скачать книгу бесплатно
– Тогда встать! – орет Второй, – догоняем своих товарищей. Если через пять минут вы не присоединитесь к своей группе, все у меня зае… тесь. Бего-ом! – он тянет Гаврилу за лямки бронежилета и кидает вперед. Тот опять падает, тяжело поднимается и бежит вперед, волоча ноги, словно они и не его собственные.
– Ты как, Пашков?
– Просто счастлив! – набирая воздух в горящие легкие, рявкает Пашка.
– Мужчина! – скалится Сержант, сверкая белками глаз.
– Рядовой Пашков! – орет в ответ Пашка.
– Поше-ол! – Первый бьет ногой Пашку в спину, в титановый панцирь, добавляя ускорения, и тот летит вслед за замученным Гаврилой. Голые, красные, как у рака руки судорожно сжимают покрывшийся инеем автомат.
– Вы, уебки, – Второй Сержант легко бежит рядом и наставляет, – вы не бегаете еще и трех часов. Неужели это все, на что вы способны? Почему так медленно бежим?! – грохает он, – устали, тяжело?
– Никак нет! – вразнобой орут рядовые Пашков и Гаврилов.
– С тыла тогда оба. Ползком – вперед… марш.
Пашка хлопается прямо в снег и ползет, извиваясь, в ослепительном снежном насте, сверху прикрытым жесткой коркой обледенелого снега. За это утро, а также за все предыдущие дни он уже бегал и ползал столько, что хватило бы, казалось, на пару десятков призывов обычных солдат. Здесь, сколько не бегай, сколько не вылезай из шкуры вон, все мало. Скоро душа вон вылетит, это точно. Колени и локти содраны до живого, ползти неимоверно тяжело и больно, но попробуй заикнуться о том, чтобы хотя б заменить упражнение на другое… Будет только хуже. Заикались одни такие уже…
Пашка стиснул зубы. Сейчас просто болит, пока в таком взвинченном состоянии, потом начнет ныть и щипать, а кости – невыносимо ломить. Тело не в состоянии справляться с такими нагрузками, работает на износ в течение практически круглых суток. По ночам сводит икры ног так сильно, что Пашка садится в койке и громко шипит от боли, пытаясь вернуть их обратно. И шипит не он один, шипят все. Некоторые даже воют. И от этого, и от возможности ночного подъема не смеет толком заснуть по ночам, лежа в одном положении на спине в вечно промокшем солдатском белье. Высыхать оно просто-напросто не успевает.
Слегка задирает таз, тут же получает ногой сверху.
– Жопу прижать, сука! Осколками разорвет…
Сверху еще раз бьют со всей дури, теперь по голове в одетой сверху «сфере». Зубы оглушительно клацают и Пашка тыкается лицом глубоко в снег.
– Правильно, не забываем автомат перед собой держать, на руках, не перед лицом. Противник должен пройти по тебе и не понять, на что он наступил, а ты не должен получить никакого ущерба от этого. Маскировку потом проходить будете, а пока ползите, дрищи, ползите…
Пользуясь тем, что Второй сержант занят наставлением, Пашка слегка, на какой-то мизер сбавил скорость, чтобы хоть сколько-то отдохнуть. Кажется, Гаврила тоже слегка притормозил, делая вид, что на ходу поудобнее наматывает ремень АКСа на руку.
– Нет, они не торопятся, – делает вывод Первый, – а ну-ка, уроды, встать – на исходную позицию! На исходную, я сказал, сука!!! Вдвое быстрее!
Пашка уже сам начинает орать от отчаяния. Гаврила снова начинает всхлипывать, поднимаясь и волоча ноги туда, откуда только что с такими мучениями добирались до этого места.
– Еще быстрее, – подгоняют сержанты, – шевелите своими батонами.
– Бля, да на них смотреть противно, – беседуют они на бегу друг с другом, – ничего толком не могут. Считают, что им на свете тяжелее всего приходиться. В наше время поломали бы уже, а мы тут возимся с ними.
– Запомните, щенки, – обращается Второй к измученным первогодкам, – вы еще сами не знаете, на что способно ваше тело. Вы думаете – все, это невозможно, и это невозможно, а тело делает и то, и другое, и третье, и еще часами делает всю эту «невозможную» работу. Поверьте, резервы неистощимы, вы можете бегать, пока не сдохнете окончательно. Это вы потом почувствуете, а пока вы и на миллиметр не приблизились к этому рубежу, так что не хрен косить и на жалость давить. От ваших слез у меня только злость повышается. Когда вижу, какие вы маменькины сыночки, а не бойцы спецназа. Это звание вы должны заслужить, можете мне поверить, просто так вам его никто не даст. Мы вам его просто так не дадим. А если оно появится у вас когда-нибудь, будьте уверены, за него вы любому глотку перегрызете. За малейшее сомнение или неуважение прирежете падлу, ясно?!!
– Так точно! – кричат щенки.
– Вы кто!
– Спецназ!!!
– Что вам сниться?!
– Море крови!!!
– Спецназ!
– Тэ-э!!!
Кажется, дыхания на последний крик хватило только у Пашки. Гаврила двигается на автопилоте, машинально переставляя ватные ноги, закатывая глаза, а слюна течет по подбородку.
– Гаврила, щен поганый, тебя команда не касается?! – Первый с разбегу в прыжке бьет Гаврилу в загривок.
Гаврила бухается в снег.
Гаврила плачет навзрыд, заходясь в агонии, заглатывая воздух широко распяленным ртом.
– Встать! – орут оба.
Солдат пытается поднять непослушное тело, но руки подгибаются и он валится на снег, тихонько воя от бессилия и ужаса.
Первый бросается на него сверху и бьет ороговевшим кулаком в «сферу». Титановые пластины в ней жалобно гудят и брякают при каждом ударе.
– Гондон, что, не встается?! – удары сыплются один за другим, – приказ сержанта выполняется без промедлений! Без раздумий! Сказано – в окно сигай, и похрен, что там девятый этаж – сигай! Сказано – в огонь, на пулемет брюхом – не думать – делать – это – сержант – сказал!..
– Вы товарищей своих тем самым спасаете, – Второй спокойно смотрит на экзекуцию, – своей жизнью всех друзей своих спасете. Солдату в таких случаях нельзя думать. Сержант для вас – все! Пашков, отжимайся, пока этот урод не встанет.
– Есть! – Пашка в тысячный за это утро раз бросается в снег, принимает упор лежа на кулаках и начинает отжиматься, с каждым отжиманием ведя физический счет:
– Раз… Два…
– На две костяшки встань, – напоминает Второй Сержант. Как это осуществить, находясь в снегу по локоть, Пашка не знает, но тут же послушно прилаживается на две первых фаланги костей кулака, даже не думая о том, что сержанты сквозь снег видеть не могут. Сержантскую науку Пашка впитал в себя, как надо.
После бега отжимания кажутся отдыхом, но только первые раз тридцать. Снег под телом от пышущего жаром солдата сразу примялся и слегка растопился, разбитые кулаки в ледяном насте не ощущаются, а пот заливает глаза. Считает он уже не так громко, начиная уже сам подвывать от усилий.
Первый встал с Гаврилы, напоследок пнув в бочину.
– Вставай, урод, – спокойно говорит он своему бойцу, – пока не встанешь, мы твоего товарища по группе вконец закачаем. Потом он сдохнет, и мы его переведем. А ты останешься…
– Нет, конечно, ты можешь лежать, отдыхать, – мирным тоном подхватывает Второй, – хочешь, проводим до казармы, до тепла, переоденешься наконец в сухое, пообедаешь без спешки, не на время. Я отвечаю, никто тебя не тронет. Вечером спокойно переведем тебя в другую роту, в мотострелки, в «гансы». Там нет таких учений, тренировок, таких сержантов, нет ежедневных «качей», по ночам там не бегают, а спят, не считая плановых сборов и общих тревог, конечно. «Духов» там бьют, понятное дело, как и везде, но тебя-то уже не тронут. Ты вон какой здоровенный парень, ты – мужик! Три недели в спецназе продержался, шутка ли?!. Там тоже не дураки сидят, все понимают. Уже за одно это тебя будут уважать и через пару-тройку месяцев, глядишь, и сам станешь на сержантскую должность, потом и старшиной всей роты. Примеров тому – масса…
– Если еще к тому же умом не обижен, – вставляет Первый, презрительно сплевывая на ослепительно белый снег.
– Точно, – смеется Второй, показывая отколотые в многочисленных драках и спаррингах зубы, – подумай, ведь эта группа не для всех. Вам говорили, предупреждали, спрашивали – хотите ли?! Вы сами просились, без желания никого сюда не тащат, нахрен не нужны. Вы прошли отбор один из восьмидесяти, жесточайший отбор. Вас уже били в зале, вы прошли сдачи на прием, на форму, на берцы, потом будут сдачи на жетон, на берет – это не шутки. Вас никто не жалел, наоборот, вас пытаются выжить, убить, сломать. Сейчас просто ежедневные занятия, как и все эти дни… дальше будет только хуже, будет тяжелее, я вам говорю.
Фашисты. Какие вы фашисты… Пашка в отчаянии застонал, упав изнеможенно в снег.
– Пашков, встать! Упражнение – «джамп»! Счет пошел!..
Полные приседы с выпрыгиванием вверх и хлопками ладоней над головой. Это несложное с виду упражнение через некоторое время может привести прямо в кому. Автомат положил рядом с собой на снег, как положено.
– Вот видишь, – и отеческим тоном говорил Второй сидящему в снегу Гавриле, – Пашкова мучаем. У любого из вас сейчас есть выбор. Любой может отказаться, пожалуйста, насильно не держим. Понимаешь, возможно, ты занял чье-то место. Кто-то хотел больше, чем ты, а отбор прошел ты…
– А сейчас валяешься, как падла… последняя, – цедит Первый, накаляясь.
– До обеда еще час, сам понимаешь, что мы сделаем с вами за этот час. После обеда в спортзал, «коробка», спарринги, акробатика, комплексы – все часами, без продыху. Вечером – кач. Все команды – только бегом. Это не все выдерживают, это практически невозможно, мы же знаем – сами через все это прошли. Романтика исчезает через несколько дней, у кого-то раньше, у кого-то чуть позже.
Первый внезапно делает тест «на оружие» – бросается к Пашкиному автомату. Опаздывает на долю секунды – замутненным мозгом Пашка отслеживает эту «шутку», после которой жестоко бьют, и бросается животом на свое оружие. Первый делает кувырок в сторону и вскакивает. Удовлетворенно кивает:
– Пашков, автомат за голову, продолжаем упражнение «джамп».
И Пашков прыгает на подгибающихся ногах, с дикой ненавистью глядя на рыдающего Гаврилу.
– Ну что, пидар! – неожиданно рявкает Первый, – короче, ты сдох. Романтика для тебя сдохла. Говори, что ты пойдешь в гансы, и вали в казарму. Нас группа ждет. Помоги Пашкову, он попал сейчас только из-за тебя, помоги своему призыву, они бегают сейчас там по кругу, ждут одного тебя, когда ты появишься, соизволишь встать или свалишь от них в гансы. Думаешь, ты им нужен?! Ну что?!! – орет он, – в гансы?!!
– Не-ет! – орет сквозь слезы Гаврила и встает, шатаясь, как пьяный. Подбирает свой автомат и тупым взглядом смотрит на заснеженные деревья.
Боже, как красиво, думает Пашка полуобморочным состоянием. Ну почему, Господи, наряду с такой красотой на земле процветают такие немыслимые вещи, такие мучения? Ну когда все это окончится?..
Сержанты переглядываются.
– Пашков, встать. Оба – бегом… марш!
Все четверо бегут в сторону далеко ушедшего учебного взвода. Впереди первогодки, и сержанты по бокам, время от времени легко забегающие вперед и разговаривающие на ходу:
– Плачьте, сынки, плачьте. Все плакали, и я сам плакал, оно само так выходит, – Второй мечтательно улыбнулся щербатым ртом. Обращаясь к Первому, – давай покурим.
Тот достает из нагрудного кармана пачку «LM», и оба закуривают на бегу.
– Мне вот, – продолжает рассказ Второй, – мой сержант в свое время и сказал, – он многозначительно поднял пальцы с зажженной сигаретой вверх, – спецназовцем ты становишься тогда, когда сможешь не плакать в очередной истерике от физухи, а смеяться. Поэтому пока плачьте, парни, плачьте и смейтесь, смейтесь всегда – когда вам тяжело, когда вас бьют, и чем тяжелее, тем громче смейтесь. Это признак настоящего бойца, настоящего спецназовца.
Первый, мрачно поглядывающий до того на подопечных и пыхающий сигареткой, перебил Второго:
– Гаврила опять дохнет, падла, – и тут же, обращаясь к Пашке, скомандовал резко, – твой товарищ тяжело ранен. Взял его на руки и понес! Раз, два…
Пашка среагировал вовремя. На бегу развернулся к падающему от усталости Гавриле и схватил солдата, на голову выше его самого, перегнул пополам, взваливая на спину.
Тяжело нагруженный, побежал мелкими шажочками, почти пошел шагом, кряхтя, напрягая все силы. Из груди вырывается то ли всхрип, то ли всхлип. Сердце бешено бьется в грудную клетку, норовя проломить ее, разорвать бронежилет и выскочить наружу, чтобы вдохнуть чистого морозного воздуха. Кажется, сейчас оно остановится, не выдержит.
Нет, выдерживает. Не выдерживает что-то другое в организме. Ноги подламываются, и Пашка обреченно валится на утоптанный в этом месте учебным взводом снег. Видимо, здесь они задержались, передвигаясь ползком, или бегая по животам друг другу, или выполняя любое другое упражнение из арсенала бойцов спецназа.
– Что, Пашков? Не можешь? – Второй Сержант искательно заглядывает Пашке в глаза, – может, прекратим все это, а?
– Могу… Никак нет, – задыхаясь, Пашка отхаркивает из легких что-то с привкусом крови. Встает на четвереньки, затем на ноги. Волочет автомат за ремень и неловко взваливает Гаврилу на спину. Делает пару-тройку шагов и… падает вновь. Теперь подняться, кажется, уже нет никакой возможности. Легкие уже не заглатывают воздух, бешено грохочущего до того сердца сейчас вообще не слышно, тело отказывается повиноваться. Пашкиному сознанию уже все равно, что произойдет, он только чувствует, что может мочиться и испражняться себе в штаны, уже все равно. Все…
Откуда-то издалека слышится рык сержантов:
– Встать, сынок, – и чувствует, что его пинают и тянут вверх жилистые лапы. Сознание слегка проясняется. В ушах начинает звенеть, слышно собственные всхрипы.
– Следить за пальцем, – командует Первый.
Пашка послушно пытается поспеть за маячащим перед носом пальцем. Удается плохо, но Первый произносит:
– Нормально. Пошли оба. Бегом!..
В спину упирается сержантская рука, напирая вперед, отчего ноги перебираются сами, без Пашкиного участия, лишь бы им не упасть. Таким же образом толкают вперед и полубесчувственного Гаврилу. Скорость увеличивается. Сержанты стараются побыстрее догнать учебный взвод и остальных сержантов. Вот они и появились в виду. Но до них надо еще добежать, до них еще так далеко…
Взвод нарезает круги по плацу дивизии, нестройно перебирая ногами. От взвода, как и от Пашки с Гаврилой, густыми клубами валит пар.
Обнажив зубы в раззявленных ртах, отставшие бегут к своим под патронажем сержантов.
– Наконец-то! – кричит им издалека Инструктор, – не прошло и полгода. Ну что эти? Сдохли?
– Держатся, уроды, – мрачно заявляет Второй. Первый молча кивает, опять доставая сигарету.
Пашка с Гаврилой падают в строй, где их принимают не менее загнанные остальные, счастливые минутным отдыхом.
– Ну че… – начинает Инструктор, но Второй его перебивает:
– Гляди, зампофиз едет…
Первый быстро кидает в снег только что прикуренную сигарету.
На краю огромного плаца появляется грозно фырчащий Уазик. Из открытой дверцы высовывается кулак и его обладатель, моложавый мужчина в военной полевой форме что-то орет спецназовцам. По мере приближения машины высказывания слышатся яснее:
– Вашу мать!.. Дебилы!.. Вы что творите? На улице – -28, вы солдат в гроб вгоните. Других дней мало? Спортзал вас уже не устраивает?.. Тесно, да? Приказ же был – ниже двадцати пяти на улицу не соваться, кроме караула и постовых.
– Взво-од, равняйсь! Смирно!!! Равнение на – середину! – и Инструктор кричит в ответ офицеру, приложив руку к вязаной черной шапочке, – так точно, знаем, товарищ майор. Но у нас спецподготовка, мы не можем…
– Мне на… ть на все ваши «спец»! Вы загнетесь сами и солдат угробите. Ну-ка, все в казарму – бегом марш!
– Есть! – вскидывает руку снова Инструктор, – взвод, слушай мою команду! В колонну по три становись! – замер, набирая побольше воздуху, – к лесу, бегом… марш!
Ошалевший майор застыл с поднятым кверху кулаком.
– Ку?.. – только и смог сказать вслед широким спинам убегающих в ногу спецназовцев.
– Быстрее, быстрее, шире шаг! – подгоняют сержанты свой взвод, не оборачиваясь.
– Запомните, парни, – Инструктор на бегу снимает шапочку, проводя ручищей по покрытой испариной бритой голове, – на занятиях и в бою для вас существуют лишь одни командиры – это офицеры и сержанты нашей группы спецназа. Все остальные не должны вас интересовать. Все ясно? – Инструктор даже не слушает вопли оставшегося позади майора.
– Так точно! – грохают бойцы учебного взвода.
– Тогда в лес с ускорением и там перебежками к тиру. В тире – противник! Берем штурмом.
– Пошли-и!..
Офицер штаба полка устало вытер испарину с лысины и залез обратно в Уазик.
– Что скалишься? – буркнул смеющемуся водиле. Водила позволяет себе смеяться, потому что знает, что нынешний майор прошел свой путь от простого солдата, что зампофиз – свой, настоящий мужик. Тот раздосадовано мотает головой:
– Давай в штаб, жаловаться будем.
