История Греции. Том 2

Что касается астрономии и физики гомеровского грека, то уже было отмечено, что он связывал воедино разумные явления, составляющие предмет этих наук, нитями религиозной и олицетворяющей фантазии, которой подчинялись реальные аналогии между ними; и что эти аналогии не начинали изучаться сами по себе, отдельно от религиозного элемента, которым они сначала были наложены, до эпохи Фалеса, – совпавшей, как это произошло, с расширением возможностей посещения Египта и внутренних районов Азии. В обеих этих странах греки получили доступ к большому количеству астрономических наблюдений, к использованию гномона или солнечных часов [208] и к более точному определению продолжительности солнечного года [209], чем то, которое послужило основой для их различных лунных периодов. Утверждается, что Фалес был первым, кто предсказал затмение солнца – не совсем точно, но с большими пределами погрешности относительно времени его наступления, – и что он также обладал столь глубоким знанием метеорологических явлений и вероятностей, что смог предсказать обильный урожай оливок на будущий год и получить большую сумму денег за счет спекуляции оливами [210].

От Фалеса вниз мы прослеживаем череду астрономических и физических теорий, более или менее успешных, в которые я не намерен здесь вдаваться: сейчас достаточно противопоставить отца ионической философии предшествующим ему временам и отметить первое начало научного предсказания среди греков, пусть и несовершенное на начальном этапе, в отличие от вдохновенных сентенций пророков или оракулов и от тех особых знаков о целях богов, на которые привычно полагался гомеровский человек. [Мы увидим, что эти два способа предвидения будущего, один из которых основан на философском, а другой – на религиозном восприятии природы, действуют одновременно на протяжении всей греческой истории и делят между собой в неравных долях империю греческого ума; первый приобретает как большее преобладание, так и более широкое применение среди интеллектуальных людей, и частично ограничивает, но никогда не отменяет спонтанное применение второго среди вульгарных.

Ни чеканные деньги, ни искусство письма, [212] ни живопись, ни скульптура, ни образная архитектура не относятся к гомеровским и гесиодовским временам. Такие зачатки искусств, которым суждено было в конце концов получить столь великое развитие в Греции, как те, что существовали в эти ранние времена, служили лишь своего рода ядром для фантазии поэта, чтобы создать для себя сказочные [p. 117] творения, приписываемые Гефесту или Дейдалу. Ни одна статуя богов, даже деревянная, не упоминается в гомеровских поэмах. Все многочисленные разновидности греческой музыки, поэзии и танцев – первые в основном заимствованы из Лидии и Фригии – относятся к периоду, значительно более позднему, чем первая Олимпиада: Терпандр, самый ранний музыкант, чья дата установлена, и изобретатель арфы с семью струнами вместо четырехструнной, появился не ранее 26-й Олимпиады, или 676 года до н. э.: поэт Архилох почти того же времени. Ямбический и элегический метры – первые отклонения от первобытного эпического ритма и сюжета – появляются не ранее 700 года до нашей эры.

Именно эпическая поэзия является одновременно и несомненной прерогативой, и единственной жемчужиной самой ранней эпохи Греции. Из множества эпических поэм, существовавших в Греции в течение восьми веков до христианской эры, не сохранилось ни одной, кроме «Илиады» и «Одиссеи»: «Эфиопис» Арктина, «Илиас Малый» Леша, «Кипрские стихи», «Взятие Œchalia», «Возвращение героев из Трои», «Фебаи» и «Эпигоны» – некоторые из них в древности проходили под именем Гомера – все были утрачены. Но и тех двух, что остались, вполне достаточно, чтобы продемонстрировать у первобытных греков умственную организацию, не имеющую аналогов ни в одном другом народе, и способности к изобретению и выражению, которые подготовили, а также предвосхитили будущее выдающееся положение нации во всех различных областях, к которым могут быть применены мысль и язык. Как ни велика была впоследствии сила мысли греков, их сила выражения была еще больше: в первом случае другие народы опирались на их фундамент и превзошли их, а во втором они так и остались непревзойденными. Не будет лишним сказать, что этот гибкий, выразительный и прозрачный характер языка как инструмента общения, его прекрасная способность к повествованию и обсуждению, а также к возбуждению всех жилок человеческих эмоций без потери той простоты, которая приспосабливает его ко всем людям и всем временам, – может быть прослежен в основном благодаря существованию и широкому влиянию «Илиады» и «Одиссеи». Для нас эти сочинения интересны как прекрасные поэмы, изображающие жизнь и нравы, раскрывающие определенные типы характера с предельной живостью и безыскусственностью: для их первоначального слушателя они обладали всеми этими источниками воздействия, вместе с другими, еще более мощными, которые нам теперь чужды. На него они действовали со всей тяжестью и торжественностью истории и религии вместе взятых, в то время как очарование поэзии было лишь вторичным и инструментальным. Поэт был тогда учителем и проповедником общины, а не просто развлечением в часы досуга: к нему обращались за откровениями о неизвестном прошлом, за разъяснениями атрибутов и расположения богов, так же как к пророку за его привилегированным предвидением будущего. Древний эпос включал в себя множество различных поэтов и поэтических композиций, которые выполняли эту цель с большей или меньшей полнотой: но исключительная прерогатива Илиады и Одиссеи заключается в том, что после того, как умы людей перестали находиться в полной гармонии с их первоначальным замыслом, они все еще сохраняли свою империю благодаря лишь силе вторичного превосходства: в то время как остальные эпосы – хотя и служили пищей для любопытных и хранилищем для логографов, трагиков и художников – никогда, кажется, не приобретали широкой популярности даже среди интеллектуальных греков.

В следующей главе я расскажу об эпическом цикле, о его связи с гомеровскими поэмами и об общих свидетельствах, касающихся древности и авторства последних.

Глава XXI. ГРЕЧЕСКИЙ ЭПОС. – ГОМЕРОВСКИЕ ПОЭМЫ.

Во главе некогда многочисленных эпических произведений Греции, большая часть которых, к сожалению, утрачена, стоят «Илиада» и «Одиссея», связанные с бессмертным именем Гомера и охватывающие отдельные части обширного сказания о Трое. Они представляют собой образец того, что можно назвать героическим эпосом греков, в отличие от генеалогического, в котором выделялись некоторые поэмы Гесиода – «Каталог женщин», «Эойи» и «Навпактия» [с. 119].

Поэмы гомеровского характера (если можно так выразиться, хотя термин весьма неопределённый), ограничиваясь одним из великих событий или великих персонажей греческой легендарной древности и включая ограниченное число действующих лиц, все из одной эпохи, в большей или меньшей степени приближались к определённому поэтическому единству. В то же время поэмы Гесиода, более спокойные по духу и не ограниченные ни временем, ни персонажами, соединяли разрозненные события без явной попытки сосредоточить интерес – без закономерного начала или конца [213]. Между этими двумя крайностями существовало множество промежуточных форм: биографические поэмы, такие как «Гераклея» или «Тесеида», повествующие о главных подвигах одного героя, представляют собой нечто среднее, но ближе стоящее к гесиодовскому типу. Даже гимны богам, приписываемые Гомеру, являются эпическими фрагментами, описывающими отдельные деяния или приключения прославляемого божества.

Как дидактическая, так и мистико-религиозная поэзия Греции началась с гекзаметра – характерного и освящённого размера эпоса [214], но они принадлежат к иному роду и исходят из иной струи греческого духа. Среди исторических греков было распространено мнение, что такие мистические произведения древнее повествовательных поэм и что Орфей, Музей, Лин, Олен, Памф и даже Гесиод и другие, считавшиеся их авторами, жили раньше Гомера. Однако нет доказательств в пользу этого мнения, а все предположения говорят против него. Те сочинения, которые в VI веке до нашей эры приписывались Орфею и Мусею, несомненно, были послегомеровскими, и мы не можем принять даже смягчённый вывод Германа, Ульрици и других, что мистическая поэзия как жанр (если отвлечься от конкретных сочинений, ложно приписанных Орфею и другим) предшествовала повествовательной [215].

[с. 120] Кроме «Илиады» и «Одиссеи», нам известны названия около тридцати утраченных эпических поэм, иногда с кратким указанием их содержания.

Относительно сказания о Трое их было пять: «Киприи», «Эфиопида» и «Взятие Трои», обе приписываемые Арктину; «Малая Илиада», приписываемая Лесхесу; «Возвращения» (героев из-под Трои), связанные с именем Агия Трезенского; и «Телегония» Евгаммона, продолжение «Одиссеи». Две поэмы – «Фиваида» и «Эпигоны» (возможно, две части одного произведения) – были посвящены фиванскому циклу, двум походам аргивян на этот город. Другая поэма, «Эдиподия», повествовала о трагической судьбе Эдипа и его семьи; а та, что упоминается как «Европия» или стихи о Европе, возможно, включала сказание о её брате Кадме, мифическом основателе Фив [216].

Подвиги Геракла воспевались в двух произведениях, каждое под названием «Гераклея», авторства Кинефона и Писандра, – вероятно, и во многих других, память о которых не сохранилась. Отдельный эпос был посвящён взятию Гераклом Ойхалии. Две другие поэмы, «Эгимий» и «Миния», предположительно основывались на иных деяниях этого героя – его помощи дорийскому царю Эгимию в борьбе с лапифами, сошествии в подземный мир для освобождения пленённого Тесея и завоевании могущественного города миниев Орхомена [217].

Другие эпические поэмы – «Форонида», «Данаида», «Алкмеонида», «Атфида», «Амазония» – известны нам лишь по названиям, и мы можем лишь смутно догадываться об их содержании, насколько это позволяет само имя. [218] [стр. 121] «Титаномахия», «Гигантомахия» и «Коринфиака», три произведения, приписываемые Евмелу, дают благодаря своим названиям несколько более ясное представление о материале, который они охватывали. «Теогония», приписываемая Гесиоду, сохранилась, хотя и частично искажённой и фрагментарной; но, по-видимому, существовали и другие поэмы подобного содержания и названия, ныне утраченные.

Из поэм, написанных в гесиодовском стиле – пространных и насыщенных генеалогическими подробностями, – главными были «Каталог женщин» и «Великие Эойи»; последняя, по-видимому, являлась продолжением первой. В этих поэмах одна за другой воспевались знаменитые женщины героической Греции, связанные между собой лишь произвольной нитью повествования. «Брак Кеика», «Меламподия» и собрание мифов под названием «Астрономия» также приписываются Гесиоду; а упомянутая выше поэма «Эгимий» иногда связывается с его именем, а иногда – с именем Керкопа. «Навпактийские стихи» (названные так, вероятно, по месту рождения их автора) и генеалогии Кинефона и Асия были произведениями того же бессистемного характера, насколько можно судить по скудным сохранившимся фрагментам. [219] Орхоменский эпический поэт Херсий, от которого до нас дошло лишь две строки, сохранённые Павсанием, также может быть отнесён к той же категории. [220]

Самый древний из эпических поэтов, которому приписывается хоть какая-то дата, имеющая видимость достоверности, – это Арктин Милетский, помещаемый Евсевием в первую Олимпиаду, а Судой – в девятую. Евгаммон, автор «Телегонии» и самый поздний в этом перечне, отнесён к пятьдесят третьей Олимпиаде (566 г. до н. э.). Между ними находятся Асий и Лесх, жившие около тридцатой Олимпиады – в то время, когда жила древняя эпическая традиция уже иссякала, а другие формы поэзии – элегическая, ямбическая, лирическая и хоровая – либо уже возникли, либо вот-вот должны были появиться, чтобы соперничать с ней. [221] [стр. 122]

Как уже упоминалось в предыдущей главе, в ранних опытах прозаического письма Гекатей, Ферекид и другие логографы стремились извлечь из древних мифов нечто вроде связного повествования, расположенного в хронологическом порядке. По аналогичному принципу александрийские учёные примерно во II веке до н. э. [222] организовали множество древних эпических поэтов в последовательность, основанную на предполагаемом порядке событий, – начиная с брака Урана и Геи и «Теогонии» и заканчивая смертью Одиссея от руки его сына Телегона. Этот сборник получил название «Эпического цикла», а поэты, чьи произведения вошли в него, стали именоваться «циклическими». Без сомнения, эпические сокровища Александрийской библиотеки были обширнее, чем когда-либо прежде собранные в одном месте и доступные для изучения людям учёным и располагающим досугом; поэтому умножение подобных сочинений в одном хранилище сделало желательным установление определённого порядка их прочтения и создание исправленного и унифицированного издания. [223] Критикам угодно было определить очерёдность не по древности или художественным достоинствам самих произведений, а по предполагаемой последовательности событий, так чтобы в целом они составляли читаемый свод эпической древности.

Много неясностей [224] существует, и множество различных мнений высказано относительно этого «Эпического цикла»: я рассматриваю его не как исключительный канон, а просто как всеобъемлющую классификацию с новым изданием, основанным на ней. В него вошли бы все эпические поэмы библиотеки, созданные ранее «Телегонии» и подходящие для связного повествования; исключались бы лишь две категории – во-первых, недавние эпические поэты, такие как Паниасис и Антимах; во-вторых, генеалогические и бессистемные поэмы, такие как «Каталог женщин», «Эойи» и другие, которые нельзя было вписать в хронологическую последовательность событий. [225] И «Илиада», и «Одиссея» входили в «Цикл», так что обозначение «циклический поэт» изначально не подразумевало презрения. Но поскольку великие и выдающиеся поэмы чаще упоминались сами по себе или под именем их отдельных авторов, общее название «поэтов Цикла» постепенно стало применяться только к худшим, приобретая оттенок вульгарности или банальности; тем более что многие из второстепенных произведений, включённых в сборник, по-видимому, были анонимными, и их авторов можно было обозначить лишь подобным собирательным именем – «циклические поэты». Именно так следует объяснять пренебрежительное отношение, связываемое Горацием и другими с понятием «циклического писателя», хотя изначально в «Эпическом цикле» такого оттенка не было.

Таким образом, поэмы Цикла упоминались в противопоставлении Гомеру, [226] хотя изначально и «Илиада», и «Одиссея» [стр. 125] входили в их число. Это изменение значения слова породило ошибку в понимании первоначальной цели классификации, как если бы она была задумана специально для отделения второстепенных эпических произведений от Гомера.

Однако, в то время как некоторые критики склонны слишком резко противопоставлять циклических поэтов Гомеру, мне кажется, что Велькер впадает в другую крайность, слишком тесно отождествляя Цикл с этим поэтом. Он трактует его как классификацию, сознательно созданную для объединения всех разнообразных произведений гомеровского эпоса – с его единством действия и сравнительной скудостью как персонажей, так и приключений – в противоположность гесиодовскому эпосу, переполненному отдельными персонажами и родословными, лишённому центрального действия и завершающей катастрофы.

Это мнение действительно во многом соответствует фактам, поскольку немногие из гесиодовских эпосов, по-видимому, входили в Цикл. Утверждать, что их не было вовсе, было бы преувеличением, ибо мы не можем просто отбросить ни «Теогонию», ни «Эгимия». Однако их отсутствие легко объяснимо без предположения о намеренном исключении: очевидно, что их разрозненный характер (подобный «Метаморфозам» Овидия) делал невозможным их вплетение в какую-либо связную серию.

Непрерывность повествования в сочетании с определённой древностью поэм была принципом, на котором основывалось расположение произведений в так называемом Эпическом Цикле. Гесиодовские поэмы в целом исключались не из-за заранее задуманного намерения, а потому, что их нельзя было согласовать с таким упорядоченным чтением.

Какие именно поэмы входили в Цикл, мы теперь не можем определить с точностью. Велькер располагает их следующим образом: [стр. 126] «Титаномахия», «Данаида», «Амазония» (или «Атфида»), «Эдиподия», «Фиваида» (или «Поход Амфиарая»), «Эпигоны» (или «Алкмеонида»), «Миньяда» (или «Фокаида»), «Взятие Ойхалии», «Киприи», «Илиада», «Эфиопида», «Малая Илиада», «Илиуперсида» (или «Разрушение Трои»), «Возвращения героев», «Одиссея» и «Телегония». Вюльнер, Ланге и Файнс Клинтон расширяют список циклических поэм ещё больше. [227]

Однако все подобные реконструкции Цикла носят предположительный характер и не имеют авторитетных подтверждений. Единственные поэмы, которые мы можем с уверенностью отнести к Циклу на основании достоверных источников, – это, во-первых, серия, посвящённая героям Трои, от «Киприй» до «Телегонии», краткое содержание которой сохранил Прокл и которая включает «Илиаду» и «Одиссею»; во-вторых, древняя «Фиваида», прямо названная циклической [228] для отличия от одноимённой поэмы Антимаха.

Что касается других конкретных произведений, у нас нет доказательств ни для их включения, ни для исключения, кроме общих представлений о принципах построения Цикла. Если моё понимание этой схемы верно, александрийские критики включили в него все свои старые эпические сокровища вплоть до «Телегонии» – как хорошие, так и плохие; золото, серебро и железо – при условии, что их можно было вплести в повествовательную серию.

Однако я не могу, подобно Клинтону, включить «Европию», «Форониду» и другие поэмы, от которых нам известны лишь названия, поскольку неясно, соответствовало ли их содержание основному условию. Также я не могу согласиться с его мнением, что если существовало две или более поэмы с одинаковым названием и сюжетом, то одна из них обязательно должна была войти в Цикл, исключая остальные.

Могли быть две «Теогонии» или две «Гераклеи», обе включённые в Цикл, поскольку цель (как я уже отмечал) заключалась не в том, чтобы отделить лучшее от худшего, а в том, чтобы установить определённый порядок, удобный для чтения и ссылок, среди множества разрозненных произведений – как основу для нового, полного и исправленного издания.

[p. 127] Каков бы ни был принцип, по которому изначально объединялись циклы эпических поэм, все они ныне утрачены, за исключением двух несравненных алмазов, чей блеск, затмивший все остальное, один лишь даровал бессмертную славу даже самому раннему периоду греческой жизни. «Илиада» и «Одиссея» с самого зарождения греческой филологии и по сей день естественным образом вызывали жгучее любопытство, которое даже в исторические и литературные времена Греции не могло быть удовлетворено достоверными фактами. Эти произведения – памятники эпохи, глубоко религиозной и поэтической, но в то же время нефилософской, нерефлексирующей и не оставившей записей: сама природа дела исключает возможность обладать каким-либо достоверным знанием, переданным из такого периода. И нам придется усвоить этот урок, сколь тяжел и болезнен он ни был бы: никакая, даже самая изощренная, критическая проницательность не позволит нам отличить вымысел от реальности при отсутствии достаточного количества свидетельств.

После бесчисленных комментариев и ожесточенных споров [229], вызванных гомеровскими поэмами, едва ли можно сказать, что хоть один из изначально сомнительных вопросов получил решение, способное удовлетворить всех. Даже беглое рассмотрение всех этих споров, как бы кратко оно ни было, выходит далеко за рамки настоящего труда. Однако даже самая сжатая история Греции была бы неполной без некоторых изысканий относительно Поэта (так греческие критики в своем благоговении именовали Гомера) и произведений, которые ныне или в прошлом приписывались ему.

Кто или что такое Гомер? Какую дату ему следует приписать? Какие произведения ему принадлежат?

Если бы кто-то задал эти вопросы грекам из разных городов и эпох, он получил бы крайне противоречивые ответы. Со времен бесценных трудов Аристарха и [p. 128] других александрийских критиков над текстом «Илиады» и «Одиссеи» принято считать именно эти две поэмы (не считая гимнов и нескольких других малых произведений) единственными подлинными творениями Гомера. Литераторы, называемые «хоризонтами» (Разделителями), во главе с Ксено́ном и Геллаником, попытались ещё больше сократить это число, отделив «Илиаду» от «Одиссеи» и доказывая, что они не могли быть созданы одним автором.

На протяжении всей греческой античности «Илиада», «Одиссея» и гимны считались гомеровскими. Но если мы вернемся ко временам Геродота или даже раньше, то обнаружим, что Гомеру приписывали и несколько других эпосов. Более того, ещё до александрийской эпохи существовали критики, [230] считавшие весь эпический цикл, включая сатирическую поэму «Маргит», «Батрахомиомахию» и другие малые произведения, творениями Гомера.

Циклические «Фиваида» и «Эпигоны» (были ли они отдельными поэмами или последняя – продолжением первой) в древности обычно приписывались Гомеру. То же самое относилось и к «Кипрским песням». Некоторые даже считали его автором других поэм, [231] таких как «Взятие Эхалии», «Малая Илиада», «Фокаида» и «Амазония». Право «Фиваиды» называться гомеровской опирается на свидетельства более древние, чем любые, подтверждающие подлинность «Илиады» и «Одиссеи». Каллин, древний элегический поэт (640 г. до н. э.), называл Гомера её автором – и его мнение разделяли многие другие компетентные судьи. [232]

Из [p. 129] примечательного описания Геродота об изгнании рапсодов из Сикиона тираном Клисфеном во времена Солона (ок. 580 г. до н. э.) можно сделать вывод, что «Фиваида» и «Эпигоны» тогда исполнялись в Сикионе как гомеровские произведения. [233] И из слов Геродота ясно, что в его время общее мнение приписывало Гомеру как «Кипрские песни», так и «Эпигонов», хотя сам он с этим не соглашался. [234]

Несмотря на это несогласие, историк, очевидно, считал имена Гомера и Гесиода почти синонимами всего древнего эпоса – иначе он вряд ли вынес бы своё знаменитое суждение о том, что именно они создали греческую теогонию.

Множество городов, претендовавших на звание родины Гомера (семь – это даже меньше, чем на самом деле; среди них наиболее известны Смирна и Хиос), хорошо известны, и большинство из них имели легенды о его романтическом происхождении, предполагаемой слепоте и жизни странствующего певца, знакомого с бедностью и скорбью. [235]

Не менее примечательны расхождения в датировке его предполагаемого существования: из восьми различных эпох, к которым его относили, самая ранняя отстоит от самой поздней на 460 лет.

Так противоречивы были бы ответы, полученные в разных частях греческого мира на вопросы о личности Гомера. Но существовало и поэтическое объединение (братство или гильдия) на ионийском острове Хиос, которое ответило бы иначе. Для них Гомер был не просто человеком прошлого, подобным им самим, но божественным или полубожественным эпонимом и прародителем, которого они почитали в своих родовых жертвоприношениях и в чьём возвышающемся имени и славе растворялась индивидуальность каждого члена рода.

Сочинения каждого отдельного Гомерида или совместные труды многих из них были произведениями Гомера. Имя отдельного певца исчезало, его авторство забывалось, но общий родовой [p. 132] отец жил и рос в славе от поколения к поколению благодаря гению своих обновляющихся сыновей.

Таково было представление о Гомере у поэтического рода Гомеридов, и в общей неясности этого вопроса я склоняюсь к нему как к наиболее правдоподобному. Гомер – не только предполагаемый автор различных произведений, исходящих от членов рода, но и носитель множества легенд и божественной генеалогии, которыми их воображение его наделяло. Подобное создание вымышленной личности и полное слияние сущностей религии и фантазии с реальным миром – процесс, хорошо знакомый и даже привычный для ретроспективного взгляда греков. [236]

Следует отметить, что поэтический род Гомеридов, о котором здесь идет речь, – бесспорно подлинный. Их существование и влияние сохранялись в исторические времена на острове Хиос. [237] Если Гомериды оставались заметными даже во времена Акусилая, Пиндара, Гелланика и Платона, когда их творческое вдохновение иссякло и они стали лишь хранителями и распространителями (наряду с другими) сокровищ, оставленных предшественниками, – то насколько выше должно было быть их положение тремя веками ранее, когда они ещё были вдохновенными творцами эпической новизны и когда отсутствие письменности гарантировало им бесспорную монополию на свои сочинения! [238] [p. 133]

Таким образом, Гомер – это не конкретный человек, а божественный или героический предок (понятия поклонения и происхождения сливаются, как это часто бывало в греческом сознании) родовых Гомеридов, и он является автором «Фиваиды», «Эпигонов», «Киприй», «Прологов», или гимнов, и других поэм в том же смысле, в каком он – автор «Илиады» и «Одиссеи», – предполагая, что эти различные произведения созданы, как, возможно, и было, разными представителями Гомеридов. Однако это отрицание исторической личности Гомера совершенно отделено от вопроса, с которым его часто смешивали, – являются ли «Илиада» и «Одиссея» изначально целостными поэмами и принадлежат ли они одному автору или нет. Для нас имя Гомера означает именно эти две поэмы и почти ничего более: мы хотим узнать как можно больше об их датировке, первоначальном создании, сохранении и способе передачи публике. Все эти вопросы в той или иной степени связаны друг с другом.