Антракт

Я была удивлена его поведением: ничего не мешало ему самоустраниться: ведь никаких обязательств между нами не существовало. А он продолжал проведывать маму, привозил ей откуда-то невероятно вкусную колбасу и особый кефир. На мой вопрос, откуда привез, он отвечал: из Монтевидео. Это был какой-то знаковый город в его жизни: может быть, город греха?

В тот момент его внимание было спасением для меня. Однажды, когда мы сидели на кухне, погас свет, и мы продолжали посиделки при свечах. Очень задушевный у нас получился вечер, и когда он стал уходить, мои нервы не выдержали, и я зарыдала. Сначала он испугался, а потом, поняв, что я не хочу его отпускать, сказал: «Ну тогда я остаюсь насовсем. Ставь чайник и давай тапочки».

И тут я опять испугалась. Испуг был того же рода, что и раньше. Но были и отягчающие обстоятельства в виде беременности его жены. Кроме того, моя подруга, узнав о нашем романе, прочитала мне хлесткую лекцию о неожиданностях аморального поведения некоторых ее подруг, бросающих тень на нее самою. Еще одним аргументом ее лекции было то, что всеми уважаемый папа Сергея – примерный семьянин, поэтому сын его тоже таков и нечего тут строить планы.

В общем, я опять смалодушничала. Но трагедии для меня особой в этом не было: я ему просто была очень благодарна.

Выводы мой мудрой подруги оказались ошибочны: вскорости случился фактически мексиканский сюжет: Сережу увела жена его сослуживца и подруга семьи, бросив двоих своих детей и оставив его жену с двумя детьми. Там разгорались нешуточные страсти: с мордобитиями и прочими разборками.

До сих пор они вместе с той женщиной с африканской страстью. Дети выросли. Несколько раз мы сталкивались с этой женщиной по работе и в жизни. Однажды меня спросили, не сестра ли она мне: говорят, похожи…С его бывшей женой мы приятельствуем. Знает ли она о нашем романе с Сергеем – загадка. Но она же мудрая женщина! Да и мало ли романов у него было!

Карьера Сергея удалась: он по-прежнему летает. Теперь он командир А-310. Был ли он Монтевидео – не знаю, но мир повидал. Внешне он выглядит обрюзгшим дядькой с кабацкими манерами и потухшим взглядом. В нем невозможно узнать красавца, певшего романсы теплым весенним вечером. Как короток ты, век Донжуана!

Отступление

Сергеи закончились. А важно ли, как звали остальных мужчин, оставивших след в моей жизни? Помнится, в одной из пьес застойного периода героиня называла всех своих ухажеров Аликами. У меня так не получится: каждое имя – это комната в музее моей души. А интерьер каждой комнаты неотделим от имени его обитателя.

Иван

Когда мне было двенадцать лет, в нашем городе случилось сильное землетрясение. А так как в то время мы жили в самой великой стране под названием СССР, то за считанные месяцы воинами Советской Армии был построен целый город деревянных домиков, в один из которых мы вселились. Дома были все одинаковые, деревянные, и располагались квадратно-гнездовым способом. Удобств там было минимум, а уж об архитектурных изысках даже и не заикались. Дома были трех типов: двухэтажные одноподъездные восьмиквартирные, двухэтажные двухподъездные двенадцатиквартирные и коттеджи на одну семью. Так вот только двенадцатиквартирные дома имели ванные комнаты. Остальным счастливым обладателям жилья для соблюдения гигиенических процедур построили в центре города баню. Конечно, народ как мог, стал обустраивать себе помывочные места. Никогда не забуду архитектурное решение, увиденное мной в доме Ивана. Ванна стояла на кухне у стены, а закрытая крышкой, служила семье столом. Как организовывался процесс помывки: откуда наливалась и куда выливалась вода, я от оторопи даже не стала выяснять.

У нас-то, слава Богу, была ванная комната с нормальной ванной, но только вода нагревалась электрическим титаном, и постоянной нашей заботой было вовремя включить и, тем более, вовремя выключить этот самый злополучный титан. А уж трагедий с перегоревшим титаном несть числа! Вскорости появились в нашем городе дома – калеки: с одним уцелевшим подъездом после взрыва очередного титана. Где там задумываться о судьбах мира, когда надо постоянно помнить о включенном титане если он не перегорел, или найти кого-нибудь, кто принесет и заменит сгоревший элемент, и вода в титане снова угрожающе зашумит…

В те времена было популярно военно-патриотическое воспитание школьников, и в нашу школу приезжал на встречу с пионерами бывший узник концлагеря, ставший впоследствии писателем. Он в приватной беседе признался, что наш городок всколыхнул в нем переживания тех лет: очень похожи двухэтажные деревянные строения на бараки концлагеря.

Поначалу на самом деле было голо и серо в этом деревянном царстве. А через много лет мой случайный ухажер, попав в наш заснеженный городок, воскликнул: «Да тут у вас как в Шушенском!».

Сейчас городок утопает в зелени, домики наши совсем обветшали, зато по периметру выросли дорогие особняки. Для того, чтобы произошли эти метаморфозы, понадобилось почти сорок лет.

Шутка Антона Семеновича Макаренко

С Иваном мы учились в одном классе. Был он рослым мальчиком в бирюзовой рубашечке, на которой очень ярко выделялся пионерский галстук. И смотрел этот мальчик на мир слегка исподлобья грустными синими глазами. Он, пожалуй, был первым и единственным в школе, кто хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Девочки нашего класса и школы сразу включили его в актив тех, кому хочется строить глазки и бороться за дружбу с ним. А он, как водится, никому не отказывал.

Глазки я ему не строила и смотрела на мир тоже слегка исподлобья и еще более грустными глазами. К двенадцати годам на основании прочитанных книжек у меня сложился стереотип отношений между полами. Он заключался в том, что женщину надо добиваться. Исходя из этого постулата я себя и вела. В те времена были популярны диспуты о девичьей гордости и мужском достоинстве. В общем, я была апологетом девичьей гордости. Спасибо, товарищ Макаренко, за мою счастливую женскую судьбу!

Смутно помню приглашения на свидание через друзей от имени Ивана. «Почему он сам не пригласил?» – задавала я принципиальный вопрос и на свидание не шла. Но, несмотря на гордость, мир для меня разделился на две части: тот, в котором живет Иван, и остальной мир.

У Ходасевича есть стихи, в которых ни разу не звучит слово «любовь», но они точно отражают состояние проецирования любого события на единственную личность:

«Путник идет, опираясь на посох –

Мне почему-то припомнился ты.

Едет коляска на красных колесах –

Мне почему-то припомнился ты.

Вечером лампу зажгли в коридоре-

Мне почему-то припомнился ты.

Чтоб ни случилось: на суше, на небе или на море –

Мне вспоминаешься ты».

Другие девочки имели другую харизму в жизни, и за Ивана разыгрывались нешуточные бои. До меня докатывались слухи о счастливицах, побеждавших в этих боях. Моим страданиям не было предела!

В общем, наши игры во взгляды продолжались всю школьную жизнь. Нас связывала активная общественная жизнь: подготовка школьных мероприятий, походы, вечерние прогулки. Общались мы только в присутствии посторонних, но никогда – наедине.

Однако, все наши одноклассники, да и мы сами, знали, что влюблены друг в друга. Что нам мешало сделать шаг навстречу друг другу? Наверно, проклятые комплексы. А даже юношеское либидо не победило их…

В то время была очень популярна профессия офицера: почти все наши немногочисленные мальчики готовились к поступлению в военные училища. Иван уезжал в Питер учиться на подводника.

Понимая, что наше расставание неизбежно, я преодолела свою дурацкую гордость и пришла провожать его на вокзал. Прощание получилось сухое. В общем, чувствовала я себя Пенелопой, которая саму себя обрекла на ожидание суженного, который не требовал от нее клятв верности, ничего не обещал, а тем более уж, вернуться.

Приезды Ивана на каникулы оборачивались еще большим страданием для меня: приедет, попоет, посмотрит долгим грустным взглядом, пригласит потанцевать, обнимет пару раз, как будто невзначай, и снова уедет в свой Питер.

Мы закончили учебу, началась взрослая жизнь, увлечения, и только иногда где-то в глубине души забьется воробышек, так и не вырвавшийся на свободу. А имя этому воробышку – любовь к Ивану.

Как-то случайно я встретилась с его мамой, которая рассказала, что Иван служит на Камчатке, и у него есть жена и растет сынок. И в доказательство этому показала фото счастливого семейства. «Значит, не судьба» – сказала я себе и забыла его. Так мне показалось…

Иногда мы все-таки встречались. Во время отпуска он приходил в гости в окружении друзей, с женой и ребенком. Моя мама, зная мою долгую несостоявшуюся любовь к Ивану, с сочувствием смотрела на меня и горевала о моей нескладывающейся семейной жизни, гладя по головке чужого внука. Мы прониклись взаимной симпатией с женой Ивана. Мама сказала, что мы похожи с ней. Это же подтверждали многие.

Доктор Живаго и Париж

Прошло много лет. Начались времена смутной демократии. Однажды Иван пришел на нашу тусовку один. Был славный вечер: мы много пели и веселились. Его много расспрашивали о жизни на Камчатке, об ее климате и природе. «Интересно бы там побывать» – искренне сказала я, известная любительница путешествий. И опять он посмотрел на меня долгим грустным взглядом.

По дороге домой нас как будто прорвало за долгие годы напряженного молчания: мы говорили обо всем и поняли, что нам безумно интересно друг с другом. Перед моим домом мы простояли еще несколько часов.

Потом начались письма. Сначала мы писали друг другу о прочитанных книгах, о своих мнениях на одни и те же события жизни. Мы так подробно обсуждали «Доктора Живаго» и ассоциировали себя с главными героями. Мне иногда казалось, что читаем его вместе вслух и проживаем жизнь Лары и Юры: в конце восьмидесятых годов ассоциации с годами начала двадцатого века были более чем прямые.

За два года переписки у нас собрался солидный архив. От письма к письму мы все больше открывались друг другу в своих чувствах.

Впервые в жизни я была уверена, что люблю. Расстояние, разделяющее нас, не мешало мне быть счастливой: мой воробышек вылетел из клетки и щебетал на весь мир.

Наверно, когда человек счастлив, вселенная благоволит к нему: ведь он излучает только положительную энергию в ноосферу. Вот и мне она подарила тогда нежданный подарок: двухнедельную поездку во Францию. В сказке, в которую я попала, мне не хватало моего любимого. Я каждый день записывала впечатления дня, чтобы потом поделиться с ним.

Когда я прилетела из Парижа в Москву и позвонила домой, мама мне сообщила, что Иван приехал в наш город, пришел к ней и, стоя на коленях, просил моей руки. На ее вопрос «А как же семья?» – он ответил, что мы любим друг друга всю жизнь и жить в разлуке больше не можем. Это было чистой правдой.

После встречи в аэропорту мы не расставались ни на миг. Мы боялись разнять руки: а вдруг это сон, и мы проснемся каждый в своей прошлой реальности.

Как-то Иван мне признался, что давным-давно, еще будучи школьником, он утром пришел ко мне, и я, сонная, открыла ему дверь. И тогда он загадал, что когда-нибудь он первым будет будить меня поцелуем. Ритуал утреннего поцелуя не нарушался никогда на всем протяжении нашей недолгой совместной жизни.

Больше всего я боялась встречи с его мамой. Но меня вдохновляло то, что с моей мамой у Ивана сложились великолепные отношения: он сразу стал называть ее мамой, хотя всю жизнь знал как строгую учительницу. Земли под ногами я не чувствовала, когда мы шли здороваться. Меня успокаивало только то, что Иван крепко держал меня за руку.

Мама Нина, тезка моей мамы, обладала природным тактом и добротой. Она сразу назвала меня доченькой, и мне стало немного легче: укоризненных взглядов я бы не выдержала. В нашей семье не были приняты ласковые прозвища, и для меня было внове, что меня моя новая мама называет Зоренькой. И все-таки чувство вины перед брошенной семьей всегда было со мной.

Так прошел счастливый месяц, и Ивану нужно было возвращаться на Камчатку. Он решил увольняться со службы, но инерция бюрократической машины и его принципиальность были так велики, что ему чинили массу препонов, вплоть до обвинения в хищении и порче дорогостоящего имущества. Но мы же – Лошади по гороскопу! Он закусил удила и несся по этой непроторенной дороге, все руша на своем пути. Как надолго мы расставались, было неизвестно. Но он взял с меня слово, что через месяц я приеду к нему посмотреть на камчатскую экзотику. И я дала слово: мне очень хотелось посмотреть, где прошли годы разлуки со мной у моего любимого.

Камчатка

В советские годы Петропавловск-Камчатский был закрытым городом, и попасть в него было сложнее, чем за границу. А мне надо попасть еще и на военную базу. Но какие препятствия могут быть для влюбленных! Правда, в последний момент я засомневалась в успехе и целесообразности своего путешествия. А потом одернула себя: а как же жены декабристов добирались до своих возлюбленных! Неужто мне слабо? Окончательно убедила меня моя подруга, сказав: «Леля, как бы ни сложились ваши отношения, эта поездка останется с тобой навсегда». И я представила, как мы, гуляя в старости по красивой аллее, вспоминаем наши авантюрные приключения.

Долетела я до Хабаровска, погуляла по набережной Амура, а ночью, взбудоражив весь персонал гостиницы и перебудив постояльцев соседних номеров, приехал Иван. Два дня из отведенных десяти у нас ушло на доставание билетов на самолет до Петропавловска. Утомленные невероятной жарой, отсутствием воды в гостинице и комарами размером со стрекоз, мы, наконец, погрузились в самолет. «Наконец-то закончились наши мытарства» – с облегчением сказала я и увидела насупленного Ивана. Причину своей озабоченности он не объяснил.

Меня поразил своими масштабами и разнообразием летательных средств на аэродроме аэропорт Елизово. Подобное я видела через много лет на аэродроме Хитроу. От восторга перед открывающимися за окном красотами у меня захватило дух, и происходящее внутри самолета для меня исчезло.

И только когда мы вышли в город, Иван признался мне, что его беспокоило на протяжении всего полета. Оказывается, прежде, чем позволить пассажирам выйти из самолета, пограничники должны проверить разрешение на посещение этой закрытой зоны, которого у меня, конечно, не было и быть не могло. Тех, у кого такого разрешения нет, оставляют в самолете и возвращают обратно в Хабаровск. Почему не было этой проверки на нашем рейсе? Может быть, потому, что было воскресенье. А, может, все потому же: вселенная помогает влюбленным.

А теперь надо было меня завезти в закрытый военный городок. Приятель, который обещал нас встретить, не приехал. Морем нельзя: у меня нет разрешения. Таксисты отказываются: далеко. И через эти препоны нас провели высшие силы! Наконец, оказалась я в доме моего любимого на берегу Авачинской бухты Тихого океана. На неделю я стала затворницей в этом городе: как въезжать, так и выезжать мне из него было нельзя. Увы, не побывала я ни в Петропавловске, ни в Паратуньке, ни в долине Гейзеров. Но каждый день я встречала на пристани сходившего со стапелей катера своего любимого. И каждый раз при его появлении щебетал воробушек моего сердца.

В будние дни я с радостью и наслаждением занималась домашними делами, гуляла по окрестностям и готовила ужины. Для меня мир замкнулся на одном человеке, а когда в один из дней в дверь позвонили, и незнакомая женщина попросила передать Ивану, что его где-то там когда-то ждут, я приняла это за чистую монету и с радостью передала ее просьбу. Теперь-то я понимаю, что это были мои смотрины. Вероятно, долго обсуждалась рубашка и шорты Ивана – одежда счастливой женщины, которые были на мне. Вечера пролетали бессовестно быстро, неумолимо приближая день моего отъезда.

И все-таки немного экзотики мне удалось увидеть. Наш городок находился в долине, окруженной живописными сопками. Особенно хороши они были в августовские дни. В выходные мы пошли в поход. Тогда я поняла, что такое «непроходимая чащоба»: мы выбирали нехоженый маршрут, потому что хоженых там просто не было. Только влюбленность дала мне силы преодолеть заросли кедрового стланика, в котором увязаешь почти как в болоте. Комары заслуживают отдельного упоминания. Но что мне комары, если впереди широкая спина моего любимого!

Но зато я увидела заросли кипрея выше человеческого роста, каменные березы, причудливо изогнувшиеся над обрывами. Меня поразили бесконечные зловещие жгуты морской капусты, которые мы собирали по берегу, а потом сушили на бельевых веревках, закрепив прищепками.

А однажды мы вышли на поляну, желтую от лисичек. Мы набили свои котомки этими замечательными грибами и несколько дней ели их в разных видах. Недавно я наткнулась на фото, сделанное в этом походе: я стою на тропинке и горделиво держу в руке огромный гриб размером с голову ребенка. Кто бы ни смотрел это фото, гриба не видит: все затмевает моя счастливая физиономия.

При расставании мы держались стойко: старались друг друга не расстраивать. Но было ощущение, что внутри образовывается какая-то ноющая пустота. Глядя на потерянное лицо Ивана и вспоминая, как он стонал во сне, я старалась улыбаться. Правдоподобная ли была улыбка – не знаю. «Мы расстаемся на два-три месяца» – говорили мы друг другу.

О вреде свободного времени

И снова начались письма. Мы уже начинали обсуждать хозяйственные вопросы совместного проживания: как будем делать ремонт, куда повесим ковер, какие обои будем клеить в комнатах, где установим шведскую стенку: ведь мы же будем вести здоровый образ жизни!

В ожидании увольнения у Ивана появилось много свободного времени – врага моральных устоев мужчины. Городок маленький: все незанятые мужчины на виду, а уж свободных женщин и на северном, и на южном полюсе, наверно, в избытке. В силу своего природного простодушия, я была уверена, что любовь – самая надежная прививка от измены, поэтому я сама советовала ему не замыкаться в одиночестве, а общаться по мере сил. А сил-то, оказывается, у него было много…Да и могли ли повлиять мои советы или угрозы на дальнейшие события нашей жизни? Я каждый день писала ему письма или маленькие смешные записочки: мне хотелось, чтобы он чувствовал, что я постоянно думаю о нем.

Наша разлука длилась полгода.

Наконец, приехал мой любимый.

Говорят, что об изменах мужа жены узнают последними. При встрече я увидела перед собой другого человека, удивилась его холодноватому и виноватому поцелую. И было за что виниться: прилетел он почему –то на следующий день от назначенного. То есть, встречала я его уже второй день, видать, и провожали его как минимум два дня. Но ведь так легко отмести сомнения, если в них не хочется верить!

Мы начали совместную жизнь. В суете адаптации к гражданской жизни, прописок, устраиваний на работу и ремонта квартиры я долго не могла понять, что же ушло из нашей жизни и чего мы лишились в наших отношениях. После нескольких звонков с Камчатки и долгих разговоров по телефону с особой женского пола Иван признался, что он снова женат, но понарошку, потому что той женщине, его фиктивной жене, негде было жить, и она так несчастна, что он из жалости решил подарить ей квартиру, из которой сам почему-то не выписался. И опять я старалась найти в его поступках не измену, а широту души и благородство. Мне казалось, что те его поступки никак не повлияют на наши отношения: там жизнь улицы, а мы-то родные на уровне душ, а это непредаваемо! Только никому: ни самой близкой подруге, ни маме, я не говорила о новых обстоятельствах нашей совместной жизни.

Я сформировала отношение к этому событию: это еще одно испытание, через которое мы вместе должны пройти. Но проходили мы его поодиночке…

Свадьба без жениха и невесты

Мои друзья, ставшие нашими общими друзьями, не раз задавали вопрос: когда свадьба, ребята?

Наконец, мы закончили затянувшийся ремонт. Очень хорошо помню тот счастливый солнечный апрельский день: в чистые окна светит солнце в ореоле цветущих садов, в квартире идеальнейшие чистота и порядок, наведенные нашими руками – флотский порядок. Мама, я и Иван накрываем красивый стол и пьем шампанское за то, чтобы наша жизнь в этом доме была долгой и счастливой, чтобы все были здоровы и чтобы наши стены услышали детские голоса. В такие минуты мне казалось, что не висит над нами фантом камчатской тайны.

А таких минут было много: по утрам мы бегали на озеро – место разминки физкультурников нашего города, делали зарядку, купались. К нам часто приходили друзья, и мы подолгу засиживались, слушая и напевая песни под аккомпанемент гитары Ивана.

Запомнилось мне несколько идиллических сцен.

Был весенний субботний день, когда общие дежурные дела сделаны, приготовлен и съеден обед, и каждый в своем пространстве занимается любимым делом. Иван в саду в маленькой сараюшке оборудовал себе настоящую мастерскую по починке всего. В идеальном флотском порядке у него там разместились все мужские цацки, и даже виндсерфер в разобранном виде.

Вдруг раздается звонок в открытую дверь, и на пороге стоит Иван, закрывая рукой лоб, а из-под руки течет кровь. Он виновато мне говорит «Только не волнуйся», и это последние слова, которые я слышу. Когда я пришла в себя, Иван сидел рядом со мной, держал меня за руку и не разрешал вставать. Рана на его лбу оказалась абсолютно пустяшной, и даже синяка не осталась. А я лишилась сил из-за сильного испуга. «Давай я тебе почитаю своего любимого Нагибина» – предложил он мне. И я лежала, то проваливаясь куда-то, то возвращаясь, и наслаждалась звуком голоса моего любимого и его трогательной заботой обо мне. И ничего больше мне не надо было для счастья и покоя.

Долго я носила платье, которое мы шили вместе. Причем, он так серьезно и по-мужски относился к процессу раскроя и шитья, что смешил меня этим до колик. Надо отдать ему должное: за что бы он ни взялся, все у него получалось. Если не получалось легко, то все равно получалось, и всегда хорошо.

Итак, мы наметили день «свадьбы». У меня было одно условие: не называть нас женихом и невестой. Народ это смешило, но не удивляло: слишком непростая история предшествовала этому событию. Но только мы вдвоем знали истинную причину этого ограничения: жених-то уже женат…

Вечер удался на славу: был красивый стол, красивые и любящие люди вокруг…Я отгоняла от себя мысль, но она навязчиво витала возле меня: мы празднуем расставание. Все отчетливей я видела отчуждение Ивана. Причем, демонстрировал он его недвусмысленно. Мой давний друг-подружка подошел, обнял меня и шутливо сказал: «Ольга, можно я тебя поцелую? Почему-то жених твой сегодня чаще обнимает гитару». Слезы едва не брызнули из моих глаз, потому что так одиноко, как на этой «свадьбе», я себя не чувствовала никогда, и мои близкие прекрасно видели и понимали, что есть какие-то сложности между нами. Именно тогда до меня стало доходить, что мы – два человека, идущие разными дорогами. Причем, на свою дорогу меня никто и не собирается приглашать, а уж, тем более, помогать мне идти по моей…

Вскоре начался мучительный период разъезда с отдиранием со стен колонок, прикрепленных «на века» большими гвоздями, сбором чемоданов и картин и возвратом за ненадобностью моих писем – свидетельства нашего красивого романа: им не было места в будущей жизни моего бывшего возлюбленного.

Время от времени на меня нападали приступы немотивированного смеха, что вызывало испуг моей мамы: не помутился ли рассудок у дочери? Бог пожалел меня, и я осталась в своем уме. Но как дальше жить – не знала.

Усугубляло ситуацию признания Ивана, что он всю жизнь любил, любит и будет любить только меня. «А зачем тогда все разрушать?» – кричала я ему в отчаянии. «Потому что по-другому не могу» – был мне ответ.

А потом к нему приехала его сильно беременная, но законная жена, и он превратился в совсем чужого Ивана, в котором я мучительно старалась найти знакомые черты.

Самым тяжелым было для меня время, когда мы жили в нескольких минутах ходьбы друг от друга, иногда случайно встречаясь, но его крепко держала за руку другая женщина. В такие минуты я цепенела и не могла осознать этот абсурд. Мне казалось, что надо закрыть глаза, и потом их снова открыть, и мой любимый снова окажется рядом со мной.

Наконец, они уехали на свою Камчатку.

И так и остались невостребованными красивейшие обручальные кольца, сделанные рижским ювелиром Олегом, другом моей покойной подруги Машеньки. Милая моя мамочка втайне собрала все свое золото, чтобы хватило на два кольца. Они с Машей выбрали дизайн, надо сказать, великолепный. А как доставлялись эти кольца из Риги – это отдельная детективная история: на дворе девяностый год, и каждый грамм металла надо было декларировать при пересечении границы. Все препоны преодолел этот груз – его привезли наши летчики, кто – не знаю. Но вот незадача: жениху кольцо оказалось мало. Говорят, это самая трагическая примета для пары. И она с нами случилась. А с другой стороны, как же обручаться с человеком, который официально женат… Нельзя нарушать нравственные законы Вселенной. Свое кольцо я носила как память о двух моих любимых женщинах: маме и Маше – я знала, что они искренне меня любили и очень хотели, чтобы я была счастлива.