скачать книгу бесплатно
Мотька пожал плечами.
– А что такого? Нам же нужно сил набираться, чтобы потом их же и бить! И вообще, Лизка, чем больше мы съедим, тем меньше им достанется. Поняла?
– Поняла, поняла. Только ты поменьше по их казармам шляйся. Это все равно добром не кончится.
Матвей только хмыкнул в ответ.
На десятый день оккупации к ним откуда ни возьмись заявился Сашка Степанко. С белой повязкой на рукаве и винтовкой.
По-хозяйски прошел в грязных сапогах на середину комнаты, стукнул прикладом по полу и громко сказал:
– Ну что, краснопузые, затаились? Где ж ваши защитнички? – И к Лизе: – Твой цыган, небось, уже за Урал деру дал? Или он не цыган вовсе, а жид? Так новая власть и тех, и других не жалует. Всех велено под корень! Вот так-то. Не того мужа ты выбрала, Лизавета. Теперь у тебя вся надежа на меня… Захочу – помилую, захочу – казню. – Он широко улыбнулся, постучал кулаком по лбу. – Думать надо было, Лизавета. Думать.
Екатерина Ермолаевна встала перед ним. Руки в боки, взгляд насмешливо-презрительный.
– Ну ты, новая власть. Для начала сапожищи мог бы снять, прежде чем в дом заходить. А то я не посмотрю, что ты власть, так кочергой отхожу, что про власть и забудешь! А ну, – она замахнулась на него, – иди разувайся, потом про власть поговорим.
Сашка смутился.
– Ну ты чего? Ты чего? Я ведь и стрельнуть могу.
– Стрельнуть, – передразнила его Екатерина Ермолаевна. – Стрельнуть… Стрелять надо было по фашистам, что незваными гостями к нам пожаловали. Так ты ж с фронта сбежал. Ты ж дезертир! Тебя призвали Родину защищать, а ты струсил, сбежал под женину юбку. А теперь выкобениваешься. Силен против женщин и детей. Думаешь, я не знаю, что ты уж месяц как прячешься на чердаке? Вы поглядите на него, осмелел. Хозяин новый объявился! Со стариками и детьми воевать! Погоди, наши придут, спросят. За все спросят.
Степанко чуть не задохнулся от негодования.
– Сбежал? Я сбежал? Ты, тетка, мне свой характер не показывай. От нас до границы тыща километров. Где ж наша армия? Где ж зятек ваш разлюбезный, Лизкин муж? Я-то не в армии был, на заводе, – он криво усмехнулся, – победу ковал. А Димка ваш разлюбезный должон был оружием нас защищать. Где ж он? За Урал драпанул?! А меня призвали, когда немцы у порога стояли! Они за месяц тыщу километров прошли. Прямо к нашему дому. Как на скором поезде. А меня и других таких же призвали пожар тушить, когда дом уж сгорел! И с винтарем на танки! Да на винтарь этот три патрона! Иди, воюй! – Он снова усмехнулся. – Нет, Ермолаевна! Хватит! Дураков нет. Теперь все по-другому будет. Теперь новая у нас власть, ей и будем служить. У этой власти и танков, и патронов на всех хватит. – Он пригрозил ей пальцем. – Не надо мне песни петь про землю, которой вершка не отдадим. Наслушались. Так что сидите тихо, не высовывайтесь. А с тобой, Лизка, и щенятами твоими я еще разберусь. – Он обвел комнату недобрым взглядом. Вздохнул. – Так что – прощевайте… пока.
И вышел, оставляя на чистом полу грязные следы.
– Вот собака, – кивнул ему вслед Мотька. – Врет он все. Им патроны по две обоймы выдавали. По десять штук. И гранаты. Кто не струсил, те воевали. И танки гранатами забрасывали. Я за городом сам несколько подбитых видел. И обгоревших, и без гусениц. А штук пять немцы в мастерские приволокли на ремонт. Так что врет он все. Струсил и дал деру. И не он один. А теперь вишь – с ружьем ходит. Думает, до власти дорвался. Посмотрим еще, чья возьмет.
Дверь отворилась, в проеме снова показалась голова Степанко.
– Ты, щенок, – обратился он к Мотьке, – много знаешь. Вот тебя первого я и шлепну.
– Ты што? – подступил к нему Фёдор Николаевич. – Белены объелся? С фашистами воевать кишка тонка, на мальце зло срываешь? Угомонись. Решил служить немцам – служи. Это тебе потом зачтется. А мирных граждан, детей тем боле, не трожь. За это тебя и немцы по голове не погладят. – Погрозил ему пальцем. – Немец, он порядок любит. Поживем – увидим, что к чему. Тогда и решим, что да как! И как нам жить дальше.
Сашка покачал головой, насмешливо улыбнулся:
– Ладно. Живите покеда. А начальник у меня не немец. Дружок твой, Лизка, у меня начальник. Беленко. Предупредил уж, чтоб я вас не трогал. Заботливый. А то б я кое-кому здесь зубы уже посчитал.
Он ушел, хлопнув дверью.
В комнате повисла тишина. Калугины, как завороженные, смотрели на закрывшуюся за Сашкой дверь. Лиза присела на край стула, покачала головой, прошептала:
– Нет, не может быть, чтоб и Саша… Он не такой, он не предатель. Не может быть.
Все обернулись к ней, а Матвей подошел, погладил ее по плечу, сказал:
– Ты, Лиза, не переживай. Я тоже не верю. Наверно он по заданию остался. Не такой Сашка человек, чтобы немцам служить.
Вмешался Фёдор Николаевич.
– Где это он по заданию остался? Он перед войной отсюда ноги еле унес. Или забыли? Родители сидят, если живы еще. Обиженный Сашка советской властью, сильно обиженный. Немцы таких обиженных и выискивают. И дают им и должности, и паек. – Он вздохнул. – О-хо-хо… – Помолчал. – Тяжкие времена настали. Вот теперь и узнаем, кто есть кто. Как рентгеном все просветятся.
Лиза не стерпела, встала.
– Ну ты, папа, даешь. Люди, конечно, разные. Только Сашу Беленко нечего просвечивать. Он давно просвеченный. И служить просто так фашистам не пойдет. По заданию он здесь или не по заданию – время покажет. А я ему верю.
Фёдор Николаевич пожал плечами:
– Хорошо, что веришь. Только теперь и верить надо осторожно. Понимаешь, доча, если б родители его и правда врагами были – это одно дело. Обидно б было, но понимал бы он, что по делу пострадали. А так… – Он помолчал, покачал головой, внимательно посмотрел ей в глаза, продолжил: – А так получается, что невинно они страдают. От советской власти страдают. Может, их и в живых уж нет… Да и он тоже пострадал. Нешто не обидно? Это ж мать с отцом… Не сосед, не сват. – Снова помолчал. – Это ж родная кровь. Тут не так все просто. А кто виноват? Власть виновата. Петька за эту власть в Гражданскую кровь проливал да трудился потом день и ночь без продыху. А она его раз – и в кутузку. Не обидно? То-то. Тут всяко может быть.
Мотька, до сих пор сидевший в углу с открытым ртом, переводил взгляд с сестры на отца и обратно, ошарашенно спросил:
– Так советская власть выходит что – плохая?
Фёдор Николаевич с сожалением глянул на него, усмехнулся.
– Мал ты еще разбираться в этом: плохая, хорошая… – Помолчал. – Хорошая советская власть. Хорошая. Да люди плохие в ней еще не перевелись. Вот и гадят. И власть всю марают. Вон Сашка, сосед наш, он же тоже вроде советский, а мразь какая! Так он простой работяга. А бывают мерзавцы и при должностях высоких. Только сейчас не время с ними разбираться. Сейчас землю нашу от нечисти спасать надо. И разговоры высокие надо нам отставить. Так что, Лиза, – он повернулся к дочери, – верить людям надо. Конечно, надо. Но… осторожно. Время, оно покажет, кто есть кто.
В разговор вмешалась Екатерина Ермолаевна.
– Ладно, с Сашкой соседом потом разберемся. А вот ты, Матвей, расскажи-ка нам, откуда ты знаешь, сколько кому патронов выдавали? Ты што, сам видел?
Мотька насупился, отвернулся, пожал плечами.
– Да какая разница, откуда я знаю? Ну знаю и знаю. И что?
Екатерина Ермолаевна посуровела:
– Как это, какая разница? А ну иди сюда! – Она поставила Мотьку перед собой, схватила его за плечи. – Говори!
Матвей молчал. Екатерина Ермолаевна не отступала:
– Ты или расскажешь все, или запру в подполе, в летней кухне! Вот ей-богу, запру! Ну!
Матвей вздохнул.
– Ма, че ты в сам деле? Вот же я! Здесь, перед тобой, живой и здоровый.
Тут она поняла, что Матвей сдался. Облегченно вздохнула, сказала тихим, обычным голосом:
– Рассказывай.
Матвей пожал плечами:
– Да че рассказывать? Ну, хотел я в ополчение записаться, пошел в горком, там записывали и оружие выдавали. Суматоха, все бегают, все «быстрее-быстрее» кричат. Возраст никто и не спрашивает, а меня, слава богу, ростом не обидели – не подумаешь, что мне шестнадцать только исполнилось. А Родину-то защищать надо! Я что, хуже других? Стрелять умею. А года – дело наживное… Тут и очередь моя подошла. – Он вздохнул. – Я уж руку за винтовкой протянул. Вот в этот-то момент и появился откуда ни возьмись дядя Коля Буланов. Ну и погнал, конечно, сыночка своего, Вальку. И меня тоже. Мы ж вместе были. – Он снова вздохнул. – Так и не успели мы повоевать. А вот остальным, в том числе и подонкам разным вроде Сашки, соседа нашего, и винтовки с патронами, и гранаты выдали. – Матвей скрипнул зубами. – Он же и к нам заявился с той самой винтовкой, что тогда в горкоме партии получил.
– Да, дела… – протянула Екатерина Ермолаевна. – Повернулась к мужу: – А дружок твой, Николай, тоже хорош. Ни слова про Мотю не сказал.
Фёдор Николаевич пожал плечами.
– Время было такое – не до разговоров. Головы поднять некогда. Да и не виделись мы. Когда он в горкоме винтовки раздавал, я на заводе дневал и ночевал. Сама знаешь. Чего теперь виноватых искать. – Он покрутил головой. – А сосед наш… Вот подлец… Этот много горя и нам, и другим людям принести может. – Повернулся к Матвею. – Ты остерегайся его. Держись подальше, не мозоль глаза. Этот подонок и правда стрельнуть может.
Матвей согласно кивнул:
– Ладно, пап.
Бочком, бочком, как бы крадучись, подошел к Лизе, наклонился к самому уху и шепнул еле слышно:
– Ты, Лиз, не бойсь. Я этого гада все равно прикончу. Клянусь.
* * *
Начало войны Дима принял в общем-то спокойно. Тревога на сердце, конечно, была. Война, она и есть война. Кому это в радость? Да и вообще работать и служить надо будет по-другому. Все для фронта, все для победы. А как же иначе? Но в том, что мы победим, сомнений не было. И речь товарища Молотова подтвердила его убежденность в скорой и решительной победе. Особенно заключительные слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
А как же? Красная армия всех сильней. Мы это не раз доказывали. И как это Гитлер додумался сунуться к нам? Мы ж не Польша, не Франция! У нас и территория – до Тихого океана едешь – не доедешь, летишь – не долетишь! Вот дурак! Ну ничего. Разобьем и в Германии коммунизм построим! В восемнадцатом у немцев с революцией не получилось – теперь получится! Мы ж, как Ленин учил, должны биться за полную победу коммунизма во всем мире! Не смог немецкий пролетариат сам решить эту задачу – мы поможем.
О семье Димка не особо беспокоился – от границы до родного дома километров с тыщу будет. Кто ж им, немцам, такую территорию отдаст? Дима даже в полковую библиотеку сходил, атлас взял, проверил. Точно! Даже чуть больше тысячи. Так что за родных можно не беспокоиться – не достанут.
Более-менее спокойно воспринял он и первые успехи фашистской армии: конечно, внезапно, вероломно напали, кто ж их ожидал… Ничего, сейчас наши основные силы подтянутся, тогда посмотрим, как вы, гады, запоете! Но дни шли, силы наши основные все не подтягивались, а немцы захватывали новые и новые территории. Дима теперь уже с тревогой слушал фронтовые сводки. И каждый раз после упорных боев мы оставляли город за городом. Двадцать четвертого июня фашисты были уже в Вильнюсе, двадцать восьмого – в Минске.
Фашистская лавина надвигалась на Родину по всему фронту.
Третьего июля Дима с тревогой слушал выступление товарища Сталина. И только тогда он понял: началась Великая Отечественная война.
Потянулись суровые военные будни. Враг все наступал, а мы бились, сражались, но отступали, отдавая врагу город за городом. Дима купил большую карту Советского Союза, повесил ее в дальнем углу склада и обозначил на ней линию фронта. Передвигая флажки вслед за сообщениями Совинформбюро, он все больше удивлялся успехам фашистской армии. Все сроки подхода наших резервов, по его понятиям, уже истекли, а немцы все наступали и наступали. К сентябрю в руках фашистов были вся Прибалтика, Белоруссия, значительная часть Украины, они стояли уже у порога Ленинграда.
Тревожные мысли и сомнения все чаще закрадывались в душу Полякова. Он отгонял их – не хотелось верить, что война проиграна. Дмитрий изо всех сил убеждал себя: «Надо потерпеть, потерпеть. Не может быть, чтобы мы проиграли. На Руси всегда так: запрягаем медленно. Обождите, гады! Сейчас вздохнем, развернемся, тогда и посмотрим, чья возьмет! Может, и до Урала отступим, но потом все равно победим. Нет такой силы, чтобы Русь одолела. Нет!» Хуже всего было то, что семья, родные оставались в Донбассе. Связи с ними не было. Он писал им чуть ли не каждый день, но без ответа. То ли почта не работала, то ли письма теперь шли месяцами.
Наступил октябрь. Как-то быстро повеяло холодом, словно предупреждая о скорой и холодной зиме. Дни стояли пасмурные. Тревога будто повисла в воздухе. И тревожные ожидания не отпускали душу. Каждое утро Дима просыпался с мыслью о том, что вот-вот должно случиться что-то нехорошее, ужасное, непоправимое. И эти тяжелые мысли усугублялись тем, что от него ничего не зависело. Он ощущал себя соринкой в общем бедламе.
«Что же делать, что делать?» – чуть ли не ежеминутно мучил его вопрос, а ответа, хоть какого-то, хоть призрачного, Дима не находил. Работы на складе было много, он трудился с утра до позднего вечера. Поляков понимал, что весь этот будничный труд тоже нужен, но сознание того, что этого мало, очень мало, не покидало его. Наконец Дима выбрал время, зашел к Саленко. У того был полный кабинет народу. Иван Иванович увидел его, поднял голову.
– Тебе чего?
Дима не смутился.
– Поговорить нужно, товарищ майор.
– Срочно?
Поляков пожал плечами:
– Лучше не откладывать.
Саленко вздохнул.
– Сейчас всем лучше не откладывать. Ладно, садись, подожди. Поговорим.
Дима сел в уголке. Ждать пришлось долго. Складывалось впечатление, что Иван Иванович нужен был всем. Одни люди уходили, другие приходили. Раньше он не задумывался, какой объем работы у заместителя командира полка по тылу. Главное ведь – служба! А тыл – это так, мелочи жизни. А вот посидел в кабинете у Саленко, послушал, только сейчас и понял: не мелочи его служба, ой не мелочи… За это время побывали в кабинете и медики, и автомобилисты, и оружейники, и вещевая служба, и квартирная. И всем нужно. И всем срочно.
Ничего себе! Почти три года прослужил Поляков под началом Ивана Ивановича, но только сейчас осознал, какой груз ответственности лежит на его плечах. Сидел-сидел Дима в своем тихом уголочке и понял: не дождаться, когда Саленко освободится. Встал. Тут начальник и обратил на него свой взор. Кивнул:
– Что, Дима, запарился? Ну видишь, всем надо и всем срочно. А ты вроде свой, подождать можешь. Оказалось, что так до утра просидеть можно и не дождаться. Погоди еще пару минут, поговорим.
И действительно, через несколько минут он выпроводил всех из кабинета, махнул Полякову рукой:
– Давай подгребай поближе. Садись.
Подождал, пока Дмитрий подошел и сел за приставной столик, взглянул на него вопросительно, бросил:
– Ну, какое у тебя там срочное дело?
Дима уже и рот было открыл, но тут дверь снова распахнулась и очередной подчиненный ворвался в кабинет. Саленко вспылил, нахмурился, насупил брови.
– Кто разрешал? – воскликнул он. – Кто разрешал зайти?
Вошедший растерялся, начал мямлить:
– Да я… Да у меня…
Саленко встал, передразнил:
– Я… У меня… Что у тебя? Устав забыл? Так я напомню! Распустились, понимаешь… Вот выйди и стой у дверей, никого не пускай! Освобожусь – позову. Понял?
Тот сразу изменил тон. Вытянулся, подобрался. Другой человек! Четко ответил:
– Так точно!
Иван Иванович пробурчал:
– Ну вот, другое дело… А то: «Я… У меня…» Война дисциплинировать должна, а тут… Вот так и воюем! – И строго стоящему у двери подчиненному: – Раз понял – выполняй!
Тот вышел. Иван Иванович сел, потер виски, встряхнул головой, сказал со вздохом:
– Веришь, сам не знаю, откуда силы берутся. Ночью заснуть не могу, а днем с утра до вечера такая свистопляска. – С опаской глянул на дверь. – Один бог знает, чем это все закончится. – Снова вздохнул. – Ну давай, что там у тебя?
Дима вскочил, начал:
– Товарищ майор!
Саленко не дал ему продолжить. Поморщился, махнул рукой:
– Да ты садись, садись. И давай попроще. Мы ж с тобой уже три года вместе. Не надо каблуками стучать. У меня и так в ушах звенит. Если ты из-за этого, – он кивнул головой на дверь, – не бери в голову. Ты другое дело. Давай говори.
– Да тут такое дело, товарищ майор, – начал он. – Я ведь на складе с утра до ночи копошусь. Иногда и сплю там. А толку? – Он взглянул на начальника. – Продукты выдать любой салага или инвалид может. А вот с винтовкой в руках по-настоящему повоевать, фашиста остановить – это дело другое. Тут мужик настоящий, здоровый нужен.
