Тот, кто срывает цветы

С Моной мы встретились в парке. Я узнал ее еще издалека. Она сидела на лавке – в кремовой юбке и просторной белой рубашке с коротким рукавом – что-то задумчиво читала, прикусив ноготь на большом пальце.

– О, – негромко воскликнула она, когда я остановился напротив, – извини, я тебя не заметила.

– Ничего. Что читаешь?

Я заглянул в книгу, пробежал взглядом по случайным строкам: «День за днем мы являемся свидетелями преступлений друг друга. Ты сегодня никого не убил? Но скольких ты оставил умирать?»

Мона показала мне обложку. Книга называлась «Искупление».71

– Знаешь, бывают такие книги, которые изнутри все до крови царапают. Она из таких.

Мона провела ладонью по обложке, будто бы погладила, затем убрала книгу в маленький кожаный рюкзак. Она поднялась со скамьи, поправила юбку и прямо взглянула на меня. На ее лице не было косметики, кроме острых стрелок в уголках глаз.

– Привет? – спросила она, улыбнувшись.

– Привет.

Мона была ненамного ниже меня. Надень она каблуки вместо черных балеток – мы бы точно сравнялись. Теперь, когда ее руки были открыты, я заметил на ее левом запястье длинный шрам, и меня пронзила ужасная догадка: уж не пыталась ли Мона когда-то покончить с собой? Я постарался отогнать эту мысль, потому что шрам мог остаться на ее коже после какого-нибудь несчастного случая.

Всю дорогу до джазового клуба мы болтали о разных пустяках. Она рассказывала, как ее младший брат складывал слова из детских цветных макарон-буков, а я старался вспомнить что-то забавное из университетских времен.

– Мне нравилось в университете, – задумчиво сказала Мона, когда до клуба оставалось не больше ста метров. – Правда, я чуть не вылетела на последнем курсе, но там все равно было здорово.

– Проблемные преподаватели?

– М? – она чуть нахмурилась, потом качнула головой и уклончиво ответила. – Нет, не в этом дело… смотри, мы уже пришли, да?

Она явно не хотела делиться, а я не настаивал. В конце концов, я тоже был не готов ко многим темам.

Выступление началось с небольшим опозданием, потому что какое-то время музыканты настраивали свои инструменты.

– Ты здесь тоже впервые, да? – спросила Мона.

– Это так заметно?

Она улыбнулась.

– Ты осматриваешься. Так люди делают, когда бывают где-то впервые или нервничают.

Мона была наблюдательна. Пока мы дожидались начала, она успела подметить несколько мелочей в обстановке, на которые я бы и внимания не обратил.

– Моей бабушке нравился джаз, – шепотом призналась она, когда начали играть первую песню. – Армстронг, Эллингтон… А я совсем ничего в этом не смыслю.

– Ты в этом не одинока, – я попытался ее подбодрить.

Мона улыбнулась, но в ее маленькой улыбке я различил грусть. До конца выступления мы почти не разговаривали. Мона сидела завороженная и очарованная музыкой, она почти не дышала, ее ресницы дрожали, а пальцы изредка сжимали круглый кулон с сухоцветами, висящий у нее на шее. Я предположил, что он достался ей от бабушки, но спрашивать не стал.

Один из музыкантов – пианист с пронзительным взглядом – напомнил мне одного немецкого художника, имени которого я не помнил. Его пальцы быстро передвигались по клавишам, он казался ослепленным красновато-золотистыми вспышками света, потому что играл, зажмурившись. Как будто сама музыка причиняла ему боль. Он сидел, гордо выпрямив спину, напряженный и взволнованный, полностью поглощенный игрой. Возле пианиста стоял саксофонист – мужчина с рыжей бородой. Его взгляд был направлен в толпу, и всего на миг наши глаза встретились. Он был похож на лепрекона-переростка, забывшего дорогу домой. Играл саксофонист хорошо, не уступая пианисту.

Музыка была грустной, но не трагичной, а наполненной какого-то светлого чувства, похожего на надежду. Я вновь посмотрел на Мону – ее лицо было до того печальным, что я решил: она хочет уйти. Мона поймала мой взгляд, улыбнулась, опустила глаза в пол и качнула головой.

– Все хорошо, – шепнула она. – Извини, но это…

Я без слов понял, что она имела в виду, поэтому медленно кивнул. Мона расслабилась.

Когда концерт подошел к концу, зрители восхищенно зааплодировали. Пианист подошел к микрофону и сказал, что часть средств с концерта будет отдана на благотворительность.

– Это было невероятно, – восторженно сказала Мона, когда мы с ней вышли на улицу. – Я и не предполагала, что джаз может быть таким…

Она не нашлась, что сказать, поэтому замолкла, но я отлично понимал ее. После концерта я будто бы открыл в себе нечто новое – способность чувствовать мир так тонко, как только возможно.

Некоторое время мы шли молча. Я рассматривал крыши домов и голубые звезды над ними. В воздухе пахло кофе и выпечкой, мимо нас медленно брели прохожие. Вскоре Мона немного замедлила шаг, потом остановилась вовсе, взглянула на меня с благодарностью.

– Спасибо тебе, – серьезно сказала она. – Правда.

– За что? – удивился я.

Она набрала побольше воздуха.

– Я никуда не выбиралась последние полгода.

Я промолчал, выжидая.

Мона заправила короткие волосы за уши, поежилась, обхватила себя руками за плечи и неторопливо двинулась дальше. Я шел рядом, не донимая вопросами, предоставляя ей возможность выговориться, если захочет.

– В конце зимы… – негромко проговорила она. – Это случилось в конце зимы, когда я возвращалась от подруги. Было уже темно, идти пешком я просто не рискнула, поэтому мы вызвали такси. Гретэль проводила меня до машины и сказала позвонить, когда доберусь до дома. Я ей так и не позвонила.

– Что произошло?

Она нервно улыбнулась.

– За рулем была женщина. Я обрадовалась, потому что почувствовала себя в безопасности. Подумала еще тогда, что ничего точно не случится. Могло ли в голову прийти… До дома оставалось минут пять – не больше, когда мы подобрали мужчину. Он был в очках, приличный с виду, говорил, что к жене торопится, а потом… – Мона прервалась, подбирая слова. – Лео, у него был нож. Мужчина сидел сзади. Очень удобное место, чтобы приставить лезвие к горлу водителя и пассажира, что сидит рядом с ним. Ему не были нужны ни деньги, ни ценности. Ему просто… нравилось. Он ловил кайф от происходящего. Все было так быстро, возня на сиденьях, лезвие на шее, а потом мы… Мы врезались в столб, и только это спасло нас. К этому моменту мы обе были ранены.

– Его поймали? – быстро спросил я.

Мона кивнула.

– Да, потому что он сильно ударился и потерял сознание от столкновения. Я успела вызвать полицию, а потом тоже отключилась. Хуже всего досталось водителю.

– Но она выжила?

– Да, потеряла много крови, но выжила. Я еще легко отделалась. В гипсе только ходила долго. – Она продемонстрировала рваный шрам на запястье. – Зашивать пришлось.

Я был потрясен ее историей, поэтому не сразу нашелся с ответом, а когда сказал, что сочувствую ей и понимаю, то Мона кивнула с легкой улыбкой.

– Знаю, – ответила она, – потому тебе и рассказала. Решила, что ты можешь понять, что это такое – чувствовать себе жертвой и вечной мишенью. Тот псих сидит, он будет сидеть еще долго, но я все равно слышу его голос, чувствую на шее холодное лезвие.

Мишень. Жертва. Это то, что вертелось у меня в голове постоянно. Потаенное чувство страха; тлетворное ощущение чужого присутствия рядом. Мурашки от паники вверх по позвоночнику.

– Мы с тобой похожи, – сказала Мона.

Я кивнул, а потом вдруг напрягся, потому что совершенно точно не рассказывал ей о том, что чуть не стал жертвой серийного убийцы в детстве.

– О тебе писали не так давно, – объяснила она, когда увидела мое озадаченное лицо. – После того, как нашли тело той девушки. Вышла большая статья о Ванденберге, где упоминалось и твое имя. Еще там писали про твоего отца, поэтому было не сложно догадаться, что речь идет именно о тебе. Ты ведь рассказывал, чем он у тебя занимается.

– Вот как.

Она неловко улыбнулась.

– Да. Такое странное чувство, когда внезапно становишься героем городских хроник, верно?

Из этого я сделал вывод, что и Мону местная пресса не обошла стороной.

– Верно.

Я снова проводил ее до дома. На этот раз за окном ее квартиры не маячил темноволосый мальчуган; свет был погашен. Мона обняла меня на прощание и тихо шепнула:

– Не думала, что смогу с кем-то спокойно разговаривать о том, что случилось. Спасибо, что выслушал.

От ее волос пахло чем-то сладким; это напомнило мне один из запахов детства – молочный клубничный коктейль.

– Тебе страшно? – совсем тихо спросила Мона. – Мне страшно все время.

Я осторожно перевел дыхание, подбирая нужные слова.

– Ты с этим справишься.

Она нервно усмехнулась, отстранилась и взглянула на меня.

– Ты справился?

Я не ответил.

– Вот видишь.

– Я работаю над этим.

Мона снова обняла себя за плечи. Один из защитных жестов.

– Эй? – я легко тронул ее за локоть. – Все в порядке?

– Да, – она несколько раз кивнула. – Да.

На ее встревоженном лице снова показалась улыбка.

– Мне пора.

Уже у входа в подъезд, она обернулась:

– Пока?

Я невольно усмехнулся, потому что вспомнил ее вопросительное приветствие несколько часов назад.

– Пока.

И она ушла, оставив меня одного под звездами.

3

Обратно я шел под рыжими вспышками фонарей; было уже поздно, но я не спешил возвращаться домой. Было прохладно, ветер забивался мне под одежду, я быстро курил, хмурясь, потому что дым отбрасывало мне в глаза. Мне вспомнились строки Герхарда Рюма72 – повторение слова «ветер»; идеально ровная линия букв, черно-белая музыка на строках. Если бы я писал подобное, то обошелся бы словом «отчаяние».

После разговора с Моной я чувствовал себя странно. Она казалась раздавленной, когда рассказывала историю о поездке домой. Мое живое воображение слишком быстро рисовало темную дорогу, разбитую машину, безумца с ножом, напуганную девушку, глубокий порез на ее руке. Я остановился, вгляделся в темный проулок и подумал, что подобные нападения случаются каждую секунду в разных точках страны. Я с ума сходил от своей беспомощности, от невозможности как-то повлиять на происходящее. Бездействие, собственная статичность – заставляли задыхаться от бешенства и чувства беспокойства.

Мимо пронеслась полицейская машина, и от неожиданности я резко вздрогнул всем телом, а потом усилием воли заставил себя успокоиться. Полицейский участок был совсем рядом, служебные машины не были здесь редкостью. Я остановился возле аптеки, наскоро докурил вторую сигарету и прошел внутрь – у меня закончилось снотворное. Чаще я справлялся без него, но мне нужно было знать, что таблетки всегда есть у меня под рукой. На всякий случай.

По пути я проверил сообщения и обнаружил одно от Ойгена. Оно было коротким, но содержательным: «У нас есть дело, Бонни». Я начал набирать ответ, но передумал и решил позвонить Ойгену, когда вновь выйду на улицу. Так было проще, чем клещами вытягивать информацию через редкие сообщения. Ойген не любил переписываться, он был скуп на слова, когда прибегал к этому.

Я толкнул дверь, зазвенел колокольчик, холодный свет ударил по глазам. Я не успел сориентироваться в пространстве, когда на меня налетел человек.

– Простите, – послышался виноватый голос. – Я не… Лео?

Напротив меня стоял Самуэль Байер – в мятой рубашке, взъерошенный, с несчастным, каким-то загнанным взглядом. Я быстро уловил запах виски. Детектив был пьян. Он постоянно жмурился от яркого освещения и тер красные глаза дрожащими пальцами.

Я опешил, потому что не ожидал увидеть Байера в таком виде. Это совершенно не вязалось с его характером. Когда Самуэль отменил встречу с отцом, мы решили, что он чрезвычайно занят. Он настолько отчаялся, что решил таким образом успокоить нервы? Не мне его осуждать, но все же.

– Что ты здесь делаешь? – быстро спросил Самуэль, опережая меня.

Я пожал плечами, прищурился, глядя на детектива. Выглядел он очень плохо. Чертовски дерьмово.

– Пришел за лекарствами.

Я даже не соврал.

Он нервно улыбнулся и несколько раз кивнул.

– Конечно. Лекарства.

Самуэль опустил мутный взгляд и попытался протиснуться мимо меня на улицу.

– Детектив! – я решил, что нам обязательно нужно поговорить. – Подождите меня. Я быстро.

Байер посмотрел на меня с недоверием и усталостью. Он казался потерянным.

– Не стоит, Лео, – с трудом произнес он.

Самуэль был без галстука, вместо брюк на нем были надеты выцветшие джинсы. Он вышел из аптеки, я покосился на женщину за прилавком, чертыхнулся и последовал примеру Байера. Детектив не успел далеко уйти – у него и не получилось бы; его походка была шаткой, какой-то смазанной.

Я подошел к нему.

– Куда вы идете?

– В полицейский участок, – выдохнул он, проводя по волосам ладонью. – Да. Я иду туда.

– В полицейский участок? – в изумлении переспросил я. – В таком состоянии?

В глазах детектива заплясал огонь.

– А что, черт подери, с моим состоянием не так? – прошипел он. – Кому какое дело… Я человек свободный, поэтому имею право… Она же отдыхает, правильно? Чем я хуже, а?

– Она? – спросил я, хмурясь.

Самуэль споткнулся о мусорный бак, из его рук выпали таблетки. Он попытался нагнуться за ними, но сдавленно охнул и выпрямился.

– Я подниму, – сказал я.

Самуэль, ругаясь, привалился к стене. Я быстро сгреб лекарства в руку, скользнул взглядом по названию. Это были анксиолитики. Довольно слабые. Я пил такие в детстве, чтобы унять тревогу, но они едва ли помогали.

Самуэль пытался удержать равновесие. Он запрокинул голову вверх и смотрел в темное небо стеклянными глазами. Я протянул ему таблетки, но детектив отреагировал не сразу.

– Ага, – все же буркнул он. – Спасибо.

Самуэль убрал таблетки в карман с таким видом, словно ему вообще все равно – есть они или нет.

– Что-то случилось? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, – огрызнулся он. – У меня все прекрасно.

– Я вижу.

– Не паясничай, – резко оборвал Самуэль. – И вообще… Мне пора.

Он снова двинулся в сторону полицейского участка. Я закатил глаза и перегородил ему дорогу.

– Мне кажется, что появление в таком виде на руку вам точно не сыграет.

– Чего? – переспросил Байер, словно не расслышал.

Я вздохнул и приказал себе сохранять спокойствие.

– Самуэль, можете зайти к нам и привести себя в порядок.

– Нет. Мне не нужно. О чем ты вообще?

Он затряс головой.

– Думаешь, что мне идти некуда? – тихо спросил он. – Я не…

Самуэль беспомощно оглянулся, и я понял: ему на самом деле негде переночевать. Мимо нас проходили редкие прохожие. Некоторые косились на Байера с неодобрением, но детектив не замечал косых взглядов.

– Самуэль, – я вновь позвал его по имени. – Что у вас случилось?

Он посмотрел прямо на меня. Взгляд его карих глаз был затуманенным, почти диким, но за этим скрывалось такое отчаяние, такая тяжелая тоска, что я окончательно убедился в том, что у детектива что-то произошло.

Я не ожидал, что Самуэль доверится мне, но он был так сильно пьян, что у него довольно быстро развязался язык. В парке я усадил его на лавку, и Байер тут же потребовал сигарету. В таком состоянии он выглядел моим ровесником. Я помог ему прикурить и сел рядом. Среди темных очертаний деревьев было спокойно и хорошо; ветер немного утих, и листья тихо шуршали от его слабого дуновения.

– Моя жена… – сказал Байер между двумя быстрыми затяжками. – Мы вместе с десятого класса.

Говорить ему было тяжело. Я подозревал, что кроется за всем этим, но не стал перебивать детектива. Мне бы стоило, потому что я знал, что утром он непременно будет жалеть о сказанном, но прервать его я не мог. Иногда лучше выговориться, чем держать все в себе.

Он судорожно вдохнул и выдохнул, цокнул языком и уставился в одну точку. Самуэль Байер выглядел человеком, который утратил все.

– Я ведь подозревал, господи, но до последнего верить не хотел. Черт, я же для нее всегда старался… Да, работа дерьмовая – меня никогда нет дома, но, боже, клянусь, я не думал, что…

Он замолчал. Какое-то время мы сидели в тишине. Лишь издали до нас доносился редкий вой полицейских сирен. В противоположном конце парка ссорились два парня, но я едва ли мог разобрать их слова.

Самуэль покачал головой, отвернулся, но от меня не укрылось: он плакал.

– Она сама созналась?

Байер тяжело вздохнул.

– Нет, смелости не хватило. Я увидел ее на улице… с ним. Дома попытался поговорить. Думал, будет все отрицать, но она, черт возьми, она… Вот же глупец.

Самуэль яростно бросил окурок на землю, сжал пальцами виски. Он был на пределе, и я вдруг вспомнил отца, который сутками лежал ничком на кровати после смерти матери.

– Вам есть, где переночевать? – вновь тихо спросил я.

Байер поморщился, потом пьяно усмехнулся.

– Дожил, а? Жалуюсь на жизнь мальчишке.

Я скривился, потому что на самом деле пропасть меж нами была не так велика – всего десять лет.

Самуэль покопался у себя в карманах, протянул мне телефон.

– Найди там Энди, – сказал он, – и дай мне трубку.

Я пролистал многочисленные контакты, нашел нужный, нажал на кнопку вызова, а затем передал трубку Байеру. Он прижал ее к уху и закрыл глаза.

Пока детектив говорил по телефону, я вдруг вспомнил, что хотел позвонить Ойгену, но решил отложить это до утра. Если бы произошло что-то действительно важное, требующее немедленного ответа, то он бы давным-давно набрал мне сам.

Детектив сбросил звонок, убрал телефон в карман джинсов.

– Порядок, – с явным облегчением сказал Байер, поднимаясь на ноги. – Энди мой старый приятель. Он скоро подъедет.

Я хотел дождаться этого Энди вместе с детективом, но он отказался.

– Иди домой, Лео, – велел Самуэль. – Слушай, – он замялся, – это останется между нами, договорились?

Мы столкнулись взглядами. Байер был обеспокоен, он явно начинал жалеть, что рассказал мне все.

– Договорились, – ответил я.

Он попросил у меня еще одну сигарету, и я отдал ему всю пачку вместе с зажигалкой. До этого вечера я ни разу не видел, чтобы Байер курил. Когда я отошел на пару шагов, у меня в кармане зазвонил телефон. Я решил, что это Ойген, но номер не был определен. Звонок сразу же сбросили, а перезванивать я не стал. Кто-то просто мог ошибиться.

Я оглянулся на Байера. Он снова сидел на лавке, вглядываясь то ли в небо, то ли просто во тьму. С каким-то гнетущим чувством неопределенности я оставил его.

Глава 7

Звонки

1

Посреди ночи я проснулся от телефонного звонка. Я зажмурился, завозился под одеялом, протянул руку к тумбочке.

– Да?

Я не до конца проснулся, поэтому не обратил внимания ни на номер, ни на время.

– Алло? Ойген – ты? – сипло спросил я. – Алло?

В трубке послышалось какое-то щелканье, и я сел в кровати, прислушиваясь к звукам на том конце провода.

Щелк-щелк-щелк. Я отнял трубку от лица, взглянул на номер – неопределенный. Когда я вновь прижал телефон к уху, послышались гудки. Я сидел в темноте растерянный, охваченный беспокойством; таращился на экран телефона с убавленной до предела яркостью. Три часа ночи. Кто мог звонить мне в три часа ночи? Если это был Ойген, то почему молчал? Попал в беду? Нет, вряд ли это был он. Тогда – кто?

Я собрался перезвонить, но на экране телефона вновь высветился незнакомый номер.

– Да? Кто это?

На этот раз никаких звуков, тишина, но потом где-то снова что-то щелкнуло, и я услышал голос:

– Мы все в своих ловушках. Застряли. И никто из нас не может выбраться. Мы карабкаемся, цепляемся, но только за воздух, только друг за друга. И в результате стоим на месте.

У меня зашумело в ушах, губы пересохли. Голос в трубке был странным, и я быстро понял, что это всего лишь запись, возможно, отрывок фразы из фильма, но, черт возьми… Я ничего не мог сказать; тревога быстро переросла в панику, меня охватил ужас. Снова послышались гудки, но рука приросла к трубке, я не двигался, вслушиваясь в невыносимое гудение. У меня в ногах беспокойно зашевелился Оскар, и только это привело меня в чувство. Я медленно опустил телефон на подушку и, словно во сне, включил светильник. Шум в ушах не прекращался, сердце колотилось так, что я начал задыхаться. Всего на мгновение проскользнула мысль – надо разбудить отца, но я отогнал ее в сторону.

Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул. Телефон молчал. Я смотрел на него, словно на бомбу, которая могла взорваться в любую секунду.

На ватных ногах я подошел к окну, распахнул его. Свежий воздух позволил мне немного успокоиться. Я хотел закурить, но вспомнил, что отдал сигареты Байеру. Крепко ухватившись пальцами за подоконник, я посмотрел на дорогу – ни единой души. Мое спокойствие было кратковременным, ложным. Тогда, стоя босиком перед распахнутым окном, вслушиваясь в ночную тишину, я ощутил холодный и липкий страх.

Я не хотел признаваться самому себе, отвергал эту неправильную мысль, но звонить посреди ночи мне мог только один человек. У меня перед глазами всплыло воспоминание из детства – клочьями, обрывками старых кассет, – крохотная темная комната, высокая фигура, бешеные глаза.

Мне нужно было прийти в себя. Я вернулся к кровати, достал из тумбочки успокоительное, запил таблетку холодными остатками кофе из старой маминой кружки. Рядом тревожно топтался Оскар. Он бегал туда-сюда – от меня к двери; его когти тихо царапали пол. Щелк-щелк-щелк. Что это был за звук?

Половина четвертого. Я лежал, не смыкая глаз, ерзал; то садился в постели, то ложился вновь. Я почти не запомнил слов, что донеслись из трубки, но был уверен в том, что это был искусственный звук, словно телефон поднесли к включенному телевизору.

Рассвет я встретил измученным и сонным. Мне хотелось спать, но глаз сомкнуть я не мог – сразу же казалось, что из угла комнаты на меня кто-то смотрит. Заснуть мне удалось только тогда, когда проснулся отец. Я услышал, как зашумела вода в ванной комнате, и забылся чутким сном, прижавшись лбом к теплому боку Оскара.

Во сне время пролетело быстро. Я проснулся, когда ко мне в комнату заглянул отец. Он был одет в один из своих костюмов – черные брюки, белая рубашка с коротким рукавом.

– Во сколько ты вчера лег? – спросил он. – С открытым окном спал?

Отец поежился, прошагал к окну и закрыл его.

Я несколько раз моргнул и уставился на отца. Ночное событие казалось мне глупым сном, каким-то бредом, но я точно знал, что все это было на самом деле.

– Ты в порядке? – настороженно спросил отец, когда я ничего ему не ответил.

Мне хотелось, очень хотелось ему рассказать, но я всегда уходил от важных разговоров и признаний.

– Да, – хрипло отозвался я. – Извини, просто не до конца проснулся.

Отец сел рядом со мной, внимательно посмотрел мне в глаза.

– Ты такой бледный, – произнес он. – У тебя ничего не болит?

Я покосился на телефон, потом снова перевел взгляд на отца.

– Просто устал немного, а так все хорошо.

– Хорошо?

– Да. Ты собрался куда-то? У тебя встреча?

Отец поджал губы, потом несколько раз кивнул самому себе.

– Байер обещал скоро подъехать, – ответил он, поднимаясь. – Он звонил утром.

Я вспомнил вчерашний разговор с детективом, его обреченный взгляд.

– Это отлично.

– Это что? Энтузиазм? Мне казалось, что ты не слишком рад детективам в нашем доме.

– Я Торваллю не рад. Байер нормальный.

– Обязательно передам им твои слова.

Отец похлопал меня по плечу и вышел из комнаты.

Я еще немного полежал в кровати, оглушенный громкими мыслями, затем заставил себя принять холодный душ, одеться и выйти на короткую прогулку с Оскаром.

На улице мне легче не стало, я чувствовал себя выжатым и абсолютно бессильным. Оскар настойчиво тянул меня к парку, но ноги мои не двигались, поэтому ему пришлось довольствоваться малым – бродить со мной возле дома. Вскоре к подъезду подъехала машина, хлопнула дверь, и я увидел Байера. Выглядел он лучше, чем вчера, но все равно был каким-то изможденным.

– Самуэль, – я поднял руку в знак приветствия и поспешил к нему навстречу.

Он кивнул, даже улыбнулся.

– Привет, Лео.

Детектив нагнулся, почесал Оскара за ухом, затем снова выпрямился.

– Гуляешь?

– Ну да.

Он жалел о том, что наговорил вчера, жалел о том, что поделился своей историей. Это было видно по его виноватому взгляду, направленному куда угодно, но только не на меня.

– Насчет вчерашнего… – начал я.

– Лео, – Самуэль вдруг посмотрел прямо на меня, – забудь.

Я нахмурился.

– Послушайте, я ничего не сказал отцу и не скажу. Мне жаль, что с вами так вышло, но я уверен, что со временем станет легче.

Детектив смягчился; на его губах снова появилась грустная улыбка. Он полез в карман пиджака, вытащил оттуда мою зажигалку.

– Спасибо, – сказал Самуэль, протягивая ее мне. – Повезло, что вчера я встретил именно тебя. – негромко добавил он.