Рай земной

После дисквалификации Питера стерилизовали и де-социализировали – перевели в четвёртый класс на наркоту и чистку фильтров, где он и умер несколько месяцев спустя. У Нат были его глаза глубокого синего цвета. Елене позволили родить, в те времена ещё не ввели Лотерею в третьем секторе. Но медицинскую помощь не оказали ни при родах, ни после. Она мучительно долго и тяжело, истекая кровью и потом, давала жизнь Нат, потом страшно долго и мучительно умирала от сепсиса. Двое суток – это совсем мало, но для умирающего без волшебной фармы – мучительно, и оттого страшно долго.

– Цени жизнь, девочка, твои родители заплатили огромную цену за это. И знай, что ты дитя любви. А любовь – это самое важное, что может быть в мире, построенном на страхе и геноциде. Найди свою любовь, и помни – ты крепкий орешек, Нат. И, прошу тебя, продолжай писать стихи, найди своё вдохновение, оно может стать для тебя единственным убежищем в минуты скорби, страха и душевной боли.

Умирающая Леке не сдерживала слёз, и они солёными реками текли по глубоким морщинам, промочили белые волосы и подушку. Нат тоже плакала и гладила её руку, прижимала сухую, слабую ладонь к своей мокрой щеке и губам. Потом бабушка сказала, что ей холодно, и она хочет спать. Нат легла рядом, обняла иссохшее старческое тело, согревая своим теплом, слушая затихающее дыхание. К вечеру Леке выдохнула в последний раз и больше не вдохнула, но Нат ещё долго лежала, обнимая остывающее тело и плача. Не столько от скорби по бабушке, та прожила достойную жизнь и встретила достойную смерть. Она плакала от пронзительного чувства одиночества, ушёл единственный близкий человек, который растил, учил и любил её. И которого любила она. Нат впервые почувствовала тогда, насколько острым и болезненным может быть одиночество. Ведь бабушка была всегда, а сейчас её нет, и Нат осталась совсем одна во всём мире.

Оплакав и бабушку, и родителей, и себя, она накрыла покойную простыней и отправила уведомление о смерти в Комитет по утилизации, они утром должны забрать тело. Потом оделась и вышла в ночь. Бесцельно шла, куда глаза глядят, лишь бы идти, двигаться, чувствовать себя живой. И думала об утилизации. Леке рассказывала, что в прежнем мире были кладбища, люди могли навещать могилы своих близких. В нынешнем обществе это тоже упразднили – как убыточное и непродуктивное явление.

Министерство Ресурсов сочло кладбища расточительством земельных и органических ресурсов. Земельными были территории для погостов, а органическими – сами покойники. Утилизатор расщеплял любую органику на макроэлементы – белки, жиры и прочие составляющие. Всё это потом использовалось в производстве удобрений, пищевых добавок для скота, фармацевтике и многих других нуждах биотехнологического комплекса. Ходили слухи, что протеиновые брикеты четвёртого класса могут содержать белок из утилизированных. Ещё поговаривали, что в чернилах для принтера еды не только мицелий, водоросли и личинки, как указано в составе. Впрочем, людям, выжившим в страшные послевоенные годы, идея каннибализма не казалась чем-то запредельным и неприемлемым. К этому относились с молчаливым, суровым пониманием, что иногда обстоятельства могут оправдать и это.

Нат шла по ночным улицам, размышляя насколько правдивы эти слухи и может ли случится так, что когда-нибудь она съест протеиновый батончик из бабушки. И сама ужасалась этим мыслям. Ноги принесли её в квартал баров, тело само знало, что ему сейчас нужно – отключить голову, выпить. Она шла мимо грязных забегаловок, за мутными окнами которых люди напивались не менее мутным самогоном под аккомпанемент музыки из автомата. В каждом пабе был экран, на котором с выключенным звуком крутили нарезку лучших моментов забегов «Спортлото» – жуткого детища Министерства Биоэтики. Хотя от спорта, который тоже был упразднён, в этом остались только ставки и азарт, замешанный на крови. Лотерея заменила систему судов и тюрем, которая тоже была признана непродуктивной, новое общество не собиралось содержать преступников, любое правонарушение, независимо от его серьёзности, приводило к забегам. Выигравшим обнуляли социальный рейтинг и давали условную амнистию, при повторном нарушении – десоциализация. Проигравшим делали прививку от фертильности и отправляли на Край чистить фильтры и убиваться ОК. Некоторые погибали прямо на стадионе в жестокой, иногда кровавой гонке на выживание.

Внимание Нат привлекло объявление у одного из баров – живая музыка по ночам. Это было почти такой же редкостью, как книги, написанные буквами. Она вошла. Зеленоватое освещение делало посетителей похожими на мертвецов. Экран в углу над баром транслировал самые острые моменты последнего забега воров. Люди бежали, с трудом толкая перед собой тележки, нагруженные краденым. Тяжелее приходилось тем, кто украл больше. На этих забегах нет правил, кроме одного – нельзя бросать свою тележку. Но можно толкать ею других участников, повышая свои шансы устранением соперников. Можно сбить с ног, покалечить и даже убить в борьбе за спасение своей жизни. Беговая дорожка стадиона щедро полита кровью. «Спортлото» имело огромный рейтинг, на их канале в Сети были записи всех трансляций из всех городов Союза, нарезки лучших моментов и тотализатор на предстоящие забеги.

Нат вспомнила, как Леке говорила: «Тот, кто придумал это – психопат, играющий на самых тёмных сторонах человеческой природы, точнее, нечеловеческой. Когда раскалёнными щипцами из тебя вытаскивают звериное, ставят в ситуацию, где твой разум, мораль, привязанности и всё остальное, что делает тебя человеком, отступают и остаётся только животный инстинкт выживания. И ты никуда не можешь от этого уйти. К тому же это умный психопат, он знал, как популярно это будет в народе – он дал ему зрелищ. И ещё чертовски расчётливый сукин сын – сумасшедшие барыши на тотализаторе и бесперебойное снабжение четвёртого сектора бесплатной рабочей силой, а текучка кадров там большая в силу высокой смертности чистильщиков. И всё это вместо расходов на систему судопроизводства и содержание преступников в тюрьмах». «В новом мире не будет тюрем и наказаний, но любой преступник сможет получить второй шанс в Лотерее, а кто не захочет жить по законам социума – будет десоциализирован и свободен и от правил, и от привилегий общества», – говорили они, когда строили свой глобальный концлагерь. Новый строй бабушка называла БЭТ-фашизм – Биологический Экологический Технологический фашизм.

Нат села спиной к экрану, заказала выпивку и оглядела зал. Несмотря на поздний час, посетителей много, но шума почти не было. Большинство пили в одиночестве, пялясь либо на экран над баром, либо в смартфоны. Редкие парочки тихо перешёптывались. Громкими возгласами только подзывали официанта с очередной порцией самогона или суррогатного пива. Между собой люди почти не общались. Негромко играла электронная музыка. В глубине зала была маленькая круглая сцена. Перед микрофоном стоял стул, к нему прислонена старая, довоенная гитара. Сейчас уже никто не производит музыкальные инструменты. Музыка – непродуктивное занятие, как и рисование, сочинение стихов и тому подобная нерентабельная трата времени. Всё это в считаные секунды мог сгенерировать ИИ. Видимо, инсталляция с гитарой символизировала обещанную живую музыку. Нат усмехнулась, отхлебнула жгучего пойла и только сейчас поняла насколько замёрзла. Обняв обеими ладонями стакан, сгорбилась, опустив голову с низко надвинутым капюшоном, расслабилась и почти согрелась. Тепло в желудке и монотонный людской гул убаюкивали. Она клевала носом над стаканом, как вдруг кто-то её позвал.

– Нат, иди сюда!

Она вздрогнула, обернулась. Из глубины зала, лавируя между посетителями и официантами, прямо на неё шёл высокий, худой парень с длинными волосами, собранными в хвост. Он помахал рукой и, перекрывая музыку и разговоры, крикнул:

– Эй, Нат, я здесь, давай скорее, где ты ходишь!

Она слезла с табурета и невольно сделала шаг навстречу:

– Это Вы мне? – растерянно пробормотала она и тут же поняла, что он смотрит куда-то позади неё. Оглянулась и удивилась ещё больше, увидев точно такого же парня. Только волосы заплетены в косу и в руках большой чёрный футляр с давно растрескавшейся лакировкой. Нат оглянулась на первого, опять на второго и поняла, что перед ней близнецы.

– Нет, не Вам, может, Вы тоже Нат?

– Ну да… Нат, Натали.

– А это мой брат – Нат, Натан, – он широко улыбнулся, обнял за плечи подошедшего близнеца. – Ну, сколько тебя можно ждать, скоро наш выход, а Вы, Натали, подходите ближе к сцене, мы будем играть.

– Можно просто Нат, – машинально поправила она, но он, так и не представившись, уже увлёк брата в глубину зала, продолжая пенять тому за опоздание.

Она заказала ещё стакан самогона и направилась туда же. Села за свободный столик у сцены. Близнец с хвостом сел на стул, бережно пристроил гитару на колено, погладил её изгиб, склонился, перебирая струны и прислушиваясь. Второй, с косой, достал скрипку, футляр положил на край сцены и прилепил на него листок с номером счёта на случай если кто-то из слушателей захочет отблагодарить не только аплодисментами. Они заиграли. Нат плыла на волнах музыки и алкоголя, не в силах отвести заворожённого взгляда от гитариста… от его пальцев, порхающих над струнами с нежностью и страстью… от отрешённого лица с закрытыми глазами, которое едва заметной мимикой аккомпанировало то мимолётной тенью улыбки, то чувственной игрой бровями, то покачиванием головы в такт музыке. Скрипач, её тёзка, был будто весь в себе, внутри музыки, а гитарист излучал её каждым жестом, выражением лица, позой. Она в первый раз видела живое исполнение музыки.

Так в день смерти бабушки Нат встретила свою любовь.

Глава 6

Братья играли, немногочисленные слушатели без энтузиазма хлопали, несколько подошли к сцене, чтоб перевести пару монет, а она смотрела на гитариста, не отрываясь. Он заметил её взгляд, улыбнулся, помахал рукой и сказал в микрофон, перебирая струны:

– А сейчас песня для Нат – девушки с бездонными глазами цвета моря.

К переливам струн присоединился голос. Он пел на одном из языков прошлого; на слух Нат предположила, что это испанский. В припеве с нежной грустью вступала скрипка. Медленная мелодия, в которой переплелись печаль и страсть, глубокий низкий голос с хрипотцой, пробирающей до глубины души. Она чувствовала ком в горле и слёзы в глазах, с трудом различая сквозь их пелену того, кто пел для неё. Наверное, всё сложилось вместе – потеря бабушки, алкоголь на пустой желудок, впервые в жизни она слышала и видела исполнение живой музыки, на настоящих музыкальных инструментах, а не компьютерной. И впервые в жизни кто-то пел для неё. Даже когда она была совсем маленькой, бабушка Леке рассказывала ей сказки, но никогда не пела. Слишком много «впервые» свалилось на Нат разом, и под этим грузом она не могла заставить себя встать и уйти, даже когда разошлись все посетители и официанты начали уборку. Скрипач что-то тихо наигрывал, весь уйдя в музыку. Гитарист бережно уложил в чехол гитару и направился к футляру на краю сцены. Нат подошла, достала смартфон и перевела несколько монет.

– Спасибо, это было потрясающе, я никогда не слышала живой музыки. И за песню спасибо, красивая и печальная. Это испанский язык?

– Да, знаешь испанский? Неужели ты разбираешься в языках прошлого? Это редкость в наше время.

– Ну, не то чтоб разбираюсь… и испанского не знаю. Только русский, английский и немецкий. Читаю, пишу. Я на слух определила, что испанский.

– Читаешь и пишешь буквами на трёх языках?! Ничего себе! Вот это круто! – он присвистнул от удивления.

– Живая музыка – это тоже очень круто. Откуда у вас настоящие инструменты?

– От отца, они ещё довоенные. Это он научил нас играть. А кто тебя учил грамоте?

– Бабушка, – Нат осеклась, – … она умерла несколько часов назад, лежит дома, утром утилизаторы заберут тело, а я не могу сейчас туда… вот и напиваюсь, – её голос дрогнул и по щекам покатились слёзы. – Простите, я сегодня весь день плачу, наверное, глаза уже распухли.

– У тебя самые прекрасные глаза из всех, что я видел, Нат, – он спрыгнул со сцены, вытер большим пальцем слёзы с её щеки и направился в сторону бара. – Стой тут, никуда не уходи.

– Подожди! – окликнула его Нат. – Может, пришло время и мне узнать твоё имя?

– Дэниэль, просто Дэн, – он отвесил шутливый поклон.

Вернулся с бутылкой самогона и тремя стаканами.

– Можем посидеть тут часок, пока они убирают. Потом, если не можешь домой – пойдём к нам, мы в двух кварталах отсюда живём. Не бойся, не обидим. Эй, Нат, хватит пиликать, слезай, выпьем, заработали, – окликнул он брата.

Ей казалось, что она никогда и ни с кем не общалась так легко и открыто. Помимо того, что их с детства обучали забытым искусствам прошлого – музыке и грамоте, нашлось ещё кое-что общее. Мать близнецов тоже умерла при родах. В третьем классе смертность среди рожениц была очень высокой, особенно при многоплодной беременности. Для отца музыка стала утешением, и позже он обучил сыновей этому ненужному в новом мире искусству – как в своё время научил его отец, бережно хранивший ещё с довоенных времён гитару и скрипку.

Братья рассказали о той особой связи, которая есть между близнецами. О том, как тяжело им в разлуке. Комиссия по профессиональной ориентации распределила их в разные сектора. Натан работал в аграрном комплексе на обустройстве пастбищ для скота, а Дэн на рыболовном траулере вахтами – три месяца в море, месяц дома. Он вчера вернулся, и они празднуют встречу, играя в этом пабе, это их традиция. Нат рассказала им секрет, о котором никто не знал, кроме бабушки – о своём увлечении поэзией. Немного смущаясь, прочла несколько стихов по памяти. Братья были в восторге, тут же родилась идея написать песню.

Когда они вышли из паба, почти рассвело. Братья пригласили её в гости, но она решила пойти домой, через пару часов приедут утилизаторы. Натан пошёл спать, а Дэн предложил проводить. Потом предложил побыть с ней, пока не заберут тело бабушки. Они сидели на кухне, пили чай с крекерами. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки, и Нат увидела серебряный магендавид на его шее.

– Можно спросить… ты религиозный?

– Нет, это память об отце. Ему от деда досталось вместе с инструментами. А как у тебя с религией?

– Никак. Хотя иногда хотелось бы, чтоб существовала какая-то высшая сила – справедливая и милосердная, способная на чудеса.

– Хотелось бы, да…

В новом мире не было табу на религию, но она считалась пережитком прошлого, как и многие другие традиционные понятия, и была переведена в разряд «для личного пользования». Власти не интересовало, какому богу ты молишься в уединении своего жилища, но любое общественное проявление было под строжайшим запретом. Церкви, синагоги, мечети и прочие храмы были упразднены. В Сети невозможно было найти ни одного сайта о религиях, ни одной из существовавших до войны конфессий. А попытка забить в поисковик что-то на эту тему приводила к минусованию приличного количества баллов. ИИ зорко следил за сферой интересов граждан ГССГ и штрафовал за любопытство в отношении «нежелательных тем». Поисковая система Сети из ключа к информации трансформировалась в инструмент слежки за пользователем. Анализ истории поиска значительно влиял на социальный рейтинг. Такая тактика привела к тому, что верующих почти не осталось.

– Бабушка кое-что оставила мне, там есть и о религиях, надо будет обязательно прочесть.

– Здорово! А ты сможешь научить меня читать?

– Конечно, с радостью!

Нат рассказала о Леке, о книгах, которые она переписала и завещала сберечь. У неё ни на секунду не возникло опасения, что Дэн может донести. Хранение запрещённой литературы грозило десоциализацией, но она не сомневалась, что может ему доверять. Просто знала это. Он остался и после того, как утилизаторы забрали тело Леке, понимая насколько одиноко ей было бы сейчас в опустевшей квартире.

Их роман разгорался стремительно и ярко. Предстоящий отъезд Дэна на вахту подстёгивал, и они торопились любить. Не могли наговориться днями и оторваться друг от друга ночами. Иногда Нат даже было стыдно от того, что она совсем не грустила о бабушке. Скучала, сожалела, что не может рассказать ей, что нашла свою любовь, но не горевала. Она была счастлива и понимала, что Леке порадовалась бы за неё. Она начала читать религиозную литературу, и идея бессмертной души позволяла ей представить, что бабушка не полностью ушла, её дух покинул в ту ночь мёртвое тело и привёл Нат к пабу с живой музыкой. К Дэну. Ей нравилось думать, что Леке тут, охраняет её, как ангел, видит, насколько внучка счастлива, и это делает счастливой и её. Где бы она сейчас ни была…

Дэн встречал её после работы, и они шли в квартиру братьев. Натан готовил нехитрый ужин. Потом вместе сочиняли песню, она учила их читать, а Дэн показал ей несколько аккордов. Нат была в благоговейном трепете от ощущения гитары в руках, прикосновения к струнам, от звуков, которые извлекали её пальцы. Словно она прикасалась к прошлому, когда люди сами сочиняли музыку, пели и делали настоящие инструменты, а живые концерты знаменитостей собирали десятки тысяч фанатов.

А ещё она с детским любопытством наблюдала за близнецами. Как они что-то говорили в унисон или заканчивали друг за другом фразы, одинаково смеялись и ругались, были синхронны в жестах и мимике. Понимали и чувствовали друг друга без слов, даже на расстоянии. Нат подумала, что это прекрасно, когда ты настолько близок с кем-то, значит, никогда не будешь одинок. С другой стороны, они очень тяжело переносили разлуку, особенно Натан. Он был чуть более чувствительным и наивным, чем Дэн, которого на вахте лечил от тоски изнурительный физический труд, иногда в тяжёлых погодных условиях и в не самой приятной компании.

У рыбаков была рабочая привилегия – во время вахты они могли питаться свежей рыбой и морепродуктами, но только если выполнена дневная норма, которая периодически повышалась. Весь сверхплановый улов шёл на камбуз. Норма, определяемая ИИ, была рассчитана таким образом, что им приходилось каждый день при любой погоде – и в штиль, и в шторм тяжело работать в две смены по десять часов, чтобы наловить несколько килограммов команде на ужин. И то не всегда везло. Эта жалкая подачка была отличным стимулом для полуголодных людей, сидящих на рационе из протеиновых брикетов. То, что подавалось как привилегия, на самом деле было хитрым инструментом, повышающим работоспособность. Люди добровольно пахали на износ, подстёгивали друг друга, следя за тем, чтобы все выкладывались по полной, на тех, кто отлынивал, писали доносы, и они лишались своей порции и штрафовались в баллах. А некоторые писали доносы ради увеличения своей порции за счёт отсева лишних ртов. Кроме того, стукачество щедро поощрялось в баллах. И всё ради того, чтоб во время вахты есть на ужин уху или рыбные котлеты. Привилегия…

Дэн рассказывал, что к концу вахты взаимоотношения между членами команды обострялись, к физической усталости добавлялся износ психики. Они сходили на берег опустошёнными, выжатыми досуха, ненавидя друг друга при расставании и не радуясь при встрече после отпуска. Дружбы между людьми, работающими бок о бок по три месяца, не получалось. Для большинства рыбаков отпуск означал запой. На вахте спиртное было под строжайшим запретом, и месяц на суше они глубоко погружались в алкогольный омут. Этот месяц пролетал, как неделя. И каждый день отпуска лишь приближал к следующей вахте. И так круг за кругом.

Но для Дэна в этот раз было всё по-другому, потому что появилась Нат. И каждый день и час, проведённые с ней, стали для него бесценны. В самые тяжёлые моменты на вахте он будет воскрешать в памяти всю богатую палитру эмоций, что она ему подарила. Будет черпать оттуда силы и терпение в ожидании следующей встречи. Через три месяца.

– Нати, у нас в команде все одинокие, ни одна женщина не согласится на такой режим отношений, я понимаю это и пойму тебя, если откажешь… Я не могу просить тебя ждать меня. Но я могу спросить – хочешь ли ты меня ждать?

– Я хочу и буду ждать тебя. Хоть один месяц из четырёх будет нашим, Дэн. И это немало. Ты оглянись вокруг, посмотри на людей, они серые и не светятся. А у нас есть свет, только наш с тобой свет! у кого ещё есть такое богатство?! Мы богачи, Дэниэль Голд!

Даже в темноте, не видя её лица, он знал, что она улыбается. Они лежали, обнявшись на кровати в его комнате.

Чтобы не разлучаться с Дэном в последние трое суток перед вахтой, Нат отправила на работу сообщение, что приболела и берёт несколько дней отгулов за свой счёт. Из соседней комнаты, приглушённый толстой стеной, лился тихий и печальный голос скрипки.

– Я ещё не уехал, а он уже тоскует… Нати, присмотри за братом, прошу тебя, с каждой моей вахтой он всё больше уходит в себя, и я боюсь, что однажды он погрузится настолько глубоко, что не сможет вернуться, с отцом так было…

– Да, конечно… и готова поспорить, что его ты попросил присмотреть за мной, так?

– Так, – улыбнулся он, – иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам.

– Иногда мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь.

Через три дня Дэн уехал на вахту, а через несколько недель Нат поняла, что беременна. Первым чувством было ослепительное счастье, которое тут же сменил чёрный ужас, что им не позволят сохранить плод своей любви. Она отослала Дэну аудиосообщение, даже зная, что его непременно прослушают, и оно было таким же сумбурным, как и её чувства – смех от счастья и слёзы от страха. Его ответ она сохранила и прослушивала ежедневно утром и вечером. Он говорил о том, как сожалеет, что не может сейчас обнять её, как ему хочется орать во всё горло от счастья, что станет отцом: «Нати, мы с тобой сотворили человечка, сума сойти! И мы обязательно его сбережём, сбережём нас, иначе и быть не может. Может, получим разрешение или повезёт в ежемесячную лотерею, а может, прорвёмся во второй класс, нам обязательно повезёт, в любом случае мы что-нибудь придумаем, верь!» И она старалась верить. Читая книги бабушки по религиям, она узнала о силе веры и таком инструменте, как молитва. И молилась, прося о чуде некую, непонятную ей, высшую силу. Предложение работы во втором классе могло оказаться тем самым чудом.

Глава 7

За день до новой работы она встретилась с Натаном. Они сидели на кухне в квартире братьев, Нат пила чай, он – самогон.

– Мне не везёт в «Пять из тридцати шести», – говорила она, – только зря баллы на ветер выбрасываю, уже дважды участвовала. Наверное, лучше не тратить их впустую и вместе с тем, что заработаю, если мне продлят контракт после первой недели, должно хватить на подачу заявки о переводе во второй класс. Как думаешь?

– Думаю, что вы сильно влипли. Веришь, что они пустят вас во второй? Дадут разрешение на брак и ребёнка рыбака и переводчицы? Да как бы ни были мизерны шансы выигрыша, они реальнее, чем вероятность этого. Ты надейся, но всё-таки продолжай играть в лотерею ежемесячно, вдруг повезёт.

– Боюсь, тогда баллов на заявку не хватит.

– Блядские баллы, как же я ненавижу эту дрянь! – он отхлебнул самогон, поморщился. – И ненавижу людей, которые в погоне за рейтингом превращаются в дрянь.

– Я тоже ненавижу. Бабушка называла психопатом того больного урода, который придумал управляющее людьми ничто – баллы. Она говорила, что это ничто выстраивает заданную модель поведения. Я читала в книгах по истории о разных общественных строях, и если при рабовладении правящий класс владел телом человека, при капитализме – плодами его труда, то при нашем – его мышлением и поведением. Ненавижу, но у меня нет выбора, мне некуда деваться, эта дрянь управляет и моим поведением. И я буду продолжать стараться изо всех сил за каждый сраный балл, чтобы наш с Дэном малыш жил. Нам некуда бежать.

– Понимаю, тёзка… ну надо ж было так сложиться, чтоб девчонку моего брата звали так же, как меня, твоё здоровье, Нат, – он допил и вновь наполнил стакан. – Уже думала, как ребёнка назовёшь?

– Конечно, – улыбнулась она, – и неважно мальчик это будет или девочка. Леке, Алекс – в честь моей бабушки Александры.

– Удивительным человеком была твоя бабушка, жаль, что не успели познакомиться при жизни. Светлая память ей, – он выпил ещё.

– Нат, я уезжаю завтра, ты не очень налегай тут на бухло, ладно? Дэн просил меня присмотреть за тобой.

– А меня – за тобой. Ну да ты и сама знаешь, он такой. А там некому присмотреть за ним, и он совсем один. Знаешь, я чувствую, когда ему плохо, больно… и он чувствует меня. И каждая вахта будто отрезает от меня кусок, от нас… – он надолго умолк, глядя в стакан, потом налил ещё и продолжил: – В школе мы были уверены, что его распределят куда-то техником, он с детства мог починить всё – от простой механики до напичканного электроникой оборудования, в десять лет собрал робота-уборщика из хлама, что натаскал с помойки. Отец всячески поддерживал его интерес, помогал всем, чем мог, надеясь, что в будущем это обеспечит ему достойную работу и хорошие перспективы. Кроме того, отец считал, что счастлив тот, кто занимается интересным ему делом, находит применение своему таланту, а Дэн и правда талантище в этом. Но проклятый ИИ комиссии по профессиональной пригодности определил его в рыбаки… За тебя, брат, пусть море будет спокойным, улов богатым, а возвращение скорым, – выпил залпом, перевернул стакан вверх дном, взял скрипку и заиграл что-то печальное, берущее за душу.