Оzеро

– Стас, у меня появился другой мужчина, – открыто сказала Люба, – и он мне нравится.

Трубка помолчала, потом послышался голос:

– Очередная блажь…

– Думай, как хочешь, – ответила Люба нетерпеливо, – но, прошу тебя – не надо приезжать. Я давно должна была тебе сказать, что у нас с тобой ничего хорошего не будет. Надеялась, что ты поймёшь сам, но…

– Что, решение окончательное? – перебил он. – Ты хорошо всё взвесила?

– Стас, ну, как ты не поймёшь?.. Мне очень интересно с этим человеком, понимаешь… Не обижайся, и не сердись: ты сам знаешь, в жизни всё бывает, и всему приходит конец. Наши отношения давно уже в тупике, так что, давай расстанемся по-хорошему, без всяких концертов, ладно? Ты найдёшь себе женщину, если тебе жены мало, одиноких у нас хватает…

– Я понял тебя, Люба, можешь не стараться, – ответил посерьёзневший голос. – А с твоей блажью я ещё пообщаюсь, может, мне тоже с ним интересно станет…– ухмыльнулся он и отключил телефон.

Люба с некоторым облегчением выдохнула, что объяснение закончилось. «Ну и денёк сегодня, – подумала она, направляясь в свой кабинет. – Надо в выходной к родителям съездить, тоже давно не виделись. Да и с мамой посоветоваться».

Домой Любовь Николаевна собралась только через неделю: сумела-таки выкроить вечер субботы и первую половину воскресенья. Остальную часть выходного надо было посвятить написанию программ для летнего лагеря – время поджимало.

Родители её жили в сорока километрах от города, в небольшом селе Журавли. Детей у них было двое: кроме Любы был ещё сын Александр, работавший в городе на железной дороге. Не старые ещё, хотя оба были пенсионеры – они с радостью принимали дочь и всегда ждали её приезда. Сына тоже ждали, но с дочерью им было теплее, уютнее. Мать тогда стряпала пирожки с капустой и жарила большую сковороду картошки, а отец топил баню. Они и так топили баню два раза в неделю, но в приезд дочери – обязательно. Однако, первым делом Люба старалась помочь что-либо по хозяйству: выросшая в деревне, она знала, что такое крестьянская работа и что лишние руки в своём доме – они никогда не лишние.

Когда Люба добралась, наконец, домой на автобусе – брат отказался довезти её на машине, – дома её ждала побелка.

– Дочь, я уже не достаю, да и голова кружится, – сетовала мать. – Ладно бы стены, а потолки-то – тяжело мне.

– Да ладно тебе, мам, – успокаивала её Люба, – я же говорила, что приеду, выбелю.

– Как поучилась, дочь? Что на работе? – спрашивал сразу обо всём отец. – Не забыла, что в следующий выходной у отца день рождения?

Люба уже переоделась и превратилась из статной деловой дамы в видную работящую привлекательную женщину.

– Не-а, пап, не забыла. Ты только подскажи на счёт подарка, а то мы с Сашкой уже головы сломали.

Отец, перебирая ящик с рыболовными снастями, намекнул:

– Собираемся с мужиками в Хакасию на рыбалку съездить, а у меня спальник совсем никудышный стал, поизносился.

– Поняла, – сказала Люба, – будет сделано! Мам, а где извёстка? Есть разведенная?

– Да вон, под лавкой в бачке стоит. Погоди, дочь, я сейчас ведро принесу, – сказала мать и вышла на веранду.

Уже стемнело, когда потолки снова поголубели, в доме запахло свежестью. Люба вымоталась вконец, но настроение было приподнятым: сейчас баня, ужин и – спать. Хоть дома, она знала, никто её до утра не потревожит: родители не станут, а мобильная связь их деревню ещё не покрыла. В баню Люба всегда ходила с матерью: поговорить, посплетничать, поделиться сокровенным. Она с детства доверяла матери все свои девичьи тайны и секреты, и сейчас ей не терпелось поделиться последними переменами в личной жизни.

Баня была натоплена жарко – в её семье любили париться по-настоящему, без шуток. Дочь с матерью сидели на полке, дышали горячим воздухом, наполненным ароматом пихтовой хвои с примесью черёмуховых веток, запаренных в тазике.

– Как у тебя здоровье, доченька, давление скачет всё?

– Да не переживай, мам. Бывает иногда, но… с такой работой – как ему не скакать.

– Да-а, в моё время в школе было проще работать. Да и с одним классом, это не то, что со школой. – До пенсии Нина Максимовна работала учительницей начальных классов.

– Я уже привыкла, мам. Если б поменьше дуроты было – можно и сейчас работать. А так… не знаешь, за что хвататься: с чего начать и чем закончить. Мам, а знаешь… – медленно, как бы раздумывая – сказать, или не говорить, произнесла Люба, – я на курсах с мужчиной познакомилась…

Мать посмотрела на дочь, затаив улыбку в уголках рта, спустилась на пол, зачерпнула ковшом немного настоя и прыснула на каменку: вода зашипела, по потолку поплыли клубы ароматного пара.

– Да я так и подумала, – наконец сказала она. – А мне и говорить не надо, я по твоим глазам вижу, – открыто улыбнулась мать. – Что за мужчина, хороший хоть? Не женатый? – с тревогой спросила она.

– Да ну, мам… Да не в этом дело… Знаешь, я с ним на курсах совсем мало и общалась-то, так, на лекциях только и разговаривали. А когда разъехались, он мне написал: оказалось, что и ему, и мне стало плохо друг без друга. – Люба смущённо улыбнулась, посмотрела на мать: ждала её реакции.

– Эх, доченька, конечно, не просто всё в жизни так вот взять, и поменять. Ты уже привыкла жить одна… Да и нам так, вроде, проще: хоть приезжаешь почаще. А будь ты замужем, когда б мы тебя видели?

– Мам, да о замужестве и речи нет, зачем оно мне? Просто, этот мужчина, он какой-то особенный, не похож ни на кого, кто у меня был.

– А чем он занимается? – спросила снова мать.

– Он в городе, в какой-то гимназии воспитателем работает, живёт один, дом у него в пригороде, – выпалила Люба.

– Не алкоголик?

– Ну, ты чего, мам? Или я себя не уважаю? Нет, конечно. Знаешь, мы когда с ним разговариваем по телефону – по два-три часа можем говорить, и ещё хочется.

Мать снова улыбнулась.

– Это хорошо, конечно, дочь. Мы с отцом были бы рады, если б у тебя всё наладилось, как у людей. Всё-таки, один человек, он и есть один: ни два, ни полтора. А одному, особенно с годами, только сохнуть хорошо, а цвести уже не сможешь. Внучка-то выпорхнула от тебя, и поминай, как звали. Замуж выйдет, только её и видели.

– Может, ты и права, – сказала задумчиво Люба. – Только… он ростом ниже меня… – выдохнула с сожалением она. – Я когда сапоги на каблуках надену – почти на полголовы ниже.

Мать неожиданно расхохоталась:

– Ох, дочь, насмешила ты меня! Ты думаешь, – продолжала смеяться она, – рост имеет какое-то значение в отношениях между мужчиной и женщиной?

– Конечно, – серьезно ответила Люба. – У меня все ухажёры были выше меня.

– И где они, те ухажёры? – спросила мать, успокаиваясь. – Нет, Любонька, если человек хороший, добрый, к душе и к сердцу лежит, тут сантиметры ни при чём.

Люба сказала:

– Ну…, не знаю я, мам. Для меня это проблема.

– Ну и глупенькая ты у меня, – улыбнулась мать и плеснула водой из тазика на Любу. – Ты же прекрасно понимаешь, что эта проблема выеденного яйца не стоит. Мне всегда казалось, что ты у меня человек независимый. Так?

– Думаю, что так, – ответила Люба.

– А почему же ты в такой мелочи зависишь от людского мнения? Сколько людей, столько и мнений, так ведь? – Люба молча слушала. – И как тут тогда быть? Под кого из них подстраиваться? Чьёму мнению соответствовать? А, дочь?.. Конечно, если пара ещё и внешне выглядят красиво, и по росту, и по обличию, это прекрасно, – продолжала она. – Но, ты и сама знаешь, сколько есть примеров, когда он – красавец, она – смотреть не на что, или наоборот. Так же и по росту… А живут так, что другие им завидуют. Вот и разгадай такую загадку…

– Мам, я так тебя люблю, – сказала Люба, глядя на мать. – Но… я его ещё совсем плохо знаю, может и разговор этот совсем лишний.

– Это другое дело, – согласилась мать. – Торопиться тут не стоит. Но и растягивать на несколько лет тоже не нужно, если поймёшь, что хочешь с ним быть. А понять, того ты встретила, или не того, много ведь время не надо? Мы с отцом год повстречались и под венец. И живём уже, дай бог каждому… Кстати, дочь, давай-ка закругляться: отец ужина заждался, наверное. Ещё влетит нам, что долго мылись, – шутливо улыбнулась она.

Глава 7

Две недели, что минули с окончания курсов, тянулись медленнее медленного. Казалось бы – ну что изменилось в жизни? Оба так же ходили на работу, приходили домой, занимались привычными делами, встречались с давно знакомыми людьми: жизненный уклад не поменялся ни на градус… Однако, у всего есть две стороны, тут как ни крути – внешне их жизнь, может, и не поменялась, но внутренние ощущения, взгляды, желания, мечты, да и многие другие чувства, получив давно желаемую встряску, зажили по-новому, с новой силой, страстью и другим, уже бешеным ритмом.

Проблемы, которых у них, как и у всех одиноких, да и семейных тоже – людей, было с лихвой, несколько затушевались, поблекли, обнажив другую, ещё более насущную проблему. Им безумно хотелось встретиться. На новой волне, с новым взглядом друг на друга. Им нужно было увидеться, чтобы понять – не вымысел ли их странный телефонный роман, не игра ли их воображения, не очередная ли шутка судьбы… Время для свидания было только у Егора, Люба была занята от и до.

Когда она уехала снова к родителям праздновать день рождения отца и на сутки с ней отключилась мобильная связь, Субботин сходил с ума. Он имел одну особенность, которая была и приятна, но и приносила ему много страданий, – он умел влюбляться. Сразу, безоглядно, разрывая все путы и сметая все сомнения. Пока это чувство не проникло, подобно вирусу, в его сердце, – душа его была спокойна, жизнь текла размеренно, без потрясений. Но как только он понимал, что всё вокруг становилось более ярким, насыщенным от нахлынувших, как цунами в первый день отпуска, чувств – всё, жди скорых страданий и чёрных тяжёлых дум.

В тот день он снова достал свою трубку. Прошло лишь несколько часов, как он получил от Любы сообщение: «Егор, мы с братом уже выезжаем за город. Не теряй меня, я буду очень скучать…, и точно не усну без твоего поцелуя…». Егор, привыкнув за эти недели, что целыми днями они с Любой не теряли связь более, чем на час, оказавшись разорванным с ней, – страдал. Была суббота, но у него руки не поднимались даже баню затопить. Он сидел в кресле, курил трубку и снова и снова перечитывал свою переписку с Любой.

«Просто наваждение какое-то, – думал Егор, затягиваясь дымом. – Почти месяц ходили вокруг да около, и не могли понять – кто мы и что мы друг для друга! Вот слепошарый, а! – ругал он себя. – …Как дожить до завтра? Может, всё-таки баню протопить, да Григория с Галкой позвать? Или напиться, да уснуть поскорее: глядишь и – завтра уже…»

Зазвонил дверной звонок. Егор машинально посмотрел на часы – половина седьмого. Накинув куртку и обув сланцы, он вышел на улицу, подошёл к высоким, окрашенным зелёной краской, глухим деревянным воротам.

– Кто там?

– Гоша, привет! Это я, Татьяна! Ты совсем забыл меня, а я-то помню! В гости пустишь, или мне кричать на всю улицу?

Егор поморщился, как от зубной боли, открыл.

– Привет, – сказал негромко. – Охота было такую даль ехать? Даже не позвонила… А если б я на работе был?

Татьяна вошла в ограду, обняла его и поцеловала в щёку.

– Привет, Гоша. Да я твой график работы наизусть выучила, – ответила она, улыбаясь. – Ты же вчера с суток?

– Проходи в дом, – не ответил Егор, – замёрзла, поди, – сказал он, зябко передёрнувшись. Он выглянул за ворота: на улице никого не было видно, только сосед напротив ходил ещё по ограде. Егор перешёл улицу, стараясь не наступить в подмёрзшие лужицы, подошёл к соседнему забору.

– Привет, сосед! Суббота сегодня, а ты всё чего-то делаешь.

– Здорово, Петрович, – поздоровался сосед, протягивая ему руку. – Да хоть суббота, хоть понедельник – когда все дела переделаешь? Одни делаешь, а чёрт новые подкидывает. Тебе хорошо – ни хозяйства, ни скотинки: одни девки, смотрю, да и то по субботам, – улыбнулся сосед.

– Могу поделиться, – с улыбкой ответил Егор. – Она мне нужна, как козе разряд по боксу. Так ведь просто так не выпроводишь.

– Да уж, их только впусти, потом не знаешь, как сплавить.

– Семёныч, у тебя ещё есть домашняя наливка, – тогда, помнишь, угощал, на Новый год?

– Да есть ещё, а что – надо?

– Да у меня водка в холодильнике, а даму надо бы угостить, – глинтвейн ей сделать, а то простудится. В магазин идти не охота – одеваться надо…

Семёныч сказал:

– Ну, после вина особого глитвейна не сделаешь, а вот водочки добавишь, тогда глитвейни её хоть до утра, – засмеялся он своему каламбуру, не поняв, что же хотел сделать Егор. – Сейчас, принесу.

Через несколько минут он вышел из дома с литровой банкой вина.

– Держи вот. Хватит?

– Да, конечно, сосед, – ответил замёрзший уже Егор, принимая сосуд. – Завтра рассчитаюсь с тобой, спасибо!

– Да, успеешь, – отмахнулся Семёныч.

Когда Егор вошёл в дом, в кухне работа кипела: плита на печи раскраснелась; на сковороде жарились котлеты, а на столе стояла полная пластмассовая чашка салата, банки с соленьями. Татьяна, скинув джинсы и надев фартук Егора, чувствовала себя хозяйкой, хотя была здесь всего несколько раз. Егор повесил куртку, прошёл к столу; банку поставил около стола.

– По какому случаю праздник? – спросил он, оглядывая закуски.

– По случаю свидания, – кокетливо ответила Татьяна.

Невысокая, стройная молодая женщина, несколько лет жившая одна, полгода назад рассказывала Егору про палатки, когда он зашёл по случаю в магазин для туристов; он поддержал разговор и между делом, сказал, что у него есть двухэтажная «палатка» за городом. Татьяна тогда так сумела повернуть разговор, что Егор пригласил её на «экскурсию» в свою «палатку», – она согласилась. Отношения между ними возникли, но развиться во что-то не могли: во-первых, Татьяна не вызывала в нём более-менее страстных желаний – всё происходило обыденно и скучно. А во-вторых, она много курила, и Егор старался никогда не целовать её – неприятно.

Встретив Любу, Егор больше не встречался с Татьяной, надеясь, что она сама поймёт: он не хочет продолжения отношений. Однако, Татьяна всё списывала на занятость Егора, а потому долгий перерыв её никак не напрягал.

– А что ты баню не топишь? – спросила она. – Сегодня ж суббота: я надеялась, что ты меня попаришь…

– Тогда надо было в сауну ехать, а не ко мне, – не очень дружелюбно ответил Егор. – Я сейчас, – сказал он, вставая из-за стола.

Егор поднялся в спальню, переоделся, спустился вниз. Татьяна сидела за столом – курила.

– Тань, ты же знаешь, что я не курю, села бы хоть к печке, что ли…

– Да я вижу, что не куришь, – показала она глазами на потухшую трубку, лежавшую на столе. – Или это не твоя?

Егор не ответил: взял трубку, положил её в коробку, стоявшую тут же, убрал в шкаф.

– Ну что, ужин готов? – спросил он.

«Поужинаем – отвезу её домой, пожалуй, – думал он тем временем. – Видно, надо ей говорить откровенно, иначе не поймёт, так и будет дёргать». Она встала, тоже молча достала из шкафа фужеры, тарелки и вилки, стала накрывать на стол. Егор безучастно наблюдал.

Татьяна была в одной длинной футболке и колготках – фартук уже висел на прежнем месте. Когда она тянулась на противоположный край стола, жёлтая футболка скользила по её телу вверх, обнажая соблазнительные округлые бёдра, а её тугие груди, не затянутые в бюстгальтер, едва не касались стола, оттягивая футболку вниз. Егор нервно сглотнул слюну, понимая, что удержаться сегодня вряд ли получится. «Ладно, прощальную встречу проведём сегодня и поставим точку. А о здоровье тоже надо заботиться», – подумал он, взяв её за талию, когда она встала спиной к нему, накладывая на тарелки еду.

– Давай, сначала поужинаем, – негромко попросила она. – Я есть хочу, ваще!

Егор выпустил её, повернулся к столу.

– Давай.

Он достал из-под стола банку с вином, налил ей фужер и, закрыв банку, снова поставил её под стол.

– А себе? – удивилась Татьяна.

– Я за рулём, – ответил Егор, продолжая сохранять негостеприимный тон.

– Ты куда-то ехать ещё собрался? – обиженно спросила Татьяна.

Егор замялся, не зная, как и что сказать.

– Тань, да я обещал другу, что приеду сегодня вечером, он меня звал зачем-то, – соврал он.

– А-а…, ну, тогда ладно, буду пить одна, – сказала она и выпила полный фужер до дна.

Они молча стали есть. Тишина давила. Егор встал, пошёл, включил телевизор. Когда он вернулся к столу, Татьяна поднялась и обняла его, прижалась. Пахнуло вином, никотином, и он ощутил прикосновение её грудей. Руки его, будто сами собой, обняли её. Она тихо, но уверенно подтолкнула его к двери зала и он подчинился, пошёл назад, к дивану.

– Тань, может, не надо? – спросил он просто так.

– Тихо, тихо, Гоша, молчи, я всё сама сделаю, – ответила она, подтолкнув его к дивану. Егор сел и закрыл глаза.

Уже темнело, когда он встал, оделся; Татьяна лежала, накрывшись махровой простынёй.

– Тань, мне действительно надо ехать, – сказал он, чувствуя раздражение и волнение от предстоящего разговора. – И вообще…, я должен сказать тебе…

Она открыла глаза, приподнялась на локоть.

– Не надо ничего говорить, Гоша. Я и так всё понимаю прекрасно: я тебе надоела, и ты хочешь от меня избавиться. Так? – Егор молчал. Она откинула простынь, встала, начала одеваться. – Чего молчишь?

Он подошёл к окну, глядя вдаль, выдавил:

– Почти что так. Ты не обижайся, Тань, ты сама видишь – ничего путного у нас не получается. Со мной ты только время теряешь.

– Коне-ечно, – в растяжку сказала она, – на меня тебе уже и время жалко.

– Не в этом дело, – сказал он, сморщившись. – Мы оба теряем время… В общем, Тань, ты всё правильно поняла. Прости.

Она, не говоря больше ни слова, собралась, села на стул около двери.

– Ты меня подвезёшь, или мне такси вызывать?

– Не надо такси, сейчас я соберусь и поедем, – ответил он.

Дорогой они оба молчали, и только когда он остановился у подъезда её старого пятиэтажного дома, она спросила:

– Гоша, ты хорошо подумал?

Он посмотрел на неё несколько виноватым взглядом, и утвердительно кивнул головой. Лишь захлопнулась дверь машины, он включил передачу и тронулся с места.

Егор поехал не домой. Чувство вины перед обеими женщинами вдруг наполнило его душу. Ему было обидно и за Любу, что получилось так; и было неудобно, неловко перед Татьяной: надо было давно просто объяснить ей, что с ним произошло.

Он подъехал к речному вокзалу, вышел. Небольшой, почти заброшенный на зиму, вокзал ещё находился в зимней спячке, но со стороны реки, над входом, горела лампочка. Егор, осторожно ступая в полумраке по крупной гальке, пошёл в сторону реки – услышал шум и треск: начался ледоход. Прибрежная часть реки едва освещалась от лампочки, но дальше не было видно ничего – ночь пришла. Слышалось только уханье, всплески и хрустящий на разные тона монотонный, нескончаемый шум двигающихся льдин, наползавших друг на друга, сталкивающихся и разламывающихся под могучим напором с верхнего течения.

Егор постоял, вглядываясь в темноту, послушал. Ветерок, дующий с реки, был прохладным, но не холодным: не морозил. «Вот и пережили, – подумал он об ушедшей зиме. – Весна-весна, как ты прекрасна… Любовь-любовь, как ты опасна…», – вдруг сложились в его голове строки. Он вернулся к вокзалу, сел на лавку у входа, задумался. Из темноты вдруг вышел человек. Егор пригляделся: пожилой мужчина, скорее – дед, в полушубке, но без шапки. Голова седая, как кусок грязного, плывущего по реке, льда – такое сравнение пришло Егору в голову. Дед подошёл ближе, остановился. Егор посмотрел на него, предложил:

– Садитесь, в ногах правды нет.

Дед подошёл ещё ближе, коротко ответил:

– А правды, сынок, её нигде нет.

– Почему же…, – не то спросил, не то опровергнул Егор.

– Почему? – переспросил дед, обрадовавшись неожиданному ночному собеседнику. – Мне бы тоже хотелось узнать, – почему. Тебе, вот, сколько лет?

– Сорок пять…будет, – ответил Егор.

– Так, тогда скажи мне: кто ты… для пацанов, к примеру, которые завтра здесь будут камешки в реку бросать? – Он говорил негромко, но чётко, проговаривая каждое слово.

Егор не понял, куда клонит старик, ответил:

– Взрослый дядька, наверно.

– Вот. А мне семьдесят четыре. Кто ты для меня?

– Сынок, как вы сказали, – улыбнулся Егор.

–Тогда кто же ты: взрослый дядька, или – сынок? – наконец улыбнулся и дед. – Вот и ищи её тут, правду… У каждого и для каждого правда – своя.

– Да…, пожалуй, что и так: у каждого своя… Но ведь – правда же?

– Это, всего-навсего – своё понимание жизни и вещей. Свой взгляд.

– Интересно, – заинтересовался разговором Егор, – а разве человек не может быть одновременно и тем, и тем?

– Может, – как-то растерянно ответил дед. – Наверно, поэтому мы и можем оправдать всё, что угодно: преступление, измену, воровство…

Слово «измена» неприятно отозвалось в душе Егора, и он почувствовал, что настроение его снова упало, сникло.

– Вы, наверно, каждую весну приходите сюда, ледоход смотреть? – спросил он, меняя тему разговора. Он встал с лавки, отряхнулся.

– Слушать, – сказал дед.

– Не понял…

– Слушать ледоход, – пояснил дед. – Люблю именно ночами приходить сюда. Хорошо тут думается… Постоишь, молодость повспоминаешь, жизнь свою…

Егор хотел было спросить, как его одного жена отпускает – не боится, – но осёкся – дед старый, может и жены уже нет.

– Ну, хорошо, не буду вам мешать, – сказал он задумчиво, – надо ехать… домой.

– Сынок, да ты не переживай, – будто прочитав чувства Егора, сказал дед. – Все печали когда-нибудь уходят, как этот лёд на реке, – махнул он головой в темноту, откуда слышался звук, будто лёд перемалывают через мясорубку. – Сегодня продыха нет, а завтра, глядишь, а река уже чистая, так – шуга кое-где.

Егор удивился, по-дружески протянул деду руку:

– Спасибо, отец. Всего вам доброго. Приходите сюда ещё много лет.

– Будь здоров, сынок, – сказал дед и пожал ему руку крепкой ещё, жилистой ладонью.

Домой Егор вернулся по темноте. Навёл порядок в кухне, грязную посуду замочил в большом пластмассовом тазу, протёр стол, достал телефон и, поднявшись в спальню, лёг, стал снова и снова перечитывать старые сообщения, полученные от Любы. То, что сегодня произошло, на него не давило: у него было такое ощущение, что это было не с ним. Да и было ли вообще? Ведь он ни на минуту в мыслях не расставался с той женщиной, к которой его действительно тянуло. Тянуло, не смотря на то, что он всего лишь раз прикоснулся губами к её руке.

Около двенадцати часов дня, когда Егор, не зная, как ещё скоротать время, перемыл весь дом, вымыл машину и несколько раз перечитал сообщения, телефон радостно запикал.

«Егор, я вернулась! Соскучилась ужасно! Спасалась чтением твоих смс!!! Поцелуй меня!» – прочитал он и сердце радостно забилось, отзываясь фейерверком чувств на каждое её слово. Он тут же ответил: «Господи! Я пережил это! Люба, милая, родная, как я ждал тебя! – выплёскивал он свои эмоции. – Это и мука смертельная, и счастье, какое не каждому даровано – встретить такую женщину! Люба, нет сил больше томиться ожиданием! Давай встретимся!» Люба несколько охладила его пыл, согласившись на встречу только в следующий выходной: другого времени в её жизненном графике для него пока не было.

Глава 8

Всю неделю Субботин жил в предвкушении предстоящей встречи. Они по-прежнему переписывались, разговаривали часами по телефону, но это были разговоры о будничной суете, о работе, о прочих мелочах Что-то важное, что хотелось сказать, в первую очередь, ему, – откладывалось, замалчивалось, – ждало своего времени. К середине недели Люба, наконец, сориентировалась в своём рабочем расписании и пригласила Егора приехать в субботу вечером, и вместе отпраздновать Пасху, выпадавшую на воскресенье.

Субботин просто сиял от нахлынувшего счастья. Он был готов в любую минуту, хоть сейчас сорваться и поехать к Кашириной. Но и тревога не покидала его ни на минуту: как-то они встретятся, будет ли эта встреча счастливой и естественной в их отношениях, или окажется лишь плодом их воображения; перерастёт ли она в следующее ожидание встречи, или поставит точку их мечтам и желаниям.

Не в силах изжить эту тревогу и страх, Субботин съездил в храм, недавно построенный в пригороде, – поставил свечу иконе божьей матери и неумело помолился, чтобы всё, о чём они с Любой мечтали, сбылось, и их отношения были бы вызваны не фантазией одиночек, но той, главной сутью человека, что называется – душа. Стало легче, спокойнее. Егор, выйдя из храма, ощутил уверенность и готовность к принятию любого исхода событий: будет ли продолжение, или будет точка.