Старый новый дом

Слегка успокоившись, я встретил Ангелину одобрительным кивком:

– Ты-то как?

– Я в шоке, если честно, – ответила она. – я знала, что он не самый порядочный парень, но, чтобы так с друзьями поступать нужно быть сволочью.

– Это да. Давай забудем.

Мы сидели в кромешной тишине около пары минут, пока Ангелина не додумалась пойти и включить тихую музыку на фоне. Она вернулась в более приподнятом настроении и попыталась отвлечься:

– Ты не злишься из-за нас?

– Из-за того, что ты сразу же после расставания запрыгнула на моего друга? – я ухмылялся, наливая виски. – знаешь, если бы я узнал об этом около двух недель назад, я бы лишь добавил это в список своих переживаний и много бы об этом думал. Но сейчас все в порядке.

– То есть, ты не считаешь меня какой-то ветреной?

– Почему же? Считаю. Просто сейчас меня это абсолютно не волнует.

– Вот и хорошо, – она подняла стакан. – забудем все обиды?

– Если бы они были, – я чокнулся с ней. – к черту это все.

Она сделала легкий глоток и поморщилась. Я выпил свои сто грамм залпом и налил себе еще столько же:

– Ты же не против?

– Нет. Моя сестра вообще не пьет.

– Алиса не пьет? С каких пор?

– С тех пор, как мы отдельно от родителей живем, – она повернулась ко мне всем телом. – ну, рассказывай, что с тобой происходило последние пару лет, пока мы не виделись.

– Рассказывать толком нечего. Про моих родителей ты знаешь. Они продолжают ссориться, но теперь каждый это делает на своей территории, скажем так.

– В смысле?

– В том смысле, что от отца я слышу, какая плохая семейка у матери. Ее он продолжает называть лучшей женщиной в его жизни, но вот семью он не переносит. А мать при удобном случае постоянно мне напоминает о том, что я его отродье.

– А ты думал, что они забудут обо всем через время?

– Надеялся. Потому что прошло десять лет. Видимо, обиды живут дольше, чем я думал.

– Пока ты жив, они будут думать об этом. Ты ведь напоминание об их совместной жизни. И кому, если не тебе, они будут говорить об этом? Придется тебе терпеть, ты уже совсем взрослый мальчик.

– Я все понимаю. Просто самому не очень приятно вспоминать об этом всем.

– Зато мы начали хорошо общаться, когда они развелись.

– Ты считаешь, что это плюс?

– Отчасти.

– Разве что так, согласен.

– Что еще у тебя нового, помимо вечных семейных проблем?

– Ну, я закончил университет. Бегаю от армии, как могу. Долгое время я пил и пробовал разного качества и видов наркотики.

– А деньги откуда?

– А зачем деньги, если есть щедрые люди на этой земле?

– Мда.

– Да нет, порой я выходил на разные подработки. Охранником работал два дня, пару месяцев продавцом, время от времени грузчиком в ночь выходил, участвовал в инвентаризациях. В общем, скукотища. А деньги пропадали так же быстро, как и появлялись.

– Работать не пробовал?

– На постоянке? Нет. Еще на последних курсах я понял, что по специальности сложно что-то найти. Тем более, когда по всей стране самый большой выпуск за долгое время. Помимо того, что специалистов и так полно, их стало еще больше, да и такого качества, что страшно становится. А по другой специальности либо оплата не та, либо график убогий, либо начальство совсем уж вороватые подлецы.

– Тебе не кажется, что это твои капризы?

– Вполне возможно. Но то, что я не хочу делать – я делать не буду. А то, что мне нравится, увы, не приносит денег.

– Ты про свои рассказы?

– Какая ты догадливая.

– Ой, нашелся. Так ты еще пишешь?

– С переменным успехом. Пара-тройка рассказов в год будет. Остальное – попытки или мысли без сюжета. Все в стол. Публикаций никаких, потому что нет смысла. Нужны деньги и связи, а их нет.

– Не знаю, как там все устроено, но то что ты писал мне – это очень хорошо. Мне нравилось, что ты писал, – она улыбнулась, поставив стакан на пол.

– Еще бы тебе не нравилось! – я усмехнулся. – кому не понравится такое внимание к его персоне.

– Тем не менее, ты хорошо пишешь, – она отвела взгляд. – я помню, как ты написал рассказ о нас. Это был один из первых твоих рассказов. Ты подарил мне его на восьмое марта.

– Да. За пару месяцев до расставания. Как романтично, – я снисходительно выдохнул.

– Не причитай. Ты был романтиком. Я любила это в тебе.

– Мне нужно сказать спасибо?

– Нет, – она лукаво посмотрела на меня. – но скажи мне, ты любил меня?

– Любил? Вряд ли это можно было назвать любовью, скорее это было бездумное восхваление. Я создал себе кумира и хаял его. Я видел в тебе только хорошее и напрочь забыл о том, что есть я. Я не хотел ничего делать для нашего блага, я просто хотел постоянно тебя хвалить и воспевать. Это не было настоящей любовью. Это была гипертрофированная симпатия, – я перевел дух. – с тем же успехом мне могла понравиться Хлоя Морец, если бы она не отъелась. А ты просто отвечала на мою симпатию, вот и все.

– Ого! Даже так. Но тебе это не мешало говорить о возвышенных чувствах.

– Ты сама сказала, что я романтик. Порой романтики гонятся за эстетической составляющей, забывая о настоящих чувствах.

– А я влюбилась в тебя.

– Очень интересно.

– А еще я иногда скучаю по тем временам.

– Расскажешь об этом Севе как-нибудь.

– Да ладно тебе! – с наигранной обидой сказала она мне. – разве ты ни разу не скучал по нам?

– Да, было дело. Но сейчас этого нет.

– Но ведь мы не чужие друг другу люди, – она вновь лукаво посмотрела на меня.

– Весьма спорный вопрос, – я коротко ответил и спешно добавил. – могу я сходить в душ?

В любом случае, солнце уже укатилось за горизонт, и у меня было время на то, чтобы привести себя в порядок.

– Оу, не торопись так, жеребец, – съязвила она.

– Ну так что, ты дашь мне полотенце?

– Да, конечно, – игриво сказала она и подошла к шкафу.

– Скоро буду.

– С нетерпением тебя жду, – сказала она и подмигнула.

– Ага.

Я ушел в ванную. Стоя под долгожданной теплой водой я вспоминал о тех временах. А можно ли было действительно назвать это любовью? Ведь я не видел никого, кроме нее, не мог без нее находиться и не думал ни о ком больше. Эти симптомы присущи любой зависимости, но любовь куда шире.

Любовь – это граничащий с паранойей, но все же осознанный выбор человека. Любовь не дает покоя, но вместе с этим, существуют и рациональные критерии, основываясь на которых действует человек. Это не полный отказ от собственного «я» и принципов. Это совмещение двух характеров, не ведущее, в конце концов, к общему разрушению. В любви хочется совместно творить и добиваться общих успехов. Любовь не может быть односторонней. Любовь – это результат совместно проделанной работы. Любовь не ограничивается одним лишь восхищением.

И любовь ни в коем случае не что-то возвышенное. Это бытовое, присущее всем людям, отклонение, идущее в ногу с желанием спариваться и боязнью одиночества. Любящие люди объединяются, ведут совместный быт. Все их общение строится на общечеловеческих нормах. Но вместе с этим появляется готовность жертвовать и уступать, но только на взаимных началах. А когда любви приходит конец, люди оставляют позади время. Именно в этом и есть разрушительная мощь любви.

Ангелине я был не готов уступать и, тем более, жертвовать. Мои чувства были заключены в рамках обычного поклонения. И вот, когда божество начало требовать от меня отречься от собственного мнения, я перестал верить. Начались ссоры, частое молчание, и в конце концов, получив клеймо «эгоист», я отправился в одинокое скитание. Любовь так не заканчивается, если заканчивается вообще.

Я оделся и вышел из душа. «Мыться и рассуждать о любви – мне что, четырнадцать?» – подумал я, но сразу же забыл об этом, когда увидел Ангелину. Она лежала на кровати в длинной футболке, едва прикрывающей ее тело. Это был кадр из нашего прошлого. Я на секунду задумался о том, что было тогда, но сразу же понял, что это гиблое дело.

– Думал обо мне, пока был в душе? – спросила она.

– Да. Думал, сильно ли ты расстроишься, если узнаешь, что я пролил немного воды на пол.

– А что такого?

– Да я просто ее твоим полотенцем вытер.

– Переживу как-нибудь.

– Я тоже так подумал.

– Ну, о чем поговорим? – она протянула мне стакан виски.

– Ну, во-первых, ни о чем, – я слегка оттолкнул ее руку. – а во-вторых, я пойду.

– Ты серьезно? – удивилась она. – оставишь меня тут одну?

– Абсолютно серьезно. У тебя есть фен, чтобы я мог высушить голову и побыстрее уйти?

– Нет! – обиженно сказала она.

– В таком случае, у нас еще примерно полчаса.

– Можешь посмотреть телевизор. Я как-нибудь справлюсь.

– Да, спасибо, – я улыбался.

Она ушла на кухню и не возвращалась около десяти минут. По телевизору вовсю трещали о надвигающихся морозах. Снова город должен был сковать какой-то циклон или антициклон. На другом канале шел фильм про преступников. Переключив на следующий, я услышал несколько глупых шуток. Щелк. Спортивные игрища – программа достойная самых неприхотливых зрителей. Я в очередной раз нажал кнопку переключения каналов и наткнулся на новости. Услышав о каких-то невероятных улучшениях, я вспомнил, почему не смотрю телевизор. Я выключил его и принялся думать, как тут же в комнату быстро вошла Ангелина и села рядом со мной:

– Я хочу все исправить. Ты очень хороший, а я была дурой. Я хочу, чтобы мы были снова вместе. Прости меня, и дай знать, когда будешь готов поговорить об этом, – она резко взглянула в мои глаза и попыталась поцеловать меня.

– Так, стоп, – медленно сказал я, держа ее за плечи. – у меня есть очень важный вопрос.

– Какой? – проявляя интерес ответила она.

– Ты готова любить? Готова отдаваться полностью и жить ради человека? – я смотрел на нее с наигранным восхищением.

– Да! – она словно отвечала на вопросы викторины. – да, я готова.

– Обещаешь быть верной и заботливой? – я медленно приближался к ее лицу.

– Я обещаю, милый! – говорила она беспокойно.

– Тогда, – я приблизил свои губы к ее уху максимально близко и прошептал. – тогда найди себе достойного парня.

– Пошел ты! Урод! Это вообще не смешно! – она начала бить меня своими маленькими кулаками.

– По-моему, это очень смешно.

– Мог бы хотя бы поцеловать! Говно! – она продолжала кричать.

– Мог бы, но не стал, – я попытался ее успокоить. – давай серьезно.

– Что?! – смотрела она на меня румяная, как если бы кипящий чайник становился красным от температуры.

– Мы – в прошлом. Я не видел тебя два года. Ты ни капли не изменилась, в отличие от моего к тебе отношения. То, что когда-то было для меня важно, теперь не имеет значения. Я уже встретил хорошую девушку. И это не ты. Прости, но ты имеешь для меня значение такое же, как и пустая пивная бутылка, – я чуть понизил тон. – но вместе с этим, я искренне признателен тебе за то, что ты рассказала про Севу, принесла виски и разрешила сходить у тебя в душ. За это я благодарю тебя.

– Не за что.

– Давай расстанемся на том, что мы когда-то были близки, но сейчас, когда все это закончилось, нам нужно разойтись раз и навсегда. У меня для тебя ничего нет.

– Ага. Давай.

– И еще. У тебя найдется парочка сигарет?

– Да подавись ты ими, – она достала из пачки штук пять и дала их мне.

– Прекрасно. Еще раз спасибо за гостеприимство, правда.

– Да что уж там.

Я быстро почистил обувь и накинул пальто. Я был готов к выходу.

– Ты болван! – сказала она.

– С этим я готов смириться.

– Может быть, ты все-таки подумаешь о нас?

– Не теряй остатки гордости.

– Ладно.

– Пока, Ангелина. Ты – мой ночной кошмар.

– Пока-пока, глупышка. Ты не знаешь, от чего отказываешься.

– О, уж я-то знаю, – я быстро вышел из квартиры и не оглядываясь добавил. – прощай!

В ответ я услышал лишь звук захлопнувшейся двери. Прошлое было отпущено в свободное плавание. Забавно, как единственный призрак оттуда показал мне всю ничтожность тоски по ушедшему. Да, Юрий Алексеевич был прав, но наглядный пример был куда полезнее для принятия решения.

В Ангелине заключалась вся жалкая сущность тоски по прошлому. Вот они образы – верность друга, бездумное восхищение девушкой, счастье в семье. И все они не имели ни малейшего оправдания, чтобы я тосковал по ним. Все это было бессмысленно. Ведь с наступлением нового времени, старое остается в своем виде. И это работает для всех людей одинаково. Поэтому они меняются, оставляя в прошлом лишь проекции. Сева изменился, и сейчас это был совершенно другой человек. Ангелина не изменилась и тем хуже. Да, те образы были приятны мне, но проецировать их на нынешнее время и грустить из-за невозможности воплотить их в жизнь – глупо. Еще глупее было бы только пытаться возродить то, что навеки угасло.

В самом прошлом нет ничего плохого, как и в воспоминаниях. Важно только осознание того, что прошлое – это прошлое. Оно есть, и черт бы с ним. Вместе с ним есть и настоящее, которое важнее, и будущее, которое неизвестно. И раз прошлое не вернуть, а будущее не узнать, нам остается только жить в настоящем и делать его приемлемым для себя. Делать его таким, чтобы будущее не ощущалось, а в прошлом остались хорошие воспоминания. А тосковать по прошлому – это делать настоящее бессмысленным. Потому что когда-нибудь это настоящее станет прошлым. И в этом прошлом будет лишь тоска по еще более давнему прошлому. Какой в этом смысл?

За окном было темно. Число «11» побледнело и стало совсем тусклым в свете подъездных ламп. Коричневые стены были спокойны и, как им подобает, не двигались. Жизнь все так же оставалась неподвижной. Не считая беспокойных снежинок за окном, которые пустились в свой первый поход в пустующий вечерний город. Долгое время я не видел снег. И вот он наконец, что ему не свойственно, грел меня.

За одной из дверей запел Том Уэйтс. Я стоял у окна и наблюдал, как безумная белая армия несется к земле, сливаясь с грязью. Людей, на удивление, было мало. Я закурил. Прошлое осталось где-то внизу. Там же, куда падали снежинки, в самой грязи. Откуда шел снег? Откуда-то с небес. Они возникали из незримых, но огромных облаков. Что там было – неизвестно. Я мог сделать лишь одно – приблизиться к небу на каких-то четыре метра, которые занимали последние ярусы хрущевки. Приблизиться, чтобы мне стало хоть немного виднее то место, откуда беспечно спускалось белое полчище. И пусть это было невозможно, я должен был идти.

Я кинул бычок в окно:

– Эта сигарета тоже уже в прошлом, – отметил я. – забавно.

Я закрыл окно и медленно поплелся к двенадцатому этажу. Теперь только он отделял меня от выхода на крышу. И я шел, наполненный спокойствием и странной гордостью.

Последний этаж. Каждый раз, поднимаясь на самую доступную мне вершину, я ощущал особенное предвкушение. Поначалу я сгорал от нетерпения и рвался на крышу. Впоследствии я залезал наверх и с неохотой думал о том, что поход на крышу повторится еще много раз, и не принесет ничего необычного. Но все же на нем я всегда чувствовал, что впереди меня что-то ждет.

Полы последнего этажа были покрыты новой белой плиткой, которую все-таки успели истоптать безжалостные грязные ботинки. Стены были украшены мишурой, которая сворачивалась в интересные узоры. Зеленые, золотистые и красные змейки вились вдоль каждой стенки. На одной из дверей висели снежинки из бумаги. Около другой стояла коляска. Слева от двери на балкон стояла небольшая елка. Она тоже была украшена разными игрушками, дождиками, мишурой, снежинками и вообще всем тем, что смогли найти щедрые соседи. Здесь царила атмосфера праздника, единения, семьи. Пусть и понятно было, что собой представляет этот подъезд целиком. То, что я видел не похоже на праздник, скорее на рядовую пьянку длинной в жизнь, где есть место как угару, так и циррозу. Но здесь и впрямь было тепло и уютно.

Лестничная клетка была отражением того, что происходило на улице. Так же люди утаптывали белое полотно, так же на бездушных декорациях появлялись украшения, и так же было пусто, словно в заброшенном театре. Все подталкивало меня к тому, чтобы покинуть этот оплот семейных ценностей. Терпение заканчивалось, а желание наконец ступить на мокрое прорезиненое покрытие крыши становилось все сильнее.

Я подошел к лестнице, ведущей на крышу. Поднявшись к плотной железной двери, за которой находилось техническое помещение, я еще раз оглядел этаж. «Ну, вот и все. Пора прощаться» – подумал я и дернул ручку двери. Она мне не поддалась. Я дернул вновь и в голову начали закрадываться мысли о том, что все было напрасно. В голове мгновенно сменялись паника и здравый смысл. Я думал о том, что ее просто заклинило и тут же мысль менялась на то, что в этом и заключался весь мой путь.

Отбросив глупые оправдания, я спустился к лестничной клетке и уселся на ступеньку. Настолько ли сильно было мое желание подняться туда? Или это была необходимость? Или же я мог просто бросить все и пойти по своим делам? Меня мучала лишь та мысль, что ради похода на крышу, я от многого отказался. Я не остался с Юной тогда. Я потревожил воспоминания Елены Матвеевны, только потому что мне нужно было подняться. Я был на той вечеринке и вновь попрощался с Юной, только потому что мне нужно было подняться на эту треклятую крышу.

Черт побери, это была безумная затея. Ведь я не знал, что крыша закрыта. С другой стороны, можно было предположить это. Я совершенно потерялся в мыслях о том, что же делать дальше, как услышал звук открывающейся тяжелой двери, той самой, ведущей на крышу. Оттуда вышел странного вида мужчина. На вид ему было около тридцати. У него были взъерошенные волосы и разбитое лицо. Он был в старых рваных джинсах и широкой черной рубашке. Поверх на нем было грязное длинное пальто, чем он сразу же напомнил мне бездомного.

– Шолом. А ты чего здесь? – спросил он меня, закрывая дверь.

– Шолом. А я, собственно, хотел попасть на крышу.

– И что ты там забыл?

– Честно говоря, я просто хожу по крышам время от времени. И вот решил наведаться.

– Ты суицидник, что ли?

– Нет, – я замялся, вспомнив о том, как приходил сюда. – мне просто нужно на крышу.

– Или ты подворовываешь там что-то?

– Что там можно подворовывать? – спросил я с недоумением.

– Ты заходил в техническое помещение?

– Нет, там я не был. Я же говорю, я на крышу.

– Смотри мне.

– Ну так что, не могли бы вы открыть дверь?

– Мог бы.

– Откроете?

– А ты мне поможешь?

– Чем? – с недоверием спросил я.

– Сигарета есть?

– Есть, – я достал сигарету.

– Не здесь. Пошли ко мне.

– Зачем?

– Боишься, что ли?

– Это странно, мужик. Ты зовешь меня к себе домой, а у нас даже первого свидания не было.

– Смешно.

– Нет, серьезно, зачем домой?

– Да не бойся ты, я просто хочу покурить, а бутылка у меня дома.

– А, это покурить.

– Ага, – безучастно ответил он. – будешь?

– Нет, спасибо.

– Как знаешь. Тогда пойдем.

Мы вошли в квартиру. В прихожей стояла одна пара старых ботинок. На вешалке не было ничего, кроме шапки, шарфа и одной пары перчаток. В целом, у него был довольно скудный гардероб. Проходя мимо комнаты на кухню, я краем глаза приметил на столе старую пишущую машинку «Erica» и тонну сигаретных окурков, вываливающихся из пепельницы. Я не успел рассмотреть убранство, но этого мне хватило, чтобы понять, что этот человек живет один.

Кухня была пуста. На столе не стояло ничего, кроме пустой бутылки водки и двух фантиков от конфет. На плите одиноко кипел чайник, а около него стояла единственная кружка. Посуды в раковине не было, как и в полках. Это я понял, когда гостеприимный хозяин начал наливать мне чай в свою единственную кружку.

– Чай только черный есть, – обратился он ко мне. – ты не против?

– Без проблем.

– Ну и хорошо, – он посмотрел на меня. – не брезгуешь?

– Нет. У меня сифилис, мне вообще по барабану.

– Смешно, – ухмыльнулся он. – но кто-то мог бы и не понять.

– Что уж поделать. Ты же понял. Это хорошо.

– Ага, – он поставил кружку и сел за стол. – ну, давай сигарету.

Я дал ему сигарету, которую все это время держал в руке:

– Пожалуйста.

– Спасибо, – он закурил и достал пустую пластиковую бутылку. – а чего не будешь-то?

– Не хочу. Мне еще на крышу идти.

– Так веселее же.

– А я не ради веселья.

– Ну, смотри сам, – он сделал несколько затяжек и стал значительно более улыбчивым.

– Так что на счет двери, откроешь?

– Ты должен мне помочь.

– А сигарета?

– А сигарета – это была проверка, пойдешь ты на контакт или нет. Я знаю, как я выгляжу, поэтому и хотел посмотреть, пожалеешь ли ты убогого. Проверку прошел. Спасибо за сигарету.

– И чем я могу помочь? – с новой волной недоверия в голове спросил я.

– Видел пишущую машинку?

– Видел.

– Ну, она не печатает. Может, знаешь, как ее починить?

– Ну, можно глянуть, но я не гарантирую, что смогу отремонтировать ее.

– Ну, пойдем, посмотришь. Я пытался, но боюсь, что только испорчу ее.

Мужик встал, взял из холодильника банку пива и с блаженной улыбкой пошел в комнату. Я встал и направился вслед за ним. С каждой секундой становилось все спокойнее смотреть на этого угрюмого человека. Он скорее вызывал жалость, чем страх, поэтому я и взялся ему помогать, в надежде, что наконец попаду на крышу.

Мы вошли в комнату, которая больше походила на притон. Телевизора не было, что меня удивило. У таких людей обязательно бывает телевизор, как мне казалось. В комнате не было ничего, кроме кофейного столика с печатной машинкой, небольшого шкафа, дивана и стола в углу, на котором стоял старый компьютер. У него было точь-в-точь такая же «Erika», которую отец отдал мне, когда мне было пятнадцать. Пять лет она стояла у меня без дела и была не нужна. Только потом я немного покопался в ней, почитал инструкции, смазал ее и даже напечатал один рассказ. Но с этой машинкой все было куда хуже. Внутренности ее были ржавыми, большинство клавиш не нажималось в принципе. Зажим был разболтан. Я с этим не мог помочь ничем.

– Она у тебя заржавела. Тебе ее в ремонт нужно нести.

– Да, помощник из тебя тот еще, – он выдохнул. – ну, ладно, я так и думал, в принципе.

– Ты пишешь? – задал я резонный вопрос.

– Давно уже ничего не писал. Машинка-то сломана.

– А компьютер? – я глянул в сторону стола, на котором стоял белый офисный компьютер.

– Не то. Я если и буду снова писать, то только на машинке.

– Я понял.

Это был неоправданный каприз, но, видимо, он имел место быть в его голове. Это было занятно. Странноватый алкоголик со сломанной пишущей машинкой. Я уже давно ничего не писал и то, что я встретил человека с похожей проблемой, натолкнуло меня на мысли о том, что нельзя это дело бросать. Подтверждение моих слов сидело около меня на диване. Я почувствовал острое желание сесть за свою Эрику и написать какой-нибудь короткий рассказ. Пусть он будет без смысла, без сюжета, да и вообще, пусть это будет поток сознания, я хотел писать, и это желание появилось у меня впервые за долгое время.

– Ты публиковался? – спросил я.

– Я? – он усмехнулся. – пожалейте убогих.

– А что не так? Почему бы не попробовать?

– Думаешь, я не пробовал? – он перешел на серьезный тон, насколько это было в его силах. – я ходил по издательствам два года к ряду. Я не спал, не ел, только и делал, что писал. А им все не так. Им подавай то, что востребовано будет, что тенденциям отвечает.

– А разве это не правильный подход?

– Правильный подход – это писать о том, что неизменно. Что будет существовать всегда. Ну, знаешь, эти вечные категории, типа любви, дружбы.

– И кто об этом только ни писал.

– Вот именно. А я им не нужен. У меня, видите ли, нет уникального взгляда на проблемы, – он надулся. – будешь пиво?

– Нет, спасибо.

– Одну, за компанию, – уговаривал он. – я долго тебя здесь не продержу.

– Разве что так.

Он ушел за пивом, а я вдруг отчетливо осознал, что я, в скором времени, могу столкнуться с той же проблемой. Он вернулся, когда я придумывал вопрос об издательствах:

– Держи.

– Спасибо, – я открыл банку. – что вообще нужно для издательства? Деньги?

– Деньги! Конечно деньги! – воскликнул он. – ничего кроме них и не надо. Можешь со сказкой про говно к ним прийти, они напечатают, ты только заплати.

– А денег, как правило, нет.

– А ты не видишь?

Я лишь одобрительно кивнул, сделав понимающее лицо.

– И вот оно. Мне тридцать с небольшим. Я потратил все свое время на писанину, пылящуюся в шкафу. Меня бросила жена, я спился и скурился. А я просто хотел воплотить свою мечту в жизнь, понимаешь? – он был основательно пьян.

– Понимаю.

– Да ничего ты не понимаешь. Вот ты сидишь тут сейчас, у тебя все впереди. А есть у тебя мечта? Наверняка же есть.