Антракт

И вот я отважилась написать Эду письмо с просьбой принять участия в моем трудоустройстве. Ответил он мне сразу и попросил прислать резюме. Обещал, что поговорит в головном офисе обо мне и дал координаты дамы, к которой мне нужно обратиться.

Я ликовала: я еду в Москву, и у меня там есть работа! Наконец, у меня появился покровитель, который поможет мне не утонуть в омуте московской жизни!

Для того, чтобы собрать денег на билет в один конец, мы продали все наши более-менее ценные вещи: хрусталь, столовое серебро, золотые украшения.

Я посмотрела внимательно на свой гардероб, и обнаружила, что у меня остался один приличный костюм, который четыре года назад я купила в Лондоне и заносила почти до дыр. И все… А фирма-то солидная! И я судорожно стала шить себе офисный костюм, конечно же, красный, и это стало самым важным делом, которое нужно было хорошо сделать!

И вот я приехала в Москву. Пасмурным днем, предварительно созвонившись с означенной дамой и услышав ее уставший и равнодушный голос, я отправилась в назначенный час устраиваться на работу. Дама оказалась крайне занята и забывчива, долго вспоминала, где же мое резюме, и, найдя его, разочарованно бормотала, что у меня нет ни одного сертификата об обучении на территории России, и я не знаю языка программирования, принятого у них стандартом, и вообще я иностранка. И т.д. Бормотание ее длилось ровно столько, чтобы после этого логично было предложить мне должность делопроизводителя. У меня хватило сил отказаться от этого предложения, и на этом наше рандеву закончилось.

Я написала Эду недоуменное письмо, на которое получила равнодушный ответ, что типа все будет хорошо, и это временные трудности. Он спросил, на какую зарплату я претендовала. На мои скромные амбиции он заметил, что надо просить по крайней мере в два раза больше и аргументировал это сакраментальной фразой: «Это Москва, Оля!» Что скрывалось за этими словами, я стала понимать почти сразу, и до сих пор еще постигаю мужество выживания в этом удивительном городе.

Саша Григорьев

Это было в Кисловодске, куда по настоянию Сергея я приехала лечить органы кровообращения, а более всего – свою израненную и отвергнутую душу. Я с замиранием сердца в отрешенном состоянии бродила среди красоты, которая меня окружила. Санаторий советского типа с брутальным названием «Родина», в котором я остановилась, предоставлял такой ненавязчивый сервис и имел такое убогое устройство внутри, что заходить лишний раз в него абсолютно не хотелось. Благо, что погода была великолепная, и ничто не мешало наслаждаться хрустальным воздухом и открыточными красотами вокруг. Больше всего неудобств доставляли мне храпящие соседки. Это было сущим наказанием для моей разбалансированной психики. Но в те времена одноместные номера были роскошью, которых на просторах нашей «Родины» просто не было. После неоднократных просьб меня переселили в номер без соседок, и мир мне, высыпавшейся по ночам, показался абсолютно совершенным.

Экскурсоводы говорили, что воздух Кисловодска, кроме целительности, насыщен еще и ионами влюбленности: это заметил еще М.Ю.Лермонтов. По поведению населения было видно, что многие этих ионов или уже наглотались, или находятся на грани насыщения. Пробить броню скорби, в которую я себя заточила, никаким ионам было не под силу.

Я вела абсолютно здоровую жизнь: по утрам до завтрака бегала по терренкурам и в облюбованном укромном месте делала зарядку. График процедур был составлен так плотно, что времени для меланхолии не оставалось: только не ленись и занимайся укреплением своего здоровья.

Возмутитель спокойствия в виде особи противоположного пола ворвался в мой размеренный режим в галерее нарзана, том самом гламурном месте, где дамы стреляют глазками, лениво потягивая нарзан из красивых кружек, а кавалеры с пристрастием оценивают достоинства дам, и с обоюдного согласия совершаются знакомства. Показателем того, как неинтересны мне были эти игры, был простой граненый стакан, из которого я отрешенно пила божественный исцеляющий напиток. Через несколько дней знакомства мой кавалер указал на непрезентабельность моего стакана и предложил мне приобрести другую, более гламурную тару. На что я ответила: «Если стыдно стоять рядом – пей из другого источника».

Итак, подстерегли меня на выходе из галереи. Объект назвался Сашей Григорьевым, и этим сочетанием имени и фамилии он меня позабавил, о чем я ему сразу и сказала. Внешне он был поджарым седовласым мужчиной лет за пятьдесят. Как оказалось, еще и бывший военный. В общем, «настоящий полковник»… Этот самый Саша так заполнил собой пространство, что где бы я ни появлялась, обязательно откуда ни возьмись там же появлялся он. Однажды собралась я на экскурсию с надеждой остаться наедине с собой и с опаской выглядывала в окно автобуса: не появится ли мой седовласый преследователь. Каково же было мое удивление, когда я увидела пробивающегося сквозь толпу Сашу! Он с елейной улыбкой попросил мою соседку пересесть на его место и с удовлетворенной физиономией плюхнулся в кресло рядом со мной со словами: «Я же сказал, что от меня не уйдешь!». Сил на сопротивление у меня не было. У Саши было качество, которое меня очень устраивало: он умел молчать.

Со следующего дня началось наше совместное времяпрепровождение. Начиналось оно с раннего утра, ибо мой спутник тоже любил утренние пробежки и с удовольствием к ним присоединился. Расставались мы только на сон, время походов в столовую и процедуры, игнорируя даже послеобеденный отдых. К взаимному удовольствию, мы оба были небольшие любители разговоров, что не мешало неспешно прогуливаться, любуясь красотами вокруг. В силу разницы в возрасте Саше хотелось покровительствовать в нашем союзе, и я с удовольствием подчинялась. Он взял на себя инициативу организации досуга, и иногда я даже не знала, куда мы пойдем вечером. Только когда в расписании значились танцы, мне поручалось одеть красивое платье. Когда же мне по-своему хотелось организовать вечер, а Саше хотелось другого, откуда брался металл в голосе и командирские нотки! И что самое интересное: я и тут подчинялась!

Однажды мы поехали в гости к М.Ю.Лермонтову в Пятигорск, и, возвращаясь на станцию, забрели на старое кладбище. Вдруг Саша остолбенел…Он стоял у надгробья, где были указаны его имя, фамилия и отчество и его же дата рождения. И еще одна дата…Глядя на его перевернутое лицо, я понимала, что что-то должна говорить. Конечно, банальщина типа «значит, ты будешь жить долго», помогла мало. Саша раскис…Слава Богу, ненадолго!

Меня умиляла Сашина сентиментальность: на многих скамейках остались надписи «Саша + Леля =?», и он требовал от меня написать результат (но вопрос так и остался вопросом). Глядя на Эльбрус, он говорил, что две его вершины – это мы. Все устраивало его в нашем союзе, кроме моего категорического отказа от близости. Как любого мужчину, еще и на курорте, его это раздражало и злило, и он все требовал от меня объяснить причину отказа. Мои отшучивания не принимались. Однажды, измучившись от его надоевших вопросов и глупых ухищрений, я ему сказала: «Саша, ты свободен. Найди себе другую подругу – время еще есть».

Он ушел. На полдня. Утром мы снова бегали вместе по дорожкам долины Роз и здоровались с Эльбрусом. Накануне моего отъезда он сообщил, что мы идем фотографироваться. Фотография получилась живая, и, глядя на нас, я с удовольствием вспоминаю то время.

В течение некоторого времени мы писали друг другу письма. Я вымучивала каждую фразу, а Сашины письма были полны поэзии и нежности. В последний раз он позвонил мне снова из Кисловодска. Он успел прокричать в трубку: «Леля, я вижу Эльбрус!», и связь оборвалась. Теперь уже навсегда.

Стас

Всем известен дурной тон служебных романов. Но и эта пагуба не миновала меня в череде влюбленностей и надежд найти, наконец, «простое женское счастье». Стас был признанным гением автоматизации в нашем центре. Его демократичность и простота одновременно притягивали и настораживали: он делал такие немыслимые вещи на компьютере, говорил об этом так обыденно, с легкостью делился знаниями, но никто не мог повторить его программистские кульбиты…

Прелюдия нашего романа была долгой, и я бы, наверно, не решилась на развитие отношений, если бы вокруг Стаса ни витала атмосфера почти свободного от семейных уз человека. Сослуживцы судачили о вздорном характере его жены, говорили, что он выполняет все ее прихоти, а она, как старуха в сказке о золотой рыбке, сидит на берегу моря, пересчитывает дары, бросаемые к ее ногам, и все ей мало. Периодически обидевшись, Стас уходил к маме, и в один из этих затяжных периодов «свободы» и настигло нас празднование Нового года.

Утро следующего дня мы встретили вместе, и Стас стал первым мужчиной моей жизни. Он был несколько ошеломлен этой ролью, но что ему оставалось делать: все было сделано. При всей нетрадиционности обстановки прощания с девичеством я была благодарна ему за деликатность поведения.

Наш роман развивался по точному графику: пока моя мама была в отъезде, Стас приходил каждый вечер. Не помню особо задушевных разговоров с ним: для нас обоих был важнее чувственный контакт. Мы так истосковались по ласке, что могли целоваться часами и ни о чем не говорить. По негласному соглашению, мы не афишировали свои отношения, и, наверно, по наивности, нам казалось, что никто о них не догадывается.

После приезда мамы график наших встреч изменился: в субботу утром Стас приходил с неизменным букетом гвоздик, и за любовным ритуалом следовало совместное приготовление обеда. Когда возвращалась мама, мы вместе обедали и шли развлекаться в публичное место. Как правило, это был кинотеатр. За это время я насмотрелась фильмов на долгие годы, и потому любое посещение кинотеатра, как у собаки Павлова, долгое время вызывало у меня воспоминание о нашем романе.

Конечно, настал период, когда в воздухе начал витать вопрос: а что же дальше? Стасу нужно было делать выбор: или въезжать в новую квартиру, воссоединившись с семьей, или образовывать новую семью. Хотя после нескольких месяцев романа я поняла, что семейная жизнь – это еще более нудный процесс, чем субботние встречи, но семья должна быть, и со Стасом я готова была ее создать. Я понимала, что постоянное проживание с любимым под одной крышей добавит большое количество хлопот. Но как я жаждала этих хлопот!

Я всячески старалась выразить свою любовь к Стасу, и ко дню рождения связала ему красивый жилет. Бедняга, как же он смутился, принимая этот «компромат»! Как же далеко его, наверно, пришлось запрятать, чтобы не объяснять происхождение и не накликать кучу ненужных вопросов! Во всяком случае, на нем я его никогда не видела. А жилет был хорош!

Как вскоре оказалось, вопрос выбора зрел только в моем воображении, а Стас, отбыв приятную субботнюю вахту, потихоньку со своей женой обустраивал новое гнездышко. И как-то постепенно он стал ходить совсем другими дорогами и подолгу со мной не встречался, а когда встречался, резко отворачивался или убегал, если было куда…Очень меня это обижало. Однажды, в порыве задушевной постельной беседы, он бросил фразу: «Мне нужна не женщина, а рабыня». Я посмеялась, потому что никогда не согласилась бы на эту роль. Но он-то, следуя своему идеалу, именно так себя и вел: зачем рабыне объяснять свое поведение? Хотя, иногда мне казалось, что он просто играл роль плохого мальчика, чтобы я разлюбила или лучше, возненавидела, его. Позже, когда страсти улеглись, и он перестал бояться встреч со мной, в разговоре он бросил фразу: «У нас бы все равно ничего не получилось: мы не подходим друг к другу». Наверно, имея опыт семейной жизни, он знал что-то большее, чем я, про эту самую жизнь, про то, как определять, кто кому подходит.

Так и закончился наш роман, но глухая обида на весь мужской род поселилась в моей душе. Кажется, она еще где-то далеко сидит и сейчас, хотя через некоторое время я поняла, что наше расставание – действительно благо для нас обоих. Ведь, если бы я вышла за него замуж, я бы лишилась самого счастливого года моей жизни, в котором были Париж, Камчатка и Иван!

Его амбициозная жена заставила его сделать карьеру, едва не закончившуюся большими неприятностями и риском для жизни. Но цель достигнута: они живут на берегу теплого моря, Стас по-прежнему видит единственную цель в своей жизни – содержание теперь уже приумноженной семьи. Он перенес инфаркт, и панически боится душевных переживаний. Наше безобидное интерактивное общение сводится к банальным вопросам двух инфарктников: как самочувствие сегодня, соблюдается ли режим, какие препараты употребляются и какое давление комфортное. И теперь, не боясь последствий, иногда он позволяет себе выражать свои чувства, посылая мне интерактивные же поцелуи и нежные объятья.

Максим

Самый безобидный роман у меня приключился с внуком соседей, москвичом, приезжавшим на лето к дедушке и бабушке погреться под южным солнцем. Коллизия этого романа заключалась в том, что Максиму было пять лет от роду, когда он громогласно заявил, что женится только на мне. Общение наше прерывалось только на сон и время, проведенное мной на работе. Мама Максима рассказывала, что, засыпая, он строил план следующего дня, и в нем присутствовал обязательный пункт: Оля придет с работы, и мы будем читать. Под «читать» понималось все: и его сидение на ступеньках в ожидании моего прихода, и полив огорода, и прополка грядок, и игра во всякие игры, и просто фантазирование на разные темы. Но обязательный ритуал каждого дня – чтение «Маленького принца» Экзюпери. Мы очень медленно двигались по повествованию, потому что буквально на каждое предложение задавалась куча вопросов и приводилось много примеров из жизни типа «когда я был на планете….».

Потом у нас добавился еще один ритуал: питье чая с гренками. Гренки жарились тут же в тостере, и нажимать педаль тостера обязательно должен был Максим.

В нашем романе не обошлось и без сцен ревности. Однажды его бабушка пришла ко мне выяснять, какие такие гренки тут жарятся и почему внук ничего не ест в ожидании этих волшебных гренок.

Однажды мы поливали наш сад, облились и испачкались, и мне захотелось просто прийти домой и лечь спать. Но в планы Максима это не входило. Я стала фантазировать, почему мы сегодня не можем жарить гренки и читать книгу. Настырности моего кавалера не было предела. Наконец, я привела последний аргумент: «Максим, ты чумазый, в таком виде домой не пойдешь, а уже поздно, и надо спать». И ушла, уверенная, что отбилась от назойливых домогательств. Через несколько минут он стоял у двери моей квартиры, дубася в нее, чисто вымытый, причесанный и одетый в красивую одежду. Открыла дверь моя строгая мама, известив Максима, что я уже сплю.

«Покажи, как она спит» – невинно потребовал он. Я быстро юркнула в постель, дабы не дискредитировать себя и маму. Он зашел в мою комнату, грустно сел на пол у дивана, посидел несколько минут, пошептал что-то невнятное и ушел, строго наказав маме известить меня, что, мол, приходил Максим, умытый и причесанный. Мама пыталась предложить ему гренок как компенсацию за несостоявшееся свидание. Он гордо удалился.

Потом появилась в нашем дворе девочка Света. Не желая изменять нашим вечерним бдениям и желая общаться и со Светой тоже, Максим стал приводить к нам в сад Свету и всех ее друзей. Общение получалось бесшабашное и веселое, и в нем не было места для «Маленького принца». А вот в выходные дни Максиму приходилось туго: и со мной хочется пообщаться, и со Светой погулять… Однажды он вежливо и боязливо предложил мне: «Пойдем к Свете…». «Нет, дорогой» – сказала я, «иди один». И он, бедняга, понурив голову, ушел. Его бабушка, наблюдая за его метаниями, мудро заметила: «Победила молодость…»

Через несколько минут Максим со Светой уже оголтело носились по двору.

Сейчас Максим уже взрослый юноша. Мы больше не виделись с ним, а с его бабушкой часто перезваниваемся.

Почему «Антракт»

Сначала у меня родилось название повествования, а потом уже желание «взяться за перо». Это было время новогодних праздников. Два месяца назад умерла моя мама, и меня посетила постоянная, самая верная подруга – бессонница. Бесконечными зимними ночами я вспоминала свое детство, всю свою долгую жизнь, и это был такой калейдоскоп образов и событий, что справиться с ними я не могла, и, чтобы остаться в здравом уме, надо было замедлить свои воспоминания. Так родились первые главы о детских годах.

Фактически прожив детородный период жизни в поисках смысла жизни и настоящей любви, я вынесла из него единственное, самое горькое сожаление – отсутствие ребенка. Слишком большое количество «но» и стремление к идеалу помешало исполнить предназначенное женщине от Бога – продолжить род. Но ведь и эта миссия в руках Всевышнего, значит, Господи, к тебе мой вопрос: «Почему же ты развел меня с тем самым единственным, с которым предназначено плодиться и размножаться?» И еще один вопрос к тебе, Господи…Я подозреваю, что ты мне всю жизнь пытался доказать, что нет идеала, особенно среди мужчин. Теперь я это поняла…Но одного элементарно, статистически приличного, и, главное – свободного от семьи и детей, мог поставить на столбовой дороге моей жизни? Неужто бы не удержала я его, такая красавица и умница? А какие бы детки были хорошенькие! Нет ответа…Прости меня, Господи, за упреки! Не обижаюсь я на тебя! Значит, так надо…

Недавно я умерла. А потом, через семь дней, снова вернулась в этот мир. Никаких видений, коридоров и прочих атрибутов загробного мира я не видела. Может, «нестыковочка» произошла, и не меня там ждали…Короче, не успели подготовиться к встрече должным образом. Но я не в претензии…Оказывается, здесь, на этом свете, у меня много родных, друзей и подруг и просто хороших людей, и они дружно ринулись меня отвоевывать! И отвоевали!

Может быть, это и есть тот самый антракт длиной в пятьдесят дней и ночей лежания в больницах, в сознательном и бессознательном состоянии, который интуитивно был мною предугадан. Нет, во мне не открылись сверхъестественные способности и реальность вокруг не изменилась. Появилось ощущение зыбкости того, что держит меня на этом свете: одно мгновение, и вселенная уже существует без меня.

Гораздо дольше возвращаться обратно: через боли, страхи и бесконечное количество раз задаваемые вопросы: почему, зачем, для чего, почему я и надолго ли ?

Какая она будет, жизнь после антракта?

Где-то есть город, в котором тепло

Москвичи удивлены тому, как резко у них потеплело. Собираются метеорологи мира на конференции и строят гипотезы этого явления. Господа! Слушайте сюда! Потеплело у вас потому, что масса народа, жившего в Средней Азии, ринулась на свою историческую Родину в отчаянной надежде обрести человеческое существование. И отчаяние их от того, что тяжело покидать тот благословенный край, населенный немного наивными, но очень комплиментарными людьми, взращенными на чинопочитании и уважении к большому белому брату, которое неистово выбивает из умов и сердец новый правитель на потребу новому времени. А надежда их в том, что авось не отмахнется от них Россия как от назойливых и нежданных гостей, которые приехали незваные, вопреки тому, что никто не собирается их различать в сонме жаждущих лучшей жизни. И стоят они на общих основаниях, вместе с настоящими иностранцами и иноверцами, в очередях к строгим блюстителям порядка, которые, выработав привычку допускать чужую проблему не ближе самой дальней пуговицы на мундире, смотрят на них сквозь призму своей значимости и роли вершителей судеб. Ах, как молниеносно пролетают девяносто дней разрешенного пребывания на русской земле! И снова наступает день, когда русский человек снова становится нелегалом. И опять надо покупать в подворотне миграционную карту, задавая глупый вопрос продавцу о ее подлинности. Или ехать ночным поездом в Киев, всю ночь показывать свои ненужные никому документы то одним пограничникам, то другим, потом перекемарить на скамеечке на Крещатике, и опять в дорогу, чтобы получить право снова девяносто дней ходить по московской земле. Меняются положения и законы, но от этого не становится понятнее, как же легально обрести это самое данное от рождения право: русскому жить на русской земле.

В том краю, откуда мы приехали, была очень короткая зима и ооооочень длинное лето. Говорят, зима там становится суровее, и в этом году ее поведение было гранично с катастрофой. Так что, все правильно: тоскует земля о своих утраченных детях. И, как бы ни было грустно, возврата обратно нет.

Недавно я покупала фрукты в палатке и склонилась к окошку продавца. На меня вдруг пахнуло Азией, базаром с его смешанным ароматом фруктов, овощей и теплой пыли, которые до спазма в горле навеяли воспоминания. В воспоминаниях было солнце, прозрачный на солнце виноград, баклажанная икра, пожаренная на хлопковом масле, – основное блюдо почти круглый год. И еще – райхон (в цивилизованном мире он называется базиликом), растущий в каждом огороде и используемый местными жителями мужеского пола в качестве парфюма в виде веточки, кокетливо заложенной за ухо. И еще – запах только политой и еще не остывшей от раскаленного солнца земли. И еще – розы, раскрывающие свои лепестки до самой сердцевины, с острыми шипами, но отчаянно благоухающие.

О, благословенная земля, многострадальная Азия! Как по-разному ведут тебя правители к великому будущему! Наверно, без борьбы жизнь не построишь. Тем более, жизнь целого народа. Правитель нашей покинутой земли решил бороться с беданой, маленькой птичкой, афганским скворцом – символом мусульманского дома. Борьба эта санкционирована постановлением правительства и носит директивный характер. Прочитав это сообщение в Интернете, мне вспомнилось мое далекое детство и борьба с бедолагами-сусликами. Боже, неужели каждое поколение должно пройти через свой абсурд?

Моя Москва

“…тяжелее всего уезжать нам оттуда, где жить невозможно.” И.Губерман

Миражи

Десять лет назад мартовским днем, исчерпав весь запас аргументов, почему я должна оставаться стареть в нелюбимом, но привычном городе, неумолимо превращающемся в мусульманское государство, я стала собираться в дорогу – в Москву. В тот момент самым неразрешимым оставался вопрос, сколько же времени мне понадобится на адаптацию и обустройство, чтобы забрать маму. Она держалась очень мужественно, но я навсегда запомню момент нашего прощания: поцелуй, улыбка сквозь слезы и вздрагивающие от рыдания плечи – последнее, что я увидела из окна машины.

Слушая истории известных людей, обретших свой успех в зрелые годы, я понимала, что начать жизнь с нуля в сорок восемь лет, не имея ни таланта, ни амбиций, ни тыла, ни денег, а только страстное желание реализовать свои нерастраченные знания, от которых распирало душу и голову – это авантюра, которой свет никогда не припомнит, потому что, во-первых, не зафиксирует это событие, а, во-вторых, разве это событие – идти на заклание своими ногами…Истории это неинтересно.

В переломные моменты жизни на пути неизвестно откуда появляются какие-то предсказательницы, от которых страстно хочется услышать, что свершится чудо, встретится любовь, которая станет опорой в этом странствии. Но моя предсказательница сказала, что я пролью столько слез, что океан мне покажется лужей. Ах, Боже, поплакать? Для меня это обычное дело. Я забыла, какой город я собираюсь покорять – Москву, которая, как известно, слезам не верит…

Моей подруге, встретившей меня в аэропорту, я с энтузиазмом рассказывала про два варианта трудоустройства: компания с многообещающим названием Sterling Group по протекции Эда и как запасной вариант – ученик мамы, бизнесмен, имеющий бизнес в Подмосковье.

Мудрая Алочка, приютившая меня на своей съемной квартире, спокойно сказала мне, что могут возникнуть трудности с легализацией: я для России – иностранка. Мое счастье, что я не знала, какие эти трудности и как долго они будут продолжаться: открой мне кто-нибудь хотя бы часть тех терний, сквозь которые придется пройти – собрала бы я свои пожитки и вернулась…Хотя, куда было возвращаться? В те трущобы, в которые за сорок лет превратился наш когда-то цветущий пасторальный городок? К маме, которая уповает только на меня как на спасение меня же самой, и мои успехи на новом месте? Да и то, чем я занималась последний год в маленькой фирмульке, не могло меня больше удовлетворять ни в профессиональном, ни в финансовом плане. То есть, дороги обратно не было. Денежный актив составлял такую сумму, что она даже не отложилась в сознании. Но я точно помню, что у мамы остались сто долларов – НЗ, который я обязалась регулярно пополнять.

На следующий же день мы начали с запасного варианта – поехали к бизнесмену. Нас очень радушно встретили, мы задушевно понастальгировали по своей прошлой жизни и так же душевно меня напутствовали на свершения в новой жизни. По совести сказать, я не попросилась к нему под крылышко, потому что эту просьбу он сам отмел рассказами о положении иностранцев в их деревне. Пока на жизнь в бараке с гастарбайтерами я согласиться не хотела.