Да, шеф!

– Фрейя? – кричит Хардж с пристани.

К своему ужасу, она понимает, что осталась в лодке одна. Это что еще за стереопиты? Надо же, запасть на первого встречного мужчину и решить, что население этого острова состоит сплошь из накачанных греческих богов!

Беззубый старик хочет взять ее багаж. Или нет.

Мужчина в шортах цвета хаки манит Фрейю к себе.

Она еще раз украдкой смотрит на него из-за запотевших солнцезащитных очков и принимает протянутую руку.

Его оливковые глаза встречаются с ее.

– Добро пожаловать на Лаппо.

По неизвестной причине у Фрейи пропадает дар речи.

Незнакомец подтягивает моторку за толстую веревку, свернувшуюся у его ног, а Фрейя невольно вспоминает, как однажды в школе мальчик перенес ее на спине через глубокий ручей, поспешно скинул на берегу, а сам упал на землю и схватился за поясницу.

– Я Димитрий, – представляется мужчина, отдуваясь.

– Фрейя. Как поживаете?

Как поживаете? Да кто, блин, сейчас так выражается, и с чего она вдруг заговорила как Мэри Поппинс? Фрейя достает телефон и пишет Хади.

Фрейя

Прямо сейчас любуюсь красотой.

Хади

Ура! А ведь только приехала… скинь фотку!

Фрейя разворачивается и вроде как снимает собравшуюся на берегу группу, стараясь, чтобы Димитрий попал в кадр, но выходит паршиво – во-первых, она еще не на столько близка с остальными, чтобы их фотографировать, а во-вторых, от красивого встречающего в кадре только левый локоть.

Фрейя

Не могу так снять, чтобы не спалиться. И так уже дурой себя выставила, заговорила как Мэри Поппинс.

Хади

Че-пу-ха! Зонтик уже раздобыла, чтобы улететь?

Димитрий собирает участников на берегу, волны мягко перекатывают черные, красные и белые камушки, и те слегка постукивают друг о друга. Встречающий хлопает в ладоши.

– Добро пожаловать на Лаппо. До рая совсем недалеко. – Он указывает на вереницу ослов, навьюченных рюкзаками и чемоданами. Луи Виттоны Леандры-Луизы опасно болтаются на кожаных ремнях. – В путь!

Такой теплый вечер невозможно представить дома, в холодном и темном Ноттингеме. Солнце садится за горы, и ветерок треплет ветви лимонных деревьев. На суше Фрейя чувствует себя намного лучше, у нее текут слюнки от запаха жареного осьминога и соленых морских брызг. Фортепианная музыка льется из окна старой таверны, примостившейся на набережной среди магазинов и ресторанов. Следуя за вереницей ослов, туристы пробираются к вырисовывающемуся впереди холму. Чуть дальше по дороге рядом с грудами свежих фруктов сидит на корточках маленький пожилой мужчина с обветренным лицом. Инжир, гранаты, лимоны, лаймы, абрикосы, персики, грейпфруты и дыня – все выглядит куда более спелым и сочным, чем на полках британского супермаркета. Фрейя практически чувствует сладкий вкус свеженарезанного арбуза. Здесь она будет счастлива.

Звенят колокола церкви, группа гуськом пробирается по узкой тропе, и пусть это не располагает к общению, зато Фрейя наслаждается покоем. Но от мыслей о кипрской кухне ее то и дело отвлекает задница Димитрия, которая оказывает на нее примерно такой же эффект, как покачивания зада Джоковича [4] перед принятием подачи. Нет, правда, откуда такой всплеск гормонов?

Вечер наполнен стрекотом цикад и шелестом листьев эвкалипта. Два котенка дерутся из-за рыбьей кости на обочине тропинки, но при появлении гостей убегают под крону апельсинового дерева, согнувшегося под весом гигантских созревших на солнце фруктов. Дальше по холму, на заброшенной сельскохозяйственной террасе, по скалам бродит горная коза, ее вымя настолько отвисло, что почти касается земли. Тропинка становится круче, ослы замедляют шаг, взбираясь все выше и выше. Запыхавшись, Фрейя задается вопросом, сколько еще им предстоит пройти, но тут Димитрий сигнализирует, что они прибыли на виллу Катарина. Каменное здание прячется позади ряда оливковых деревьев.

– Добро пожаловать в наш дом, – усмехается он. – Вы сможете насладиться богатством греческой кухни как одна большая семья. Как говорят здесь, в Греции, «галка всегда другую галку найдет». Те, кто любит готовить, держатся вместе. – Верхние пуговицы его рубашки расстегнуты, кожа мокрая от пота. – В прошлом году у нас на «Золотой ложке» были настолько амбициозные гости, что произошла большая драка, и четырех человек пришлось доставить в Пафос на вертолете и поместить в главный госпиталь. Борьба не поможет. Это как пытаться побрить яйцо. Пожалуйста, сохраняйте мир. Уважайте остров и друг друга. Спасибо. А теперь мы должны развьючить ослов.

Фрейя невольно улыбается.

Галки. Золотые ложки. Бритые яйца. Развьюченные ослы. Кипрские боги…

Ну как не полюбить такой остров?

Глава 4

Крыса

Внутри вилла Катарина восхищает своей аскетичностью. Комната Фрейи выходит на небольшой дворик, засаженный геранью, и не может похвастать ничем, кроме простой кровати, прикроватной тумбочки, платяного шкафа и комода. Пол представляет собой лоскутное одеяло из каменных плит, благодаря чему здесь не жарко в летний день. Стены выбелены, повсюду разбросаны предметы на морскую тематику: красочный маяк рядом с окном; сушеная морская звезда на комоде; морской пейзаж акриловыми красками над кроватью. Свежие полотенца на прикроватной тумбочке, общий душ и туалет в коридоре – по сути и все, что нужно.

Бросив сумку на пол, она распаковывает несколько книг, которые Хади впихнула ей перед отъездом, и раскладывает их на тумбе по размеру: кулинарные книги вниз, романы в мягкой обложке посередине, а сверху странная новинка, «Диета по гликемическому индексу». Карманный греческий разговорник, путеводитель по островам Греции – ну вот, все по порядку. Наконец Фрейя достает «Средиземноморскую кухню», тонкую книгу в переплете. Том пахнет корицей, страницы хрустят и перепачканы куркумой. На обложке фотография клефтико из баранины, посыпанного орегано и обложенного запечеными в духовке помидорами, перцем и картофелем. Фрейя открывает книгу, и в груди теплеет при виде почерка миссис К.

Дорогая Фрейя,

Поздравляю с завершением обучения в Aristotle & Pignon. Пусть твоя жизнь будет наполнена целым калейдоскопом вкусов, а страсть к еде не угасает. Я очень горжусь твоими достижениями и с нетерпением жду возможности прочитать о твоих новых успехах – оставайся на связи!

Получай удовольствие от процесса,

Константина, или Миссис К.

Фрейя поглаживает пальцем имя учительницы по домоводству и вспоминает миссис Кириакедес («пожалуйста, зовите меня миссис К.»), ее рассказы о Греции. Где оливки такие сочные и ароматные, что поэты воспевали их в стихах. Где виноградины размером с помидор, а помидоры величиной с грейпфрут. А сами грейпфруты – как футбольные мячи. О море, солнце и песке. Храни боже миссис К. – далеко не каждый взрослый захочет разбираться с проблемами чужого ребенка, когда свои дома есть, однако же в тяжелый момент учительница оказалась рядом, выслушала и поддержала. Опора и защита. Ментор и покровитель. Если в жизни что-то шло наперекосяк – а у дочери психически нездоровой матери-одиночки такое случалось часто, – она всегда могла рассчитывать на миссис К.

Именно она заметила, что ученица стала прогуливать школу. Только миссис К. обратила внимание, как Фрейя замыкается в себе, как все быстрее устает и бросает даже то, что прежде любила, например, готовку, – и решила выяснить, в чем же дело. Дружелюбие и сострадание учительницы помогли девочке открыться, объяснить, что происходит дома, рассказать, как она по сути стала опекуном собственной матери. В стенах школы Фрейя вновь смогла быть ребенком, веселиться, а не трудиться по хозяйству, принимать тяжелые решения и ставить долг превыше своих желаний. Здесь она выучила правила игры в «Монополию», клуэдо и шахматы – настольные игры не водились в трейлере семейства Баттерли. Вот бы для каждой Фрейи в мире находилась своя Константина Кириакедес!

Погрузившись в воспоминания, она краем глаза улавливает какое-то движение. Это что там шмыгнуло под кровать?!

Фрейя с визгом запрыгивает на тумбочку.

Глядь, а там крыса высовывает голову из-под плинтуса. Зверек ныряет обратно под кровать, волоча за собой отвратительный голый хвост. Когти скребут по каменному полу. Зубы точат дерево. Волна ужаса пробегает по спине Фрейи. Пауки, змеи, темнота – это все терпимо, но вот крыс она терпеть не может. Мусофобия может показаться кому-то ерундой, но стоит Фрейе увидеть вытянутую морду и жесткие усы, как рассудок отключается. На ум мгновенно приходит самое первое место работы: кишащий крысами паб, где грызуны свободно гуляли где им вздумается. В конце концов туда заглянул сотрудник санэпидемнадзора. Зашел за чизбургером и картошкой, а вышел с перекушенным кабелем ноутбука и ордером на закрытие паба.

Фрейю пугает не столько зараза, которую разносят крысы, сколько мысль о том, что эта гадина будет бегать по ней во сне. А если грызун здесь не один, а с братьями или сестрами? Или хуже того – с выводком крысят? Фрейя оглядывает комнату и ежится. Да, дыру в плинтусе можно заткнуть, но вокруг множество других щелей. Снова хрустит древесина, крохотные зубы точат плинтус. Фу. И как быть? Если начать разыгрывать сцену «барышня в беде», ее посчитают слабачкой и паникершей. Или того хуже – придет Димитрий и решит, что она просто все придумала…

Дверь со скрипом приоткрывается, в комнату заглядывает мужчина, его руки и комбинезон перепачканы чем-то похожим на кровь.

– Эй, вы в порядке?

Фрейя балансирует на краешке тумбочки и прикидывает, не развалится ли кровать, если на нее перепрыгнуть.

– Проблемы? – Незнакомец чешет заросший щетиной подбородок и окидывает взглядом грязные следы от обуви на мебели.

– Ну вообще да, у многих людей крысы вызывают проблемы, – язвит Фрейя.

Он заходит в комнату, разворачивает кепку цвета хаки козырьком назад. Зеленые глаза мерцают. Под расстегнутым комбинезоном – выцветшая серая футболка, прилипшая к телу от пота. Гость закатывает рукава, и становится виден край красно-зелено-черной татуировки.

– Крыса или мышь?

Фрейе не хватает воздуха.

– Крыса. Я видела хвост, конусообразную голову…

– Ко-ну-со?.. – хмурится гость.

– Вытянутую, – поправляется Фрейя и пытается изобразить морду грызуна пальцами.

– Клюв? Птица? – Яркие глаза сияют на фоне оливковой кожи.

– Нет же! Точно крыса!

Гость достает из заднего кармана телефон, включает фонарик и подсвечивает стену.

– Помет есть? – спрашивает Фрейя, стараясь выровнять дыхание.

Он разворачивает фонарик и светит ей в лицо.

– Вы курили?

– Нет! Я… Слушайте, я не могу здесь спать, если тут водятся крысы.

– Хмм, – медленно тянет гость, отодвигает от стены комод и поднимает бровь.

– Просто… слушайте, я понимаю, сейчас при свете и шуме крыса наверняка спряталась, но богом клянусь… – Икры начинает сводить, ноги подкашиваются. – А если они… не могли бы вы для начала заткнуть дыру в плинтусе?

– Главная беда с крысами – это секс, – вдруг заявляет гость. – Им только пять недель от роду исполняется, а они уже начинают спариваться. Секс, секс, много секса, – сообщает незнакомец, не сводя глаз с Фрейи, а она уже не представляет, куда себя деть. Кожа начинает зудеть.

– Ладно, я поняла, много секса.

– Крыса вынашивает потомство всего три недели, а потом рожает десять, а то и двадцать детенышей. Много-много.

Слова застревают в горле. Гость протягивает ей руку и жестом предлагает спрыгнуть. Фрейя невольно оглядывает его окровавленные одежды.

– Это вино, – поясняет он, подметив ее страдальческую гримасу. – Я делаю вино. Меня зовут Ксантос, мы с Димитрием близнецы.

Надо же, насколько братья разные. Димитрий высокий, светлокожий и с золотыми локонами, а вот Ксантос более коренастый, с крепкими мускулистыми ногами. Его длинные косматые волосы на несколько оттенков темнее, чем у брата. Но если присмотреться, сходство все же есть: одинаковый низкий лоб, высокие скулы и греческий нос – идеально прямой с точеными ноздрями. Фрейя неловко улыбается, хватается за протянутую руку и спрыгивает вниз.

Ладонь у Ксантоса шероховатая, испещрена небольшими неровными порезами.

– Я Фрейя, – представляется она, встав перед гостем.

– Рад знакомству, Фри-я. – Ксантос не так бегло говорит по-английски, как брат, и немного глотает гласные. – Стой, – вдруг поднимает он палец, заметив что-то за комодом. Затем с улыбкой приседает на корточки, шепчет по-гречески, подхватывает что-то с пола и показывает Фрейе маленькую коричневую песчанку.

– Коническая голова?

– Простите, я подумала… не знаю, может, показалось…

– Это Адонис, питомец брата, – с улыбкой сообщает Ксантос.

Фрейя подступает ближе, и комок шерсти смотрит на нее блестящими черными глазами. Хвост все-таки не голый, а пушистый, усы вовсе не жесткие, а нос скорее в форме сердечка, а не конуса. Фрейя прикусывает щеку. Надо же было выставить себя такой слепой дурой, да еще и истерику закатить.

– Димитрий держит песчанку? – Голос подводит. Как-то не похож Димитрий на любителя грызунов.

– Адониса завела его жена. Сама ушла, а питомца бросила, вот парни и сошлись. В общем-то, только мыш на память от нее и остался. Димитрий обрадуется, что ты его нашла… Хочешь подержать?

Ксантос вытягивает испачканную вином руку, и Адонис шустро мчится вниз по ней, как по беговой дорожке.

Фрейе совсем не хочется общаться с грызуном, но как теперь отказаться? Ей так неловко, что она приняла его за крысу – получается, оскорбила и дом, и само животное.

– Конечно, давай! – Фрейя ловит Адониса, стараясь не завизжать, пока коготки царапают кожу. Но тут мыш вырывается из рук и прыгает на грудь, цепляясь за край топа. А уж когда усики начинают щекотать тело, она не выдерживает. – Брысь!

Ксантос хочет поймать беглеца, но тот проваливается Фрейе в декольте.

– Ксантос? – В дверях появляется Димитрий и застает неловкую сцену. Рука брата наполовину засунута под футболку гостьи. Димитрий кривится от ярости и выдает тираду на греческом, размахивая руками, точно мельница.

Щеки горят. Фрейя смотрит на Димитрия.

– Извини. Я приняла твоего питомца за крысу, испугалась, а Ксантос просто показывал мне…

Димитрий смотрит на них обоих.

– Песчанку, – договаривает Ксантос, глядя на Фрейю.

Димитрий поджимает нижнюю губу и тянется за освобожденным питомцем.

– Ты все неправильно понял, – уязвленно говорит Фрейя, бросает на Ксантоса умоляющий взгляд, но он, похоже, человек немногословный. Просто стоит, подняв одну руку, мол, сдаюсь, а другой держит Адониса. Судя по улыбке, вспышка брата изрядно веселит Ксантоса.

– Подожду снаружи, – заявляет Димитрий, прижимает мыша к груди и захлопывает за собой дверь.

Ну вот. Фрейя хватает телефон и спешит следом.

– Рад был познакомиться, Фри-я, – окликает ее Ксантос.

Она оборачивается и видит, как он водит перепачканными ладонями по комоду. Господи, что Димитрий о ней подумал? Она всего пару часов на Кипре, а его брат уже засунул ей руки в декольте. Щеки пылают. Последний раз она чувствовала себя такой униженной, когда мать слишком рано вернулась домой и застала ее за мастурбацией на диване при свете дня.

Сгорая от стыда, Фрейя выходит прочь. Лучше бы ее облапал Димитрий. И в куда более эротичной обстановке.

Глава 5

Неспящие в Лаппо

Фрейе не спится. И дело не в чужой стране, чужой кровати или волнении от предстоящего первого испытания. Нечто иное гложет сознание, и на сей раз это не песчанка. Или все-таки она? Это ветер снаружи шумит, или скребутся коготки?

Она врубает свет и оглядывает комнату, но все тихо-мирно. Фрейя задерживает дыхание, пока не начинает стучать в ушах, но никакого скрежета даже в самых отдаленных уголках. Она осторожно свешивается с края кровати, осматривает пол. Тоже чисто. Фух. Светящиеся цифры на экране телефона говорят, что уже полночь, но из-за разницы во времени так не кажется.

Хади

Стой, стой. В смысле его брат «случайно» сунул руку тебе в топ? Это уже не красотами полюбоваться!

Фрейя

Да он просто песчанку доставал.

Хади

Это что, жаргон такой? Ты в курсе, что можешь заявить на него за домогательства?

Фрейя

А если скажу, что мне понравилось, будет слишком не по-феминистски?

Вот в чем загвоздка. Не в мыши, крысе или песчанке. Или вообще в животном, если на то пошло. Не в конкурсе или главном призе. Из головы не шел момент, когда Ксантос посмотрел на Фрейю своими пронзительными зелеными глазами и сунул руку ей под одежду. Загрубевшая кожа царапала грудь. Рука человека, привыкшего к тяжелой работе. Какая глупость продолжать думать о Ксантосе, когда изначально запала на его брата. Вот к чему приводит дефицит мужского внимания, от которого Фрейя страдала последний год. Недостаток секса – штука коварная, если не поостеречься, то можно дойти и до фантазий о том беззубом старике с ослами. Ладно, без ослов, но все же…

Как же сложно женщине в современном мире. Совершенно неприемлемо зависеть от мужчины в финансовом, эмоциональном и бытовом плане, но есть вещи, где самой не обойтись. Фрейя разглядывает кабачки, основной ингредиент тажина [5] Талии. Неужели потребность в сексе делает женщину менее умной, независимой или значимой? Можно ли сходить с ума от желания и оставаться достойным, надежным и умным человеком? Компрометирует ли сексуальная тяга феминизм? Черт возьми, почему она думает об этом посреди ночи?

Температура резко упала. Накинув джемпер на плечи, Фрейя подходит к окну и смотрит на луну, ее мысли обращены к матери, которая, вероятно, сейчас ложится спать, а надзиратель выключает свет в общих коридорах, давая сигнал к отбою. До этого мать читала книгу или смотрела телевизор – сейчас каждая комната в доме престарелых Стоксбридж оснащена двадцатичетырехдюймовым плазменным экраном. А еще она снова ободрала себе все ногти. Мама упорно стачивала их каждый день последние лет двадцать, и сегодняшний не станет исключением – бедняга будет пилить чуть ли не до мяса, пока пальцы не покраснеют и не начнут кровоточить. Фрейя прикусывает щеку изнутри, чувство вины сжимает желудок. Следовало заскочить к маме перед отъездом, пусть даже всего на час. Удобно винить общественный транспорт и сетовать на то, каким ужасным получился последний визит, но в глубине души Фрейя знает, что должна была себя пересилить.

Шрам на ладони белеет в лунном свете. Слово вышитая швеей река, он таит в себе суровую и завораживающую красоту. Фрейя подносит его к губам, проводит неровным краем о рот и снова прощает мать. Все в порядке, говорит она себе, шрам болит, только когда очень холодно, и пусть на сердце остался куда более ощутимый рубец, то был единичный случай. Мама не собиралась нападать. Конечно нет. Всему виной болезнь. Галлюцинации. Наваждение. Спутанное сознание. Кто знает, кем или чем мать посчитала Фрейю в тот момент – оборотнем, насильником, вампиром, инопланетянином, который пришел ее похитить? Одно можно сказать наверняка: больная явно не понимала, что перед ней собственная дочь.

Фрейя резко выдыхает, по запотевшему оконному стеклу сползает капля конденсата. Самое жестокое в шизофрении – никто не знает, что человек видит или о чем думает. Воспринимаемая реальность может быть безжалостной, и понять ее – к чему Фрейя стремилась всю свою взрослую жизнь, – все равно что пытаться ударжать воду в ладонях. Когнитивно-поведенческая терапия иногда помогает, но не в случае с матерью. Столько лет спустя она упрямо отрицает свою болезнь, поэтому старается выбрасывать лекарства, якобы они ей не нужны, и клянется, что ее просто неправильно поняли. И весь печальный цикл повторяется заново.

Если бы только все было иначе. Многие годы Фрейя тосковала по милой, «нормальной» маме, с которой могла общаться, делиться секретами, рассказывать, как прошел ее день. Но сейчас она могла любить мать лишь на расстоянии, и из-за этого снова чувствует себя виноватой. В том, что боится. В том, что потеряла надежду на то, что мама когда-нибудь поправится и сможет жить полноценной жизнью. В том, что оставила мать в доме престарелых, а сама уехала на Кипр, чтобы исполнить свои мечты.

Фрейя обводит Луну пальцем. По крайней мере, они с мамой находятся под одним серебряным светилом. Однако в памяти всплывает голос не матери, а миссис К. «Ты имеешь право на радость. Ты заслуживаешь быть счастливой. Твоя мама желала бы тебе того же». Фрейя сильно прикусывает губу. Мама лежит в хорошей больнице, но было бы лучше, живи она свободно и тоже имей возможность любоваться луной, пятном молочного крема на бархатном ночном небе в окружении звезд, таких ярких, что они и правда мерцают, как бриллианты. «Ты заслуживаешь быть счастливой». Фрейя делает глубокий вдох.

– Спокойной ночи, мама, – говорит она вслух.

Оставив ставни открытыми и раздвинув шторы, Фрейя возвращается в постель, перекладывает подушку на другой конец кровати и ворочается на ней так и сяк, пока сияние луны не ложится на лицо, точно материнское прикосновение. В ее руке пустой флакон из-под духов, который она всегда держит в сумке. Водя пальцем по гладкому твердому стеклу, Фрейя в конце концов засыпает.

Глава 6

Правила

Наутро Фрейя чувствует себя на удивление бодрой. Завтрак подают на южной террасе виллы, накрытый на семерых стол расположился в тени старого эвкалипта. Корзины со свежим кунжутным хлебом стоят рядом с деревянными мисками со свежими фруктами. Персики, инжир, груши, сливы. Запах розмарина наполняет воздух, а вид с веранды – просто мечта. Вот бы просыпаться каждое утро и любоваться им до конца своей жизни: бирюзовое море в обрамлении кипарисов, диких тюльпанов и незнакомых ярких желтых цветов. Щебечут птицы, жужжат насекомые, маленький оранжевый геккон выныривает из горшка с геранью, устремляется вверх по каменной стене и прячется в зарослях жимолости.

– С мятой, хочешь? – спрашивает Хардж, передавая Фрейе стакан воды.

Она делает глоток, хрустит кусочком льда, а теплый летний ветерок обдувает ее босые ноги. Средиземноморский жар сильно отличается от привычного ей кухонного пекла, когда температура больше изматывает, чем радует. Фрейя подходит к подносу с кофе, сваренном на горячем песке, и задается вопросом, чем сейчас занимаются Андре и Кортни. Заметили ли они вообще ее отсутствие? Возможно, нет.

– Небольшой совет… – К ней подходит хорошо одетый мужчина, заговорщицки понижая голос. – Не пейте до дна. – произносит он с сильным французским акцентом.

Фрейя замирает, пытаясь понять, всерьез он или шутит. Не пей до дна. Это такая кодовая фраза для своих?

– Я Стефан, – протягивает он руку.

– Фрейя, – улыбается она.

– Мы приехали поздно ночью и еще не успели со всеми познакомиться. Это мой партнер, Мишель. – Стефан машет коренастому мужчине с квадратной челюстью, что стоит у виллы и разглядывает зеленую травку в одном из ящиков.

– Бонжур. – Мишель подходит ближе и поправляет солнечные очки от Dolce & Gabbana. Еще на моднике безупречный поварской китель и клетчатые брюки.

– Рада познакомиться. – Однако не успевает Фрейя пожать ему руку, как он отворачивается и угощается свежевыпеченным хлебом. На лацкане красуется монограмма – М. В. Chef d’Or, «Золотой шеф». Может, какая-то знаменитость среди французских кулинаров?

Стефан виновато качает головой.

– Простите. Он вечно так замыкается в дни соревнований. Ему нужно побыть одному.

Фрейя тянется за булочкой.

– А вы часто участвуете в конкурсах?

– Я – нет. А вот Мишель – да. Это он у нас главный, я на вторых ролях.

– Но вы же тоже отобрались? Вы оба прошли?

– Да. – Стефан усаживается за столом.

– Ну тогда какой же вы «на вторых ролях», – нервно смеется Фрейя. – Большинство кандидатов письменный экзамен даже высидеть не могут, не то что сдать!

Стефан застенчиво улыбается.

– Я не хотел…

– Хвастать! – подсказывает Хейзел, влезая между ними с полной тарелкой острой колбасы. – Ты не хотел хвастать.

Фрейя виновато смотрит на Стефана, а потом садится рядом с Кваме. Хейзел же занимает место во главе стола и наливает себе чай.

– Фрейя, а ты откуда? – спрашивает она вроде и не высокомерно, но вроде бы и да.

– Из Ноттингема, – отвечает Фрейя, стараясь говорить мягко, но от приторного кофе перехватывает горло, и она закашливается.

– Из Ноттинг-Хилла? – Мишель заправляет брендовый ярлычок за ворот рубашки Стефана и тоже садится.

– «Ноттинг-Хилл» – любимый фильм Мишеля, – поясняет Стефан, пододвигая к себе варенье. – Обожает Хью Гранта.

– Хью Бонневиля я люблю больше, – сообщает Мишель, намазывая хлеб маслом.

– Мне всегда нравился Ноттинг-Хилл, – говорит Хейзел. – У отца когда-то была квартира с видом на Портобелло-роуд. Красивая, прямо как торт Баттенберг. Не помню точно, лимонно-желтая или нежно-голубая, но совершенно потрясающая. Однажды мы провели там чудесное Рождество, кажется, даже сам премьер-министр приезжал дать сигнал зажечь елку.