История Греции. Том 2

Такая цель могла быть достигнута выбором среди разночтений рапсодов в разных частях Греции того варианта текста, который знатоки сочли бы возвращением к чистой и исконной «Илиаде»; но она была бы разрушена, если бы он предпринял масштабные нововведения и впервые представил новую «Илиаду», объединив, изменив и переставив множество старых и хорошо известных песен. Столь смелое новшество скорее оскорбило бы и критиков, и толпу, чем понравилось бы им. И даже если бы оно было навязано властью в Афинах, вряд ли можно найти разумное объяснение тому, почему все прочие города и все рапсоды Греции отказались бы от прежних привычек в его пользу, ведь Афины тогда ещё не обладали политическим влиянием, какое они приобрели в следующем столетии.

В целом, характер и положение самого Писистрата решительно опровергают ту роль, которую приписывают ему Вольф и Лахман. Его вмешательство предполагает некий заранее известный древний свод, основные черты которого были знакомы греческой публике, хотя многие рапсоды на практике могли от него отклоняться как пропусками, так и вставками. Исправляя афинские исполнения в соответствии с этим общепринятым образцом, он мог надеяться и укрепить уважение к Афинам, и задать моду для остальной Греции. Но этот шаг – «собрать разрозненное тело священного Гомера» – качественно отличается от создания новой «Илиады» из существовавших ранее песен. [стр. 156] Первое так же естественно, уместно и многообещающе, как второе – насильственно и безосновательно. [265]

Чтобы подтвердить вывод, что Писистрат был первым создателем «Илиады» и «Одиссеи», следовало бы как минимум показать, что в предшествующие века не существовало других длинных и связных поэм. Но известно обратное. «Эфиопида» Арктина, содержавшая 9100 стихов, датируется периодом более чем за два века до Писистрата; несколько других утраченных эпических циклов, некоторые из них довольно объёмные, появляются в течение столетия после Арктина; и важно отметить, что три или четыре из этих поэм также приписывались Гомеру. [266] Нет большей внутренней трудности в [стр. 157] предположении, что длинные эпосы начались с «Илиады» и «Одиссеи», чем с «Эфиопиды»: превосходство имени Гомера и подчинённое положение Арктина в истории ранней греческой поэзии скорее свидетельствуют в пользу первого.

Более того, в самой «Илиаде» есть части, которые явно указывают на свою принадлежность к большому целому, а не на самостоятельность. Трудно представить «Каталог кораблей» во второй книге иначе, как часть целого, связанную с предстоящими событиями, ибо, взятый отдельно, этот сухой перечень имён не мог бы возбудить ни фантазию поэта, ни внимание слушателей. Но уже во времена Солона Гомеровский каталог приобрёл своего рода канонический авторитет, так что Солон даже вставил в него строку (или был обвинён в этом), чтобы выиграть спор с мегарцами, которые, со своей стороны, приводили другую версию. [267] Такое установившееся почтение не могло возникнуть, если бы задолго до Писистрата не существовало привычки воспринимать «Илиаду» как связную поэму. И когда философ Ксенофан, современник Писистрата, упомянул Гомера как всеобщего учителя и осудил его как недостойного изобразителя богов, он, несомненно, связывал это огромное влияние не с набором разрозненных рапсодий, а с цельной «Илиадой» и «Одиссеей», а возможно, и с другими поэмами, приписываемыми тому же автору, такими как «Киприи», «Эпигоны» и «Фиваида».

Мы действительно находим у различных авторов упоминания отдельных частей «Илиады» под собственными названиями, такими как «Теихомахия» (Битва у стены), «Аристия» (Подвиги) Диомеда или Агамемнона, «Долонея» (Ночная вылазка Долона [с. 158] а также Одиссея и Диомеда) и т. д., и на этом основании делался вывод, что эти части изначально существовали как отдельные поэмы, прежде чем были объединены в «Илиаду». Однако такие ссылки ничего не доказывают, ибо до того, как Аристарх и его коллеги разделили «Илиаду» на определённое количество книг, или рапсодий, обозначенных буквами алфавита, не существовало способа указать на какую-либо конкретную часть поэмы, кроме как через описание её содержания. [268] Авторы, жившие после Писистрата, такие как Геродот и Платон, которые, несомненно, воспринимали «Илиаду» как единое целое, цитировали её отдельные части именно такими обозначениями.

Предыдущие замечания о вольфовской гипотезе относительно текста «Илиады» позволяют разделить два вопроса, которые отнюдь не обязательно связаны между собой, хотя сама гипотеза, изложенная Вольфом, В. Мюллером и Лахманом, представляет их в совокупности. Во-первых, была ли «Илиада» изначально задумана и создана одним автором как единая поэма, или же её различные части были сочинены отдельно и разными авторами, а затем соединены воедино? Во-вторых, если допустить, что внутренние свидетельства поэмы опровергают первое предположение и подтверждают второе, то было ли создание целостной поэмы отложено, и существовали ли её части лишь в разрозненном виде вплоть до времён Писистрата? Очевидно, что эти два вопроса существенно различны, и можно верить в то, что «Илиада» была составлена из ранее существовавших песен, не признавая эпоху Писистрата временем её первой компиляции.

Как бы то ни было, какие бы этапы поэма ни прошла на пути к своей окончательной целостности, есть достаточные основания полагать, что они были завершены задолго до этого периода: друзья Писистрата обнаружили «Илиаду» уже существующей и древней в их время, даже если допустить, что изначально она не была единой. Более того, александрийские критики, чьи замечания сохранились в схолиях, даже не упоминают писистратовскую редакцию среди множества рукописей, [с. 159] которые были у них перед глазами, и мистер Пейн Найт справедливо заключает из их молчания, что либо они её не имели, либо она не представляла для них большого авторитета; [269] что никак не могло быть, если бы она была первоисточником гомеровского единства.

Линия аргументации, которой придерживаются сторонники гипотезы Вольфа, отрицая изначальное единство поэмы, заключается в выявлении пробелов, несоответствий, противоречий и т. д. между отдельными частями. Но если, несмотря на все эти несогласованности, являющиеся памятниками прежнего разрозненного состояния, составные поэмы слились настолько тесно, что стали казаться изначально едиными, то мы можем лучше понять полный успех этого процесса и всеобщее распространение иллюзии, предположив, что такое слияние произошло в очень ранний период, во времена расцвета эпического творчества, до появления чтения и критики. Чем дольше откладывалось объединение отдельных поэм, тем труднее было бы стереть из памяти людей их прежнюю разобщённость и заставить их принять новое целое как изначальное единство.

Певцы или рапсоды могли сравнительно легко соединять отдельные песни в IX или VIII веках до нашей эры; [с. 160] но если предположить, что этот процесс был отложен до второй половины VI века – если вообразить, что Солон и все его современники и предшественники не знали ничего о целостной «Илиаде», а были знакомы лишь с теми шестнадцатью отдельными эпическими произведениями, на которые Лахманн расчленяет «Илиаду», каждое из которых носило собственное имя, – то никакая компиляция, впервые составленная при Писистрате, не смогла бы стереть укоренившуюся привычку и утвердиться в сознании греков как изначальное творение Гомера.

Если бы шестнадцать частей оставались разрозненными вплоть до времени Писистрата, они, скорее всего, остались бы таковыми и впоследствии; и обширные изменения и перестановки, которые (согласно теории Лахманна) были необходимы, чтобы сплавить их в нынешнюю «Илиаду», не получили бы всеобщего признания в столь поздний период. Если допустить, что такие изменения и перестановки действительно имели место, то их следует отнести к эпохе, значительно более ранней, чем время Писистрата или Солона.

Общий характер самих поэм подтверждает сделанные здесь замечания. В «Илиаде» и «Одиссее» нет ничего, что отдавало бы модернизмом, если применять этот термин к эпохе Писистрата; ничего, что отражало бы изменения, произошедшие за два столетия в греческом языке, чеканке монет, привычке писать и читать, тираниях и республиканских правлениях, тесном военном строе, усовершенствованной конструкции кораблей, амфиктиониях, взаимном посещении религиозных праздников, восточных и египетских влияниях в религии и т.д., знакомых более поздней эпохе. Эти изменения Ономакрит и другие литературные друзья Писистрата вряд ли могли не заметить, даже без особого намерения, если бы они тогда впервые взялись за задачу объединения множества самостоятельных эпических поэм в одно крупное целое. [270] Всё в двух великих гомеровских поэмах – как в [p. 161] содержании, так и в языке – принадлежит эпохе на два-три столетия более ранней, чем Писистрат. Даже интерполяции (или те места, которые с наибольшей уверенностью признаются таковыми) не обнаруживают следов VI века до н.э. и вполне могли быть известны Архилоху и Каллину – а в некоторых случаях даже Арктину и Гесиоду – как подлинные гомеровские тексты. Насколько позволяют судить внутренние и внешние свидетельства, мы вправе полагать, что «Илиада» и «Одиссея» исполнялись в основном в том виде, в каком они существуют сейчас (всегда допуская частичные расхождения в тексте и интерполяции), уже в 776 году до н.э., нашей первой достоверной вехе греческой хронологии. И эта древняя дата – следует добавить – будучи наиболее достоверным фактом, является также важнейшим атрибутом гомеровских поэм в контексте греческой истории. Они дают нам представление о доисторическом характере греков, позволяя проследить последующее развитие нации и уловить поучительные контрасты между их прежним и позднейшим состоянием.

Отвергая, таким образом, идею компиляции при Писистрате и относя современное состояние «Илиады» и «Одиссеи» к периоду более чем на два столетия более раннему, остаётся вопрос: каким процессом или чьими усилиями они достигли этого состояния? Является ли каждая поэма произведением одного автора или нескольких? Если нескольких, принадлежат ли все части к одной эпохе? Есть ли основания полагать, что какие-либо из этих частей существовали ранее как отдельные поэмы и были приспособлены к своему нынешнему месту более или менее систематической переработкой?

Полвека назад острые и ценные «Пролегомены» Вольфа мощно направили внимание учёных на необходимость рассматривать «Илиаду» и «Одиссею» в связи с эпохой и обществом, в котором они возникли, и с существенными различиями в этом отношении между Гомером и более поздними эпическими поэтами. [271] [p. 162] С тех пор ранние проявления поэзии (Sagen-poesie) у других народов подверглись тщательному изучению; особенно немецкие критики, среди которых этот вид литературы исследовался наиболее интенсивно, избрали его единственной подходящей аналогией для гомеровских поэм. Такая поэзия, состоящая большей частью из кратких, безыскусных произведений с минимальной продуманной или дальновидной композицией, была принята многими критиками как подходящий стандарт для оценки возможностей гомеровской эпохи – эпохи исключительно устного слова, певцов и слушателей, а не читателей или писателей. Вместо безграничного восхищения Гомером не только как поэтом деталей, но и как создателем длинного эпоса, царившего во времена, когда Вольф писал свои «Пролегомены», тон критики перешёл в противоположную крайность, и внимание сосредоточилось исключительно на недостатках композиции «Илиады» и «Одиссеи». Всё, что в них находили симметричным или пронизанным системой, объявлялось решительно послегомеровским. Подобные предвзятые ожидания, кажется, определяли изучение Гомера в Германии в поколении, последовавшем за Вольфом, где отрицательная часть его теории обычно принималась, тогда как в отношении положительной замены – как объяснить историю и современное состояние гомеровских поэм – согласия не было. Однако за последние десять лет наметилась противоположная тенденция; теория Вольфа была пересмотрена и поколеблена Ничем, а также О. Мюллером, Велькером и другими учёными, возродившими идею изначального гомеровского единства с определёнными оговорками. Перемена во мнении Гёте, совпавшая с этим новым направлением, зафиксирована в одной из его поздних работ. [272] С другой [p. 163] стороны, первоначальное мнение Вольфа также было воспроизведено за последние пять лет и подкреплено новыми наблюдениями над текстом «Илиады» Лахманом.