Ты мое будущее

– Понял. Еду.Она мчалась в своем Aston Martin, и с каждым оборотом колес тревога сжималась в тугой, холодный узел. Ее пальцы сами набрали номер Криса. – Крис, слушай и не перебивай, – ее голос в Bluetooth-системе был лишен всяких эмоций. – Ден у Лизы. Там какой-то парень. Полный ад. Лиза в истерике, говорит, Ден кого-то убивает. На той стороне на секунду – тишина, а затем глухой мат. – Точный ад. Сейчас. Я ближе, – голос Криса потерял всю свою привычную легкость, став жестким и собранным. – Лети. Он тебя послушает. Только дай понять, что это я тебя послала, – добавила Эмма. – Он в ярости не отличит друга от врага.

– Ден, хватит! Ты его убьешь! – крикнул Крис, бросаясь к другу и с трудом оттаскивая его. Он был силен, но ярость Дена давала ему сверхчеловеческую силу.Крис ворвался в подъезд первым. Дверь в квартиру была распахнута. Первое, что он увидел, – мужские туфли и опрокинутую сумочку Лизы. Сердце упало. В воздухе витал сладковатый запах ее духов, смешанный с чем-то металлическим и острым – запахом крови. И тогда он услышал. Приглушенные, влажные удары и хриплое дыхание. Звуки доносились сверху. Пазл сложился. «Нет. Только не это. Он ее любил, черт побери». Он ворвался в спальню. Картина была хуже любого кошмара. Ден, похожий на разъяренного титана, методично избивал в кровь незнакомца. Лицо того уже не было лицом.

– Завтра тебя не должно быть ни здесь, ни в этом городе. Иначе ты знаешь, что будет.И тут в дверном проеме возникла Эмма. Ее взгляд за секунду оценил ситуацию, но остановился только на брате. Она не кричала. Подошла и схватила его за лицо, прижавшись лбом к его вспотевшему лбу. – Успокойся, братик, – ее шепот был подобен щипцам, сжимающим раскаленный металл. – Все хорошо. Я с тобой. Выдыхай. И случилось чудо. Напряжение спало с плеч Дена. Он отпустил Криса. Его дыхание выровнялось, но в глазах осталась ледяная пустота. Он посмотрел на Лизу, и его голос прозвучал тихо и мертво.

– Ты сломала его, – голос Эммы снова стал тихим и опасным. – И если он не оправится, тебе не поздоровится. Исчезни. Сейчас же.Он развернулся и вышел. Его шаги по лестнице отдавались, как удары молота, запечатывающие приговор. Как только дверь закрылась, ледяное спокойствие Эммы испарилось. Она резко повернулась к Лизе, и ее глаза полыхали таким холодным огнем, что та отпрянула. – Как ты могла? – прошипела Эмма, делая шаг вперед. Крис встал рядом, его взгляд был не менее суров. – Пять лет! Он дышал тобой! Он готов был отдать тебе свою черствую, сложную, но единственную душу! Как ты могла так плюнуть на это?! – Я… я не знаю… это просто случилось… – всхлипывала Лиза. – Ничего не «просто случается»! – крикнул Крис, его лицо исказила гримаса отвращения. – Он тебе доверял! Мне противно на тебя смотреть.

– Он уезжает. В Торонто. Ждет нас в аэропорту.В этот момент зазвонил телефон Криса. Он посмотрел на экран, поднес трубку к уху. – Да, брат? – Он слушал, его взгляд встретился с взглядом Эммы. – Понял. Я с тобой. А Эмма?.. Хорошо. Жди. Он положил трубку.

– Братик! А мы уж думали, ты без нас улетишь в закат, как одинокий ковбой! – крикнула она, направляясь к нему, оставляя позади обломки прошлого и шагая в новую, неизвестную жизнь.Не говоря ни слова, Эмма бросила последний уничтожающий взгляд на Лизу и вышла. Крис – за ней. Час спустя они стояли у частного терминала. Ден был неподвижен, как изваяние, его профиль резок на фоне неба. Эмма вышла из машины, и ее лицо озарила та самая, солнечная улыбка. Маска была надета. Война за душу брата только начиналась.

Преданность и Предательство

Первые лучи солнца, острые и безжалостные, как скальпель, вонзились в щель между чёрными шторами и упали Эмме на веко. Она проснулась мгновенно, без промежуточных стадий – сознание вспыхнуло, как лампочка, выжигая остатки сна. Её голубые глаза, яркие даже в полумраке, за секунду просканировали комнату. Тишина. Порядок. Никаких следов вторжения.

С тихим стоном удовольствия она потянулась, как хищница, чувствуя, как просыпается каждое мускулистое, отточенное годами танцев тело. Рыжие волосы, похожие на расплавленную в горниле медь, рассыпались по шёлковой наволочке. Она соскользнула с кровати, и её босые ноги утонули в густом ворсе белого ковра. Комната была её крепостью и святилищем – минимализм, выверенный до миллиметра, с тщательно расставленными акцентами: коллекционный парфюм на зеркальной тумбе, чёрно-белая фотография балерины в полёте и старинный кастет деда, лежащий под стеклом как напоминание о том, что даже изящное может быть оружием.

В гардеробной, больше похожей на бутик, её пальцы без колебаний выхватили с вешалки чёрные леггинсы из технологичной ткани, спортивный топ и белоснежную рубашку из невесомого кашемира. Одежда была её униформой – безупречной, функциональной и безмолвно заявляющей о её статусе.

Перед спуском – ритуал. Душ. Она включила воду – ледяную, обжигающую. Стоя под ледяными иглами, она не морщилась, лишь глубже дышала, чувствуя, как мурашки бегут по коже, а разум проясняется до стерильной чистоты. Вызов самой себе. Затем – обжигающий жар, смывающий последние следы сна, как смывают грехи. Запах шампуня с нотами горького апельсина и сандала стал её второй кожей – сладковатой, но с горьким, древесным шлейфом.

Обернувшись в махровый халат, она спустилась на кухню пентхауса. Пространство заливал утренний свет. Мощная кофемашина, похожая на артефакт из будущего, с шипением приготовила двойной эспрессо. С тяжёлой фарфоровой чашкой в руке она подошла к панорамному окну.

Внизу кипел город, маленький и игрушечный с этой высоты. Эмма сделала глоток горького, обжигающего напитка. Её лицо, лишённое макияжа, казалось другим – более острым, серьёзным. Легкомысленная маска была снята. Она думала о Дене. Всегда о Дене.

Эмма нахмурилась. Лиза никогда не звонила так рано. Тревожный колокольчик прозвенел в груди. Она сделала ещё один глоток кофе, давая себе три секунды, и приняла вызов, включив видео.И тут зазвонил телефон. Не тот, для всех, а тот, для избранных. На экране горело имя: Лиза.

– Ден… он здесь. Он… – Лиза сглотнула, не в силах выговорить. Камера дёрнулась, и Эмма увидела разбросанную одежду, край кровати и… окровавленную руку незнакомого мужчины, лежащую без движения.На экране возникло бледное, заплаканное лицо Лизы. Волосы всклокочены, глаза заплывшие. – Эм… Эмма, – голос срывался от рыданий. – Прости, что так рано… Я… я не знала, кому ещё позвонить… – Лиза, что случилось? – голос Эммы прозвучал ровно, но абсолютно бесстрастно. Ледяная вежливость.

– Он его убьёт, Эмма! Умоляю, приезжай! Останови его! Он тебя послушает! – Лиза зашлась в истерике.Ледяная волна прокатилась по спине Эммы. Она не видела Дена, но чувствовала его ярость, бушующую за кадром.

– Лиза, – голос Эммы стал резким, режущим. – Замолчи. И жди.Лицо Эммы стало каменным. Все её внутренние тревоги материализовались в этом кадре. Пальцы так сильно сжали чашку, что кофе расплескался. – Где ты? – её голос стал тише, но в нём появилась стальная хватка. – В… в гардеробной. Закрылась. Боюсь… – Не выходи. Молчи. Я еду. – Эмма, прости, я не хотела…

Скинув халат, она за минуту была одета. Ни косметики, ни украшений. Только ключи от машины и телефон. Выходя, она чувствовала, как внутри всё сжимается в холодный, твёрдый ком. Её брат был в беде. Его демоны вырвались. А это значило, что и её теперь требовали выпуска. Но её демоны были умнее. Они умели носить маску.Она положила трубку. Поставила недопитую чашку в раковину. Её утро закончилось.

– Лети. Он тебя послушает. Только дай понять, что это я тебя послала, – добавила Эмма. – Он в ярости не отличит друга от врага.Она мчалась в своём Aston Martin, и с каждым оборотом колес тревога сжималась в тугой, холодный узел. Её пальцы сами набрали номер Криса. – Крис, слушай и не перебивай, – её голос в Bluetooth-системе был лишён всяких эмоций. – Ден у Лизы. Там какой-то парень. Полный ад. Лиза в истерике, говорит, Ден кого-то убивает. На той стороне на секунду – тишина, а затем глухой мат. – Понял. Еду. – Точный ад. Сейчас. Я ближе, – голос Криса потерял всю свою привычную лёгкость, став жёстким и собранным.

И тогда он услышал. Приглушённые, влажные удары и хриплое дыхание. Звуки доносились сверху. Пазл сложился. «Нет. Только не это. Он её любил, чёрт побери».Крис ворвался в подъезд первым. Дверь в квартиру была распахнута. Первое, что он увидел, – мужские туфли и опрокинутую сумочку Лизы. Сердце упало. В воздухе витал сладковатый запах её духов, смешанный с чем-то металлическим и острым – запахом крови.

– Ден, хватит! Ты его убьёшь! – крикнул Крис, бросаясь к другу и с трудом оттаскивая его. Он был силён, но ярость Дена давала ему сверхчеловеческую силу.Он ворвался в спальню. Картина была хуже любого кошмара. Ден, похожий на разъярённого титана, методично избивал в кровь незнакомца. Лицо того уже не было лицом.

– Успокойся, братик, – её шёпот был подобен щипцам, сжимающим раскалённый металл. – Всё хорошо. Я с тобой. Выдыхай.И тут в дверном проёме возникла Эмма. Её взгляд за секунду оценил ситуацию, но остановился только на брате. Она не кричала. Подошла и схватила его за лицо, прижавшись лбом к его вспотевшему лбу.

– Завтра тебя не должно быть ни здесь, ни в этом городе. Иначе ты знаешь, что будет.И случилось чудо. Напряжение спало с плеч Дена. Он отпустил Криса. Его дыхание выровнялось, но в глазах осталась ледяная пустота. Он посмотрел на Лизу, и его голос прозвучал тихо и мертво.

Он развернулся и вышел. Его шаги по лестнице отдавались, как удары молота, запечатывающие приговор.

– Ты сломала его, – голос Эммы снова стал тихим и опасным. – И если он не оправится, тебе не поздоровится. Исчезни. Сейчас же.Как только дверь закрылась, ледяное спокойствие Эммы испарилось. Она резко повернулась к Лизе, и её глаза полыхали таким холодным огнём, что та отпрянула. – Как ты могла? – прошипела Эмма, делая шаг вперёд. Крис встал рядом, его взгляд был не менее суров. – Пять лет! Он дышал тобой! Он готов был отдать тебе свою чёрствую, сложную, но единственную душу! Как ты могла так плюнуть на это?! – Я… я не знаю… это просто случилось… – всхлипывала Лиза. – Ничего не «просто случается»! – крикнул Крис, его лицо исказила гримаса отвращения. – Он тебе доверял! Мне противно на тебя смотреть.

– Он уезжает. В Торонто. Ждёт нас в аэропорту.В этот момент зазвонил телефон Криса. Он посмотрел на экран, поднес трубку к уху. – Да, брат? – Он слушал, его взгляд встретился с взглядом Эммы. – Понял. Я с тобой. А Эмма?.. Хорошо. Жди. Он положил трубку.

Не говоря ни слова, Эмма бросила последний уничтожающий взгляд на Лизу и вышла. Крис – за ней.

– Братик! А мы уж думали, ты без нас улетишь в закат, как одинокий ковбой! – крикнула она, направляясь к нему, оставляя позади обломки прошлого и шагая в новую, неизвестную жизнь.Час спустя они стояли у частного терминала. Ден был неподвижен, как изваяние, его профиль резок на фоне неба. Эмма вышла из машины, и её лицо озарила та самая, солнечная улыбка. Маска была надета. Война за душу брата только начиналась.

Грань свободы.

Сознание возвращалось обрывками, пропущенными сквозь густую вату боли и шока. Первым пришло ощущение – всепроникающее, жгучее, будто тело переехал каток. Затем – тихий, надрывный плач. Знакомый голос, шепчущий сквозь слёзы: «Прости, прости меня, дочка…»

Я с трудом разлепила ресницы, слипшиеся от слёз и пота. Очертания комнаты плыли, не желая складываться в знакомую картину. Потом я увидела её. Мама. Она сидела на коленях рядом со мной на полу, её руки, испачканные в крови, дрожали, лаская мои волосы. А вокруг, словно осколки разбитой жизни, сверкали на полу осколки хрустальной вазы – той самой, что когда-то, в другую жизнь, подарил ей папа. И среди этого хрустального хаоса, неподвижный и тяжёлый, лежал он. Отец. На его виске алела зияющая рана, из которой сочилась тёмная, густая кровь. Он дышал – хрипло, прерывисто, – но был без сознания. Отчаянная, точная меткость матери подарила нам шанс.

– Всё, дочка. Всё кончено. Мы уезжаем. Сейчас же, – она вздрогнула, её глаза, полные ужаса и непоколебимой решимости, встретились с моими.

– Мама… – мой голос был чужим, хриплым шёпотом, сорвавшимся с пересохших губ.

Она помогла мне подняться. Каждое движение отзывалось пронзительной болью в спине, в рёбрах. Я сжала зубы, зашипев, чтобы не закричать. Мир плыл перед глазами, но я уперлась ногами в липкий, мокрый пол, чувствуя под ступнями собственную кровь, смешанную с водой и осколками.

Мне нужно было в душ. Смыть с себя этот дом, этот вечер, этот въедливый запах страха и крови. Оставить всё это в стоках, как кошмар.

Поднявшись в ванную, я с трудом стянула с себя одежду. Джинсы прилипли к коже, и, отдирая ткань, я сорвала запекшуюся корку с колена. И тогда я увидела. Увидела своё тело. Это была не просто карта жестокости, нарисованная его руками. Это был ландшафт войны, которую я проиграла. Длинные, багровые полосы-ссадины от удара о стену. Мелкие, глубокие порезы от острых краёв застёжек на его рубашке, когда он тащил меня по лестнице. Они усеивали мои руки, ноги, один такой же зиял на скуле. Кровь сочилась медленно, упрямо, напоминая, что я всё ещё жива. Вопреки всему.

Я залезла под душ. Вода, горячая почти до нестерпимости, обожгла раны, заставив скулить от нового приступа боли. Но я терпела. Стояла под струями, пока вода не потекла с меня прозрачная, а не розоватая, пока кожа не онемела, а боль не превратилась в глухой, однообразный гул где-то на фоне.

Одеваясь, я выбирала каждую вещь с тщательностью, граничащей с одержимостью. Мягкие, свободные штаны из нежного джерси, которые не врезались бы в раны. Футболку с длинным рукавом из самого тонкого, дышащего хлопка. Это был не просто наряд. Это был щит, барьер между грубой тканью и моим истерзанным телом.

Потом я подошла к зеркалу. Лицо в отражении было бледным, осунувшимся, чужим. Глаза – огромными, слишком яркими на этом бледном полотне, с синяками под ними, что были следствием не усталости, а выжженной пустоты. Я взяла тональный крем. Не для красоты. Для маскировки. Это был мой боевой раскрас, камуфляж, скрывающий следы войны, которая шла в стенах моего собственного дома. Я втирала крем в ссадину на скуле, и слёзы текли по лицу сами собой, солёные и горькие, смешиваясь с косметикой и болью. Каждое прикосновение было пыткой, но я смотрела в глаза своему отражению, пока они снова не стали сухими и пустыми. Пустота была лучше страха. В ней скрывалась стальная решимость.

Мы вышли на улицу, в прохладную, равнодушную ночь, не оглядываясь на дом-тюрьму. Такси ждало. Мы сели, прижимаясь друг к другу, как два перепуганных, но вырвавшихся на свободу зверька.

– Аэропорт, – тихо сказала мама, и её голос впервые за многие годы звучал не как просьба, а как приказ, отчеканенный сталью.

Город за окном проплывал, растворяясь в темноте. Я смотрела на него, не видя. Впереди был аэропорт. Билеты в Торонто, купленные на наши спасённые и отвоёванные назад деньги. И новая жизнь, куда мы везли с собой только боль, впитанную в кости, застарелый страх и хрупкую, отчаянную надежду, тонкую, как паутинка.

Мы бежали. И в такси, уносящем нас прочь, я поняла: та девушка, которую били и унижали, осталась там, в луже крови и осколков хрусталя. А я… я ещё не знала, кем стану. Но я была свободна. И это было одновременно и страшно, и пьяняще.

И тут память, как кинжал, вонзила в меня образ вчерашнего дня. Как будто это была не моя жизнь, а чья-то чужая. Вчера, придя на смену в забегаловку, менеджер сообщил, что наш персонал «повышают» – отправляют на подмену в ресторан бизнес-зала аэропорта. «Не бесплатно, конечно, доплата будет», – сказал он, и в его глазах читалось нечто похожее на стыд. Он-то знал, с какими «царями жизни» нам придётся иметь дело.

И вот тот мужчина. С ледяными глазами цвета зимнего неба. Он сидел в баре, словно изгой в собственном царстве, и его ярость была почти осязаемой, тяжёлой, как свинец. Когда он встал и подошёл ко мне, у меня перехватило дыхание. Не от страха. От узнавания. В его взгляде, в напряжённой линии плеч, я увидела ту же рану, что носила в себе – рану от предательства, от ножевого удара в спину от самого близкого. Только его рана была упакована в лёд и дорогой костюм, а моя – гноилась в бедности и безысходности. Его слова «Вы пролили своё достоинство» вонзились в меня острее, чем любые отцовские оскорбления. Потому что он, этот чужой, холодный человек, увидел то, что я так тщательно скрывала. И в его глазах я прочитала не презрение, а нечто иное – странное, горькое понимание.

А потом появились они. Девушка с огненными волосами, ворвавшаяся в зал, словно ураган из другого, солнечного измерения. И парень, следовавший за ней с верной, расслабленной ухмылкой, но с умными, всё видящими глазами. Они были его противоположностью. Они были его якорем. Я смотрела на эту рыжеволосую девушку, на её небрежную, врождённую грацию и сияние, исходящее изнутри, и почувствовала странный, щемящий укол зависти. Не к её богатству или красоте, а к этой… абсолютной свободе. Свободе быть собой – громкой, яркой, бесстрашной. Она мне понравилась. Понравилась той глухой, забытой частью души, что ещё помнила, каково это – смеяться, не оглядываясь на дверь в ожидании новой бури.

Теперь мы с мамой были здесь, в этом аэропорту, который навсегда разделил мою жизнь на «до» и «после». Прохождение досмотра, контроль документов, бесконечные очереди – всё это было сном наяву. Я двигалась на автомате, чувствуя, как сквозь слои тонального крема на лице проступает лихорадочный жар, а под свободной одеждой ноют и саднят свежие шрамы.

И вот самолёт. Мы вошли в салон, и контраст между блестящим миром того мужчины и нашей жалкой, затравленной реальностью стал ещё очевиднее, ещё болезненнее. Мы пробирались к своим местам в хвосте, среди кричащих детей и уставших рабочих, в то время как он, наверное, устроился в широких кожаных креслах бизнес-класса, за бронированным стеклом статуса и денег.

Мы взлетели. Моторы взревели, заглушая стук моего сердца. Я вжалась в кресло, чувствуя, как перегрузки больно отзываются в моих ушибленных рёбрах. За иллюминатором огни города превратились в россыпь одиноких, равнодушных звёзд, а затем исчезли в сплошной, безразличной тьме. Мы летели в никуда. В Торонто. В неизвестность.

И тут, глядя в чёрное ничто за стеклом, я вспомнила его. Своего Егора. Того единственного, кто в этом аду видел меня не бедной и затравленной, а просто – Амелией. Мы встречались тайком все эти годы. Он был моим глотком чистого воздуха, моим тихим, единственным убежищем. Вчера, после смены, я должна была встретиться с ним. Я должна была рассказать ему всё. Об отце. О побоях. О нашем бегстве.

Но я не пришла. Я просто перестала отвечать на его сообщения, отключила телефон. Я боялась, что его участие, его жалость, его попытки помочь поставят его под удар моего отца. Я боялась, что наше бегство потянет его за собой в неизвестность, которую мы и сами не могли оценить. И я боялась самого страшного – что, увидев всю глубину моего позора, всю грязь моего существования, он отвернётся. И этот последний огонёк погаснет.

Теперь, набирая высоту и оставляя позади весь свой ад, я с ужасом осознавала: я совершила ту же ошибку, что когда-то совершил мой отец по отношению к нам с мамой. Я позволила страху сломать того, кого любила. Я стала тем, кого презирала, – трусом, бегущим от собственного счастья. И теперь эта вина, тяжёлая и невысказанная, летела со мной через океан, становясь самым тяжким грузом.

А в кармане моего рюкзака, среди скудных сбережений и паспортов, лежал его подарок – маленький, изящный серебряный свисток. «Чтобы ты всегда могла позвать на помощь, и я приду», – сказал он тогда, вкладывая его мне в ладонь. Его пальцы были такими тёплыми. Я так и не позвонила ему. И теперь этот свисток обжигал мне кожу сквозь ткань, как раскалённое железо, безмолвное и страшное свидетельство моего собственного предательства.

Завеса тайны

Сон был беспокойным, обрывчатым, как киноплёнка, порванная в клочья. Я проваливалась в темноту, а выныривала от прикосновения. Чьё-то нежное, но настойчивое поглаживание по руке.

– Амелия, проснись, родная. Мы прилетели. Это Торонто.

Голос мамы звучал устало, но в нём слышались новые, незнакомые нотки – решительность и странное спокойствие. Я с трудом разлепила веки. Салон был залит слепящим утренним светом. За иллюминатором простирался не другой город, а другой мир – стерильно чистые взлётные полосы, строгие конструкции терминалов и пронзительно синее небо.

Выход из самолёта был похож на переход в другое измерение. Чистый, прохладный воздух пах не выхлопами и большим городом, а какой-то незнакомой свежестью. Дальше – лабиринт чистых, ярко освещённых коридоров, автоматические двери, строгие, но вежливые взгляды пограничников. Мы проходили паспортный контроль, забирали наши жалкие чемоданы – два на двоих, – и я чувствовала себя призраком, который бесшумно скользит по отлаженному механизму чужой жизни.

И вот мы вышли. Автоматические двери раздвинулись, и нас обнял гул большого аэропорта. Мама поймала такси, и мы молча погрузились в салон. Машина тронулась, и только когда аэропорт остался позади, мама повернулась ко мне. Её глаза наполнились слезами.

– Прости меня, дочка, – прошептала она, сжимая мою руку так сильно, что косточки затрещали. – Прости, что все эти годы… что я позволяла ему… Я должна была остановить его. Должна была забрать тебя и уйти. Я смотрела, как он калечит тебя, и моя трусость… – её голос сорвался.

– Тихо, мама. Тихо. Я никогда не была на тебя в обиде. Никогда. Если бы ты вмешалась сильнее, он бы убил тебя. А я бы не пережила этого. Я люблю тебя. Мы справились. Мы сбежали. Вместе.Я тут же прижала её голову к своему плечу, зашипев от боли, но не отпуская.

И у меня перехватило дыхание.Она всхлипнула, и мы сидели, прижавшись друг к другу, пока такси мчалось по широким, идеальным автомагистралям. И тогда я оторвала взгляд от мамы и посмотрела в окно.

Торонто был не просто красивым. Он был величественным. Он рос ввысь стальными и стеклянными кристаллами небоскрёбов, сверкающих на солнце. Мы проезжали мимо огромных, ухоженных парков, мимо футуристичных зданий, у подножия которых текли чистые реки. Люди шли по улицам со спокойными, деловыми лицами. Это был город порядка, возможностей, город из тех глянцевых журналов, что я листала в забегаловке в перерывах между заказами. Я прижалась лбом к прохладному стеклу, и в моей израненной душе, помимо боли и усталости, зародилось крошечное, хрупкое чувство – восторг.

Но такси не остановилось в центре. Оно свернуло с шумных магистралей на тихие, широкие улицы, утопающие в зелени. Дома здесь уже не были небоскрёбами. Они были другими. Огромными, скрытыми за высокими заборами и вековыми деревьями поместьями. У меня защемило сердце. Куда мы едем?

Машина подъехала к массивным, но изящным кованым воротам. Охранник в безупречной форме сверил что-то в планшете, кивнул, и ворота бесшумно поползли в стороны. Мы въехали на территорию, напоминающую частный парк. Я смотрела на маму широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Она встретила мой взгляд и лишь грустно улыбнулась, понимая, что вопросы вот-вот хлынут потоком.

– Позже, дочка. Обещаю, я всё объясню.

Такси остановилось у… дворца. Это мог быть только дворец. Перед нами возвышался огромный особняк из светлого камня и стекла. Он сочетал в себе классическую монументальность и современный минимализм. Высокие панорамные окна отражали небо и кроны деревьев, а перед парадным входом струился в чаше из полированного гранита небольшой фонтан.

Возле подъезда нас ждала девушка. Высокая, со строгой осанкой, в элегантном костюме-футляре цвета слоновой кости. Её тёмные волосы были собраны в тугой пучок, а взгляд был одновременно приветливым и невероятно собранным.

– Ариадна? – обратилась она к маме, и я с удивлением услышала это имя. Оно звучало гордо и царственно, как будто принадлежало другой женщине, не той, что годами прятала синяки под воротником. – Я Даша, ваш куратор. Добро пожаловать в Брайдл-Пат. Ваш дом готов.

Она провела нас внутрь, и у меня снова перехватило дыхание. Мы вошли в просторный холл с мраморным полом и парящей лестницей. Воздух пах свежей краской, дорогим деревом и свежесрезанными цветами в огромной вазе.

– Позвольте провести для вас краткий осмотр, – сказала Даша, и её голос мягко эхом разносился под высокими потолками.

Она показала нам две гостиные: одну – камерную, с камином и уютными диванами для семейных вечеров, другую – парадную, для приёмов, с хрустальной люстрой и выходом на террасу. Показала просторную столовую с огромным столом из цельного дуба. Современную кухню, которая сияла хромом и чёрным матовым гарнитуром, выглядела как командный центр звездолёта. Рядом – дверь в трёхместный гараж, а за ним – кабинет, отделанный тёмным деревом, с массивным столом и стеллажами до потолка.