Тайна Ватикана

Съехали с горы, покатили по гладкой дороге вдоль Казанки.

Останови здесь, – показал Камиль Исхаков на деревянный пристрой.

Автомобиль прижался к обочине. Мягко хлопнула дверца. Председатель горсовета поймал удивленные взгляды проходивших: «Неужели это Исхаков?» Камиль Шамильевич поднялся на крыльцо по серым истертым ступеням и позвонил в такую же серую облупившуюся дверь, сделанную из толстых сосновых досок, побитую временем и непогодой. Вызывающе броско красным выступающим пятном из грубо струганного косяка торчала кнопка звонка, напоминая глаз какого-то доисторического чудовища, сурово посматривающего на каждого входящего.

Узкие ступеньки на крыльце охотно отозвались на тяжесть – издали протяжный звук переполошенной птицы, предупреждавшей о появлении нежданного гостя. Похоже, что звонок в этом доме излишен.

Надавив на красную кнопку, провалившуюся куда-то в сердцевину косяка, Исхаков услышал, как где-то в глубине квартиры радостно раздалась переливчатая соловьиная трель.

После недолгого ожидания дверь открыл отец Макарий (в миру просто Макар), одетый во все домашнее: ступни спрятались в стоптанные тапочки без задников; крепкое сухощавое тело укрывала просторная длинная фланелевая рубашка, застегнутая навыпуск. В его внешности не было ничего такого, что могло бы указывать на духовный сан. Обыкновенный жилистый дядька, каковых в городе многие тысячи. Но Камиль Исхаков знал: стоит только Макару облачиться в рясу, преобразится не только его внешний вид – предстанет совсем другой человек – духовный.

– Проходи, Камиль, – широко распахнул дверь хозяин квартиры перед гостем.

Градоначальник вошел в обыкновенную небольшую квартиру со старой мебелью, расставленной по углам; в самом центре громоздкий старомодный стол с резными толстыми ножками. На комоде, стоявшем на восточной стороне, рядком выстроилось несколько икон, среди которых центральное место занимали «Спаситель» и «Богородица»; немного в сторонке тлела горящая лампадка; над дверью висела икона «Покров Пресвятой Богородицы».

Встретились обыкновенно, как если бы расстались вчера. В действительности прошло полгода. О том, что встреча была приятна обоим, свидетельствовало крепкое мужское рукопожатие.

– Чаю будешь? – предложил хозяин.

– Не откажусь… Только я ненадолго. Скоро вот доклады начнутся, посвященные тысячелетию Казани, я должен быть там, но все-таки решил ненадолго к тебе заглянуть.

– Такое мероприятие пропустить ты не должен. Ценю, – сдержанно произнес Макар, поставив на плиту пузатый эмалированный чайник с облупившейся по бокам краской. Нагреваясь, чайник по-деловому зашумел.

– Посоветоваться с тобой хочу как с человеком духовным.

– Выкладывай, Камиль, что у тебя там наболело?

– Сегодня мимо администрации крестный ход проходил…

– А чему ты удивляешься? – слегка пожал плечами отец Макарий. – Сегодня православный праздник, двадцать первое июля, посвящен он Явлению Казанской иконы Божьей Матери. Ведь не первый год крестный ход под Кремлем проходит.

– С девяносто третьего…

– Видишь, прошло уже семь лет. Не дают тебе расслабляться.

Шумно и громко, как пароход на полноводной реке, засвистел чайник. Хозяин снял его с плиты и разлил кипяток по чашкам.

– Работа такая. Но я не о том. Для людей стараюсь. Это я тебе без пафоса говорю, как есть… Делаю все возможное, чтобы город удобный был, чтобы в нем людям жилось лучше… Знаешь, что я хотел тебе сказать, мне вчера Казанская икона Божьей Матери приснилась, – признался Исхаков, в упор посмотрев на друга.

Священник улыбнулся:

– Это как Матроне, что ли?

– Ну почему как Матроне? Просто приснилась, и все тут. Даже не знаю, с чем это связано. Может, с предстоящим крестным ходом как-то связано, думал об этом накануне очень много. Может, еще отчего-то…

– Ас чего ты решил, что была именно эта икона?

– Я как-то сразу понял, что это именно она! Сон у меня короткий был, целую ночь промучился, никак уснуть не мог, посмотрел на часы, только пятнадцать минут и спал. Ну не берет меня сон, хоть ты тресни! А следующий день обещал непростым быть, очень много важных встреч запланировано. И вот за этот короткий сон увидел Казанскую икону в красках, как если бы все наяву было. После этого я как-то немного поворочался и потом все же уснул. Медики говорят, что короткий сон забывается сразу, что ничего потом не помнишь, а у меня по-другому произошло. Помню его во всех мельчайших подробностях, даже припомнился разговор, который у меня с ней состоялся… Как проснулся, не удержался, в справочники полез, чтобы убедиться – Казанскую икону я видел или какую-то другую. Полистал книжку, вижу, что она самая. Богородица держит на левой руке Христа, а сама немного к его голове склонилась. А правой рукой Христос двуперстием благословляет. Ты мне можешь не поверить, но у меня мурашки по коже пробежали, когда я все это увидел. Целый день сам не свой хожу.

– И о чем ты с ней разговаривал?

– Она мне сказала: «Верни меня на место».

– А что же ты ей ответил?

– Сказал, что мне будет трудно такое сделать.

– Такое не снится случайно, и приходят не к каждому человеку, – серьезно отнесся к сказанному Макар. – Возможно, что Бог тебе какой-то знак подает. Я бы на твоем месте крепко призадумался.

– И что, по-твоему, сон может означать?

Священник положил малиновое варенье в небольшую миску, свежее, дышащее ароматом. Камиль Шамильевич поддел мельхиоровой ложечкой небольшую ягоду. Попробовал.

– Ты должен привезти эту икону в храм, – спокойно рассудил священник.

– И ты туда же! – невольно воскликнул Исхаков. Ягода показалась с горчинкой. – Вы как будто бы сговорились все! Верующие меня атакуют с этой иконой, теперь ты! Вот только где ее взять? Она же не в магазине продается.

– Считай, что это твоя судьба. Так тебе предначертано, – просто объяснил Макар. – А если ты попытаешься свернуть с Богом указанного пути, тебя ожидают большие испытания. Чем быстрее ты исполнишь свою миссию, тем благополучнее сложится твоя судьба. Ты даже не представляешь, сколько людей хотели бы иметь такое предназначение, но Бог выбрал тебя.

– Моя судьба – помогать людям, обустраивать город, возводить мосты, прокладывать дороги, строить дома. А возвращать иконы – это не по моей части! – запротестовал Камиль Шамильевич.

– Вот послушай меня, Камиль, а если ты привезешь для верующих икону, разве это не помощь твоему родному городу?

– Но как я могу? Почему именно я?

– Я не могу судить о Промысле Бога… Мы видим только крохотную частичку из общей картины, задуманной Создателем, а потому мы часто не понимаем его решений. Но думаю, выбор пал на тебя потому, что ты не свернешь с предназначенного пути… Когда Бог велел Моисею вести израильтян через пустыню, то пророк спросил у него: «Почему именно я? Ведь я же старый, слабый, немощный». А Бог ему объяснил: выбрали – должен вести. Возможно, что это дело будет главным в твоей жизни. Ты же не знаешь, как будут оценивать твой труд потомки лет через пятьдесят, через сто… То, что нам порой кажется очень значительным и важным, со временем превращается в ничтожное. И очень часто бывает наоборот: что нам кажется маленьким, со временем приобретает большие размеры.

– На такое дело у меня нет прав, я ведь не христианин и не мусульманин, я вообще атеист!

– Пойми, Камиль, это не имеет значения, атеист ты или верующий. Бог послал тебе испытания, и ты должен пройти их до конца и преодолеть все препятствия на пути к достижению цели.

– А если я не захочу.

– По-другому у тебя не получится… У тебя просто нет выбора, ты не можешь поступить иначе, Бог выбрал тебя из множества людей, и ты должен привезти икону.

– Макар, ну ты мне тут такое наговорил, – озадаченно покачал головой Камиль Исхаков. – Как мне теперь жить с этим? Я к тебе пришел как к другу юности, чтобы поддержку какую-то получить, чтобы ты душу мне облегчил, а ты на меня еще больший груз взваливаешь.

– Это твой груз и ничей больше, тебе его и нести. Ты приглядись к себе, вспомни себя молодого. Ничего не происходит просто так в этом мире. Наверняка в твоей жизни были какие-то ранние знаки, на которые ты не обратил внимания, но которые вывели тебя на эту дорогу. Большое видится на расстоянье, то, что раньше тебе казалось незначительным, сейчас может показаться объемным. Такие сны не приходят просто так.

Камиль Исхаков глубоко вздохнул:

– Привалило… Как говорится, жил не тужил, и тут на тебе – получай, Камиль! Мне надо все как следует обдумать, прежде чем что-то решить. Ладно, разберемся… Как-то я все о себе да о себе, а сам-то как поживаешь? Не так уж и часто мы с тобой встречаемся в последнее время. После окончания техникума виделись чаще.

Священник пожал плечами.

– Просто мы немного повзрослели. У каждого свои дела, проблемы. А жизнь моя, милостью Божьей, идет прежним руслом. Как хозяйка… ушла, – подобрал Макар подходящее слово для супруги, скончавшейся шесть лет назад, – довольствуюсь малым. Мне ведь много и не нужно. Как могу помогаю сыновьям, а как дальше сложится, будет видно.

Священник Макарий не был похож ни на одного из его друзей. О каждом предмете он имел собственное суждение, нередко противоречащее общему мнению, но очень часто именно его оценка бывала верной. Общаться с ним было интересно. А потом, где еще отыщешь человека, который в десятилетнем возрасте мечтал стать монахом. Одних тянет в космос, другие хотят стать учеными, третьи мечтают странствовать, а вот его (поди ж ты!) в церковь потянуло. И эта мечта выкристаллизовывалась в самое атеистическое время, когда одно упоминание о церкви вызывало антипатию. Вдвойне удивительно, что никто из его родственников никогда не был священнослужителем и даже особо богомольным: сплошь комсомольцы и члены партии. Вот разве что бабка не забывала креститься на всякий крест. Возможно, ему удалось бы осуществить свою мечту и стать чернецом[10], вот только на его юношеском пути возникло кареглазое чудо по имени Валерия. Своих взглядов Макар не поменял, вот только после окончания семинарии решил стать иереем – белым священником[11]. Когда его спрашивали: «Почему поменял свои планы?», он только улыбался и говорил: «Ведь кто-то же должен и детей рожать».

Судя по писку и веселому смеху, что стали раздаваться в его жилище через год после женитьбы, становилось понятно, что сие занятие у него продвигается успешным образом.

С уходом суженой Макар крепко загрустил, но старался виду не подавать, осознавая, что впадать в уныние – один из смертных грехов.

– А ты ведь меня мог и не застать, – неожиданно проговорил Макар.

– Отчего так? – удивился Камиль. – У тебя сегодня в церкви служба?

– Не совсем… Я ведь собрался постриг принимать. Уже и с архиереем о своем решении переговорил. Он был не против, дал мне свое благословение.

– Очень неожиданно. И куда ты отправляешься?

– В Раифский монастырь, думаю, что там я сейчас буду полезнее всего… А потом и природа там красивая: вокруг лес, тишина, озеро. То, что мне сейчас так необходимо, – очень серьезно добавил Макар.

– Если ты так решил…

Неожиданно широко улыбнувшись, Макар спросил:

– Будешь там навещать своего друга?

– Буду. Нам всегда есть о чем поговорить…

– Обещаешь позвонить, когда найдешь икону?

– Обещаю, – улыбнулся Камиль Шамильевич.

На улице прояснилось. Город, вымытый дождем до зеркального блеска, сверкал в асфальте лазоревым светом. Духота ушла, ей на смену пришла желанная прохлада. Над рекой двигалось полупрозрачное марево. Из-за посеревших туч, потерявших мрак, к небу поднимался клочковатый дым. Он все более редел, а в самой вышине становился почти прозрачным. Неожиданно солнце закрыло белесое облако, а на здание медленно наползла полупрозрачная тень. На какую-то секунду город окунулся в мрачную серость, но уже затем торжеством света над тьмой через рваные облака отыскал дорогу яркий луч, золотом окативший мокрые стены зданий. Через густые кроны деревьев, сплетенные из веток и листьев, создававших замысловатую тень, мягко просачивался этот свет, оставляя на тротуарах золотые пятна, которые безжалостно топтали прохожие. Город выглядел помолодевшим.

Время поджимало, пора было уходить. Попрощались тепло, как было заведено между старинными друзьями.

Входная дверь за спиной неслышно закрылась, а доски на пороге, проявив благоразумие, не издали ни писка. Перешагнув через небольшую лужицу, разлившуюся на тротуаре, Камиль Исхаков заторопился к припаркованному автомобилю.

Глава 5

Войне конец

Город Эфес, расположенный на берегу Эгейского моря, многие столетия знавший величие, с годами померк. О его богатой истории напоминали лишь многочисленные руины античных строений. Поражавший размахом храм греческой богини Артемиды, простоявший в неизменности почти шестьсот лет, переживший на своем веку множество пожаров и землетрясений и устоявший перед ними, был разрушен людьми в короткий срок, а камни от стен и колонны были растащены.

От здания Притании[12], где размещались канцелярские службы и проводились праздничные приемы и пиры для городской знати, остался только первый этаж. Храм Адриана, посвященный императору, оставил после себя несколько колонн, поддерживающих легкую арку. Неизменным выглядел лишь большой театр, с окружавшими его высокими стенами, как если бы вчерашним вечером его покинули артисты, уехав на гастроли в соседний город.

Большая часть Эфеса пребывала в запустении. Порт заиливался, не давая возможности кораблям причаливать к пирсу, а дворцы, некогда видавшие роскошь, заросли лещиной и туей. Но каменные дома, пережившие греческую и римскую эпохи и испытавшие немало потрясений, ровными линиями выстраивались в улицы, начерченные некогда древними архитекторами.

Переговоры решено было провести неподалеку от большого театра, расположенного в самом начале проспекта, упиравшегося в невысокие холмы горы Панаир, поросшие чахлыми кипарисами и тонкоствольными соснами, в каменном двухэтажном доме на небольшой возвышенности, с которой прекрасно обозревались весь город, точнее то, что от него осталось, и гавань, спрятавшаяся в парящую дымку.

Комната, где расположились два правителя мира – Лев III Исавр и Умар ибн Абдул-Азиз, – была небольшой, явно не соответствовавшей их статусу, лишенной каких бы то ни было украшений, лишь статуэтка Артемиды с многочисленными сосцами, напоминающими гроздья винограда, указывала на то, что, несмотря на распространение христианства, в греческой местности богиня по-прежнему оставалась почитаемой.

В комнате кроме басилевса и халифа присутствовало еще по два человека от каждой стороны: ближайшие советники и писари. Небольшие конные отряды сопровождения разместились в широкой лощине, где густо произрастала старая оливковая роща. Позабыв на некоторое время о распрях, командиры противоборствующих отрядов о чем-то степенно разговаривали. Было заметно, что легкая беседа доставляет удовольствие обоим. Внешне они походили на братьев: коренастые, смуглые, загорелые до черноты, с мускулистыми руками и белозубыми улыбками. Общались друг с другом не хуже самых изысканных дипломатов и лепили улыбки с такой старательностью, как если бы от их учтивости зависел исход встречи императоров.

Рядовые кавалеристы, не испытывая к противникам неприязни, перебрасывались шутливыми фразами, вели себя вполне доброжелательно, вместе хохотали над удачными остротами, вспоминали места, где приходилось побывать, рассказывали о красивых женщинах, но все это совершенно не помешало бы им сойтись на поле брани лицом к лицу и драться со звериной свирепостью.

Лев III, родившийся в малоазиатской области Исаврии, горной, скалистой, малодоступной, обитатели которой славились злобным нравом, причиняли неприятности не только соседям, но и государям Римской империи, по воле судьбы вдруг сам становится басилевсом и создает новую династию. На встречу с Умаром он пришел не с пустыми руками: война с халифатом, которая, казалось бы, сходила на нет, возобновилась с прежней силой, и ромеейские полки, возглавляемые воинственными исаврами[13], успешно отвоевывали занятые земли. Халиф Умар не мог об этом не знать.

– Басилевс Лев III и халиф Умар сидели за небольшим кипарисовым столом напротив друг друга. Они были разными, как жара и холод, как плюс и минус, как гора и равнина, как христианство и мусульманство. Обоих объединяло стремление поделить мир, в котором они являлись полновластными хозяевами на своих обширных территориях, простирающихся на многие тысячи миль во все стороны. И эта схожесть была куда крепче, чем все многочисленные различия.

– Я представлял тебя немного постарше, – негромко произнес Лев III, знавший арабский язык.

– А я полагал, что ты будешь помоложе, – едва улыбнулся халиф. Ничто не свидетельствовало, что напротив него сидел безумный исавр: басилевс больше походил на старца, умудренного опытом. Или на опытного воина с укрощенным мятежным духом. – Ты хорошо говоришь по-арабски. Правда, в народе молвят, что ты сириец?

– Обо мне болтают много разного, – уклончиво ответил император Византии, – еще говорят, что я армянин. Могу сказать совершенно точно одно, я родился на границе с Арабским халифатом. Среди моих соседей было немало арабов, так что арабский язык я знаю с детства. А правду говорят, что всего лишь несколько недель назад ты был простым солдатом у своего дяди Сулеймана?

– Народ никогда не обманывает. Правда.

– Теперь ты – халиф… Очень неплохая карьера для простого солдата.

– Меня не тяготила солдатская служба. Я мог бы оставаться им и дальше, но моя судьба находилась в тугом свитке, перевязанном зеленой шелковой ленточкой, с подписью и печатью почившего халифа Сулеймана.

– Ты говоришь о завещании своего дяди?

– О нем. Сулейман хотел, чтобы именно я стал халифом. Я об этом даже не догадывался.

– Значит, он тебя любил больше, чем своих сыновей.

– Халиф Сулейман был добр ко мне… Но больше всего он любил государство, которое создавал.

– Понимаю, тебе было непросто. Куда проще быть солдатом, где за тебя думают и решают другие. Ты же отвечаешь сразу за все государство и не имеешь права на ошибку. Солдату даже умирать легче…

Высшую власть каждый из собеседников получил по-разному, что лишь усугубляло их различие и объединяло одновременно: оба были простыми солдатами, вот только одному пришлось добиваться верховной власти, пройдя через множество войн, а другому она свалилась в руки подарком судьбы. И если император Лев III стремился удержать ее всеми силами, то халиф Умар совершенно ее не ценил. Но у обоих была одна цель – сделать свое государство еще сильнее!

– Это нелегкий крест – быть для всех господином, – заметил басилевс Лев III.

– Не уверен насчет креста… Все-таки я мусульманин. Но такая ноша и в самом деле для меня очень тяжела… – немного помолчав, Умар продолжил: – Брат мой, мы оба с тобой рабы Всевышнего, но стоим по разные стороны правды. Но вот если ты такой верующий, почему ты тогда не запрещаешь иконы?

– А почему, по-твоему, я должен их запрещать? – слегка нахмурился басилевс.

– Ведь в твоем государстве идет почитание не святых, а икон, фресок и книг с изображениями святых. Ведь в Ветхом Завете говорится: «Не сотвори себе кумира. И никакого изображения того, что на небе вверху. Не поклоняйся им и не служи им».

– Ты хорошо знаешь Ветхий Завет, брат мой Умар.

– Я хорошо знаю не только Ветхий Завет, но и своих соседей. Мы должны знать друг друга, чтобы крепко дружить. Однажды Ибн Умар рассказал: «Посланник Аллаха (мир ему и благословение Аллаха) договорился с Джибрилем о том, что тот придет к нему, но тот не пришел. Посланник Аллаха стал тревожиться о нем и вышел на улицу и тут повстречал Джибриля и спросил у него, почему тот не пришел? А тот ответил: „Мы не входим в дом, в котором есть собака или изображение“».

– Я понимаю тебя, брат мой, – произнес Лев. Повернувшись к советнику, стоявшему неподалеку, приказал, показав на стоявшую статуэтку Артемиды: – Убери этого идола куда-нибудь подальше, не в наших традициях обижать гостей. И нам тоже негоже сидеть в обществе языческого бога. – Когда советник вынес скульптуру за дверь, продолжил, словно извиняясь: – Это ведь город Эфес, здесь и сейчас почитают Артемиду как главную хранительницу очага. Трудно найти дом, в котором бы она не стояла.

– Все дело в скромности, немало великих людей предстало перед Богом, но они совершенно невидимы среди обычных людей, потому что нет их изображений. Они уходят незаметно, никто о них не знает. Но зато остаются их дела, их благородные поступки, которые передаются из уст в уста, из поколения в поколение, которые помнят благодарные потомки. Разве пророк и посланник Всевышнего имели изображение? Нет… Но их великие дела остались. Нет ничего грешнее того, кто приписывает себе умение творить подобно Всевышнему. Разве художник способен вдохнуть в нарисованное жизнь? Однако они хотят казаться такими, как если бы их картины были написаны самим Всевышним. Как же из мертвого сотворить живое? На это способен только Аллах. Вскоре они и сами возомнят себя богами. Не существует большего греха, чем этот… Брат мой, нам не нужно воевать между собой, у нас имеются противники посерьезнее, мы должны объединиться и воевать с тобой против безбожников, которые наделяют неодушевленные предметы божественной силой. Обещаю тебе, между нами всегда будет мир, если мы будем следовать общим правилам. И тогда ни одна стрела не полетит в сторону твоих жилищ.

– Ты отведешь свои войска от Константинополя? – с некоторым недоверием спросил император.

– Я отдам приказ моим военачальникам тотчас вернуться в халифат, как ты мне пообещаешь, что будешь бороться с идолопоклонниками, – в упор посмотрел на басилевса халиф Умар.

Приложив руку к груди, император ромеев пообещал:

– Клянусь именем Господа моего, что я сожгу все иконы в Римской империи, уничтожу все фрески в храмах с изображением святых, сожгу все книги с их изображениями, чтобы повернуть своих подданных лицом к Богу и чтобы в твоем лице обрести настоящего друга и установить между нашими великими государствами подлинный мир.

– Я бы хотел выкупить всех пленных солдат, – добавил Умар. – Что такое солдатская доля, мне хорошо известно.

– Ты получишь их, брат мой Умар.

– У нас с тобой общие цели. Я был уверен, что мы поладим. Позвать ко мне Тарика ибн Зияда, – приказал халиф секретарю.

Через минуту в помещение вошел высокий худощавый мужчина в зеленой тунике с короткими рукавами, белый хитон был подпоясан с напуском. На костлявой голове белый платок. Это был военачальник Арабского халифата, сумевший покорить королевство вестготов. Солдаты его называли «стучащий в дверь»: в какой бы город ни постучался Тарик, тот непременно распахивал свои врата. Теперь на очереди был Константинополь.

Не привыкший сгибать прямую спину на поле брани, он низко поклонился халифу Умару, выражая свое глубокое почтение.

– Как выяснилось из разговора с императором ромеев Львом III, у нас куда больше сходств, чем различий. Наши внутренние враги опаснее внешних. Я борюсь за чистоту ислама в халифате, а брат мой борется с идолопоклонниками в Византии. Нужно помочь басилевсу в этом… Отведи войска от Константинополя и возвращайся в халифат.

Военачальник, покоривший жестоких вестготов, захвативший Пиренейский полуостров, завоевавший Испанию, по праву считался лучшим полководцем халифата. Оставалось последнее – взять Константинополь. И вот, когда цель была невероятно близка, а созревший плод уже сам готов был упасть в его крепкие ладони, удача вдруг отвернулась от него – он должен возвращаться в Дамаск, не предприняв попытки захватить столицу Державы ромеев.

Посмотрев с укором на халифа, Тарик надеялся, что тот отменит приказ, но Умар продолжил суховатым тоном:

– Как долго мне ждать ответа?

– Господин правоверных, я выезжаю немедленно в войска, чтобы в точности исполнить твое распоряжение, – отвечал полководец, распрямившись.

– А теперь мне необходимо помолиться. Недалеко отсюда есть молельная комната… Если Аллаху будет угодно, мы еще с тобой встретимся, брат мой.

Басилевс Лев III последовал за халифом, вышедшим на каменную дорогу. Выложенная еще древними римлянами несколько столетий назад, она по-прежнему оставалась крепкой, как если бы время пробежало мимо нее, лишь по обочинам заросла высоким густым разнотравьем, вперемешку с низкими колючими кустами.

Из бухты, отстоявшей на пять километров от холма, открывался хороший вид: на пристани, толкаясь деревянными пузатыми бортами, стояли парусники.

К халифу подвели белого, словно первый снег, жеребца. Горячего, нетерпеливого, с чуткими ноздрями, длинной шеей и тонкими ногами.

– Это ваш конь, повелитель правоверных. Он лучший во всем Арабском халифате! – торжественно объявил слуга.

– А где же мой старый и верный товарищ? – неожиданно спросил халиф Умар, посмотрев по сторонам.