Энтропия реальности

Евгений Саранди

Энтропия реальности

Глава 1. Три года тишины.

Над Москвой моросил мелкий, противный дождь. Не сильный ливень, а такая мокрая пыль, которая висит в воздухе и пробирает до костей. Ноябрьские сумерки сгустились серыми и сырыми. Капли не падали, а словно оседали на лицо, пропитывая куртку. Город превратился в размытое пятно из тусклых огней и мокрого асфальта. Саша Александров застегнул воротник своей старой синей куртки. Она была немодная, но надежная, купленная наспех взамен той, что была на Насте в тот день. Он втянул голову в плечи и зашагал быстрее, стараясь обходить глубокие лужи. До дома было недалеко, всего пару кварталов, но в такую погоду каждый шаг давался с трудом. В кармане джинс звенели ключи – тяжелая связка с брелком в виде пиксельного сердечка, который Настя подарила ему пять лет назад. Ключи от его двухкомнатной хрущевки на пятом этаже. Его одинокой крепости. Вот уже три года.

Три года, один месяц и семнадцать дней. Он специально не считал, но эти цифры витали в воздухе, как эта сырость, проникавшая в легкие с каждым вдохом. Постоянный фон его жизни.

Саша свернул с шумной улицы во двор. Знакомая до боли картина: старые, покосившиеся качели, ржавеющие под открытым небом, пара скамеек под почти голыми деревьями, вечно переполненные мусорные баки. Даже сквозь дождь от них тянуло кисловатым запахом. Шаг Саши был привычным, неторопливым. Он научился жить в этом ритме. Жить после. После того, как черный внедорожник врезался в машину скорой помощи, в которой была Настя. После множества часов в больничном коридоре под мигающим светом, где запах лекарств смешивался со страхом. После тихого щелчка, когда в реанимации выключили монитор. После тишины, которая оказалась громче любого крика.

Яркий свет операционной. Холодный блеск инструментов. Саша в стерильном халате, шапочке, бахилах – его пустили только потому, что он очень просил врача. Настя на столе. Маленькая, хрупкая под простыней. Все тело в трубках и проводах. Один глаз открыт – огромный черный зрачок, ничего не видящий. Врач что-то говорит медсестре, голоса тихие, слова отрывистые, непонятные: «Давление в черепе… гематома… шансы почти нулевые…» Его рука на ее руке. Холодная. «Держись, солнышко. Я здесь. Я с тобой». Никакой реакции. Только монотонный писк монитора, рисующий неровную линию на экране. Линию надежды, таявшую с каждым часом.

Саша резко тряхнул головой, будто стряхивая наваждение. Горло сжалось. Он сглотнул, чувствуя знакомый комок, не проходивший вот уже три года. «Прошло. Живи дальше», – прошептал он себе, свою заезженную мантру. Вдох-выдох. Холодный, сырой воздух наполнил легкие. Под ногами – твердый, неровный асфальт. Реальность. Какая есть.

Подъезд встретил его знакомым набором запахов: сырость подвала, хлорки, въевшийся запах старого линолеума и доносящийся сверху, с пятого этажа, запах жареной картошки. Лифт – вечный памятник советским долгостроям – молчал, его панель покрыта пылью и похабными надписями. Саша привычно пошел по лестнице. Пятый этаж. Три двери. Его – крайняя слева. Ключ с трудом повернулся в старом, капризном замке.

Квартира. Две комнаты, кухня, совмещенный санузел. Тесная прихожая, заставленная коробками с книгами (фантастика, дизайн, артбуки) и старой техникой, на которую всё руки не доходили. Воздух стоял спертый, пахло пылью, кошачьей шерстью и вчерашним ужином – то ли дошираком, то ли пельменями, он уже не помнил. Он скинул мокрую куртку, не попав на крючок; она соскользнула на пол. Пнул промокшие кроссовки в сторону обувницы. Надел стоптанные тапки с выцветшими Черепашками-Ниндзя – подарок Насти, над которым он когда-то подтрунивал, а теперь не мог выбросить. Раздалось тихое мурлыканье. Из-за коробки выполз рыжий гигант – мейн-кун по кличке Помидорка. Он лениво потянулся и потерся об ногу Саши. Где-то в глубине квартиры мелькнул светлый хвост второго кота, Матроскина, любившего прятаться.

Саша прошел прямо в зал – самую большую комнату, служившую ему и гостиной, и кабинетом, и спальней. Здесь царил такой бардак, который он называл «творческим беспорядком», а Настя – «свинарником». У стены – старый, но крепкий диван, заваленный подушками и клетчатым пледом. Напротив – не самый новый, но приличный телевизор, под ним – игровая приставка, опутанная проводами. Рядом – рабочий стол: мощный игровой компьютер, на который Саша копил два года, несколько больших мониторов, графический планшет. На экранах – открытые рабочие файлы: дизайн сайта для местной пекарни «Сдобная Лавка». Теплые цвета, аппетитные булочки, удобные кнопки. Все правильно. Технично. Но без души.

Над столом – полки. Много полок. Забитые доверху. Книги Стругацких и Сапковского, стопки комиксов Marvel и DC, немного манги, фигурки Бэтмена, Человека-Паука и сурового Геральта из Ривии с мечом, пара персонажей из аниме. На стенах – постеры «Бегущий по лезвию 2049», яркие «Стражи Галактики», мрачная, но красивая картинка из «Ведьмака». Не музей гика, а просто его уголок, его мир, куда он раньше сбегал от реальности, а теперь просто… существовал в нем.

Взгляд его невольно скользнул к стене над диваном. Там висели три фотографии в простых деревянных рамках. Маленькие островки прошлого.

Первая: Школьный выпускной Насти. Она – в простом синем платьице в горошек, он – в нелепом, мешковатом пиджаке отца. Смущенные улыбки. Она чуть наклонилась к нему, он держит ее руку, как хрупкую птичку. Глаза смеются. Они только что вместе станцевали свой первый медленный танец, и мир казался бесконечным и добрым.

Зал украшен бумажными гирляндами. Играет старая пластинка. Он неловко держит ее за талию, боясь прикоснуться слишком сильно. «Ты мне на ноги не наступай», – шепчет она, улыбаясь. «Стараюсь», – бормочет он, краснея. Ее рука на его плече легкая, уверенная. Запах ее духов – что-то цветочное, недорогое, но волнующее. Они кружатся, и весь мир сужается до точки, где они соприкасаются.

Вторая: Свадьба. Ей 18, ему 22. Солнечный день во дворе загса. Настя в недорогом, но милом платье с коротким тюлевым подъюбником, смеется, запрокинув голову, ловя лепестки цветов, которые бросают подружки. Он смотрит на нее, а не в камеру. В его глазах – весь мир, сжатый в одном человеке. Глупость, обреченность и бесконечное счастье.

Он стоит перед дверьми загса, теребя галстук. Сердце колотится, как сумасшедшее. «Не бойся, дурак», – говорит его друг Коля, хлопая по плечу. «Я не боюсь», – врет он. Потом двери открываются, и он видит ее. В белом. Улыбающуюся. Сияющую. Молодую, невероятно юную и прекрасную. И страх исчезает. Остается только она. И тихая, твердая уверенность: это навсегда.

Третья: Последнее их совместное фото. За пару месяцев до… Они на этом самом диване. Настя, уже беременная, но животик еще маленький, незаметный под большой футболкой, обнимает подушку, смеется над чем-то. Он сидит рядом, улыбается ей, а не камере. В кадре – часть его руки и Булочка, их корги, задремавшая у ног. Простота. Домашний уют. Счастье, казавшееся вечным.

Она тычет пальцем в экран ноутбука. «Смотри, Саш! Этот комбинезончик! С мишками! Нашему малышу надо!» Он обнимает ее за плечи, целует в висок. «Купим, солнышко. Все, что захочешь». «А если это девочка? Мишки – для мальчика» – «А мы купим с зайками. Или единорогами». Она смеется, прижимаясь к нему. «Ты с ума сошел от отцовства». «Это ты меня свела с ума», – шепчет он ей в волосы, вдыхая знакомый запах клубники и ванили.

Накатила знакомая волна боли, что аж закололо в сердце. Не острая, как в первые месяцы, а ноющая, постоянная. Он отвернулся. Привык. Дышал. «Нормально. Все нормально». Слова звучали фальшиво даже у него в голове.

В небольшой и тесной кухне он поставил чайник. Достал пачку дешевого растворимого кофе – Настя терпеть не могла растворимый, варила только молотый. Пока вода грелась, открыл полупустой холодильник. Пачка сосисок, кусок сыра с засохшими краями, три яйца, банка соленых огурцов, пачка сливочного масла. «Настоящий пир», – подумал он с горькой усмешкой. Достал сосиски, два яйца. Быстро пожарил на старой сковородке. Нарезал кусок черного хлеба, положил тонкий ломтик сыра. Ужин готов. Без изысков. Без радости.

Он сел за кухонный стол, заваленный старыми газетами, пустой пачкой от чая и коробкой от пиццы недельной давности. Ел молча, глядя в окно на темный двор и светящиеся окна соседних домов. Внизу, под навесом, курили соседи – их голоса и смех доносились приглушенно, обрывками фраз о работе, футболе, ценах. Жизнь шла своим чередом. Его жизнь тоже. Монотонная. Предсказуемая. Просто выживание. День за днем.

Звонок телефона. Врач. Голос строгий, но сожалеющий. Сообщил, что Настя попала в аварию. Саша мчится на своей старой «Ладе», руки трясутся, сердце колотится. Впереди мигалки скорой. Он обгоняет, видит перекресток, черный внедорожник, смятую «Газель» с красным крестом… Потом – приемный покой. Яркий свет. Запах лекарств и крови. «Тяжелая травма головы… перелом позвоночника и почти всех костей… внутреннее кровотечение… операция… подпишите согласие…» Его дрожащая рука. Бесконечный коридор. Палата реанимации. Её маленькое, изуродованное тело под простыней. Бледное, еле узнаваемое лицо. Писк мониторов. Его рука на ее холодной руке. Шепот: «Держись, солнышко. Я здесь». Дни. Недели. Надежда. Отчаяние. Тишина. Прямая линия на мониторе. Рука врача на плече. «Мы сделали все… Соболезнования…»

Саша резко отодвинул тарелку. Не доел. Ком в горле стоял колом. Он зажмурился, сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. «Прошло. Живи. Сейчас. Здесь». Он встал, подошел к раковине, плеснул себе в лицо холодной воды, смывая слезы. Удивительно, что у него вообще остались слезы, он думал, что уже все их выплакал. Взгляд упал на недорогие электронные часы. Без двадцати восемь. Вечер только начинался.

Он вернулся в зал, тяжело плюхнулся на диван. Помидорка тут же запрыгнул рядом и устроился калачиком. Саша машинально провел рукой по густой рыжей шерсти. Взял с тумбочки пульт от телевизора. Включил. Замелькали каналы – новости, где сплошной негатив и политические склоки, ток-шоу с кричащими людьми и надуманными скандалами, сериал непонятно о чем, но с красивыми людьми в красивых квартирах. Ничего не цепляло. Ничто не могло пробиться сквозь толстую стену апатии. Он выключил телевизор. Тишина снова заполнила комнату, прерываемая только мерным тиканьем старых настенных часов в коридоре. Тик-так. Тик-так. Отсчет секунд, казавшихся бесконечными.

Его взгляд упал на игровую приставку. Может, поиграть? В игру, где можно было на пару часов забыться в другом мире, стать героем или спасать королевства? Потом взгляд перешел на рабочие мониторы. Пекарня ждала макет. Работа – его якорь. Единственное, что держало на плаву. Он вздохнул, тяжело, как будто поднимая гирю. Встал, прогнал сонного Помидорку, подошел к столу. Запустил компьютер. Экран ожил, показав полуготовый интерфейс – теплые цвета, элементы, стилизованные под выпечку, аппетитные иконки булочек и пирожных. Он подвинул графический планшет, взял стилус. Работа. Очередной кирпичик в стене его новой, одинокой реальности. Он был почти спокоен. Почти. Просто вечер. Просто пятница. Просто жизнь. Какая она есть. Одинокая. Тихая. Бесконечно длинная.

За окном дождь зашелестел сильнее, забарабанил по карнизу. Где-то далеко проехала машина, брызги от шин шлепнулись о мокрый асфальт. Саша склонился над планшетом, водил стилусом, поправляя контуры иконки каравая. Тень его фигуры, отброшенная светом настольной лампы, качалась на стене – одинокая, огромная, повторяя движения руки, которая пыталась создать иллюзию тепла и уюта на холодном экране монитора. Для чужой пекарни. В чужом мире. Где его Настя была лишь фотографией на стене и незаживающей раной в сердце, нывшей тише, но не перестававшей болеть. Рыжий кот запрыгнул на подоконник и уставился в темноту, а где-то в углу комнаты Булочка, их корги, тико вздохнула во сне, свернувшись на своей лежанке.

Глава 2. Часы без стрелок.

Суббота встретила Сашу не просто серым небом – она придавила его сыростью, как мокрым одеялом. Дождь прекратился к утру, но следы его были повсюду: лужи-зеркала, в которых безвольно отражалось свинцовое небо, ветви деревьев, отяжелевшие от влаги и провисавшие почти до земли. Воздух густо пропитался запахами мокрой земли, прелых листьев и чего-то затхлого, городского. Саша проснулся поздно – его выдернул из забытья пронзительный вой автомобильной сигнализации под окном. Он не открыл глаза сразу. Лежал, уставившись в знакомую трещину на потолке – длинный, извилистый шрам на штукатурке, который он давно изучил до мельчайших ответвлений. Со двора доносилась знакомая симфония будней: хлопнула дверь подъезда, чей-то сдавленный смешок, отдаленный лай собаки. Все как всегда. Привычно. И от этого – невыносимо тяжело, как камень на груди.

Выходные. Они всегда были для него особой пыткой. Будни, хоть и окрашенные в серые тона апатии, хоть как-то структурировались работой. Звонки будильника, необходимость открыть файлы, ответить на письма – это создавало иллюзию движения, заполняло пустоту ритуалом. А суббота… Суббота была огромной, зияющей дырой в его существовании. Пустотой, которую он давно разучился заполнять. Друзья? Они отвалились первыми, не зная, как вести себя с его немой болью, с его черной дырой горя. Фигурки героев на полках? Комиксы в ярких обложках? Игровые миры? Все превратилось в пыльные декорации, в цветной мусор, неспособный вызвать даже слабую искру былого интереса. Даже прогулка казалась бессмысленным блужданием по знакомому лабиринту боли. Он лежал, прислушиваясь к ссоре соседей за стеной – обычный бытовой спор из-за немытой посуды. Их раздраженные голоса, такие живые и земные, лишь подчеркивали его мертвенную отстраненность. С трудом, будто преодолевая сопротивление невидимой вязкой массы, он поднялся с дивана. Тело отяжелело, каждая мышца протестовала. На подоконнике, свернувшись в рыжий шар, дремал Помидорка. Кот лениво потянулся, выпуская когти в пустоту, и равнодушно посмотрел на хозяина желтыми глазами.

Утро растворилось в плотном сером тумане безвременья. Холодный душ, обжигающий кожу ледяными иглами, не смог прогнать внутренний холод. На кухне, среди горы вчерашней грязной посуды, он нашел единственную относительно чистую кружку. Засыпал туда ложку дешевого растворимого кофе – коричневого порошка, который Настя презирала, называя «химической бурдой». Она варила только свежемолотый, наполняя квартиру густым, бодрящим ароматом. Теперь здесь пахло застоявшейся водой и тлением. Он включил компьютер. Не для работы – просто для фона, чтобы заглушить гнетущую тишину. Запустил плейлист любимой группы КиШ – громкий, агрессивный, бунтарский. Но музыка не задела струн души. Она превратилась в бессмысленный грохот, в шумовую завесу, за которой можно было спрятаться от собственных мыслей. Он механически открыл файл дизайна для пекарни «Сдобная Лавка». Теплые желто-коричневые тона, аппетитные булочки на макетах, удобная навигация… Все было технически безупречно, выверено до пикселя. Но это была лишь оболочка. Без души. Без той искры, того внутреннего огня, который раньше гнал его вперед, заставлял искать идеальное решение, вкладывать частичку себя. Сегодня даже смотреть на это не хотелось. Пустота.

Он откинулся на спинку старого офисного кресла, нервно вращая стилус между пальцами. Взгляд скользил по полкам, забитым реликвиями прошлой жизни. Фигурка Бэтмена в угрожающей позе казалась теперь просто куском раскрашенного пластика. Стеки комиксов Marvel и DC – пачками цветной бумаги с картинками. Этот уголок, его личная крепость, его портал в миры, где добро побеждало зло, где герои находили выход из любой безвыходной ситуации… Сегодня крепость рухнула. Портал не открывался. Даже здесь, среди своих «побегов», он был пленником тоски. Она сгущалась вокруг, как туман, проникая в каждую клетку. Тишина квартиры звенела в ушах. Но это была не просто тишина отсутствия звуков. Это была тишина отсутствия нее. Ее легких шагов по коридору, ее смеха, заразительного и звонкого, ее голоса, который мог быть таким разным – нежным, сердитым, смешливым… Тишина после взрыва.

Суббота. За год до… Они валялись на этом самом диване, сбив подушки в нелепую гору. Настя уютно устроилась, укутавшись в его старую, растянутую футболку с выцветшим логотипом группы. По телевизору бубнила какая-то глупая, но милая комедия. Она вдруг фыркнула, затем рассмеялась, закинув ноги ему на колени. «Саш, перемотай! Быстро! Я пропустила самое смешное место!» Он лениво потянулся за пультом, его рука на секунду коснулась ее голой щиколотки. Она щекотно дернула ногой. Воздух был густым и теплым, пропитанным запахом свежесваренного кофе (его попыткой), чуть подгоревших тостов (тоже его «шедевр») и ее шампуня – сладковатого, как спелая клубника. У их ног, свернувшись калачиком, посапывала Булочка, их рыжая корги.

Саша резко встал, стул с грохотом отъехал назад. Надо было выйти. Просто выйти из этих стен, пропитанных воспоминаниями и тишиной. Куда угодно. Лишь бы двигаться, лишь бы что-то менялось перед глазами. Он на автомате натянул старые, потертые джинсы, ту самую синюю куртку, которая пахла теперь только сыростью и пылью. Влажные от вчерашнего дождя кроссовки неприятно холодили ноги. Сунул в карман связку ключей с пиксельным сердечком и потрескавшийся телефон. На пороге схватил наушники – броню против мира и собственных мыслей. Включил «Прыгну со скалы» – знакомый хриплый вокал, грохочущие гитары. Звук бил по барабанным перепонкам, оглушая, но не трогал ничего внутри. Пустота оставалась пустотой, лишь прикрытой шумом.

Двор встретил его картиной унылой обыденности: пара детей, безуспешно раскачивающих мокрые, скрипящие качели; стайка пенсионеров на лавочке, молчаливо наблюдающих за происходящим. Он зашагал, не выбирая направления. Ноги, помня старые маршруты, сами понесли его по знакомой тропе. Через дворы-колодцы, мимо серых, обшарпанных пятиэтажек-хрущевок, мимо вечно переполненной мусорной площадки, где ржавели скелеты разбитых машин и воняло гнилью даже сквозь сырость. Город вокруг жил своей шумной, равнодушной жизнью. Саша шел сквозь него, как призрак.

Он не планировал, но ноги привели его в парк. Вернее, в их скверик – небольшой клочок зелени, зажатый между домами, с разбитыми асфальтовыми дорожками и небольшим, давно заросшим тиной прудом. Здесь прошли отрочество и юность. Здесь они, еще нескладные подростки, гуляли допоздна, болтая о чем угодно. Здесь, у этого самого пруда, под сенью старой плакучей ивы, он впервые, дрожа от страха и восторга, поцеловал Настю. Здесь же, на покосившейся скамейке с отколотой краской, они, уже почти взрослые, строили планы: о квартире, о путешествиях, о детях… Саша избегал этого места как огня после… Слишком много теней прошлого оживало здесь, слишком остро резало по незажившим ранам. Но сегодня что-то незримое привело его сюда. Музыка в наушниках все еще гремела, но он ее почти не слышал, погруженный в свои мысли. Шел по знакомой аллее, мокрые листья под ногами хрустели с тихим, похожим на вздох звуком. Свернул к пруду. Вода была темной, маслянистой, покрытой пленкой тины и плавающим мусором. Грунт вокруг, особенно у скамейки, был разбит недавним ливнем, превратившись в месиво из грязи и травы.

Вдруг нога, ступив на особенно скользкий участок, наступила на что-то твердое и неожиданно гладкое, спрятанное под слоем грязи. Саша поскользнулся, потеряв равновесие. Рука инстинктивно выбросилась вперед, уперлась в холодный, мокрый ствол старой березы, удержав его от падения в грязь. «Черт возьми!» – вырвалось у него хрипло, больше от досады, чем от испуга. Он отряхнулся, снял наушники (музыка внезапно показалась нелепой) и посмотрел под ноги. В густой, почти черной грязи, на месте его неудачного шага, что-то блеснуло. Он присел на корточки, разгреб грязь носком кроссовка. В ямке лежали… часы. Наручные. Но какие-то необычные.

Саша нахмурился. Потеряшка? Но выглядели они слишком… инородно для этого места. Матово-черный корпус, выполненный из какого-то незнакомого, не похожего на металл или пластик материала, выглядел одновременно просто и дорого. Кожаный ремешок глубокого черного цвета. Но самое странное – циферблат. Вернее, его отсутствие. Вместо привычных цифр, стрелок или даже дисплея – идеально гладкая, глубокая черная поверхность. Как черная дыра, втягивающая взгляд. Ни малейшей царапины. По бокам корпуса – только две небольшие, едва выступающие кнопки. На одной – едва заметное углубление в виде спирали. На другой – схематичный домик. Никаких логотипов, надписей, индикаторов. Полная загадка.

Он огляделся. Парк был пустынен. Никто не бежал сюда в панике, не искал потерянную вещь. Только шелест мокрых листьев да отдаленный гул города. Саша снова посмотрел на часы. Футуристичные. Почти инопланетные. Любопытство, давно дремавшее где-то глубоко, шевельнулось. Он осторожно поддел находку носком кроссовка. Часы легко выскользнули из липкой хватки грязи. И… были абсолютно чистыми. Ни капли грязи, ни малейшего следа влаги. Как будто только что сошли с витрины дорогого бутика. Как новые.

Саша поднял их. Материал корпуса оказался на удивление тяжелым для своего размера, гладким, как отполированный камень, и… теплым. Не теплом от руки, а своей собственной, едва уловимой внутренней теплотой. Он повертел находку в руках. Никаких швов, застежек, разъемов. Загадка. Решившись, он примерил часы на запястье левой руки. В тот же миг гладкий ремешок… ожил. Он мягко, беззвучно сдвинулся, плотно и комфортно обхватив запястье, идеально подогнавшись под его размер. Концы ремешка слились воедино без видимой застежки. Саша вздрогнул от неожиданности. Что за чертовщина? Он поднес руку к лицу, разглядывая черную поверхность. И в этот момент на абсолютно гладкой черноте мелькнули тонкие, как волосок, синие линии – сложный, быстротечный узор, напоминающий схему микропроцессора или карту звездного неба. И тут же исчезли, оставив поверхность снова абсолютно черной и безжизненной. «Навороченная какая-то штука…» – пробормотал он, ощущая легкий озноб по коже. Потеряшка или нет, но в этот тоскливый день это было хоть какое-то приключение. Маленькая тайна. Он решил оставить находку. Постоял еще немного у мрачного пруда, глядя на черную воду. Теплота от часов на запястье была странно успокаивающей, как грелка. Затем развернулся и пошел обратно. Тяжелая тоска в груди, казалось, чуть отступила, уступив место настороженному любопытству.

Дома он первым делом, даже не снимая куртки, бросился к компьютеру. Откинул наушники, запустил браузер. Начал искать: «необычные умные часы черные без дисплея», «футуристичные часы спираль домик», «часы с саморегулирующимся ремешком», «гладкий черный корпус часы». Страницы выдачи пестрели рекламой обычных смарт-часов, спортивных трекеров, дорогих швейцарских хронометров. Ничего. Вообще ничего, хотя бы отдаленно напоминающего его находку. Он листал форумы гиков, сайты о гаджетах будущего, даже нишевые блоги о концепт-дизайне – ноль. Как будто таких часов не существовало в природе. Или… существовали, но не в его мире.

Саша снял часы (ремешок мгновенно разомкнулся по легкому прикосновению) и стал разглядывать их при свете настольной лампы. Матово-черный корпус поглощал свет, не давая бликов. Никаких швов, винтов, индикаторов заряда. Только две загадочные кнопки. Он нажал кнопку с домиком – коротко, уверенно. Никакой реакции. Часы лежали на столе инертной черной каплей. Он нажал еще раз, подержал дольше – результат тот же. Тогда палец нерешительно потянулся к второй кнопке – со спиралью. Сердце почему-то забилось чаще. Глупо, конечно. Что может случиться? Он нажал.

Мир взорвался.

Нет, не взорвался – поплыл. Как краска на мокром холсте. Цвета стен, мониторов, книг на полках – все смешалось в калейдоскопический вихрь абстракции. Звуки – гул системного блока, тиканье часов в коридоре, отдаленный шум улицы – слились в оглушительный, бессмысленный грохот, заполнивший все существо. Физические ощущения были самыми жуткими: его резко бросило вниз, как в лифте, сорвавшемся в шахту, одновременно пронзив все тело разрядом статического электричества. Давление в висках стало невыносимым, как будто череп вот-вот треснет. Все это длилось меньше секунды, но ощущалось как вечность. И так же резко прекратилось.

Он сидел. Не на стуле. Не в комнате. Сидел на холодной, влажной земле. Голова гудела, в глазах плавали темные пятна. Первое, что он почувствовал – воздух. Он был другим. Резким, с отчетливым запахом озона, как после сильной грозы, но с каким-то странным, жгучим и сладковатым одновременно оттенком… жареной саранчи? Он с трудом поднял голову, пытаясь протереть глаза. И замер.

Паника, ледяная и всепоглощающая, сжала горло.