Энтропия реальности

Он был не в парке. Не в своем районе. Не в своем городе. Возможно, не на своей планете.

Перед ним, подпирая серо-лиловое небо, высились здания невероятных форм и масштабов. Небоскребы, но не из стекла и бетона, а словно выточенные из гигантских кристаллов дымчатого кварца или черного обсидиана. Их грани светились изнутри холодным, переливающимся светом – синим, фиолетовым, изумрудным. По широким, идеально гладким дорогам неслись бесшумные транспортные капсулы – обтекаемые, без видимых колес, похожие на капли ртути. Они скользили в воздухе в сантиметре от покрытия, оставляя за собой легкие светящиеся шлейфы. В небе, гораздо выше, с резким, почти неслышным жужжанием промелькнул аппарат, напоминающий гигантскую механическую стрекозу с мерцающими крыльями.

Люди. Вернее, существа, похожие на людей. Они двигались по тротуарам быстрыми, целеустремленными шагами, одетые в облегающую, функциональную одежду из странных, переливающихся тканей. Но больше всего Сашу поразили их лица. У многих в области висков, на скулах или прямо на глазных яблоках светились маленькие, сложные узоры – голубые, зеленые, красные. Импланты? Биотехнологические украшения? Он не понимал. Рекламы в привычном понимании не было. Вместо нее в воздухе парили яркие, динамичные голограммы, изображавшие незнакомые продукты, места, существа. Они не молчали – из них доносилась громкая, ритмичная речь на абсолютно незнакомом языке, звуки которого резали слух своей странностью, напоминая щелчки, шипение и модулированные синтетические тона.

Саша вскочил, охваченный животным ужасом. Мир закачался. Волна тошноты подкатила к горлу. Он не успел сдержаться – резко наклонился, и его вырвало прямо на странную, гладкую плитку тротуара. Прохожие – эти люди с мерцающими отметинами – просто обходили его стороной, не проявляя ни малейшего интереса или отвращения. Их лица оставались бесстрастными. Только один мужчина в костюме из ткани, напоминавшей жидкое серебро, остановился, посмотрел на Сашу своими холодными, нечеловечески яркими глазами (без имплантов, но от этого не менее чужими) и что-то резко крикнул на том же режущем слух языке. Его интонация не сулила ничего хорошего.

Инстинкт самосохранения кричал в панике, заглушая все остальное: ДОМОЙ! СЕЙЧАС ЖЕ! Рука в панике рванулась к запястью, к черным часам. Пальцы судорожно нащупали кнопку с домиком. Он вдавил ее изо всех сил, зажмурившись, мысленно умоляя о спасении.

Мир снова потерял опору. Тот же кошмарный водоворот цвета и звука, то же сдавливающее давление в висках, то же ощущение падения в бездну. Короткий, но бесконечный миг дезориентации.

Он очнулся, лежа на спине на холодном линолеуме. В своей комнате. Голова раскалывалась на части, каждый удар пульса отдавался нестерпимой болью в висках. Сердце бешено колотилось, пытаясь вырваться из груди. В ноздрях все еще стоял тот странный, чужой запах – озон и жареная саранча. Он поднял дрожащую руку. Часы сидели на запястье, как ни в чем не бывало. Черные. Чистые. Теплые. Как спокойный, загадочный свидетель его безумия. Он с трудом, помогая себе руками, дополз до дивана и свалился на него, уткнувшись лицом в подушку. Тело трясло, как в лихорадке.

Это не галлюцинация. Не сон. Не нервный срыв. Слишком реальны были ощущения, слишком ярок и детален был тот чужой мир. Часы… Часы были не просто гаджетом. Они были порталом. Билетом в другие реальности. Мостом между мирами.

И тут, сквозь боль, сквозь остатки паники, сквозь гул в голове, мысль ударила с такой силой, что он буквально вскинулся, снова сел на диване. Мысль, от которой сердце не просто заколотилось – оно замерло, а потом рванулось в бешеной скачке, вытесняя боль дикой, невероятной, ослепительной надеждой.

Если существует бесконечность миров… Если есть реальности, где летают стрекозы-машины, а люди носят светящиеся импланты… То должен быть мир… Должен существовать хотя бы один мир… где в тот роковой день черный внедорожник не вылетел на перекресток. Где скорая спокойно доехала до больницы. Где Настя… жива. Здорова. Счастлива. Где она родила их дочку – Машеньку, о которой они мечтали. Где они все вместе – он, она, их маленькая Маша, Булочка… Где его жизнь не превратилась в серую пустыню. Должен быть! Логика мультивселенной требовала этого!

Боль, копившаяся годами, тоска, апатия – все это рухнуло под натиском этой безумной, ослепительной надежды. Она заполнила пустоту с силой цунами. Найти её. Найти свою Настю. Найти свой потерянный мир. Его взгляд, лихорадочный, полный новой жизни, устремился к стене над диваном – к той фотографии, где Настя смеется, запрокинув голову, ловя лепестки цветов. Ее глаза сияли счастьем. «Должен быть…» – прошептал он хрипло, голос сорвался. В груди бушевал ураган эмоций: страх перед неизвестностью, перед этими прыжками, ужас от столкновения с чужим – все это смешивалось, переплавлялось в одну всепоглощающую жажду – надежду. Боль от первого прыжка, страх, дезориентация – все это было ничтожной платой за этот шанс. Единственный шанс.

Часы на его запястье перестали быть просто странной находкой. Они стали Ключом. Золотым билетом. Билетом в мир, где его Настя дышит, смеется, живет. И он был готов пройти сквозь сотни чужих реальностей, чтобы найти ту, единственную. Свою.

Глава 3. Зеркала без отражений.

Энергия от вчерашнего прыжка в город будущего иссякла, оставив лишь сильную усталость и ноющую головную боль. Саша проснулся поздно. За окном выл ветер, пробираясь сквозь щели старой хрущевки. Свет, пробивавшийся сквозь грязные стекла, был тусклым и холодным. Он лежал, глядя в знакомую трещину на потолке, пытаясь осмыслить безумие вчерашнего дня. Часы. Прыжок. Тот странный город. Не галлюцинация. Ощущения были слишком реальными: странное давление во всем теле, мучительная тошнота, незнакомые запахи. Слишком реальным было тепло от часов на запястье – молчаливого доказательства путешествия в невозможное.

Он поднял руку. Часы плотно и тепло облегали запястье. Только две кнопки: спираль и домик. Ключи к бесконечным мирам. Или к безумию. Его пальцы зависли над кнопкой со спиралью. Страх сжал горло – страх перед болью, рвотой, страхом навсегда потеряться. Но под страхом бушевало другое – дикая, всепоглощающая надежда. Настя. Живая. Здоровая. Возможно, ждущая его где-то там. Эта надежда светила ярче солнца.

Он встал, чувствуя каждую мышцу, будто после марафона. Голова кружилась. В ванной он умылся ледяной водой, пытаясь прогнать остатки тошноты. В зеркале отразилось бледное лицо с темными кругами под глазами. «Соберись», – прошептал он, но голос звучал слабо и неуверенно. Если это правда… Он должен попробовать найти ее. Ради шанса снова увидеть ее улыбку, услышать ее смех. Рискнуть всем.

На кухне он вскипятил чайник, заварил крепкий чай – кофе казался слишком резким. Пока пил, его взгляд блуждал по залу: фигурка Бэтмена казалась просто пластмассовой игрушкой, постер «Стражей Галактики» – детской сказкой, экран компьютера – символом его замершей жизни. Обычные вещи. Невероятно, что они существуют рядом с часами на его запястье. Он вспомнил фильмы и игры про путешествия между мирами. Там герои управляли прыжками. Концентрировались на цели. Может, и он сможет? Мысль казалась безумной, но другой надежды не было.

Настя. Ее смех, когда он неуклюже уронил торт ей на колени. Ее глаза, щурящиеся как будто от солнца на пляже. Ее рука, крепко сжимающая его. До всего этого. Ее голос: «Саш, ну ты и…». Ее запах – клубника и ваниль, смешанные с легким запахом больницы после долгой смены.

Он поставил кружку. Закрыл глаза. Сосредоточился не на картинке, а на ощущении. Ее присутствии рядом. Найди её живой. Найди её одну. Найди мир, где для меня есть место рядом с ней. Его палец нашел кнопку со спиралью. Сердце колотилось, как бешеный барабан. Пожалуйста… Он нажал.

Мир вздрогнул и поплыл. Давление сдавило уши, виски, всё тело. Как будто его сжали в гигантском кулаке. Цвета и звуки слились в оглушительный рев. Все длилось мгновение. Его вышвырнуло.

Новый мир. Он стоял… на тротуаре. Воздух был холодным, чистым, с легким запахом выхлопных газов и… дорогого кофе? Он открыл глаза, едва сдерживая подкатывающую тошноту. Голова гудела. Его качнуло, он ухватился рукой за холодную стену здания. Похоже на центр Москвы. Но… чище? Богаче? Здания были историческими, но сияли, как новые. Витрины магазинов сверкали люксовыми товарами. Люди спешили, одетые стильно и дорого. Машины на улице – сплошь премиум: «Мерседесы», «БМВ», бесшумные и блестящие.

Саша сделал шаг, опираясь на стену. Он чувствовал себя чужим – в поношенной куртке, помятых джинсах. Прохожие косились на него. Он игнорировал их, пытаясь понять, где он. Его взгляд упал на большой рекламный билборд.

Ледяной укол пронзил сердце. Он перестал дышать.

На билборде было его лицо. Не похожее – его. Фотография крупным планом. Он выглядел старше, лет на сорок, увереннее, с усталой улыбкой человека, достигшего всего. Волосы аккуратно уложены, в глазах – глубина и пресыщенность. Под фото – крупными буквами:

«АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВ. РЕТРОСПЕКТИВА. ТВОРЧЕСТВО ГЕНИЯ. ГАЛЕРЕЯ «МОДЕРН». ОТКРЫТИЕ СЕГОДНЯ В 19:00.»

Александров. Его фамилия. Александр. Его имя. Ретроспектива. Гений. Саша замер, не в силах оторвать взгляд от собственного лица. Сердце бешено стучало. Художник? Я? Он, Саша Александров, дизайнер логотипов и сайтов для мелкого бизнеса? Автор «гениальных» картин? Мозг отказывался верить.

Как завороженный, он пошел по указанному адресу. Галерея «Модерн» была рядом – большое светлое здание с огромными окнами. Внутри – люди в вечерних нарядах. Он прилип к холодному стеклу, заглядывая внутрь.

Просторный белый зал. Толпа нарядных людей с бокалами шампанского. Они разглядывали большие картины – абстрактные композиции из ярких пятен и ломаных линий; странные скульптуры из металла и стекла. Искусство, которое он не понимал. Искусство «гения».

И вот он увидел Его. Себя. Того самого «Александра Александрова» с плаката. Он стоял в центре группы, в идеальном темном костюме. Что-то говорил, лицо оживленное, жесты уверенные. Он излучал успех. Саша почувствовал себя призраком, наблюдающим за жизнью другого человека – человека, которым он мог бы стать, но не стал. Или стал… здесь.

И потом… Она. Настя. Она стояла рядом с ним, чуть сзади. В элегантном синем платье, подчеркивающем фигуру. Волосы уложены идеально. Макияж безупречен. Легкая, сдержанная улыбка. Она смотрела на Александрова, и в ее зеленых глазах… был свет. Гордость? Любовь? Она положила руку ему на рукав, что-то тихо сказала. Он улыбнулся в ответ, взгляд смягчился, став почти… знакомым. Тем самым взглядом, которым его Саша смотрел на свою Настю.

Острая, режущая боль пронзила грудь. Саша ахнул, схватившись за сердце. Она жива. Здорова. Прекрасна. Рядом с ним. С его блестящим двойником. Его ноги понесли его к входу. Он толкнул тяжелую дверь, ворвавшись в зал. Гул голосов, запах дорогих духов и шампанского накрыл его. Он не знал, что будет делать. Кричать? Броситься к ней? Услышать её голос?

Он пробирался сквозь толпу, чувствуя недоуменные и брезгливые взгляды. Он был здесь лишним, пятном на безупречном вечере. Настя смеялась над чьей-то шуткой. Её смех – чистый, звонкий – пронзил Сашу насквозь. Она повернула голову, и их взгляды встретились.

На миг. В ее глазах мелькнуло удивление, потом – вежливое, холодное любопытство. Взгляд на странного незнакомца с лицом её мужчины. Но не было и тени того тепла, что было в ее глазах, когда она смотрела на другого Сашу. Она видела в нем помеху. Чужого.

В этот момент другой Александров тоже заметил его. Его взгляд скользнул по Саше – от стоптанных кроссовок до бледного, растерянного лица. В его глазах не было злости. Было… легкое презрение? Недовольство? Как будто увидел назойливого насекомого. Он что-то тихо сказал стоящему рядом мужчине в строгом костюме – охраннику. Не отводя взгляда от Саши.

Саша почувствовал, как жар стыда заливает лицо. Он стоял перед ними – нищий духом и телом перед их сияющим, недостижимым счастьем. Его Настя была мертва. А эта… была частью другого мира, другой истории, другого Саши. Он не имел прав на нее. Не имел права разрушать этот мир, эту ее жизнь. Принцип – «Не разрушать чужое счастье» – встал перед ним стеной. Он не смог. Не посмел.

Он отшатнулся. Повернулся и пошел прочь, расталкивая изумленных гостей. Слышал за спиной нарастающий гул голосов, возможно, шаги охраны. Ему было все равно. Нужно было уйти. Сейчас же.

Он вырвался на улицу, в холодный воздух. Дышал прерывисто, рваными глотками. Слезы жгли глаза. Он не искал кнопку «Домой». Его пальцы судорожно нащупали кнопку со спиралью. Любой мир. Только не здесь. Только не видеть их вместе. Он нажал на кнопку со спиралью.

Разрыв. Давление. Падение. Тошнота снова подкатила волной. Прибытие.

Хаос. Он стоял посреди руин. Обломки колонн, куски статуй без лиц и рук, засыпанные пылью и пеплом. Воздух был густым, едким, пахло гарью, пылью и… кровью? Свежей кровью. Где-то вдалеке – крики боли и ярости, звон металла о металл, глухие удары. Небо было красно-багровым, как раскаленный металл. Никаких следов современности. Только разруха и война.

Паника сжала горло. Где он? Он огляделся. Никого рядом. Только груды камней, остовы разрушенных зданий. Он сделал шаг и споткнулся о что-то мягкое. Посмотрел вниз. Тело. Человека в странной одежде, похожей на кольчугу. Лицо, залитое запекшейся кровью, было перекошено в последнем крике. Глаза стеклянные, пустые. Мертвый. Недавно.

Саша отпрыгнул назад, вскрикнув от ужаса. Его снова вырвало – от вида смерти, от удушливого запаха. Он оперся на обломок колонны, дрожа всем телом. Война? Конец света? Какое время?

Резкий свист, потом глухой чпонк! в камень рядом! Осколки гранита брызнули в лицо, оцарапав щеку. Стрела! Кто-то стрелял в него!

Инстинкт самосохранения пересилил ужас. Он рванул с места, ныряя за груду мраморных обломков. Сердце бешено колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Он выглянул осторожно. Вдалеке, на фоне пылающего здания, несколько фигур. Люди в рваных плащах, с луками и мечами. Лица дикие, озлобленные. Один снова натягивал тетиву, целясь в его укрытие.

Бежать! Но куда? Он был как мишень в своей синей куртке на фоне серых камней. Он судорожно нащупал кнопку «Домой» на часах. Пальцы дрожали, покрытые липким холодным потом. Стрела просвистела над головой, вонзившись в обломок позади. Нажал!

Сбой. Мир поплыл. Давление. Боль. Крики преследователей оборвались. Прибытие.

Он упал плашмя на пол своего зала, содрогаясь от сухого кашля. Его выворачивало желчью. Голова раскалывалась на части. Он лежал на холодном линолеуме, чувствуя лишь одно – он дышит. В носу – стойкий запах гари и крови. В ушах – свист стрелы. Перед глазами – мертвое лицо солдата и холодные, не узнавшие его глаза Насти из галереи. Ад и иллюзия рая. Оба – без него.

Прошло минут десять, прежде чем он смог пошевелиться. Дополз до дивана, с трудом вскарабкался на него. Сидел, обхватив голову руками, дрожа мелкой дрожью. Тело было разбито, каждая мышца горела. Душа – опустошена, выжжена дотла. Он нашел Настю живой. И это оказалось хуже, чем не найти вовсе. Он увидел смерть вблизи. Сам едва не погиб. Он прыгнул в надежде, а вынырнул в кромешном аду.

Он посмотрел на часы. Они сидели на запястье, черные, теплые, как живое существо. Ключи в иной мир, которые могли убить его в следующую секунду. Но они же… могли привести его к ней. К его настоящей Насте. Не к жене знаменитого художника, не к призраку из прошлого, а к его девчонке, которая смеялась над его дурацкими шутками, ворчала на вечный беспорядок в зале. К той, которая была его.

Страх был огромным, как океан. Боль – реальна, как царапина на щеке от осколка камня. Но надежда… надежда оказалась сильнее страха смерти. Сильнее тошноты. Сильнее всего. Она теплилась в нем маленьким, но упрямым огоньком. Он должен попробовать снова. Найти мир, где она жива и одна. Где ему есть место. Где он не будет призраком на чужом празднике. Где он сможет подойти и сказать: «Я здесь. Я нашел тебя».

Он поднялся, шатаясь, пошел на кухню. Пил воду прямо из-под крана большими глотками, смывая противный привкус желчи и гари. Потом открыл ящик стола, достал старую школьную тетрадь в клетку и шариковую ручку. Нужно было записать. Доказать себе, что это не бред и не сон. Он открыл тетрадь на новой странице. Запись о вчерашнем дне была короткой:

Будущее. Летающие капсулы. Голограммы. Язык непонятный. Шок. Рвота. Вернулся.

Москва, но богаче. Я – художник Александр Александров. Успех, признание. Настя жива. Здорова. Она его жена. Счастлива с ним. Ушел. Больно.

Руины. Война. Стреляли из луков. Увидел мертвого солдата. Едва сбежал. Страх. Рвота.

Он посмотрел на записи. Коротко. Сухо. Как отчет из кошмара. Его рука дрожала. Он вспомнил презрительный взгляд своего богатого двойника, холодные, чужие глаза Насти, свист стрелы, искаженное болью лицо мертвого человека. Тело ломило, голова гудела. Но внутри теплился тот самый огонек. Он нашел ее живую. Значит, это возможно. Значит, шанс есть. Даже если следующий прыжок принесет новую боль. Даже если он окажется в еще более жутком месте. Он должен искать. Пока часы на его руке теплые. Пока он дышит. Пока надежда не погасла.

Он повалился на диван, накрывшись старым клетчатым пледом, который все еще пах ее духами – сладковатым клубнично-ванильным шлейфом. Вечер только начинался, но сил не было ни на что. Он закрыл глаза, и перед ним снова встала она. Сияющая в галерее, холодная и далекая. И где-то там, в бесконечности миров, должна была быть та самая. Его. Он найдет её. Даже если каждый прыжок будет отнимать кусочек его души. Даже если путь будет усеян болью и страхом. Он должен найти. Потому что альтернатива – эта серая, безрадостная пустота его одинокой квартиры – казалась хуже любой смерти в чужом, страшном мире.

Глава 4. Живой призрак.

Тошнота от прыжка была уже знакомой, но всё равно ужасной. Она накатила волной, горькая и противная. Саша упал на колени, упёршись руками в холодную, мокрую землю, и его вырвало. Голова гудела, в висках стучало. Он дышал тяжело, прерывисто. Воздух был холодным, пах прелыми листьями, сырой землёй и… дымом? Не заводским, а скорее печным, древесным. Знакомым.

Он поднял голову, вытирая рот рукавом куртки. Слёзы застилали зрение. Он был в парке. Их парке. Тот самый скверик с кривыми дорожками, заросшим прудом и старой покосившейся скамейкой у воды. Но что-то было не так. Знакомые деревья стояли голые, чёрные ветви тянулись к свинцовому небу. Трава пожухла, покрылась первым инеем и мокрыми листьями. Осень. Поздняя осень. Но не его ноябрь с мокрым снегом – здесь чувствовалась настоящая предзимняя стужа.

Сам парк казался заброшенным. Дорожки ещё больше разбиты, заросли бурьяном. Пруд покрыт маслянистой плёнкой тины и плавающим мусором. Скамейка у воды была исписана грубыми словами, одна ножка сломана. Ни души. Только ветер выл в голых ветвях. Где-то вдалеке гудели редкие машины. Город звучал глухо и устало.

Саша медленно поднялся, опираясь на ствол знакомой берёзы – той самой, где нашёл часы. Тело ныло. Он посмотрел на запястье. Чёрная поверхность часов была тёплой и загадочной. Кнопка «Домой» манила теплотой, обещанием его привычной, пусть и болезненной, реальности. Но он не нажал. Он должен был искать.

Он вышел из парка на знакомую улицу. Те же серые хрущёвки, тот же двор с переполненными мусорными баками, старыми, ржавыми качелями. Но всё выглядело хуже. Угрюмее. Дома были ещё более обшарпанными, окна часто завешаны тёмными, неподвижными шторами. На стенах подъездов – не просто надписи, а угрожающие символы, похожие на перевёрнутые кресты или черепа. Граффити «А.А. – Герой!» и «Помним!» на трансформаторной будке заставили его содрогнуться. А.А.? Александр… Александров? Холодная догадка начала кристаллизоваться в его голове.

Людей было мало. Они шли быстро, кутаясь в тёмные куртки, воротники подняты. Лица напряжённые, замкнутые. Взгляды, брошенные на Сашу, были не просто недружелюбными – они были настороженными, враждебными. Как будто он был угрозой. Или чужим. Что, по сути, было правдой.

Он дошёл до своего подъезда. Дверь в подъезд была выбита, висела на одной петле. Внутри – знакомый коктейль запахов: сырость подвала, хлорка, жареная картошка, но сильнее обычного. И ещё – въедливый запах плесени. Лифт не просто не работал – его кабины не было, зияла чёрная дыра шахты. Саша пошёл по лестнице. На стенах – угрожающие граффити, окурки, следы грязи. На его площадке – три двери. Его квартира – крайняя слева. Он остановился как вкопанный.

Дверь была та же. Но на ней висел маленький траурный венок из чёрных искусственных цветов. И под глазком – маленькая, аккуратная табличка: «Соколова А.Н.». Только Настя. Его имени не было. Холодная догадка стала тяжёлой и неопровержимой.

Они стоят на пороге этой квартиры, только что получив ключи. Настя прыгает от счастья, обнимает его: «Наш угол, Саш!» Она целует дверной косяк, смеётся: «Здравствуй, дом!» Он смеётся, подхватывает её на руки, заносит через порог: «Чтобы счастье не утекло!» Булочка суетится у ног. Воздух пахнет свежей краской и будущим.

Сейчас запах был другим. Затхлым, старческим, с резкими нотками лекарств и апатии. Саша глубоко вдохнул, собираясь с духом. Его рука потянулась к кнопке звонка. Замерла. Что он скажет? Кто он здесь? Он не знал. Но он должен был увидеть её. Узнать.

Он нажал звонок. Пронзительный звук разорвал тишину подъезда. Ничего. Ни шагов, ни голоса. Он нажал снова. Опять тишина. Отчаяние сжало горло. Может, её нет? Может, она… не одна? Он попробовал потянуть дверь. Заперто. Он сунул руку в карман куртки. Ключи. Его ключи от его квартиры в его мире. Абсурдная мысль – а вдруг? Он достал связку, нашёл самый старый ключ. Вставил в замок. Повернул. С трудом, со скрежетом металла, но… щёлк. Замок поддался. Дверь открылась.

Сердце Саши бешено заколотилось, ударяя по рёбрам. Он толкнул дверь и шагнул в прихожую.

Запах ударил в нос – сильный, густой. Затхлость, пыль, едкий запах лекарств и… едва уловимый, но живой, как укол, – запах её духов. Клубника и ваниль. Затерянный, но её. Саша замер, затаив дыхание. Прихожая была тесной, но завалена мешками с мусором, стопками пожелтевших газет, пустыми бутылками из-под воды. Обувница пуста. На вешалке – один старый, потертый пуховик.

Он услышал шорох из зала. Шагнул вперёд, застыв в дверном проёме.

Комната. Их зал. Но это была крепость отчаяния и запустения. Занавески плотно задернуты, в полумраке висела тяжёлая пыль. Воздух стоял спёртый. Диван был завален скомканными одеялами и подушками. Перед ним – стол, заваленный пустыми чашками, обёртками от еды, пачками таблеток, переполненной пепельницей, пустыми бутылками из-под дешёвого вина. Телевизор выключен, покрыт слоем пыли. Рабочий стол Саши… был в хаосе. Мониторы погашены, клавиатура в крошках, графический планшет валялся на полу. Полки стояли криво, некоторые фигурки лежали разбитыми у подножия. Постеры висели косо, один был порван. Фотографии… их фотографии… над диваном отсутствовали. На их месте – лишь тёмное пятно на обоях, как незаживающая рана.

И посреди этого хаоса, этого склепа, сидела Она.

Настя.

Она сидела на самом краю дивана, сгорбившись, кутаясь в огромный растянутый свитер – его старый университетский свитер. Он сползал с одного плеча, обнажая тонкую ключицу. Ноги босые, в синяках. Волосы тусклые, жирные, стянуты в неопрятный, сползающий пучок. Лицо… Саша едва сдержал стон. Лицо было бледным, как бумага, осунувшимся, с глубокими синюшными тенями под огромными, нездорово блестящими глазами. Щёки впалые, губы сухие, потрескавшиеся. Она курила дешёвую сигарету, затягиваясь глубоко, нервно, глядя в пустоту перед собой. Дым струился сизой лентой. Вся её поза, каждый мускул кричали об изнеможении, неподдельном горе и полном безразличии ко всему. Это была не его Настя. Это была тень. Сломанная кукла, лишённая стержня.

Они на кухне. Настя, с маленьким, едва заметным животиком, в его футболке, пытается испечь печенье. Мука на носу, на щеке. «Саш, оно почему-то зеленое?» Он смеётся, обнимает её за талию: «Печенье Халка! Эксклюзив!» Она бьёт его ложкой по плечу, но смеётся, и весь кухонный воздух звенит от её смеха.

Сейчас от неё пахло табаком, потом и безнадёжностью.

– Настя? – его голос сорвался, хриплый, чуждый в гнетущей тишине.

Она вздрогнула, как от удара током. Голова медленно повернулась. Глаза уставились на него, сначала мутные, невидящие. Потом – в них мелькнуло непонимание, а следом – щемящая, мучительная надежда, осветившая лицо на миг. Губы дрогнули, беззвучно сложились в шепот: «Са…?». Потом, словно пелена спала, надежда погасла, сменилась ледяным, всепоглощающим разочарованием. Она отвернулась, снова уставившись в пепельницу, сделала глубокую затяжку.