Тот, кто срывает цветы

Ойген мало говорил о себе. Он всегда ограничивал свою жизнь рамками – жизнь с Рольфом и жизнь без него. Я почти ничего не знал о его детстве, кроме того эпизода с матерью. Были ли там вещи хуже? Об этом мне рассказал Рольф одним глубоким вечером, когда небо заволокло грозовыми тучами, а Ойген спал у себя после тяжелого дня.

Мы с Рольфом сидели на ступенях фургона, пили пиво и спокойно разговаривали. Когда-то мне казалось, что я никогда не смогу найти общий язык с этим человеком, но мне не понадобилось много времени, чтобы стать для него почти-родным-сыном. Он разговаривал со мной о машинах, девушках и деньгах, объяснял, что такое «серый груз» и «мул»58, учил, как нужно вести себя во время сделок. Иногда мы с ним и Ойгеном садились в машину, ехали до ближайшей забегаловки, заказывали вредной еды и проводили время, как нормальные люди. Рольф давал мне все то, чего не мог дать отец. Время. Внимание.

– Сложное было дело, а? – спросил Рольф, зажав между средним и безымянным пальцами сигарету.

Я пожал плечами. Мы только что вернулись из Мюнхена после очередной сделки.

– Да я знаю, что все прошло херово, – он слегка толкнул меня локтем в бок и сощурился. – У Ойгена еще с детства выработалась привычка засыпать после каких-нибудь потрясений.

– Я уже заметил, – сказал я, разглядывая черного жука, ползущего у меня под ногами.

– Да-а, – протянул Рольф, глубоко затягиваясь.

Ногти у него были желтыми от никотина; он не притрагивался к бритве несколько дней, поэтому его лицо покрывала щетина. Рольф напоминал мне пса, египетского Анубиса – в худшие из времен, проводника в загробный мир, который слишком давно не видел солнца.

– Пошел вон, – рыкнул Рольф, когда у его ног стал тереться полосатый кот с оборванным ухом.

Я тихо рассмеялся. Ойген подкармливал кота целую неделю или около того, и тот совсем не желал куда-то уходить.

– Сто раз говорил, чтобы никакой живности тут не было, – недовольно буркнул Рольф.

Я забрал кота на руки и прижал его к себе, чтобы тот не мешал. Рольф был пьян, и я решил, что будет лучше, если этот полосатый приятель не будет путаться у него под ногами.

– Однажды, – Рольф глубоко затянулся, – Ойген, когда ему было лет восемь, притащил домой вороненка. Маленького совсем. Уж не знаю, где именно он его нашел, но это и не главное. Ойген положил его на подушку и сказал мне, чтобы я не шумел, потому что вороненок спал. Только вот… он не спал.

Я внимательно посмотрел на Рольфа.

– Ойген был ребенком.

Он помолчал.

– Конечно. Я попытался ему все объяснить, но он не хотел слушать. Плакал и кричал, что вороненок скоро очнется, он накормит его и выпустит в лес.

– Но он ведь не очнулся, да?

– Нет, не очнулся. Ойген притащил в дом мертвую птицу.

Я кивнул. Мне хотелось, чтобы Рольф рассказал мне что-нибудь еще, но спрашивать опасался. Было ли у меня право? Разве не Ойген должен был мне все это рассказывать?

– Мы закопали птицу за фургоном. Ойген после этого несколько дней молчал. Дерьмово же я тогда себя чувствовал. Понимаешь, когда я только его нашел, он был точно таким же – почти слова вымолвить не мог. Не из-за того, что боялся, нет. Просто он был таким замкнутым и нелюдимым, что я потратил почти полгода на то, чтобы Ойген стал доверять мне.

– А где вы встретились? В России?

Рольф допил четвертую бутылку пива и поставил ее рядом с собой.

– Ну да, в этом дрянном городе, где холодно так, что зубы скулить начинают. Да и не только зубы, если откровенно.

– В Норильске, – уточнил я.

– Ну да, – он кивнул. – В нем самом.

– Что ты делал в России? – изумленно спросил я.

Рольф улыбнулся, почесал отросшим ногтем переносицу.

– Как всегда, малыш, как всегда.

Я поморщился. Что за привычка в этой семье – давать дурацкие клички?

– Я уже уезжал, на дворе стояла ночь, был собачий холод. Снега – столько, что машины еле двигались. За мной должен был подъехать приятель, благодаря которому, я мог спокойно покинуть страну, поэтому я топтался на месте, ждал и старался не сдохнуть от обморожения, а потом смотрю – пацан. Тянется к моему карману с таким видом, будто так и нужно. Я даже останавливать его не стал сначала, сделал вид, что не заметил, потому что любопытно было. За руку его схватил только тогда, когда он бабки мои стащил. Хорошо, говорю, работаешь, но ты доигрался. Он такое вытворять стал… вырывался, за палец меня укусил, а в самом-то весу чуть, такой тощий был, что за метлой спрятаться мог.

– А дальше?

Рольф цокнул языком.

– А дальше оказалось, что его бросили.

– Бросили?

– Ну да. Мать застрелилась, а отец отвез на вокзал, сказал, что скоро вернется, а сам, ясное дело, не вернулся.

Я почувствовал пустоту внутри и невольно оглянулся назад – на закрытую дверь фургона, за которой сейчас крепко спал Ойген.

– У него, видишь ли, еще четыре брата. Не знаю уж, что в башке у кретина-папаши творилось, но он, видимо, посчитал, что будет проще от кого-то избавиться. Вот и оставил Ойгена одного посреди зимы на полупустом вокзале. В дырявой куртке с одним только оловянным солдатиком в руках.

– Сколько ему тогда было?

– Лет шесть или около того, – задумчиво сказал Рольф. – Мне тогда едва двадцать пять стукнуло, я развелся со своей второй женой и нашел для себя дело покруче, чем выслушивание бабских истерик.

– Ойгена никто не искал? – тихо спросил я.

– А какого хрена я должен это знать? Мы уже были далеко. Может, этот мудозвон и остальных детишек так развез, а теперь гниет в тюряге.

– Как тебе так просто удалось перевезти ребенка в другую страну?

Рольф хрипло рассмеялся.

– Я был молод, но уже со связями. Это был конец девяностых, почти всем и на все было насрать.

– А тут? В Германии?

– Тут мне состряпали вшивое свидетельство об усыновлении, – он пожал плечами, снова коротко усмехнулся. – Ну и рожа у тебя, Лео. Ты не думай. Все было гораздо сложнее, чем звучит сейчас. Просто… давно это было. Много воды утекло с тех пор. Я больше не хочу к этому возвращаться.

Я прекрасно понимал Рольфа. У меня тоже было много вещей, к которым я не хотел возвращаться, но они все равно были со мной. Я носил их под сердцем, я с ними засыпал и с ними просыпался.

Это был тяжелый разговор. После него я возвращался домой в полной растерянности. Мне было смертельно жаль Ойгена, но я понимал, что не могу поговорить с ним об этом – он ведь ничего не рассказывал.

С тех пор прошло около года. Рольф больше ни разу не поднимал эту тему, а я так и не осмелился расспросить Ойгена сам. В какой-то степени рассказ Рольфа был полезен – нельзя было отрицать очевидное. Благодаря этому, я точно знал, какие темы в присутствии Ойгена лучше не поднимать.

Таких тем было много.

4

Вечером того же дня я позвонил Альвину. Он взял трубку после второго гудка.

– Лео! Я как раз собирался тебе звонить. Черт, я слышал новости. Как там у тебя дела?

– Паршиво.

– Прости. Даже не знаю, что сказать. Это все так дерьмово. Та девушка… Бог ты мой. Ты дома?

– Разумеется.

– Хорошо. Как ты себя чувствуешь?

Я посмотрел в окно – мелкий-мелкий дождик, прохожие с парусами зонтов.

– Без снотворного не засну.

Альвин вздохнул.

– Слушай, давай я почитаю тебе что-нибудь максимально скучное, и ты моментально вырубишься.

Я отказался.

– Как хочешь, – сказал он. – Тогда пообещай мне не налегать на таблетки слишком сильно.

– Обещаю.

– Как думаешь, – негромко начал Альвин. – Почему он снова начал это делать?

– Не знаю, – честно ответил я. – Может, он и не останавливался.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, – я попытался собрать мысли в кучу, – по всей Германии много нераскрытых преступлений. Ванденберг вполне мог на время прикинуться кем-то другим. Мог выбрать другой способ убийства.

– Не знаю, – в голосе Альвина послышались сомнения. – Мне кажется, что он не стал бы идти наперекор себе. Просто… что-то случилось. В этом мире все взаимосвязано, понимаешь? Что-то послужило толчком к тому, чтобы он вновь стал убивать.

– Ладно, я тоже слабо верю в то, чтобы он так просто бросил все свои излюбленные привычки.

– Вот и я об этом.

– Как ты считаешь… – я запнулся, а потом озвучил мысль, которая мучила меня последнее время, – это на самом деле он? Один мой приятель сказал, что слишком рано делать выводы.

– Я думал об этом. Честно? Не знаю, но это ведь произошло не где-нибудь, а в Регенсбурге. Странно думать, что это кто-то другой, – я услышал, как Альвин звенит ключами. – Извини, мне пора идти, – с сожалением сказал он. – Я еще позвоню. Не делай глупостей, хорошо?

– Хорошо, – ответил я.

И повесил трубку.

Глава 3

Эффект бабочки

1

В четверг мы с Ойгеном должны были ехать в Тюрингенский лес, чтобы встретиться с заказчиком, но утром мне пришло короткое сообщение: «Бонни, будет лучше, если ты останешься дома». Я выругался и набрал Ойгена – он не отвечал. Тогда я позвонил Рольфу, но и он не взял трубку. Замечательно.

Я провел по лицу рукой, перевернулся на другой бок и уставился на полоску света за закрытой дверью; в моей комнате царил сумрак – на ночь я плотно сдвинул занавески.

– Не надумывай, – велел самому себе я. – Они оба в порядке.

Я выбрался из-под тяжелого одеяла, взял с подоконника мятую вишневую футболку, схватил с пола джинсы, оделся и сел за компьютер, чтобы проверить свежие новости. О Ванденберге по-прежнему ничего не было слышно, но на одном сайте я увидел короткую заметку о том, что полиция связалась с неким психиатром, который ранее изучал образ мышления разыскиваемого убийцы. Я выдохнул с облегчением, когда убедился, что имя моего отца нигде не упоминается. Не то чтобы это было сильным утешением – можно было копнуть глубже, поднять старые статьи и все выяснить, но я не хотел об этом думать.

Я набрал имя детектива в поисковой строке, чтобы знать, с кем отцу предстоит иметь дело, и очень удивился, когда наткнулся на изображение молодого мужчины. С экрана компьютера на меня смотрели глубокие темно-карие глаза. Самуэль Байер неотрывно вглядывался в камеру. На вид ему было лет тридцать – смуглый мужчина, с худощавым лицом, прямыми бровями, темными, слегка взлохмаченными волосами. Он был запечатлен за рабочим столом и явно не был доволен тем, что кому-то взбрело в голову сфотографировать его. Я не был впечатлен. В моей голове образ детектива, которому было поручено столь важное дело, никак не вязался с Байером. Я воображал себе маститого сыщика, умудренного опытом сыскной работы, но недооценивать молодого полицейского было бы глупо, поэтому я потратил еще около получаса на изучение его биографии. Тридцать один год. Родом из Дрездена. У Байера оказались итальянские корни – ничего удивительного, в нем явно читалось нечто южное. Его первое назначение было в Пассау. Шесть лет назад Байер раскрыл свое первое дело об убийстве, и с тех пор его карьера стремительно шла вверх.

Дверь приоткрылась, и ко мне заглянул отец.

– Ты проснулся?

Я быстро свернул вкладку и обернулся.

– Да.

Отец скрестил руки на груди и обвел взглядом комнату.

– Долго ты собирался сидеть в потемках?

– Нет, – я качнул головой. – Просто смотрел расписание. Ты уже уходишь?

– Я сегодня останусь дома. Нужно поднять старые документы, сделать пару распечаток и подготовиться к встрече.

– Во сколько придет детектив?

– Около семи вечера.

– Какой-нибудь ворчливый старик? – спросил я. – В старом замшевом пальто?

Я давно понял – если хочешь, чтобы окружающие выложили тебе всю информацию, то стоит задавать вопросы, которые прямо противоположны ответу. Мне было интересно, что думал отец насчет Байера, но спроси я его прямо, и, скорее всего, он бы не ответил.

Он вздернул брови и тепло усмехнулся.

– Совсем нет. Наоборот.

– Тогда, должно быть, у него мало опыта.

Отец пожал плечами.

– Не знаю. Мне его описали довольно ответственным молодым человеком.

– Ты думаешь, что ответственность – это все, что нужно хорошему детективу?

– Не боги горшки обжигают, Лео, – отец взглянул на меня с укором, а потом кивнул в сторону кухни. – Пойдем, завтрак на столе.

– Уже иду.

Я почистил историю поиска, поднялся со стула, но замешкался на пороге, потому что задержал взгляд на цветном стикере, который около года назад приклеил к дверному косяку: «Если не знаешь, чего хочешь, умрешь в куче того, чего не хотел».59 Я довольно часто прокручивал эту цитату в голове и все время думал: знаю ли я, чего хочу? Правильно ли я живу? Любой нормальный человек ответил бы мне, что моя жизнь давным-давно превратилась в мусор. Она была беспорядочной чредой событий, за которыми я не успевал следить. Она была хаосом – опасным и притягательным, была волной, которая захлестывала меня с головой. Ею управлял принцип домино, она была подвластна эффекту бабочки – все имело последствия. Взмах крыла на одной стороне материка приводил к гибели всего живого на другой. События были цикличны, я постоянно чувствовал один и тот же горький вкус отчаяния, желал от него избавиться, но у меня не получалось. С каждым годом я летел в черную бездну все быстрее и быстрее. Я не спешил останавливаться, потому что больше не ощущал ответственности. Проблема всего человечества в том, что каждый человек чувствует себя особенным. Люди вечно стараются найти смысл там, где его просто нет. В конце концов, история, как и моя жизнь, циклична, а это значит, что однажды большой взрыв вновь превратит нас в крохотные частицы. Вселенная не пощадит никого. Вселенной абсолютно насрать на каждого из нас. И кому тогда, посреди пепелища и звездной пыли, будет дело до чужой инаковости?

– Не опоздаешь? – спросил отец, когда я все-таки показался на кухне.

Я покачал головой и принялся чистить зубы, сплевывая в цветочный горшок на подоконнике.

– Господи, Лео, просил же тебя так не делать, – одернул меня отец. – Нормальные люди занимаются такими вещами в ванной.

– Прости, – отозвался я. – Уже поздно.

– Ты ведь в курсе, что мы не неандертальцы?

– О, правда?

– Насчет тебя я уже начинаю сомневаться. Ты и свою комнату давно в пещеру превратил.

– Круто! Когда охота на мамонтов?

– О мамонтах не знаю, но омлет, который приготовил твой бедный отец, очень хочет быть съеденным. Он буквально умоляет тебя об этом.

Я скривил губы.

– Мне не пять лет

– А ведешь ты себя именно так, – отец улыбнулся. – Задержишься сегодня?

– Нет, не думаю. Часам к трем буду дома.

Я сел за стол, уныло поковырялся вилкой в тарелке и посмотрел на часы. Через полчаса у меня была запланирована встреча со Штефаном. Он согласился поговорить со мной вместо пары по криминологии.

– Лео? – окликнул меня отец, когда я уже был на лестничной площадке.

– Да?

– У тебя все хорошо?

Я посмотрел ему в глаза. Улыбнулся. И соврал.

2

Штефан потащил меня в «Рехорик» – его любимое кафе. Это было небольшое здание карминно-розового цвета, узкое внутри, с круглыми столиками по бокам и спокойной домашней атмосферой. Мы заняли место у окна, чуть поодаль от остальных посетителей.

– Hola, como estas?60 – заулыбался Штефан, когда к нашему столику подошла молодая официантка.

Ее звали Ана. Она недавно окончила университет и теперь временно работала в кафе, чтобы накопить денег и вернуться в родную Испанию. Все это у нее выведал Штефан, который безуспешно подбивал к ней клинья последние три месяца.

– No habla español61, – подмигнула ему Ана, а потом посмотрела на меня, улыбнулась. – Холодный кофе?

– Холодный кофе, – кивнул я.

Ана, тряхнув длинными волнистыми волосами, поспешила выполнять заказ.

– Вот же, – Штефан надулся и сидел красный как рак. – Даже не выслушала, чего хочу я.

Я фыркнул.

– Поверь, она это прекрасно знает.

– Фу, Ветцель. Одни пошлости у тебя на уме. Я имел в виду что-нибудь из еды! – запротестовал Штефан.

– Ага, конечно.

Он вздохнул.

– Может, она считает, что раз я в инвалидной коляске, то парализованы у меня не только ноги?

– Боже, Штеф, заткнись. Иногда мне кажется, что у тебя парализован мозг.

– У меня он хотя бы есть, – хмыкнул он.

– Брось ты. Ана просто знает, что мы с тобой всегда берем одно и тоже, а над тобой просто решила поиздеваться, потому что твои подкаты ей смертельно надоели.

– Подкаты? Ты серьезно?

Он сощурил светло-карие глаза за стеклами очков.

Я прикусил язык.

– Черт, извини. Я не подумал.

Штефан покрутил в руках разноцветную трубочку, которую кто-то забыл на столе.

– Ладно уж, – проворчал он.

Я прокашлялся.

– Так ты серьезно? Насчет Аны?

– Приятель, я с начала апреля учу испанский. Как ты думаешь?

– Ты безнадежен.

Штефан взъерошил светлые волосы и потер шею. Он был в черной рубашке, застегнутой на все пуговицы. На самом деле Штефан редко выбирал однотонные вещи. В основном это было что-то аляповатое, но подобранное таким образом, что хорошо на нем смотрелось. Он был эксцентричен и похож на молодого Ив Сен-Лорана62. В университете Штефан был везде – писал статьи, занимался благотворительностью, рисовал плакаты и принимал ставки. Он был жаден до знаний, цеплялся за все новое, постоянно что-то читал или записывал в своих многочисленных блокнотах. Ему было жизненно необходимо находиться в центре внимания, участвовать в дискуссиях, обсуждать политику, искусство и преступления века. Штефан мог часами говорить практически на любую тему. Он был книжным червем, знал это и этим гордился.

– Гроссер постоянно спрашивает, как твои дела, – вдруг сказал Штефан. – Переживает, знаешь ли, за своего любимого студента.

Я ехидно улыбнулся.

– Переживаешь, что не везде выбился в любимчики?

Он усмехнулся.

– Как же. Ночами из-за этого не сплю, – он откинулся на спинку инвалидной коляски и противно заверещал. – Ах, как жаль, что Лео нет с нами!

– Звучит так, словно я умер.

– А ты в зеркало-то себя видел? Шибко живой что ли? Кожа да кости.

Я оторвал взгляд от Аны, которая несла нам кофе, и раздраженно взглянул на Штефана.

– Я разве не прав? – невинно спросил он.

Ана поставила перед нами кофе в традиционных белых кружках, пододвинула ко мне салфетку с подноса и ушла.

– Черт, – шепнул я.

– Что там у тебя такое?

– Ну…

– Ну?

– Она оставила мне свой номер.

Штефан всплеснул руками и состроил страдальческое выражение лица.

– Держи, – я протянул ему салфетку.

Он молча взял ее и разорвал у меня на глазах.

– Подожду, когда она сделает то же самое для меня.

Это не было на него похоже. Обычно Штефан не боялся идти по головам. Вслух я этого не сказал.

– Ладно, время уходит, а на следующей паре мне обязательно нужно быть. Ты хотел поговорить об Альме?

Я быстро кивнул.

– Да нечего особо рассказывать, – Штефан снял очки и принялся протирать их чистой салфеткой. – На кампусе все трещат об этом без умолку, но что-то полезное там едва ли услышишь. Альма возвращалась домой от своего приятеля. Он проводил ее до угла улицы, а потом отправился на пробежку. Она сама его отпустила. Сказала, что до дома пару минут осталось. Этот тип так себя винит теперь.

– Да, я читал об этом.

– А еще вчера кто-то упомянул, что у Альмы есть старшая сестра. То ли в Берлине, то ли в Мюнхене. Не помню, если честно.

– И?

Штефан снова надел очки.

– Она попыталась покончить с собой, когда узнала о смерти Альмы.

– Об этом нигде не писали.

– Ну, – Штефан пожал плечами, – напишут еще.

Он вдруг стал очень задумчивым, а потом с интересом посмотрел на меня.

– У тебя же собеседование на следующей неделе.

– Ну да.

– Тебе нужно предоставить готовый материал, так?

– Так.

– У тебя уже что-то есть?

– Пока нет.

Штефан широко улыбнулся.

– Отлично! Ты напишешь об Альме.

– Что? Я сделаю что?

– Напишешь об Альме. Я тебе говорю – это прокатит. Именно это всем сейчас и нужно.

– Я не буду этого делать. Даже не уговаривай.

– Почему? Идея блестящая! Послушай меня, Лео. Это будет сенсация. Парень, который едва не стал жертвой Ванденберга в детстве, пишет о нем спустя столько лет.

– Ты в своем уме вообще? О какой сенсации ты говоришь?

– Ты сразу получишь работу, – попытался убедить меня Штефан.

Я закрыл глаза. Надавил пальцами на веки. Белые и черные круги.

– Это не так просто.

Он пожал плечами.

– Как знаешь. Я бы ни за что не упустил такой шанс, если бы оказался на твоем месте.

– Поверь, ты бы не захотел на нем оказаться.

– Кто знает.

– Я не Роберт Грейсмит63.

Штефан подпер лицо руками.

– Я не заставляю тебя писать книгу. Напиши статью. У тебя получится хорошо. Если хочешь, то я даже могу проверить и поправить ошибки, если такие вдруг найдутся. Чего ты боишься? Тебе вроде нужна была работа, нет?

Нужна. Я же собирался как-то объяснять отцу, откуда у меня берутся деньги.

– Не боюсь. Просто… это трудно объяснить.

– Так попробуй! Я вроде бы не такой тупой, – он скрестил руки, вздернул подбородок и прошептал: – Исповедуйся же, дитя мое, отец Штефан выслушает тебя.

Я сосредоточил все свое внимание на остатках своего кофе – кремовой пенке на дне кружки.

– Так я брошу ему вызов.

– На дуэль? – прыснул Штефан.

– Ohrenet', как смешно, – мрачно огрызнулся я. Совершенно в духе Ойгена.

Штефан немного смутился.

– Извини, – сказал он. – Продолжай.

Я немного помолчал.

– Понимаешь, все это время я старался быть вне этого, старался, чтобы мы больше никогда не пересекались. Черт, у меня развилась настоящая паранойя. А теперь – что? Я просто возьму и напишу статью о новой жертве?

– А тебе не приходило в голову, что Ванденберг бы давным-давно тебя нашел, если бы только захотел? Я хочу сказать, – Штефан отчего-то разнервничался, наклонился ко мне через стол, – он бы выследил тебя, если бы ему это было нужно.

– Может, у него просто не было возможности? Может, он думает? Вдруг… если я как-то проявлю себя, то это что-то изменит? Привлечет его ко мне?

– Десятки газет пишут о Ванденберге, но никто до сих пор не пострадал.

– Не знаю.

– Короче, решать тебе. Я в твою голову не залезу, конечно, но сдается мне, что я тебя понимаю.

Я поднял на него глаза.

– Подумай над этим. Неплохая возможность посмотреть своему страху в глаза, а?

– Вроде того.

Вскоре мы стали собираться. Ана принесла нам счет и очень многозначительно на меня посмотрела, но я сделал вид, что не понимаю никаких намеков. Распрощавшись со Штефаном, я отправился домой пешком. По пути я еще раз позвонил Ойгену. На этот раз он взял трубку.

– Что у тебя за идиотская привычка мне не перезванивать? – накинулся на него я.

– Мы с Рольфом только вернулись.

– Вы были там вдвоем? Без меня?

– Угу. Я решил, что тебе нужно побыть дома.

– Ты решил?

Ойген вздохнул.

– Ты дерьмово себя чувствовал.

Я понимал, что не могу на него злиться, потому что он был прав, но все равно чувствовал досаду.

– Как прошло?

– Ничего интересного. Как обычно. Вечером заглянешь?

– Если только совсем вечером, – ответил я. – До этого у меня дела.

В трубке послышался смех.

– А раньше десяти тебя никто и не ждет, Бонни.

3

Весь день я размышлял о том, что сказал мне Штефан. В чем-то он был прав. Статья об Альме была бы хорошим началом, но с другой стороны что-то внутри меня вопило во всю глотку о том, что за это браться не нужно. Это было игрой с огнем, это было тем самым взмахом крыла бабочки.

Я сел за стол и склонился над белым листом бумаги. До прихода детектива оставался час – у меня было время немного поработать над статьей. Не то чтобы отец приглашал меня участвовать в их разговоре, но я и не собирался спрашивать разрешения. Слишком часто двери в нашем доме закрывали прямо перед моим носом. Едва ли это теперь вообще имело хоть какой-то смысл.

Я погрыз ручку, поломал голову. О чем я вообще собирался писать до встречи со Штефаном? Были ли у меня идеи? Я не мог вспомнить ни одной. Я немного покрутился на стуле, посмотрел в потолок, потом смял нетронутый листок и бросил на подоконник. Промахнулся. Оскар спрыгнул с кровати и принялся толкать его лапой. Внезапно вокруг стало слишком шумно. Я закрыл уши ладонями, чтобы не слышать ничего, кроме собственного дыхания. Вдох. Выдох. Главное успокоиться. Все в порядке.

Я взял новый листок и положил его перед собой.

– Что ж, давай попробуем рассказать твою историю, – я взглянул на фотографию Альмы, открытую в браузере.

Она носила брекеты. Это было фото двухлетней давности. Парк аттракционов. Альма в мягком розовом свитере и джинсовой юбке. Смеется.