились? – вдруг спросила она.

– Я подобрал их на улице, – начал Илья. – я шел из ресторана и увидел их. Они лежали в обнимку, голые, зимой, около гей-клуба. Я не мог оставить их умирать, принес домой, накормил и напоил. Теперь они вечно носятся за мной, не знаю, как от них избавиться.

Мы с Севой ударили себя ладонями по лбу и слегка засмеялись. Юна же разразилась хохотом, который мы не могли остановить еще пару минут. Когда она успокоилась, я начал рассказывать:

– Мы с Ваней выросли в одном дворе. Потом мы разошлись по разным школам и в моей мне встретился Илюша. Сначала он совершенно не обращал на меня внимания, а потом мы каким-то образом начали частенько драться.

– Я тебя уделывал постоянно, – заметил Илья.

– Потому что ты был толстым. Это, знаешь ли, большое преимущество.

– Я не был толстым, – обиженно сказал он, зная правду.

– Так вот, – я продолжил. – наши стычки продолжались. Мы дрались на переменах, жаловались учительнице друг на друга, пачкали друг другу портфели, в общем, враждовали.

– Да. Но я об этом до сих пор сожалею, – кивнул мне Илья.

– Ваня учился в другой школе, и мне не с кем было общаться, потому что в детский сад я не ходил, – я продолжал, все больше погружаясь в путешествие по тому времени. – но к пятому классу Илья начал пытаться подружиться со мной. Постоянно извинялся и говорил, что хочет быть моим лучшим другом, наравне с Ваней, с которым мы гуляли после школы.

– Я до сих пор извиняюсь, дружище, – сказал Илья. – будешь моим лучшим другом?

– Ни за что. Впрочем, я подумаю, – я остановился. – так вот. Мы начали гулять втроем. После того, как Ваня перешел в нашу школу, Илья начал ревновать и стал все чаще предлагать мне свою дружбу. А я, наверное, держал на него обиду за «войну» в начальной школе, не знаю. Мне просто не хотелось, чтобы он был моим лучшим другом. Но гулять мы не переставали. К одиннадцатому классу даже сдружились.

– На выпускном мы были единственные, кто напился до бессознательного состояния! – воскликнул Илья.

– К слову, да. Только я и Илюша. В девятом классе мы начали гулять с большой компанией, человек тридцать там было. Среди них была и наша троица. А с Севой мы познакомились в университете, – я улыбнулся. – я сильно удивился, когда узнал, что он косвенно знаком с Ильей. Выяснилось, что мы живем в двадцати минутах езды друг от друга.

– Да, мир теснее, чем мы думаем, – добавил Сева.

– Да, есть такое. В универе мы много чего делали. Пили на парах, смеялись, вместо того, чтобы слушать лекции, ходили в общагу на вечеринки, в общем, взрослели. И где-то со второго курса мы начали общаться вчетвером. То были хорошие времена. И вот как только мы закончили с Севой университет, общение почти сошло на нет.

– Из-за чего? – спросила Юна, все время пристально вслушиваясь в каждое мое слово.

Повисла пауза. Я знал, что я просто ушел, но причин тому не было. Я понимал, что общение, бывает, просто тихо уходит на покой. Но вдруг дело было не в этом, а в том, что я намеренно закрылся ото всех? Может, это я всех бросил и начал жаловаться на одиночество, не осознавая свою вину? Я начал чувствовать себя неловко, но Илья прервал паузу:

– Он вспомнил свои корни.

– Что? – спросила Юна.

– Я рассказал ему, как подобрал их около гей-клуба, и он пошел туда, искать свое прошлое. И остался там жить и работать.

– Ты иногда порешь такую чушь, – сказал Сева.

Мы улыбнулись. Все, кроме Юны, понимали, почему мы перестали общаться. И я понимал, на самом деле, только не хотел принимать свою неоправданную глупость, потому как глупость презирал. Выходит, я презираю только явную и прямую глупость. Да и ту, источник которой не я.

– Я пойду принесу нам пива, – сказала Юна.

– А я пойду разгонюсь еще и провожу даму до кухни, – он подмигнул мне и обратился к Юне. – я вас люблю, позвольте вашу руку.

Она посмотрела на меня и улыбнулась, закинув руку на плечо Ильи, как старому другу.

– Сев, ты, кстати, идешь? – остановился Илья.

– Не-не. Я сегодня все.

– Как знаешь!

Они удалились, и Сева обратился ко мне:

– Не парься.

– Да ладно тебе. Я и правда дурак.

– Я тебя понимаю. Самому иногда бывает отвратно куда-то идти. Сначала появляется апатия, начинаешь отмазываться, чтобы не идти никуда, а потом, если желание и появляется, просить о встрече уже стыдно.

– Но не на несколько же лет эта апатия растягивается.

– Тут ты прав. Но я тебя не виню. Это нормально.

– То есть, никаких обид?

– Абсолютно никаких.

– Так и быть.

Юна вернулась с кухни и раздала всем пиво. Затем она снова пошла туда и принесла гитару.

– Кто-нибудь умеет играть?

– Не поверишь, – сказал я.

– Круто! Сыграй что-нибудь.

– Я могу сыграть! – бодро ворвался в комнату Илья.

– Ты умеешь играть? – спросил я, надеясь, что мне не придется позориться, зная в душе, что придется.

– Я начал играть, когда мне было полтора года.

– В общем, понятно, играть мне, – согласился я. – что ж, давайте эту сыграю.

Я перебирал пальцами струны. Илья улыбался и попеременно смотрел то на меня, то на Юну, явно выказывая свое одобрение. Сева всматривался в пустоту и кажется думал о чем-то своем. Юна восхищенно смотрела на меня, что заставляло пальцы путаться друг с другом. Начав сбиваться все чаще, я отвел взгляд от ее огромных глаз на розовые щеки, сжавшиеся в улыбке губы, к острому аккуратному подбородку, а затем и вовсе полностью начал вглядываться в лады, по которым водил рукой. Песня лилась, и я мелодично произносил слова, дополняя их той радостью, которая искрилась у меня в душе.

Я был там, где должен быть, и с теми, кого я не заслуживал. Ведь если посмотреть, то Сева, несмотря на свои вредные привычки, был добрым малым, несчастным в своей сущности. Он никогда не предавал, и не мог этого сделать по своей природе. Да, возможно существовало слишком много вещей, на которые он плевать хотел, но вечные проблемы любви, самодостаточности и простого человеческого счастья касались и его.

Илья был самым верным моим другом. Он извинялся за свои проступки больше, чем должен был. Он доказывал свою преданность и желание дружить, как никто другой. Этот человек, которого я по своей вредности постоянно отталкивал, припоминая начальную школу. Он был безмерно зависим от чужого мнения и от людей, хоть и всем видом показывал свою неприязнь. Он был отчаянным романтиком, ищущим счастье в простых вещах, заплутавшим в темном лесу человеческих пороков.

И я был среди них. Человек, наплевавший, по собственной глупости, на их преданность. Человек, который видел только себя и свои проблемы. Я был тем, кто не увидел очевидного, и счел, что этого не существует. Тем, кого просили о помощи. И я не помог, решив, что это нарушит мои принципы. Знать бы тогда, что, нарушив эти принципы, я бы помог не только им, но и себе.

И, наконец, Юна. Это милое создание, восхитившееся чудовищем. Она пропускала мимо своего взора мои недостатки. Она жила тем единственным вечером и сейчас вновь радовалась маленькому чуду, посиделкам у воображаемого костра. Она, возможно, витала в облаках, но это было настолько беззаботно и искренне, что невозможно было не поддаться.

И я, глядя в ее глаза, думая о том, как она прекрасна, все еще был дураком. Все мысли были только о себе. Тогда я отвергал ее, потому что шел на крышу. А ведь я мог пойти туда с ней. Но я думал только о том, как решить свои проблемы, не полагаясь на помощь других. «Я должен сам решить все!» – наивно вторил себе я. Наверное, я и есть воплощение глупости. Поэтому я и не заслуживал этой компании. Впрочем, эти люди улыбались мне, пока я наигрывал какой-то лиричный мотив. А значит, я был им нужен. И на этот раз я не мог оступиться.

– Так, Хендрикс, приготовь что-нибудь драйвовое. Я пойду добью остатки и вернусь к вам, – сказал Илья.

– Там уже ничего не осталось, что ли? – спросил лукаво Сева.

– Вот сейчас ничего не останется.

– Смотрите на него! Каков герой!

– Да! Так что, я сейчас разгонюсь и будем жарить настоящий рок, понял меня? – обратился он ко мне.

– Так точно, – ответил я.

Он вернулся бодрее обычного. На его лбу выступал пот. Он неуклюже дергал ногами и дополнял свой танец конвульсивными движениями лица.

– И как ты? – заинтересованно спросил Сева.

– Огонь! – ответил Илья. – но надо подышать немного.

– Я схожу с ним, – вызвался я. – отдыхайте, ребята.

Мы вышли на балкон. За окном было пасмурно, как бывает пасмурно летними ночами. Небо уже было затянуто тучами, словно позади них не было ничего. Капли дождя выстроились в ряд на самом краю навеса, готовые ринуться навстречу земле.

– Ты простишь меня за начальную школу? – сказал Илья.

– Я тебя уже давно простил.

– Будешь моим лучшим другом? – не унимался он.

– А как же!

– Вот и хорошо. Наконец-то ты признался, – он шмыгнул. – я ведь просто хотел дружить с тобой и с Ваней. Гуляли бы вместе, играли, веселились. Втроем, как братья.

– А мы этого не делали?

– Вы – да. А я всегда был немного в стороне. Хорошо, что сейчас мы снова все здесь.

– Не могу спорить.

– Я рад, что ты вернулся, брат.

– Я тоже рад, Илюша, не представляешь, насколько.

Он улыбнулся. В небе сверкнула яркая молния, как сигнал к тому, чтобы юркие капли дождя бросились в атаку. Спустя несколько секунд капли появились. С каждой секундой их становилось все больше. И как только в небе появилась еще одна яркая извивающаяся линия, небесное полотно словно целиком начало накрывать город за окном. Я подождал, пока гром закончит тревожить мирный район, и спросил Илью:

– Стало лучше?

– Да. Я в норме. Пойдем.

Мы вышли с балкона и пошли в комнату. Не успев сесть, я увидел, как Илья свалился. Он рухнул на пол с чудовищной силой, словно пытаясь нырнуть в ковер. Я начал отчаянно трясти его, спрашивая в чем дело. А он лишь трясся и продолжал произносить что-то нечленораздельное. Я потрогал его лоб – он был невозможно горячим. «Я за водой и к аптечке, переверни его на живот, будите всех!» – крикнул я. Юна побежала по комнатам. Я побежал на кухню, попутно набирая «112». Когда я вернулся, разговаривая с местной приемной, у Ильи уже посинели губы и невозможно быстро билось сердце. Я положил мокрое полотенце ему на лоб, буквально силой запихнул в него таблетку корвалола и расстегнул рубашку. Оставалось только ждать скорую.

– Я не могу здесь оставаться, – сказал Сева. – если скорая приедет и обнаружит, что это из-за наркоты, то мне конец.

– А врачебная тайна?

– Думаешь, это работает?

– Я тебя понял. Беги.

– Ты понимаешь меня?

– Полностью, Сев. Спасибо, что подержал его, пока я бегал. А теперь дуй к Ване.

– Я позвоню тебе через пару дней.

– Ага.

Скорая приехала сравнительно быстро. К тому моменту Илья уже не дышал, продолжая всматриваться в пустоту. До того, как они приехали, я вытащил у него из кармана пустой пакетик и смыл его в унитаз. После того, как скорая уехала, девчонки и парни стояли в недоумении. Они толком не знали ни его, ни то, что он употреблял. И единственный вопрос, возникающий у меня в голове был о том, существует ли хоть какая-то надежда. И ответ я знал, но отчаянно не хотел верить в это.

– Это он от алкоголя? – нарушила тишину Маша.

– Да, Маш, от алкоголя, – ответила Юна. – мы пойдем, наверное.

– А где Сева?

– Он уже давно ушел с Ваней и тем студентом.

– Хорошо. Я закрою за вами дверь, – все еще в недоумении говорила Маша. – напиши мне потом, как у него дела.

– Я напишу. Пока, – заключила Юна.

– Пока, ребят, – сказала Маша.

Я ничего не ответил, и мы вышли в подъезд.

Одинокий лес, растянувшийся во всю стену, навевал тоску. Ту же тоску навевал и вид из окна. Деваться было некуда, просто потому что тяжесть этой ночи уже поселилась в голове. Казалось, что скоро все закончится. Не будет ни дождя, ни этих нарисованных деревьев, ни той квартиры, ни Юны, ни меня. А может, все уже кончилось.

– Ну, ты как? – тихо спросила Юна, сидя рядом со мной на ступеньке.

– Без понятия, – я и впрямь не понимал, как себя чувствую. Голова словно опустела, глаза болели, а в теле чувствовалась слабость, когда вздутые на руках вены говорили об обратном. – я не знал, что все вот так вот выйдет.

– Никто не знал. Я до сих пор не понимаю, что произошло.

Дальше мы сидели в тишине. Каждый думал о своем, но о чем-то схожем, потому как наши лица были свободны от любой эмоции и были одинаково пусты. Еще пару часов назад я был счастлив. Рядом были люди, которые без особых усилий возродили мою веру в себя. И словно по щелчку пальцев все испарилось. Агония и крики, паника, последние силы – все это ознаменовало конец недолгой сказки.

– Он был так рад меня видеть, когда я встретил их на первом этаже, – сказал я.

– Он, кажется, всегда был рад тебе.

– Наверное.

– Я тебе точно говорю. Когда мы шли на кухню, он сказал, чтобы я тебя не обижала, потому что ты ранимая плакса, – она кротко ухмыльнулась. – кажется, он имел в виду, что ты хороший, по его мнению. И что он не дал бы тебя в обиду никому.

– Меня сложно обидеть.

– Но ты понял меня.

– Да, – повисла пауза.

– Ты отойдешь от этого. Я не знаю, поможет ли это тебе, но я рядом. Я буду рядом, что бы ни происходило.

– Спасибо. Правда, спасибо.

– Я всегда считала, что время не лечит. А поддержка не исправляет ситуацию. Время предоставляет нам само себя для осознания и принятия. А люди дают нам толчок к этому принятию. Так что, не за что.

– Я тебя понимаю. Никто не разберется с этим, кроме меня.

– Теперь уже кроме нас. Я помогу тебе, если тебе будет что-то нужно.

Я кивнул, не меняя выражение лица. Она посмотрела на меня и положила голову на мое плечо. Нас окружал лес, темный и пустой. Огни за окном постепенно размывал туман, превращая пейзаж города в разноцветный плевок. Последние сутки были пропитаны чувствами. Это был танец под самыми небесами, под барабанную дробь сердец и мелодичный хохот молодости. Это была любовь, перемешанная с разреженным от алкоголя воздухом. Это было тепло встречи, унесенное, в конце концов, холодной и бездушной грозой.

– Что будем делать? – спросил я.

– Ты мне скажи.

– Напиться?

– Вряд ли это поможет.

– Согласен.

– Может, пойдешь домой?

– Пожалуй.

Мы встали с лестницы и отряхнулись. Я последний раз глянул на лес. Он все еще казался пустым. Я сделал пару шагов в сторону лестницы, как что-то меня остановило.

– Я не могу пойти домой.

– Почему?

– Мне нужно на крышу.

– Зачем?

– Я просто должен подняться на нее, – я вдруг отчетливо понял, зачем нужна эта крыша. – чтобы снова спуститься.

– Только для этого?

– Да.

– В этом есть какой-то смысл?

– Нет. И искать его не нужно.

– Мне пойти с тобой?

– Нет. Мы совсем скоро встретимся. И в следующий раз я тебя с собой. Обещаю.

– Хорошо, вот мой номер, – она посмотрела на меня, совершенно не понимая, что происходит. В ее глазах умещался и страх, и восхищение, и вселенская тоска. – пока?

Я всматривался в узоры вокруг черных жемчужин, увеличивающихся от одного моего взгляда:

– До встречи, – властно сказал я и поцеловал ее. Это было тихое касание губ, застывших в поцелуе на считанные секунды, полное обещаний.

– До встречи, – будто готовясь заплакать, прошептала она.

– Я позвоню тебе.

– Правда?

– Правда.

Она попыталась улыбнуться, но печаль, отягощающая лицо, помешала ей. Я легко погладил ее предплечье и снова посмотрел в ее огромные карие глаза.

– Мы скоро увидимся?

– Совсем скоро, – сказал я. – обещаю.

Я, стараясь не оглядываться, начал подниматься на девятый этаж. Преодолев один пролет, я все же обернулся. Внизу стояла юная девушка. Она смотрела наверх так, что блестящие от слез белки ее глаз вновь показали их безграничность. Она переборола внутреннюю печаль и улыбнулась. Все же дождь уничтожил не весь костер, и маленький яркий уголек настырно пробивался сквозь непогоду. Я слегка приподнял уголки губ и сразу же поплелся наверх.

Довольно теплый девятый этаж не спасал от появившегося озноба. Я трясся, то ли от последних событий, то ли от запоздавшего похмелья. Раскалывающаяся голова разом отбросила все сомнения, и я смирился со вторым вариантом. Впрочем, смерть Ильи отчетливо напоминала о себе постоянным ощущением подступающей тошноты. Так или иначе, я был в подвешенном состоянии, снова.

Вокруг меня шептались серые обшарпанные стены. На них были нарисованы персонажи знакомых всем мультфильмов, одетые в школьную форму, с ручками и линейками в руках. Их лица выражали радость и добродушие. Все портило время, отрывавшее с кусками краски части этих лиц, делая их совсем уж мрачными. Где-то под потолком были ржавые трубы, с которых медленно накрапывала вода.

В щелях маленьких коричневых плиточек скапливалась грязь. Прямо на них по всему этажу были разбросаны дешевые желтые листовки, предлагающие поставить новые утепленные пластиковые окна. В углу, около мусоропровода, стоял старый портфель, весь пыльный и потрепанный. Рядом с ним теряли яркость мимозы. Я бросил свой взгляд в окно, в надежде увидеть что-то, что не навевало бы мысли о пустоте, но мои надежды не оправдались. Всю улицу окутал плотный туман, сквозь который были видны лишь некоторые очертания домов и деревьев.

Люди внутри бетонных коробок разговаривали, ходили и, в общем-то, жили. Кто-то смотрел телевизор на полную громкость, кто-то ссорился с женой, кто-то оставил свою квартиру наполняться пылью. Мне же оставалось лишь наблюдать за пустым подъездом.

Я глянул в узкий просвет между лестницами. До последнего этажа оставалось совсем немного. Путь был почти пройден. Путь, начавшийся с падения, пожалуй, бессмысленного и неоправданного. Путь, начавшийся с головной боли. И на каждом этаже вокруг витала пустота. Наверное, подъезд – самое пустое место из доступных городским жителям. В нем большую часть времени тихо. Повсюду пыль и грязь – вечные спутники покинутого человеком места. Окна, за которыми виднеется жизнь, лишь добавляют ощущения отрешенности этого места от остального мира. На некоторых этажах перегорели или были выкручены лампочки. Двери, как крышки гробов, одиноко покоятся на безмолвных бетонных стенах.

Они, как и все вокруг в этот момент напомнили мне о смерти. Смерть фатальна, а ей всегда предшествует пустота. Тишина ассоциируется со смертью. Темнота ее верная спутница. Мертвыми, как я думал, могут быть амбиции, надежды, грезы, и, к сожалению, люди. Соня, семья Юрия Алексеевича, сын Елены Матвеевны и Илюша. Смерть забрала всех, и у нее наверняка было разрешение на это. И только меня она обходила стороной, словно брезгуя. Я знал, зачем иду наверх. И это была не она.

Сгущающиеся тучи наталкивали на печальные мысли. Кем был тот парень, который бездумно отдал свое тело в распоряжение яда? По сути он был несчастным подростком. Все мы несчастны по-своему, и свое несчастье он пытался искоренить другим. Это получалось у него с переменным успехом. Моментами он забывал о проблемах в семье, в учебе и в самореализации. Но спустя короткий миг эйфорического забвения, он прибавлял к проблемам непреодолимую тягу к этому забвению. Этакий калькулятор проблем, счетчик неудач, за которые чрезвычайно сложно было расплатиться.

Проблемы в семье знакомы каждому. У кого-то они мелкие, у кого-то – серьезные. И суть их всегда в восприятии и тех жизненных ценностях, которые с трудом умещаются в голове. Они борются друг с другом за главенство во имя выживания, но, как это часто бывает, любые ценности проигрывают обыкновенным слабостям. И проблемы в семье, какими бы они порой надуманными ни были, усугубляются и становятся серьезными.

И виной этим проблемам не наркотики или что бы то ни было. Во главе этой нездоровой экспансии в безрассудный мозг любого человека всегда стоит непонимание. На любом уровне, начиная со сложностей в общении со сверстниками, заканчивая проблемой отцов и детей – это и есть корень, не говоря о простом человеческом непонимании. Забавно наблюдать за разговорами о совершенном новом мире, успехах и достижениях, когда за все время существования люди не научились понимать друг друга. И все это оставляет отпечаток на становлении человека.

Проблемы самореализации, когда человек взрослеет, начинают донимать все чаще. Близится возраст, когда любые начинания остаются в прошлом. Не добился к двадцати – еще не все потеряно, к двадцати пяти – стоит задуматься о чем-то более приземленном, к тридцати срок подходит. Существуют врожденные навыки, усердие и трудолюбие, но это все меркнет на фоне стремительно покидающего нас времени. И глупец тот, кто считает, что «никогда не поздно». Эта нелепая отговорка не работает теми, кто стремится покорить вершину. В середине пути становления может наступить конец пути жизненного, и это неизбежно.

Печально наблюдать за людьми, которым дана способность мимикрировать под условия, учиться любому навыку за считанные дни. Илюша, чем бы он ни занимался, учился этому сразу, стоило ему только заинтересоваться. Но интереса у него, как раз, не было. Да и умения он направлял лишь на разрушение. Этот мир был не для него, с его формальностями и закономерностями. Родители запрещали, ограничивали и хотели воплотить в нем свои амбиции. И в выстроенную ими тюрьму каким-то образом попали наркотики. Выхода у него больше не оставалось.

С людьми он был прост. В силу отсутствия понимания со стороны родителей, его требования к людям заключались в простой преданности. И он был неотступен, если кто-то покушался на его собственную преданность кому-то. Девушки любили его, когда он не любил никого. Он по-настоящему ценил друзей. Но для счастливой жизни, увы, этого было мало.

По водосточным трубам начал проноситься жуткий звук воды, за окном снова начинался дождь, обозначив нескорое появление солнца. Из шахты лифта доносились удары, словно дополняя постепенно нарастающие звуки грома. Мигающая лампа продолжала менять людей в отражении, не давая разглядеть их полностью. Вот свет зажегся, и я увидел перед собой такого же проблемного подростка. Родители в разводе с того момента, как ему исполнилось тринадцать лет, наркотики в его жизни, как минимум, присутствуют, не говоря об их отравляющем сознание действии. Его рассказы – навеянная мечтами несбыточная сказка, в которой все достается легко, а наличие таланта – само собой разумеющееся условие. Женщины, большинство, словно сговорившись, вооружились молотками и бьют по оголенным нервным окончаниям. Друзья – канувшее в лету безумие, выдумка из детских книжек про Тома Сойера.