Тот, кто срывает цветы

– Я еще не гулял с Оскаром, – ответил я, зашнуровывая кроссовки. – Он мне этого не простит.

– Это верно.

Отец стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на меня. На нем была белая футболка с пятном от горчицы, светлые волосы – теперь в них проглядывалась седина – немного растрепались.

Я подозвал Оскара, прицепил поводок к ошейнику.

– Помнишь, я говорил на днях, что хочу снять квартиру?

– Конечно.

– Я нашел подходящий вариант.

– Да?

– Да, – я быстро кивнул. – Четыреста евро, но я справлюсь.

Последние месяцы я врал отцу, что подрабатываю в университете – помогаю своему преподавателю проверять контрольные младших курсов, а иногда пишу работы другим студентам. Было бы странно, если бы деньги брались у меня из воздуха. Без хорошей легенды долго не протянешь. Я понял это давно.

– Теперь у меня есть работа.

– У тебя еще даже собеседования не было.

– Это ерунда, – отмахнулся я. – Чистая формальность, поэтому не беспокойся.

Отец печально улыбнулся.

– Ты всегда говоришь, чтобы я не беспокоился, но о ком мне еще волноваться?

– У тебя и так достаточно поводов для переживаний, – возразил я. – И для головной боли тоже.

– Моей главной головной болью всегда будешь оставаться ты, – мягко заметил отец. – Глупо с этим спорить.

Оскар тихо заскулил у моих ног.

– Ему уже не терпится, – заметил отец. – Ты надолго?

– Да не то чтобы. Скоро вернусь. Сваришь кофе?

3

На улице было спокойно, но город еще не спал; дневная духота сгладилась – ему хотелось жить. Я медленно брел вдоль домов, курил и был так глубоко погружен в свои мысли, что не сразу заметил, что начинается дождь. Тучи над моей головой были густо-лилового цвета. В вышине сверкнула молния.

Оскар всегда боялся грозы, поэтому я подхватил его на руки и укрылся под мостом, мимо которого мы проходили.

– Не бойся, – шепнул я ему в холку. – Это скоро закончится.

Оскар завозился, издал какой-то невнятный звук, а потом ткнулся мордой мне в грудь и затих.

Я откинул со лба мокрые волосы и принялся ждать, когда дождь немного утихнет, чтобы можно было вернуться домой. Надо сказать, что для своего укрытия мы с Оззи выбрали довольно любопытное и живописное место. Напротив моста находилась уютная цветочная лавка. У ее входа в фарфоровых горшках и деревянных кадках цвели живые бледно-желтые орхидеи, бледно-розовые анемоны, дикие розы. Над стеклянной дверью висел пышный венок из зеленых веток с вплетенными туда бирюзовыми цветами. У входа стоял красный велосипед, который тоже был частью экспозиции – даже он был превращен в клумбу. Неподалеку от цветочной лавки пролегали старые заброшенные рельсы, вдоль которых мы любили гулять с Бастианом, когда еще учились в школе.

Какое-то время я рассматривал цветы, но вскоре отвлекся на обрывки чужого телефонного разговора. Под мостом я был не один – по ту сторону стояла девушка в джинсовой куртке, накинутой на простое черное платье. Выражение ее лица было сосредоточенным, она быстро говорила по телефону, явно пытаясь что-то объяснить собеседнику.

Я отвернулся, потому что все выглядело так, словно я подслушиваю, но через минуту вновь взглянул на незнакомку, потому что мне отчетливо показалось, что я уже видел ее раньше. Отчего-то мне показалось, что мы знакомы. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, и что-то чертила ногтем на серой стене. Короткие черные волосы едва доставали ей до плеч, прямая челка спадала прямо на глаза.

Наши взгляды вдруг встретились. Девушка вопросительно подняла брови, но я покачал головой и отвернулся. Глаза у нее оказались светлыми, но с такого расстояния, при тусклом свете ближайших фонарей, было не разобрать – какого именно цвета.

Дождь не стихал ни на секунду, а становился лишь сильнее. Оскар вновь заскулил и попытался вырваться, но я удержал его. Незнакомка закончила разговор и двинулась в мою сторону, но прошла мимо. Она почти вышла из-под моста, когда я понял, почему посчитал, что уже мог встречать ее раньше.

– Постойте! – сорвалось с моего языка прежде чем я подумал.

Девушка остановилась, обернулась через плечо, нахмурилась.

– Да?

Она выглядела сбитой с толку.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

– Уже темно. Не боитесь в такое время бродить по городу в одиночестве? Это может быть опасно.

Она была чертовски идеальна для того, чтобы стать новой жертвой Ванденберга, потому что была похожа на Альму, на Этту, на других девушек, с которыми он жестоко расправился.

– Опасно? – переспросила она.

Шум дождя почти полностью перекрывал наши голоса.

– Да, вам нужно быть осторожнее! – я чуть повысил голос, чтобы она расслышала.

Мои слова звучали дико, и я понимал это, но не мог сдержаться. Если бы хоть кто-то предупредил жертв Ванденберга о возможной угрозе, может, они были бы живы?

Девушка легко улыбнулась.

– Довольно глупый, но оригинальный способ завязать знакомство, – сказала она после недолгого молчания.

– Я не…

– Мона, – представилась она.

Мы все еще стояли на расстоянии – как два дуэлянта; оба насквозь промокшие, растрепанные ветром.

– Звать тебя мальчик с собакой, а? – со смешком спросила Мона.

Ей пришлось подойти чуть ближе, чтобы не стоять на дороге. У нее под глазами растеклась тушь, и мне сразу вспомнился образ Пьеро – Мона была такой же бледной, с разводами черных линий на лице.

– Лео, – представился я.

– Лео, – повторила она, а потом взглянула на Оззи. – А это?

– Оскар.

– Как Оскар Уайльд? – она вновь улыбнулась.

– В честь него и назвал.

– Серьезно?

– Ага.

Глаза Моны оказались бледно-зеленого, фисташкового цвета. Она смотрела на меня с любопытством и долей иронии – не верила, что мои слова не являются поводом для знакомства.

– Я понимаю, что это выглядит немного странно, – начал я, но Мона не дала мне договорить.

– Это выглядит очень странно, – поправила меня она, – но продолжай.

– Спасибо, – буркнул я. – В городе происходит черт знает что, поэтому не мешало бы быть чуть осторожнее.

– И не разговаривать под мостом с сомнительными людьми?

Я тихо хмыкнул.

– Вроде того.

– Буду иметь в виду, – отозвалась Мона, – но ты не производишь впечатления опасного человека.

– Опасные люди часто не кажутся опасными.

Мы замолчали. Мона не спешила уходить. Она плотнее запахнулась куртку, зачесала влажные волосы назад. Я отпустил Оскара и закурил. В абсолютной тишине мы смотрели на то, как вода сбегает вниз по дороге. Ближайший фонарь замигал и погас; вокруг стало совсем темно.

Вскоре дождь стал постепенно стихать, а потом вовсе прекратился. Мона обернулась ко мне, спросила, в какой стороне мой дом.

– Нам не по пути, – сказала она, и мне показалось, что это ее расстроило.

Я ответил, что провожу ее.

– Не стоит.

– Давай хоть такси тебе вызовем.

– Я не езжу в такси, – быстро отрезала Мона.

Тогда я спросил, слышала ли она о последнем убийстве. Мона быстро подняла на меня взгляд, по которому я сразу понял – слышала. Я все-таки проводил ее до дома. Весь путь занял около двадцати минут. Оскар резво бежал впереди нас, помахивая хвостом. Грозы он боялся, но обожал прыгать по грязным лужам после нее.

По пути мы с Моной разговорились. Выяснилось, что мы одного возраста – я был старше всего на два месяца. Мона жила с матерью и младшим братом, об отце ничего не говорила, а я и не спрашивал – сам не обмолвился о маме ни словом. Университет Мона окончила в прошлом году, и теперь занималась репетиторством – подтягивала школьников и студентов по биологии и химии.

– А ты чем занимаешься? – спросила она, когда мы переходили дорогу.

Я всей душой ненавидел этот вопрос, потому что никогда не знал, что на него ответить.

– Помогаешь дамам в беде? – фыркнула Мона, когда я так и не ответил.

– Разве ты была в беде?

Она пожала плечами.

– Лучше скажи, – Мона посмотрела на меня, – почему тебя это так задевает?

– То есть?

– Не каждый день незнакомцы ловят меня на улице и просят быть осторожнее, – она выдержала паузу, после чего тихо спросила. – Это была твоя подруга? Сестра? Девушка?

– О чем ты?

– Пострадал кто-то из твоих близких, поэтому ты так…

– Что? – переспросил я. – Нет, ничего такого, нет. Просто…

Я замялся.

– Все не просто, да?

– Вроде того.

Мы остановились около ее дома. На подоконнике первого этажа сидел мальчишка лет шести с черными взъерошенными волосами. Он оживленно замахал руками, когда увидел Мону, и она помахала ему в ответ.

– Твой брат?

– Да, – сказала она. – Мне пора.

Мона быстро пошла к подъезду, а потом обернулась и взглянула на меня.

– Даже номер не попросишь?

Я усмехнулся.

– Я же сказал, что все не ради знакомства.

Она склонила голову набок, скрестила руки на груди, а потом выхватила из кармана черный маркер, которым обычно подписывают диски, и размашисто вывела на моей ладони номер телефона – большие буквы, змейкой сползающие к запястью.

Мона скрылась за дверью. Ее младший брат все еще смотрел в окно. На нем была полосатая кофта, он что-то жевал и бил по стеклу пластмассовым динозавриком. Я поднял руку в знак приветствия, но мальчуган нахмурился, соскользнул с подоконника и исчез. В комнате погас свет.

Мне на нос снова что-то капнуло. Я порылся в карманах, но денег у меня с собой не было, поэтому о поездке на автобусе нечего было и думать. Я дернул Оскара за поводок, и мы поспешили в сторону дома. Дорогой я думал о том, что всю жизнь очень странно знакомлюсь с людьми. Взять хотя бы Ойгена или Штефана – я вообще не думал, что хоть кто-то из них сможет стать моим другом, но о людях никогда нельзя судить по первому впечатлению. Никогда.

В кармане джинсов завибрировал телефон. Это отец написал сообщение о том, что кофе давно остыл. Я вздохнул. У меня получалось быть кем угодно, но хорошим сыном – все реже. Каждый день я напоминал себе о том, что должен быть лучше, но у меня не выходило. Иногда мне казалось, что я уже не смогу измениться, не смогу исправить в себе все то, что когда-то разрушил.

У меня закончились сигареты. Под вновь разыгравшимся дождем я дошел до ближайшего магазина, но вспомнил, что денег у меня при себе не было. Я ненавидел такие моменты – отрезки моей жизни, когда я наглухо выпадал из реальности и не мог сконцентрироваться на происходящем. С каждым годом такое происходило все чаще и чаще.

Когда я добрался до дома, отец еще не спал. Он сидел в гостиной, склонившись над большим блокнотом, из которого торчал ворох мятых листов.

– Извини, – выпалил я, когда наши взгляды встретились.

Отец покачал головой и сказал, что теперь моя очередь варить кофе. Я кивнул, прошел к себе в комнату, чтобы переодеться, потому что с меня текло, как с утопленника. Оскар – весь в грязи и траве – запрыгнул ко мне на кровать, поэтому я за шкирку потащил его в ванную.

В первом часу ночи я присоединился к отцу в гостиной – с двумя кружками кофе с ароматом жареного миндаля.

– Чем ты занят?

– Да так, – уклончиво ответил отец, делая глоток кофе. – Байер звонил. У нас скоро встреча, а мне не спится, поэтому я решил сразу подобрать нужные материалы.

Я постарался заглянуть в его записи, но отец прикрыл их ладонью.

– Лео, – предупреждающе сказал он, – давай просто попьем кофе?

– Да. Конечно.

– Насчет твоих планов. Когда ты хочешь переехать?

Я покрутил кружку в руках.

– В августе, думаю? Хочу отработать хотя бы месяц, чтобы понять – нравится мне или нет, чтобы быть уверенным в том, что у меня будут деньги на квартиру.

– Я всегда могу помочь тебе с деньгами, – отец задумчиво постучал пальцами по подбородку, – но мне нравится, что ты рассуждаешь, как взрослый ответственный человек.

Внутри у меня что-то сжалось, но я постарался улыбнуться.

– Потому что я и есть взрослый.

– Конечно. Посмотри-ка на себя. Хорошо учишься, заканчиваешь университет, почти устроился на работу, строишь планы о переезде. Я хочу, чтобы ты знал, что я горжусь тобой.

Мне стало до того тошно, что захотелось пойти к себе в комнату и удавиться. Он гордится мной. Мной. Если бы отец только знал…

– Время уже позднее, – он взглянул на часы. – Ложись спать, а я еще немного поработаю.

Я даже не стал с ним спорить. Поднялся и пошел к себе в комнату, где еще долго ходил от стены к стене, а потом лежал в кровати с широко раскрытыми глазами. С улицы рапсово-желтым цветом – прямо мне в лицо – светил фонарь, но у меня не было сил для того, чтобы подняться и занавесить шторы. В тишине я вдруг вспомнил о номере на своей ладони, поднес руку к лицу, опасаясь, что цифры давно стерлись, но они были на месте – неаккуратный ряд из черных черточек и завитков. Я даже не собирался ей звонить, но отчего-то мне стало спокойнее.

Глава 5

Теория разбитых окон

1

Всю ночь перед собеседованием меня тошнило – не от волнения – просто мы с Ойгеном перебрали накануне. У фургона Келлеров, развалившись на старых сдутых шинах, мы пили пиво и лениво разговаривали.

– Знаешь, – сбивчиво говорил я, – когда-то тюремная жизнь вдохновила Оскара Уайльда на создание одной из своих лучших поэм.

– В наше время тюремная жизнь способна вдохновить только на песни русского «Лесоповала»66, – фыркнул Ойген, а потом вдруг хрипло рассмеялся – у него было простужено горло.

Я откинулся на спину и уставился в темнеющее небо. Между проводами, которые покачивались от ветра над моей головой, виднелась луна. Она была маленькая и отчего-то напоминала искусственный шар призрачного света. Луна была холодной и пустынной, но ее свет я любил не меньше сияния солнца.

– Все-таки ты странный, Бонни, – задумчиво изрек Ойген, с усердием обкусывая заусенец на большом пальце. – Очень странный.

– Почему это?

– Как напьешься – так тебя сразу тянет разговаривать о всяких писателях, о модернизме, эстетизме и всех прочих «измах». Я до знакомства с тобой таких слов-то и не знал.

Я рассмеялся.

– А ты хочешь, чтобы я деградировал? Как ты?

Ойген широко зевнул, обтер кровавый палец о старую куртку Рольфа, которая болталась на его плечах, словно вампирский плащ.

– Конечно, – иронично отозвался он, – но, боюсь, я слишком низко пал.

– И не говори. Ты-то, если напьешься, обычно в драку лезешь.

– Как всякий порядочный russkij человек.

– Ты? Порядочный?

Ойген хотел что-то ответить, но вместо этого громко чихнул.

Мы разошлись около часа ночи, и к тому времени пространство вокруг превратилось во что-то тягучее и клейкое; я чувствовал себя сонной мухой, которая с трудом перебирается из одной точки в другую. Мне до того хотелось спать, что глаза закрывались прямо на ходу, но стоило оказаться дома – всю сонливость рукой сняло. До четырех утра я смотрел «Донни Дарко»67, а потом еще долго возился в постели, пытаясь понять, что же я только что посмотрел.

Утром я никак не мог взять себя в руки и собраться. Меня шатало из стороны в сторону, голова болела так сильно, что я едва ли мог смотреть на свет. Нужно было позавтракать, но от одного вида еды меня начинало мутить. Не нужно было пить накануне, но иначе с нервами я не умел справляться.

В восемь утра позвонил Штефан, чтобы убедиться, что я не забыл о собеседовании.

– Что у тебя с голосом, дружище? Не простыл? – обеспокоенно спросил он.

На фоне его голоса я различил одну из песен американской группы «Twenty one pilots».

– Нет, – буркнул я, пытаясь расчесать влажные после душа волосы. – Я в порядке.

– Ну-ну. Точно не хочешь, чтобы я взглянул на статью? Ты мне так и не показал. Я почти обижен.

Я прижался лбом к зеркалу и крепко зажмурился. Мне было так дерьмово, что я стал всерьез задумываться о том, чтобы остаться дома. К черту, к черту, к черту все.

– Лео?

– М?

– Мне прочесть?

– А? Нет, я же сказал. Прочтешь, когда меня напечатают.

Штефан рассмеялся.

– Это правильно, Ветцель. Хороший настрой.

Я быстро закончил разговор, сославшись на то, что мне нужно собираться. Вместо этого я лег на диван и уснул еще на полчаса, а потом, очнувшись, понял, что уже опаздываю. После короткого сна я вообще перестал что-то соображать. Перед выходом я даже в зеркало смотреться не стал, потому что точно знал, что там увижу, а мне этого видеть не хотелось.

Лукас Ройтер – главный редактор журнала «Энгельс» – назначил встречу в небольшом ресторане, где мы иногда ужинали всей семьей, когда мама еще была жива. Пусть я и добрался относительно быстро, но все равно умудрился опоздать на четверть часа. В ресторане пахло специями и грибами, и я снова ощутил сильное головокружение. Я бы повернул обратно, если бы не единственный посетитель, в котором я узнал редактора. Он был точь-в-точь, как на фотографии, которую мне показывал Штефан.

– Добрый день, – доброжелательно поздоровался он и протянул руку для рукопожатия, когда я сел напротив.

– Здравствуйте, – кивнул я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодрее.

Я пожал протянутую мне руку, покрытую веснушками. Лукас Ройтер выглядел, словно выросший Питер Пэн, который каким-то чудом выбрался из Неверленда. Светлые волосы, лицо в ярких веснушках, мягкая, но плутоватая усмешка; шрам над верхней губой. Со слов Штефана я знал, что Ройтеру чуть меньше сорока, но он едва ли выглядел на тридцать. Он производил впечатление моряка или бродячего художника, но совершенно не походил на человека, запертого где-нибудь в тесном кабинете.

– Кофе? – вежливо поинтересовался Ройтер, когда к нам подошла официантка.

Я бы с радостью выпил холодной воды, но вместо этого кивнул. Пусть будет кофе. Главное, чтобы меня не вывернуло.

– Штефан много говорил о вас, – сказал редактор. – Только хорошее, не сомневайтесь.

В помещении мне стало жарко. Хотелось выбраться на улицу, подышать свежим воздухом.

– Я и не сомневаюсь. Мы хорошие друзья.

– Это замечательно. Вы простужены? – спросил Ройтер, когда я в очередной раз потер лицо ладонями.

Он прищурился, разглядывая меня. Красные глаза, запах перегара, который не удалось смыть гелем для душа, заторможенность – выдавали меня с головой, но я решил держать планку до конца представления.

– Я в порядке.

Лукас сложил руки на столе.

– Так нервничали накануне? – вдруг спросил он.

Я вздохнул, когда понял, что он раскрыл меня и внимательно посмотрел на Ройтера, пытаясь уловить на его лице тень неодобрения, но ее не было. Редактор был в хорошем расположении духа. Через мгновение он вновь поманил к нашему столику официантку.

– Будьте добры, – любезно начал Ройтер, – апельсиновый сок со льдом вместо второго кофе.

Девушка сделала заметку в маленьком блокноте и быстро ушла.

– Извините, – забормотал я, не чувствуя особого сожаления, – вчера немного…

Ройтер остановил меня жестом и качнул головой.

– Я тоже когда-то был молодым, – сказал он. – Но я ценю честность. Думал, что вы будете отрицать.

Я неловко промолчал, не представляя, что можно на это ответить.

– Впрочем, если вспомнить больших людей мира сего, то и они были не без греха. Взять того же Хемингуэя. Он не видел смысла жизни без хорошего виски. А Буковски? Вот-вот. Апельсиновый сок немного приведет вас в чувство, а до тех пор, – Ройтер поставил локти на стол, сцепил руки в замок и опустил на них подбородок, – давайте поговорим о главном. О вас.

Я хмыкнул, а потом вытянул руки перед собой и подобно редактору положил на них подбородок – когда-то давно я слышал от отца, что человек более расположен к беседе, если отзеркалить положение, в котором он сидит.

– Я открытая книга, – я улыбнулся.

– Разумеется. Что ж, давайте о них и поговорим. Какие книги вам нравятся, Лео? Не спешите, у вас есть время подумать. Я знаю, что подобные вопросы застают врасплох. Можете перечислить авторов. Какие ваши любимые?

– Оруэлл, Керуак. Стейнбек, пожалуй, – я задумчиво нахмурил брови. – Уайльд. Кинг.

– Знаете, что любопытно? Часто встречаю людей, которые называют Оруэлла или Уайльда, не прочитав у них больше одного произведения.

– Если писатель хорош, то разве он не может понравиться с первой книги?

– Первое произведение знакомит с автором, он протягивает тебе руку и зовет за собой. С первой книгой в автора можно влюбиться, но не полюбить.

– Как быть, если у писателя всего одна книга?

– А как думаете вы?

– Я думаю, что каждый имеет право причислять писателя к своим любимым авторам, если был тронут хотя бы одной его историей.

– Должно быть, вы верите в любовь с первого взгляда?

– Вряд ли, – ответил я. – Не сталкивался.

После этих слов я тут же подумал о родителях, о том, как они рассказывали о своей первой встрече. Внутри меня шевельнулось что-то теплое.

Нам принесли напитки. Я еле удержался от того, чтобы не выпить весь стакан холодного сока залпом.

– Так что? Сколько книг вы прочли у господина Оруэлла? Только честно, – полюбопытствовал Ройтер.

– Это так важно?

– А вам не хочется самоутвердиться?

Я снова улыбнулся. Ройтер затеял игру, правила которой становились яснее с каждой минутой.

– Ни одной, – сказал я и откинулся на спинку стула. – Я не прочел ни одной книги Оруэлла.

Редактор громко усмехнулся.

– Тогда зачем вы его назвали?

– Вы спросили про любимых писателей, а не про книги, которые они написали.

– Разве одно не подразумевает другое?

– А Оруэлл мне в качестве человека симпатичен.

Ройтер помешал кофе.

– Любопытно. Поделитесь?

– Я восхищаюсь его независимостью.

– Или одиночеством?

Я проигнорировал и добавил:

– И его смелостью.

– Потому что он писал гневные сатиры?

– Потому что он ошеломлял. Потому что рассказывал, что такое свобода.

Ройтер сощурился.

– Вы лгун, молодой человек.

– Почему же?

Редактор чуть наклонился вперед.

– Потому что вы читали, – сказал он.

– Читал, – на этот раз я не стал с ним спорить.

Он рассмеялся.

– Считайте, что вы самоутвердились.

– Я и не пытался.

На лице Ройтера мелькнула улыбка Чеширского кота.

– Конечно. Вам известно, о чем наш журнал?

– «Энгельс» издается с 1989 года, сменил трех главных редакторов. Ранее в нем публиковались статьи только на политические темы, но с недавних пор появился раздел о литературе, где издаются статьи не только о немецких писателях, но и о творчестве эмигрантов. Также есть небольшая колонка о жизни города.

– Все верно.

Наша беседа протекала неторопливо; я успел выпить два стакана сока, и головная боль немного отступила. Ройтер спрашивал меня о любимых жанрах и стилях, интересовался о том, как я справляюсь со стрессами сроков и справляюсь ли.

– У вас есть две статьи, которые вы должны написать, – сказал он, когда мы вышли на улицу перекурить. – Обе на заказ, но в первом случае клиент готов ждать, а во втором – нет. Как вы поступите?

Я чиркнул зажигалкой.

– Решу, что важно, а что срочно.

– А какая разница между этими понятиями?

– Все срочное важно, но не все важное срочно.

Ройтер кивнул. Больше он ничего не спрашивал, поэтому курили мы в абсолютной тишине. Мимо нас мчались машины. Когда мимо проехало такси, я неожиданно вспомнил Мону. Я так и не позвонил ей, но, по крайней мере, забил ее номер в записную книжку телефона. Цифры на руке почти стерлись после утреннего душа.

– Итак, пришло время взглянуть на вашу собственную статью, – после долгого молчания сказал редактор. – Вы же принесли текст?

– Само собой.

Я последний раз глубоко затянулся, бросил тлеющую сигарету себе под ноги, и мы с Ройтером вернулись внутрь.

– «Смерть не приходит в черном плаще. Плащи нужны тем, кто чего-то боится. Она же бесстрашна», – начал читать редактор, когда я протянул ему свое эссе.

В любой другой ситуации я бы попросил его не читать вслух, но в тот момент, притупленный остатками алкоголя в организме и угасающей головной болью, я почти не нервничал. Пока Ройтер читал, я смотрел куда-то мимо него, думая о чем угодно, но только не о происходящем. Мысленно я был где-то в другом месте – не мог понять, где именно, но уж точно не напротив Лукаса Ройтера.

– Так…

Протянул он и замолчал.

Я несколько раз моргнул и посмотрел на него, ожидая вердикта.

– Я не люблю опоздания, – сказал Ройтер. – Сегодняшнее вам прощаю, но впредь, прошу вас, будьте пунктуальнее.

В груди екнуло сердце.

– Значит?..

– Вы приняты, Лео, – улыбнулся редактор, а потом добавил, смешно пригрозив пальцем: – Пока на испытательный срок, разумеется.

– Сколько он будет длиться? – спросил я.

Это почти не имело значения, потому что главным было то, что я все-таки получил работу.