Тот, кто срывает цветы

– Может, месяц, – туманно ответил Ройтер. – Может, три.

– Понял.

Мы еще немного посидели в ресторане, обсудили детали и кое-какие рабочие моменты, поговорили о графике, а потом распрощались.

По пути домой я чувствовал себя странно. Я ведь особо не рассчитывал, что получу работу, хотел этого, но до конца не верил, что у меня получится. Иногда я не представлял, как реагировать на хорошие вещи. Иногда мне казалось, что я разучился это делать.

2

По телевизору шел старый черно-белый фильм «Молодой Терлесс», когда мы с Бастианом собрались в квартире Альвина и его матери. Шарлотты дома не было, поэтому мы были одни – в вечерней полутьме. Мы расположились в зале вместе с бутылкой джина, которую Альвин принес с кухни. Светло-голубая этикетка на ней почти отклеилась, словно кто-то долгое время пытался сковырнуть ее ногтем.

– Прощай безработица! – воскликнул Альвин, наполнив джином три маленькие стопки.

Я закатил глаза, но все равно улыбнулся. Как только Альвин узнал, что моя кандидатура устроила главного редактора, он тут же велел мне подняться наверх – праздновать. Чуть позже позвонил Бастиан, и мы решили, что будет неплохо, если он составит нам компанию.

– Если бы не Штефан, то ничего бы не вышло, – заметил я, опрокидывая в себя стопку джина.

На вкус он был можжевелово-смолистым, очень терпким. Я протянул руку к тарелке с дольками лимона, чтобы закусить.

– Тогда и его зови, – предложил Альвин.

Он сидел, откинувшись в кресле. Его рыжие волосы были слегка растрепаны, на бледной скуле виднелся порез от неудачного бритья.

– У его сестры сегодня день рождения, – ответил я. – Он не сможет.

– Жаль, – сказал Альвин, а потом качнул головой. – Ну, в следующий раз.

Я кивнул. Гостеприимство Альвина, его привычка относиться заведомо хорошо к людям, которых он в глаза не видел, всегда меня удивляла.

– Ага, в следующий раз, – эхом отозвался Бастиан.

Он набил рот лимоном и теперь сидел со слезящимися глазами.

– А где другой твой приятель? – вновь спросил Альвин. – Ойген, да?

– Ойген у нас всегда чрезвычайно занят, – фыркнул Бастиан, запивая лимон джином. – Его не интересуют такие светские мероприятия, как это.

– Заткнись, Басти, – беззлобно посоветовал я. – Он просто не хочет смотреть на твою рожу.

Альвин рассмеялся – чистым, звенящим смехом, а потом вытянул руки и потрепал нас с Бастианом по волосам.

Остаток вечера мы провели за игрой в покер и разговорами о прошлом и будущем. Наши стопки давно опустели, а допитая бутылка перекатывалась под кофейным столиком то к моим ногам, то к ногам Басти и Альвина. Я чувствовал себя расслабленным и отдохнувшим. Этот вечер был паузой, которую мне давным-давно необходимо было взять. В тепле и полумраке я разомлел, и на пару часов моя жизнь перестала казаться мне такой уж дерьмовой.

Бастиан, развалившись на диване, оживленно рассказывал о теории разбитых окон. Мы с Альвином слушали его вполуха, доигрывая очередную партию в карты.

– Между прочим, это правда, – лицо Бастиана раскраснелось, говорил он быстро. – Если мелкие правонарушения в обществе допустимы, то и более серьезные не заставят себя ждать.

– То есть, – медленно начал Альвин, внимательно рассматривая свои карты. – Если я сейчас бутылку в окно выкину, то завтра меня накроет непередаваемое желание пристрелить соседского кота, а послезавтра я замочу кого-нибудь в ближайшей подворотне?

– Если совсем уж грубо говоря, то в конечном итоге – да, – кивнул Бастиан.

С губ Альвина не сходила скептическая улыбка.

– Да ну?

– Если твой пример применить ко всем людям в целом, то так и будет. Теория так и звучит: если в здании разбито хоть одно окно, но его никто не спешит заменить, то вскоре все окна будут разбиты.

– Если другие могут, то почему нельзя мне? – медленно выговорил я, расправляя карты.

Я все пытался придумать, как мне собрать более-менее сносную комбинацию. В покер я играл редко, поэтому мне однозначно не доставало опыта. Рольф пытался научить меня разным уловкам, но через полчаса игры он успевал так надраться, что уже был не в состоянии что-то мне объяснять.

– В точку, – обрадовался Бастиан, когда услышал мои слова. – Это работает, как цепная реакция или вирус. Если один бросил бумажку на землю, то и второй так сделает, а потом и третий. Чуть позже люди поймут, что ничего страшного в этом нет, задумаются, а вдруг и за другие прегрешения им ничего не будет.

– Например?

Бастиан задумчиво прикусил губу.

– Это похоже на зависимость. Сначала ты балуешься сигаретами, потом травкой, а позже подсаживаешься на героин, который убивает тебя.

– Ты хочешь сказать, что каждый человек, который выбрасывает мусор там, где не надо – потенциальный убийца? – поинтересовался Альвин.

Бастиан немного смутился.

– Нет, не каждый. Только тот, кто предрасположен.

– У меня в университете был один преподаватель, который утверждал, что каждый человек способен на убийство. Только одних сдерживают рамки, а другим на эти рамки плевать, – сказал я.

– Он прав, – не стал спорить Бастиан, – но только в теории. Потому что каждый может убить, но не каждый пойдет на это. Я слышал об одном эксперименте. Не помню контекста, но там опрашивали солдат, которые прошли войну. Большинство из них стреляли вхолостую, прекрасно зная, что человек, которого они оставили в живых, может их убить. Интересно, а?

Альвин провел ладонью по волосам, приглаживая их. Мы вскрыли карты. Ему пришло каре на тузах, и я раздосадовано хмыкнул.

– Однажды ты меня обыграешь, – Альвин подмигнул мне, а потом перевел взгляд на Бастиана. – Человек убивает только тогда, когда у него нет выхода.

– Иначе делают только психопаты, – сказал я, – как Ванденберг.

В комнате повисла тишина. Я подозревал, что этот разговор приведет к тому, что я снова вспомню свой самый худший кошмар, но все равно надеялся, что этого не произойдет.

Альвин хлопнул ладонью о ладонь и поднялся с кресла.

– Пойду сварю кофе, – сказал он, чтобы сгладить молчание. – Две ложки сахара, Бастиан?

Меня спрашивать он не стал, потому что знал наверняка – я пью горький-горький, без сахара и молока.

Бастиан кивнул. Когда Альвин ушел, он вздохнул и посмотрел на меня виновато.

– Извини, – сказал он. – Нам не нужно было об этом говорить.

Я махнул рукой и принялся вяло собирать карты со стола. На меня зоркими глазами смотрели валеты, дамы и короли.

– Все в порядке. Не переживай ты так.

– Точно? Я хочу сказать, что вся эта история с новым…

Он замолчал.

– Убийством, – подсказал я.

– Да, с новым убийством.

– Я больше не ребенок.

– Да, но разве это имеет значение?

Мне не хотелось об этом думать, поэтому, перетасовав колоду несколько раз, я тоже поднялся на ноги.

– Кофе скоро будет готов.

На кухне я сел на подоконник и выглянул на улицу; небо покрылось слоем тяжелых туч, которые были до того густо-чернильными, что все вокруг съеживалась под их весом. Деревья казались маленькими, выведенными тонкой кистью на сером холсте. Фонари тянулись спичками, которые вот-вот сломаются. Людей на улице не было.

Альвин сунул мне в руки кружку. Они с Бастианом устроились за столом, на котором лежала целая стопка женских журналов – их любила читать Шарлотта. С обложки одного из них на меня смотрел Джуд Лоу. Не прошло и пары секунд – Альвин опустил кружку ему на лоб.

Бастиан вытянул из стопки журнал с бордовой обложкой и прочитал название одной из статей:

– «Десять самых знаменитых самоубийств в истории». Кто сможет угадать? – он нашел нужную страницу и опустил журнал под стол, чтобы ни я, ни Альвин не смогли подсмотреть.

– Альвин Фосс, – тут же сказал Альвин, – потому что не вынес переживаний за своих друзей-оболтусов.

Мы с Бастианом рассмеялись.

– Брось, – сказал я. – Не так уж много проблем мы тебя доставляем.

– О, это ты так думаешь.

– Ладно-ладно, а серьезно?

Я задумался, помолчал, а потом принялся загибать пальцы.

– Кобейн, конечно, Ван Гог, Маяковский и Есенин…

Последние слова Ван Гога. «Печаль будет длиться вечно». Пять часов утра. «Англетер». «Schastlivo ostavat'sya. Vladimir Mayakovskij». Апрель. Выстрел в голову. «Лучше вспыхнуть и сгореть дотла, чем сохранить тепло и медленно догореть».68 Двадцать семь – разве возраст?

– Хемингуэй и Гитлер, – добавил Альвин. – Кертис69.

– Кертиса здесь нет, – подсказал Бастиан. – Женщин назовете?

– Монро? – предположил я.

– Не-а.

– Вирджиния Вульф?70 Маме она нравилась.

– Ага, угадал.

Чтобы отгадать еще троих нам понадобилось около десяти минут. Самым сложным оказалось назвать Клеопатру. Без подсказок Бастиана мы бы не справились.

– Это женщина.

– И?

– Это красивая женщина.

– Басти, ты не помогаешь, – сказал Альвин.

– Это красивая женщина, которая правила Египтом.

– Клеопатра!

– Вы понимаете, что мы посвятили пятнадцать минут своей жизни на то, чтобы угадать имена людей, которые покончили с собой? – спросил Бастиан.

– Это была твоя идея вообще-то, – запротестовал я, допивая остатки остывшего кофе.

– Самоубийство ведь тоже считается убийством? – вдруг поинтересовался Альвин, возвращаясь к разговору, который мы вели в гостиной. – Значит ли это, что к нему предрасположены те же люди, что способны убивать других людей?

– Не путай, – сказал я. – Это совсем другое.

– Темы у нас сегодня просто блеск, – протянул Бастиан.

Он посмотрел на меня. Немой вопрос. «Тебе точно нормально?»

Я едва заметно кивнул, поставил пустую кружку на подоконник. Кофейная жижа на ее дне напомнила мне бабочку.

– На самоубийство людей часто толкает одиночество, – сказал я. – Безвыходные ситуации.

– Я даже где-то слышал, что склонность к самоубийству наследственна, – добавил Бастиан.

Альвин поморщился и как-то помрачнел.

– Чушь, – категорично заявил он.

Нам пришлось прерваться, когда у меня в кармане зазвонил телефон. Это был отец.

– Ты дома? – спросил он.

– Почти. Я у Альвина, а что?

– Слушай, только что звонил Байер. Он уже подъезжает, а я буду где-то через час. Немного не рассчитал время. Ты не мог бы его встретить?

– Ага, – сказал я. – Понял.

Было почти восемь. Бастиан засобирался домой вместе со мной. На прощание Альвин сказал, что мы можем заходить в любое время.

– Мы так и делаем, – улыбнулся я.

Он закрыл за нами дверь.

3

У Байера был помятый вид, но в целом он был полон энтузиазма. Мы вновь расположились на кухне. Я предложил детективу карри на случай, если тот голоден, но он согласился только на стакан воды.

– Отец скоро будет, – сказал я, передавая детективу стакан.

– Я знаю. Мы созванивались.

В его присутствии я вновь ощутил знакомую тревогу, и усилием воли постарался отодвинуть ее на задний план. Мне нечего было бояться. Нечего.

Байер принес с собой несколько листов, сложенных в файл, и я с любопытством на них поглядывал. Перехватив мой взгляд, детектив мягко улыбнулся.

– Любопытно тебе, Лео?

– Вроде того.

– Вроде того?

– Вы же все равно ничего мне не покажете, – заметил я.

Байер прищурил темно-карие глаза.

– Разве ты не узнаешь обо всем от отца?

– Шутите? Он в жизни мне не расскажет, что у вас за дела с ним.

– Это мудро с его стороны, – сказал Байер.

Волосы у него были слегка влажные и липли ко лбу – дождь снаружи все же начался.

– Кто знает, – я неопределенно дернул плечом.

– Плохая привычка.

– Что? – не понял я.

Байер кивнул на мои руки.

– Кусать заусенцы, – сказал он. – Это плохая привычка. Болеть будет.

Забавно. Я сам все время ругал за это Ойгена, который вечно обкусывал пальцы в кровь. Замечание мне не понравилось, и я инстинктивно спрятал руки под стол.

Детектив снова улыбнулся.

– Много нервничаешь?

Меня так и подмывало спросить, не издевается ли он, но вместо этого я второй раз пожал плечами.

– А вы?

Я не ожидал, что он ответит.

– Раньше много, а теперь почти совсем нет, – будничным тоном отозвался он.

– Повезло.

Когда Байер улыбался, у его глаз разбегались морщинки-лучики. Образ детектива с совершенно не вязался с этим человеком; как-то это у меня в голове не складывалось.

– Как вы думаете, – начал я, неожиданно вспомнив недавний разговор в квартире Альвина. – Каждый человек способен на убийство?

Детектив вопросительно вздернул брови.

– Физически – да, но морально – нет.

Я задал Байеру еще несколько вопросов, после чего он посмотрел на меня с лукавой строгостью.

– Проныра, – сказал детектив. – Вот ты кто.

Я самодовольно ухмыльнулся.

Около четверти часа мы проговорили о том, что же все-таки толкало Ванденберга на убийства. Да и не только его. Почему? Это волновало нас в равной степени. Едва ли мы могли ответить на этот спорный вопрос – истины не знали даже специалисты.

– Отец говорит, что Ванденберг таким образом желал заявить о себе, самоутвердиться. В детстве, когда ему пришлось жить с тетей, она издевалась над ним. В основном это только со слов самого Ванденберга, конечно, потому что прямых доказательство совсем немного, но, если предположить, что это правда…

Я замолчал, пытаясь сформулировать мысль и вспомнить все, что на этот счет говорил отец.

Байер терпеливо ждал.

– Отец как-то рассказывал, если на ребенка долгое время воздействовать насильственным путем, то у него может выработаться защитный механизм. Он может выдумать, – я немного замялся, – как сказать? Новую личность, которая будет сильнее его настоящего.

– И сильнее всех обидчиков, – кивнул Байер. – Да, Ульрих тоже говорил мне об этом. Новая личность, которая не чувствует ни страха, ни боли, а в конечном итоге перестает чувствовать что-либо вообще, кроме постоянного внутреннего голода и бесконечного стремления слышать от окружающих подтверждение того, что он действительно самый сильный. Власть над другим человеком, возможность отнять у него жизнь – вполне служит тому подтверждением, а?

– Да. А что вообще известно насчет тети Ванденберга?

– Крайне религиозная женщина. Лежит на кладбище не первый год, – ответил Байер, но это я и без того знал. – Родственников у Ванденберга не осталось, кроме самых дальних.

– Насколько дальних?

– Седьмая вода на киселе. О Вальтере ничего знать не желают.

– Он не мог скрываться у них все эти года?

– Проверили давно. Его там никогда не было.

Я вздохнул, помассировал виски пальцами.

– Понимаешь, Ванденберг всегда вел себя так, словно у него все в порядке. Он никогда не рассказывал никому о своих взаимоотношениях с тетей, не делился тем, что происходит дома. Поэтому и подтвердить его слова о каких-то там издевательствах довольно сложно. Да и вообще… имеет ли это значение сейчас? Его детские травмы – дело десятое. Главное найти и поймать этого ублюдка.

Байер помрачнел.

– И зачем же он всегда оставляет эти чертовы подарки, – приглушенно спросил он, обращаясь к самому себе. – Чтобы загладить вину? Заявить о себе? Что-то сказать этим? За столько лет нам так и не удалось этого выяснить. Он никогда не желал говорить об этом.

– Может, если бы было больше известно о его детских травмах, то…

В дверь позвонили, и я с явной неохотой поднялся со стула, чтобы открыть отцу дверь. Мне хотелось поговорить с Байером подольше, хотелось разузнать что-нибудь еще, но в то же время я прекрасно чувствовал, как ловко детектив уходил от разговора, когда я спрашивал его о чем-то более конкретном. Он не рассказал мне ничего нового, но все же было в его словах что-то, что позволяло мне приводить собственные мысли в порядок.

Едва разувшись, отец торопливо прошел на кухню, а оттуда они вместе с Байером проследовали в кабинет. Я вернулся на кухню с унылым видом, чтобы разогреть себе остатки карри.

Глава 6

Признания

1

Прошло две недели с того дня, когда меня приняли на работу. За это время не произошло ничего особенного. Я писал новую статью для журнала, обсуждал с Ойгеном дальнейшие планы, а дома у меня по-прежнему бродили детективы. Байер бывал у нас так часто, что я начал понемногу привыкать к его присутствию. Иногда он появлялся не один, а в обществе мужчины с сухим лицом и неподвижным взглядом. Его звали Торвалль Хенриксен. Это был глубоко задумчивый человек с печальными светло-серыми глазами и слегка седеющими гладкими волосами. Как и все скандинавы, а Торвалль был родом из Дании, он обладал светлой, грубовато-серой кожей, узкими скулами и тонкими губами, которые то и дело складывались в единую бледно-розовую линию. Торвалль тоже вел дело Альмы Шустер. Он подходил к делу со всей холодностью и скрупулезностью, без конца опрашивал родных и близких друзей девушки.

– Разве не очевидно, что это сделал Ванденберг? – спросил я, когда Торвалль и отец перебрались из кабинета на нашу кухню, чтобы немного перекусить. – Какие еще подозреваемые вам нужны?

Торвалль медленно размазывал масло по ломтику белого хлеба. Он не смотрел ни на меня, ни на отца; его холодный взгляд был прикован к лезвию ножа.

– Ульрих, а разве информация не конфиденциальна? Это нормально, что здесь находится ваш сын? – спросил он, делая паузы между словами.

Отец немного стушевался, на пару секунд спрятал лицо в чашке кофе.

– Это меня тоже касается, – твердо сказал я.

Торвалль оторвал взгляд от ножа, посмотрел на меня беспристрастно.

– Неужели? – спросил он, и в его глазах вспыхнуло и погасло нечто насмешливое. – Не слишком много чести?

Я почувствовал, как у меня загораются щеки. Стараясь казаться таким же хладнокровным, как Торвалль, я закусил губу с внутренней стороны.

– Это Байер его разбаловал, – сделал короткий вывод Торвалль. – На вашем месте, Ульрих, я бы не поощрял такой интерес.

– Я вообще-то тоже здесь, – не выдержал я. – Мне не десять лет, я сам могу…

– Не можете, – перебил меня Торвалль. – У вас юридическое образование, верно? Вам ли не знать, что передача информации третьим лицам находится под строгим запретом. И я, и детектив Байер, и ваш отец, юноша, несем за это строжайшую ответственность.

Я медленно выдохнул, выпрямил спину, натянуто улыбнулся. Ох, конечно, простите-простите, я не буду больше совать свой нос в ваши дела. Черта с два.

– Торвалль, может, перекусите чем-то более существенным? – поспешил перевести тему отец. – Мы уже довольно долго беседуем.

Торвалль покачал головой.

– Я не голоден, – ответил он, а потом посмотрел на часы. – Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. Скоро поеду, мы почти закончили. Если мне не изменяет память, то Байер собирался снова навестить вас сегодня?

– Да, все верно.

Вскоре отец и детектив снова скрылись за дверью кабинета, но на этот раз они пробыли там не больше получаса. Когда они вышли, до меня долетел обрывок разговора.

– Он очень умен и осторожен, – говорил отец.

– Поэтому нам ничего не остается, кроме слепого ожидания, – сухо подытожил Торвалль. – Ванденберг это или нет, но преступник действует аналогично, а на месте убийства нет ни единых улик, кроме тех, что он сам нам подбросил. Ни отпечатков пальцев, ни следов, ни ДНК обнаружено не было. Криминалисты прочесали местность вдоль и поперек, но ничего не нашли.

Я показался в коридоре, и Торвалль посмотрел на меня с легким подозрением и неодобрением.

– До свидания, детектив, – невинно проговорил я. – Очень рад был встрече.

Торваллю мой тон не понравился. Он обулся, поправил серый галстук.

– Насчет подозреваемых, – вдруг сказал детектив. – Большой процент убийств совершают родители, братья и сестры, мужья и жены. Самые близкие, кому жертва доверяет в первую очередь. Я думал, что студенту уголовного профиля это известно.

Торвалль кивнул моему отцу в знак прощания, а потом вышел из квартиры.

Меня это задело.

– Какой же он… Я прекрасно все это знаю.

Отец закрыл дверь и обернулся.

– Мне казалось, что мы с твоей матерью дали тебе хорошее воспитание, – строго сказал он, и его тон заставил меня осечься на полуслове.

Я замер.

– Почему же мне приходится за тебя краснеть?

– Торвалль…

– Торвалль выполняет свою работу. То, что он не идет на уступки, как Байер, вовсе не значит, что он плохой детектив. Он действует согласно регламенту. Это обычная процедура. Он должен проверить все окружение Альмы, должен отработать все версии, потому что того требует следствие. Он ищет зацепки, выясняет обстоятельства. Нельзя голословно утверждать, что это был именно Ванденберг, поэтому мы так сильно и углубляемся в психологию убийцы.

Отец перевел дыхание, помассировал виски.

– Голова болит? – спросил я.

Он только рукой махнул.

– Я и так рассказываю тебе достаточно много из того, чем делиться не должен, – негромко сказал отец, когда мы вернулись в кухню. – Для тебя так сложно держать язык за зубами, когда я общаюсь с детективами?

– Нет, – ответил я. – Просто, понимаешь, у меня есть чувство… причастности ко всему этому.

– Я знаю, поэтому мне и следует уберечь тебя от лишней информации. Твой посттравматический синдром…

– Боже, да я всю жизнь только и слышу про посттравматический синдром, – с тихим раздражением оборвал его я. – Со мной все в порядке. Будет хуже, если ты оставишь меня в неведении.

Это было чистой правдой, потому что еще с детства во мне укоренилась потребность хоть в какой-нибудь информации, что касалась Ванденберга, потому что так мне казалось, что я контролирую ситуацию, а не ситуация – меня.

– Лучше я услышу правду от тебя, чем разные обрывки слухов в интернете, – заметил я.

Отец покачал головой, потом грустно ухмыльнулся.

– Знаешь, что сказал про тебя Торвалль?

– Что?

– Что ты далеко пойдешь.

– Вот как.

– Эй, – он улыбнулся мне, – я думаю, что он прав.

Я слабо улыбнулся в ответ. Напряжение медленно отпускало нас обоих.

– Поживем – увидим, – я пожал плечами, а потом поспешил уточнить. – Так он считает, что ничего не нужно делать? Просто ждать? Вы громко говорили в коридоре.

– Не уверен, что мы говорили настолько громко, – скривил губы отец, но потом кивнул. – Найти преступника сейчас почти невозможно, но он обязательно себя выдаст, потому что пойдет на убийство снова. Место преступления пустое, но и оно тоже может кое-что рассказать. Тело было оставлено на виду, его не прятали, а из этого следует, что убийца хотел, чтобы его обнаружили. Это было своего рода демонстрацией, насмешкой, красной тряпкой. Здесь прослеживается точное совпадение с тем, как действовал Ванденберг. Во всем этом… чувствуется некий ритуал. Перерезанное горло, вещь, оставленная в дар, демонстрация того, что совершил, риск быть замеченным.

– Внешность, – подсказал я.

– Да, внешность. Жертвы – это девушки одного возраста, схожей комплекции, выглядят, словно сестры.

– Разве есть основания сомневаться в том, что это снова Ванденберг?

– В том то и дело, что их нет, – покачал головой отец.

– Тогда в чем проблема? Я не понимаю.

– Никто не хочет признавать этого. Ванденберг в свое время оставил в Регенсбурге такой же след, как и Зодиак в Сан-Франциско.

– Начнется паника, – догадался я, – но разве люди не заслуживают правды?

Отец снова кивнул.

– Это уже не от нас с тобой зависит, а от действий полиции. Они должны дать официальное объявление.

Отец вдруг пристально посмотрел на меня.

– Надеюсь, ты понимаешь, что не должен писать об этом?

Я кивнул.

– Хорошо, а то я уже начал беспокоиться. Просто будь осторожен.

– Я осторожен.

У отца зазвонил телефон.

– Это был Байер, – сказал он после того, как повесил трубку. – Сказал, что не сможет сегодня приехать.

– Что-то случилось? – встревожился я.

– Нет, не думаю, но голос у него был какой-то странный, – задумчиво сказал отец. – Пообещал, что заглянет к нам завтра вечером.

Я убрал кружки со стола.

– А что насчет тебя?

– То есть?

– Так и будешь торчать весь день дома?

Он улыбнулся.

– Вообще-то, – туманно протянул я, – вечером встречаюсь кое с кем.

2

В джаз-клубе было людно, но не слишком шумно; приятный приглушенный свет создавал атмосферу уюта и спокойствия. Я был в таком месте впервые – больше привык к самым обычным кафе и барам, но мне показалось, что Моне такая обстановка понравится.

Я позвонил ей пару дней назад, спросил, что она думает насчет того, чтобы прогуляться. Мона не возражала. Сказала только, что до пяти присматривает за братом, а после – совершенно свободна. Не знаю, что меня заставило набрать ее номер: легкое беспокойство за нее, паранойя или искреннее желание провести время вместе.

Сначала я планировал, что мы просто поболтаем где-нибудь в кафе, но потом вспомнил о местном джаз-клубе, и это показалось мне хорошей идеей.