Экзерсисы

Далее я ничего не помню. Первое осознанное воспоминание, это приход в мою палату медицинской сестры и мой вопрос: «Я что, родила недоношенного ребёнка?». Ответ был странным: «Женщина, какого недоношенного? 3 кг 800 г».

Это потом я узнала, что моя крошечная дочка могла совершенно спокойно родиться сама. Она уже направилась прямиком в родовые пути, когда мне разрезали брюшную полость. Её хрупкую головку начали вытягивать обратно и, конечно же, ребёнок получил травму. Никто не знал, что у младенца, который не закричал сразу после извлечения на свет Божий, взяли пункцию спинномозговой жидкости, чтобы определить, произошло ли кровоизлияние. Оно, естественно, произошло. Малышку не приносили кормить, а когда принесли, я увидела глазки, красные от крови из полопавшихся глазных сосудов. Дочка была очень слабенькая, мало ела, долго не могла сфокусировать взгляд.

Со мной тоже повеселились, как могли. Не смотря на предупреждение моей мамы о том, что у меня аллергия на антибиотики пенициллинового ряда, мне перед операцией сделали укол именно такого антибиотика, и во время операции мой организм отреагировал отёком Квинке. Дыхание прекратилось, я долго не могла выйти из наркоза. Чтобы не потерять пациентку, вкатили лошадиную дозу гормона преднизолона.

Интересно, как моей маме сообщили о проблемах, возникших во время операции. «Ваша дочь – астматик?» – спросили её. Она ответила: «Нет» – «Значит теперь будет» – бодро заверил её анестезиолог. А позже еще и оказалось, что в моём материнском молоке присутствует стафилококк, и мне запретили кормить дочурку.

Как вы понимаете, опасения по поводу местного роддома оказались не беспочвенными. И, вместо того, чтобы здоровыми и счастливыми поехать домой, мы с малышкой отправились в детское соматическое отделение, где благополучно пролежали две недели.

Оттуда мы выписались с приобретениями и потерями: я обзавелась первой сединой, а Сонюшка, мы уже придумали нашей девочке имя, потеряла в весе и приобрела печальный взгляд больной старушки.

И всё же наконец нас отпустили домой с горой рецептов и назначений. Прогноз врачей был «оптимистичным». «Возможно, ваш ребёнок будет развиваться с отставанием, возможно – не пойдёт, не заговорит»… Я была в ужасе от таких прогнозов, но моя мама сказала: «Не слушай никого, всё в руках Божиих!» – и я успокоилась.

Забирать нас из больницы папа отказался наотрез. Мама договорилась со своей подругой (она работала старшей медицинской сестрой в городской поликлинике), и она попросила водителя легкового автомобиля, прикреплённого к поликлинике, забрать меня с дочкой из соматики.

Когда мой отец увидел малышку, его сердце дрогнуло. Она была такая красивая, складненькая, аккуратная, с нежной смуглой бархатистой младенческой кожей, длинными тёмными блестящими ресницами. Сонечка с первого дня возвращения из больницы была окружена такой огромной всеобщей любовью, что я бы даже назвала это почти суеверным обожанием.

Любовь исцеляет, как ничто другое. И наша девочка активно пошла на поправку. Она быстро набирала вес и через пару месяцев было уже понятно, что никакое отставание в развитии нам не грозит.

Когда отец ребёнка понял, что его угрозы бессмысленны, и я своего решения не изменю, он потерял ко мне всякий интерес. А я, выстрадав в одиночестве, самое тяжелое время своей жизни без поддержки любящего человека, поняла, что со всеми бедами и невзгодами смогу справиться сама и такой мужчина мне не нужен ни в роли близкого человека, ни в роли отца моего ребёнка.

Но так вышло, что после рождения дочери я ещё дважды встречалась с Аликом. Первый раз это случилось, когда Сонечке исполнилось 5 месяцев. Мне тогда было очень тяжело материально, и я надеялась, что Алик захочет хотя бы немного поддержать нас. Я поехала в Москву на вещевой рынок, чтобы купить для моей подрастающей малышки необходимую одежду, и мы должны были там встретиться. Мы встретились, и я увидела такое разочарование и презрение во взгляде своего бывшего любовника, что горечь этого взгляда отравила моё существование на много дней вперёд.

После родов я сильно поправилась и себе самой-то не слишком нравилась, но этот взгляд убивал наповал. Моя душа сжалась как пружина. И, хотя к унижениям я привыкла, но мне было очень больно .

Я купила дочке какие-то вещички, и когда мы уже шли к выходу с территории рынка, я увидела яркую, цветную детскую ветровку. Она мне очень понравилась, но денег, чтобы купить эту симпатичную курточку, мне не хватало. Нужно было ещё шестьсот рублей, которые Алик мне торжественно вручил. Это было всё, на что он был способен. Я поняла, что просить помощи бесполезно.

После этой встречи я вернулась домой с одной единственной мыслью. Я сделаю всё, чтобы он перестал испытывать ко мне презрение, чтобы я никогда больше не увидела разочарование в его взгляде.

И я стала худеть. За несколько месяце с 60 размера похудела до 52, наступило лето, и я назначила Алику встречу. Встречались у метро. На мне были модные голубые джинсы с высокой посадкой, черное облегающее боди, туфли на высоких каблуках с ремешком вокруг щиколотки и короткий черный кожаный пиджак. Подстрижена я была коротко, по последней моде.

Я стояла возле выхода из метро, и Алик прошёл мимо меня. Он меня просто не узнал. Я его окликнула, он обернулся… И вот оно – чувство абсолютного триумфа!!! Ели бы вы могли видеть выражение его лица! Дар речи тоже на время пропал. Когда речевая функция была восстановлена, я услышала столько комплиментов, сколько не слышала за всю прошлую жизнь. Мы пошли на квартиру моей подруги, у нас был секс, и… я не почувствовала ничего. На этом история с Аликом была закончена. Он ещё насколько раз звонил мне домой и на работу, но мы больше никогда не встречались.

Было два момента в этом жизненном периоде, о которых я очень жалею.

Через несколько лет умер мой друг Максим. Умер от передозировки. Я горько сожалею, что его больше нет, и что я не успела поблагодарить Макса за участие в спасении моей дочери, за свою сохранённую жизнь, за подаренный мне смысл моего существования.

А ещё я жалею о том, что не запомнила название клиники, в которой мне помогли совершенно бесплатно и фамилию замечательного доктора Павла. Мне до сих пор хочется его обнять и сказать спасибо этому прекрасному человеку за то, что я стала счастливой мамой. Это была вторая, и последняя беременность в моей жизни.

Глава 6. Семья. Мама.

Глава 6. Семья. Мама.

Начну с мамы. Мою маму воспитывали две тётушки. Почему, расскажу позднее. Тётушки:Татьяна (в её честь меня назвали) и Клавдия родились в многодетной семье Прохора Никитовича и Агриппины Дмитриевны Савельевых.

Моя прабабушка Агриппина родила своему мужу Прохору 11 детей. Трое из них Зинаида, Ольга и Алексей умерли во младенчестве. Выжившие дети (девочек осталось четверо, мальчиков – трое) жили небогато, но дружно. Отец семейства работал возчиком на хлебозаводе, поэтому хлеб в доме был всегда. Не голодали. Всё изменила война. Семёна, Николая (моего деда) и Васеньку, младшенького, любимого до дрожи, красавца (он был невероятно похож на молодого Сергея Есенина и ему едва исполнилось 18), сразу же забрали на фронт. Сразу же забрали, сразу же почти и убили… Похоронка на Василия пришла меньше, чем через год. Потом пропал без вести Семён, старшенький, надежда и опора.

У Татьяны и Клавдии, война унесла кроме любимых братьев, ещё и женихов. Тётушки так и остались до конца своих дней незамужними старыми девами. Повезло только Александре и Прасковье. Их война пощадила. Они вышли замуж и родили детей.

На Николая позже тоже пришла похоронка, но он вернулся уже после войны и рассказал родным, что был контужен, потерял память, получив сквозное ранение в голову. Пуля прошла навылет через оба виска, глазные яблоки выпали наружу. Как он выжил, не потерял зрение и остался вменяемым, никто не знает, но он вернулся, дважды был женат, и, хотя после контузии и ранения стал немного странноват и косноязычен, прожил насыщенную и весьма неоднозначную жизнь.

Был он личностью неординарной, временами я бы даже сказала, одиозной. Душа всех возможных компаний, он выбирал себе друзей исключительно с криминальными наклонностями. Зачинщик всяческих каверз и «шалостей» Коля неоднократно становился участником групповых налётов на чужое имущество, и делал это, по большей части, из внутренней потребности покуражиться, а не из желания обладать незаконно приобретенным. Всё добро, добытое во время ночных вылазок, сразу же передавалось его более практичным товарищам. И, тем не менее, ничего не нажив и ничем не обладая, мой лихой дед не единожды приседал на тюремные нары. Правда, ненадолго. Мать, Агриппина Дмитриевна, жалела его, звала «дурачком» и любила пуще прежнего, как любят из жалости слабеньких и калечных детишек.

Оправиться от потери своих мальчиков прабабушка так и не смогла. Смерть любимых сыновей пошатнула её и без того слабое здоровье. После получения похоронки на Васеньку ненаглядного, лицо перекосило (воспалился лицевой нерв). Боль была такая, что даже сквозняк из открытой на секунду двери вызывал у Груши нечеловеческий крик. Чтобы хоть как-то облегчить страдания больной, прабабушке удалили все зубы. Любимым её лакомством до конца дней оставалась корка свежего ржаного хлеба, завернутая в марлю, которую она разминала беззубыми дёснами, размачивала слюной и с удовольствием посасывала.

А сынок Николай был тем временем безусловным любимцем женщин всех мастей и возрастов и однажды, в пору своей разгульной туманной юности, повстречался на жизненном пути моей бабушке, черноглазой и буйнокудрявой Женечке.

Уж какая была любовь меж ними мне не ведомо, но только поженившись, родили они на свет мою маму, такую же черноглазую и темноволосую, как мать, Галочку.

Жизнь у Николая с Евгенией не сложилась. Думаю, что одной из причин был лихой и придурковатый нрав моего деда. Он развёлся с женой, укатил на далёкие севера за длинным рублём и там с лёгкостью, всегда ему свойственной, нашёл себе «другу мамку". Женечка осталась одна с маленькой Галочкой на руках. Она была молода и красива, она искала любовь и счастье.

Галочка во время этих поисков была поручена бабушке Маше, матери Женечки, которая жила за рекой, в деревне. Она была сыта, правда разносолами девчушку никто не баловал, кое как присмотрена и, как все дети в те непростые послевоенные времена, любовью, вниманием и лаской избалована не была.

Женечке не везло с кавалерами, поиски продолжались, а моя мама тем временем подросла и пошла в школу. Школы в деревне не было, и Галя каждое утро вместе с другими детьми ходила в городскую семилетку за реку. Летом детей перевозили на лодке, а зимой они ходили пешком, по снегу и льду замерзшей реки.

Я пытаюсь подвести читателя к тому моменту, когда с маленькой Галей произошло то, что нигде и никогда не должно происходить с детьми, чьи родители живы.

В один из зимних морозных дней, уже затемно, замерзшая и уставшая моя мама пришла в дом своей бабушки по отцу Агриппины Дмитриевны. Тётушки Татьяна и Клавдия тоже жили в то время в доме со своей уже совсем старенькой и больной матерью.

Бабушка Груша любила свою черноглазую и темнокосую внучку, угощала вкусненьким и звала сироткой при живом-то отце. Уж и не знаю, как случилось, что маленькая, измученная холодом, ежедневной дальней дорогой и отсутствием материнского внимания девочка, вдруг отчаянно расплакалась и пожаловалась бабушке на свою не по-детски невесёлую жизнь.

Может быть тётушки стали невольными свидетелями этого проявления детского горя, а может быть им об этом рассказала бабушка Агриппина, но с тех пор Татьяна и Клавдия, (Татьяна – особенно) стали уж чересчур пристально наблюдать за Женечкой. И то, как она выходила с работы под руку с очередным ухажёром, и то, как они вместе заходили в гастроном и покупали вино, и то, как Женечка под утро выходила не из своего дома и бежала стремглав на работу, всё это наводило мысли двух одиноких, не первой уже молодости женщин на дела страшные, неправедные. В те времена для того, чтобы мать лишить родительских прав, не много было нужно. Собрали свидетелей, которые подтвердили, что Женечка своими материнскими обязанностями пренебрегает, пьёт, да распутствует, а ребёнок тем временем без присмотра находится, сам себе предоставленный, да сами тётушки и изъявили желание присмотреть за сиротинушкой. Вот решение суда и в кармане. Женечка больше прав материнских не имеет, а Галочка теперь живёт с двумя старыми девами.

Жизнь моей бабушки Евгении Федоровны после расставания с дочерью, можно описать в двух словах: не задалась. Про второго её мужа я почти ничего не знаю. Знаю только, что в этом браке Женя родила сына, Александра, маминого сводного брата. Саша рос мальчиком добрым, послушным. Жаль, что когтей и клыков за свои без малого 30 лет не отрастил. Будучи хотя и совершеннолетним, но ещё юнцом, Александр под Новый год случайно попал в деревенскую драку, когда парни с одного конца деревни дерутся с парнями с другого (ходят «стенка на стенку»). В разгар этой драки, как водится, приезжают милиционеры и самых буйных и несговорчивых забирают и сажают в «обезьянник». Точно не знаю, что произошло в тот самый роковой вечер, может быть кто-то из драчунов серьёзно пострадал, но только Сашку, который и мухи-то сроду не обидел, обвинили в причинении телесных повреждений и посадили в тюрьму. Дали год, но за этот проклятый год, парнишка, который до этого самого времени ни то что закон не нарушал, слово грубое никому сказать не мог, доведён был до такого отчаяния, что в одиночку организовал побег из места заключения. Его конечно же поймали и препроводили обратно, накинув ещё год тюремного срока. Он честно отсидел всё положенное вернулся и изо всех сил попытался ради матери хотя бы вернуться к нормальной жизни. Даже женился и ребёнка завёл. Но душевная рана, нанесённая Александру за время отбывания срока заключения, была слишком глубока и коварна. Прошло почти пять лет жизни на свободе, Сашка любимый сын, муж и отец, как обычно ушёл вечером в ночную смену (он работал на градообразующем предприятии в химическом цехе) и ничто не предвещало беды. А утром жене Валентине позвонили с работы мужа и сказали, что её супруг ночью, оставшись на краткое время в одиночестве выпил стакан синильной кислоты, написав перед этим записку: «Жил, как попало, и умер, как дурак».

Даже не представляю, что пришлось пережить бедной матери. Боясь сойти с ума от одиночества и боли потери, бабушка Женя всю свою нерастраченную любовь и нежность отдала своей внучке Олечке и снохе Валентине. Вот и случилось так, что даже, когда моя мама стала взрослой и сама могла решить, общаться ли ей с родной матерью или нет, место в сердце Евгении снова было занято. Они конечно встречались, разговаривали, бабушка приезжала к нам в гости, привозила дорогие заморские деликатесы (она работала продавцом в продуктовом магазине), но особого тепла в отношениях между ней и мамой так и не случилось. Не было его и в отношении ко мне.

Вернёмся к моей маме. Тётушки девочку-то у матери отвоевали, да только вот, что делать со свалившимся им на плечи ребёнком не очень-то себе представляли. Правда, дамами они были гиперответственными, да и «что скажут люди?» свою роль сыграло, поэтому Галочка была обстирана, обглажена, причёсана и накормлена по высшему разряду (исходя из реальных возможностей, конечно).

С любовью дело обстояло сложнее. Ребенком Галя была спокойным, но училась не блестяще. Сказывались многочисленные пропуски занятий из-за перемены мест жительства до вынесения решения суда (то у матери за речкой в деревне, то у тёток в городе). Особых хлопот она Клавдии с Татьяной не доставляла видимо потому, что чётко понимала, на каждое озорство и шалость реакция была одинаковой: «Твой дом за речкой. Вот и иди туда». Она однажды и пошла. Зимой в ночи по глубокому снегу. Кое как дошла, но вернуться назад всё равно пришлось, потому что там, за рекой её тоже не очень-то ждали.

Так и жили. Коротали дни и ночи. Нелюбимые с нелюбимыми. И хотя, Галочка впоследствии стала называть старшую из сестёр Татьяну мамой, но любви и нежности между ними это не прибавило. Может, разве что, бояться строгую начальницу цеха на градообразующем предприятии, ругающуюся матом и командующую взрослыми мужиками, как салагами призывниками, юная племянница стала чуть меньше.

Девочка была одета, как куколка (чтоб не хуже других), гладко причёсанные заботливой Татьяниной рукой, чисто промытые волосы блестели, как шёлк в туго заплетённых толстенных, в руку, косах. Она была хрупкая и нежная, как дорогая статуэтка из тонкого японского фарфора. И, конечно же, нравилась всем мальчикам в классе.

Галя, хоть и училась не блестяще, но из всех школьных предметов любила почему-то больше всего французский язык. И он ей отвечал взаимностью. Ей легче всего в классе давались грасирование и произнесение носовых согласных, и девочка мечтала после окончания школы поступить в педагогический институт на учителя французского языка. Но её мечтам не суждено было сбыться. Приговор тётки Татьяны был суров: «Никакого института. И кто это, интересно будет тебя содержать целых пять лет?». И Галя поступила в Коломенское медицинское училище на фельдшера-акушера. Не знаю, жалела ли она о том, что не поступила в педагогический, знаю только то, что свою работу медсестры, а позже старшей сестры, моя мама очень любила, и в поликлинику, и в больницу ходила действительно, как на праздник.

Ещё во время учёбы в школе у мамы начался роман с моим отцом, который продлился более тридцати лет.

Мой папа, Владимир, не был в классе самым завидным женихом. Был он хоть и из семьи небедной (мать Наталья Васильевна – директор хлебозавода), но вечно был неухожен, соплив и задирист без меры. Он был вторым ребёнком в семье. Старшая сводная сестра Нина была любимицей матери. Ниночке золотые часы на окончание школы, Ниночке – институт, Ниночке сапоги на каблуках. А Вовка, будучи ещё дошкольником, упав во время гуляния в канаву, мог пролежать там до позднего вечера, пока вернувшиеся с работы родители, не спохватывались и не бежали во двор искать своего заблудшего сына. Именно там, в канаве, нажил себе маленький Володя хронический тонзиллит и непрекращающийся насморк. Учился мальчик через пень-колоду и чувства свои к Галочке проявлял исключительно, дёргая оную за косы.

Но это в младших классах, конечно. К моменту окончания школы, их чувства оформились, обрели осознанность и в то время, когда моя мама уехала учиться в Коломну, моего отца забрали в армию. Служил он три года на Сахалине, в морской пехоте и приезжать домой на побывку мог, разве что по исключительно серьёзной причине. Думаю, что он отлично понимал тогда, что такая невеста, как его Галочка, в девках долго не засидится, а потому и сделал маме в очередном письме предложение, получил согласие и, отвоевав у строгого начальства три дня на побывку, приехал, чтобы сводить невесту в ЗАГС и вновь уехать спокойно добывать срочную службу на Сахалин.

А Галочка была в ужасе от того, что брачные узы кроме приятной возможности называть себя женой и хвалиться подругам золотым колечком на безымянном пальце правой руки чреваты ещё и таким неожиданным и странным делом, как исполнение интимных супружеских обязанностей. Думаю, что две старые девы не горели желанием рассказывать своей молодой племяннице о физической стороне брака, тогда у родителей вообще не было принято говорить на эту тему со своими подрастающими детьми.

Кто может знать, с каким багажом сведений о семье и браке отправилась замуж юная Галочка, но только однажды, спустя много лет, она обмолвилась мне, своей уже взрослой дочери о том, что какое-то время (уже не вспомню как долго) молодая жена, чтобы избежать исполнения ненавистного супружеского долга, пряталась от своего мужа в шкафу.

Думаю, что замуж моя мама вышла так рано (в 20 лет) лишь потому, что ей нестерпимо хотелось быть хоть для кого-то самой любимой, самой нужной, самой желанной. Ибо ребёнок, почти с младенчества лишённый родительской любви, ищет её зачастую где только может. Практически в первом встречном.

Свекровь мамина выбором сына довольна не была, но и препятствий особых не чинила и даже взяла молодых к себе жить, выделив им самую большую комнату в двухкомнатной квартире. Старшая сестра Нина к тому времени была уже дамой замужней и, кажется, даже успела родить старшую дочь Жанну. Мужем её был Валентин, пьяница и авантюрист, имевший зато близкое родство с всемирно известным фокусником, чьи номера с кошками не оставляли равнодушными взрослых и детей не только нашей огромный страны, но и зрителей ближнего и дальнего зарубежья.

А Галочка тем временем закончила медучилище и вышла на работу в городскую больницу. Не в своём микрорайоне, там не было мест, а в терапевтическое отделение, расположенное в старой части города. Её появление в первый рабочий день было фееричным. Его потом долго вспоминал весь коллектив медицинского учреждения, от нянечек до главврача.

В то время средний медицинский персонал терапевтического отделения почти на 90 процентов состоял из фронтовых медсестёр. Некоторые из них прошли всю войну, имели ранения и награды, не боялись тяжёлой и грязной работы и к своим пациентам относились, как к детям, бережно и заботливо. Руководила отделением врач-фронтовичка, персона солидная, обладающая глубокими знаниями, несгибаемым спокойствием и непререкаемым авторитетом среди коллег, как равных,так и подчинённых. Я вижу перед собой картину из маминого рассказа, как Клавдия Матвеевна (назовём её так) сидя за рабочим столом сердито разговаривает с кем-то по телефону, одновременно пишет историю болезни и, не вынимая изо рта бессменной беломорины (только такие курила), выпускает изо рта клубы желтоватого ароматного дыма.

А моя молодая мама была в тот период невероятно хороша. Думаю, что именно в это время они с папой переживали лучшие годы своей брачной жизни. И к первому выходу на работу, мама конечно же, готовилась очень тщательно.

Она шла по засыпанной золотистой осенней листвой тропинке к больничному корпусу и не замечала, что из всех его окон на неё были направлены изумлённые взгляды медицинского персонала и пациентов. Да и не удивительно. В то суровое время, когда и с продуктами-то подчас было непросто, она была одета, как известная артистка, и была также красива.

На ней был белый костюм из английской шерсти (шила Прасковья, одна их тётушкиных сестёр, московская модная портниха), черные лакированные английские же туфли, добытые по огромному блату, черные в мелкую сеточку чулки, кожаные лайковые перчатки до локтя и венчала всё это великолепие черная шляпка с вуалью на блестящих, как у немецкой куклы роскошных волосах, умело собранных в тугой аккуратный узел.

А в отделении тяжёлые пациенты, да женский персонал, весь как на подбор, больше по силе характера и внешнему виду, похожий на закалённых жизнью мужчин, чем на хрупких, элегантных женщин. И тут моя мама, как фея из сказки. И можно было бы подумать, что не сдюжит Галина, не сможет, что не примут её в дружном, сложившемся уже и не очень молодом коллективе. А нет, не угадал мой дорогой читатель. Уже через месяц всё терапевтическое отделение и пациенты, и медработники, души не чаяли в новой сестричке. Любили её, баловали сладостями и домашними гостинцами и называли не иначе, как «наша Галочка».

И ведь было, за что любить. Маленькая 156 см ростом, моя мама не боялась никакой, самой тяжёлой и неприятной работы. Через год терапию закрыли на капитальный ремонт и весь персонал расформировали по разным медицинским учреждениям. Маме досталась работа в составе бригады скорой помощи. И здесь также ярко проявились её любовь к людям, терпение, трудолюбие и удивительная жизнестойкость.

В то время дорог хороших было мало, а в селе они и вовсе отсутствовали, снег зимой чистили не всегда вовремя, не хватало техники, и маме вместе с водителем скорой помощи приходилось иногда вдвоем выносить больных на носилках из заснеженных деревенских домов. Зачастую, больной весил больше, чем крошечный фельдшер скорой. Но мама никогда не жаловалась. Она всегда обожала свою работу.

Однажды с ней произошел случай, о котором позже родственники пострадавшей написали статью в местную газету. Дело было зимой. В одном из деревянных домов, в старой части города произошло возгорание. Вызвали пожарных, пожар потушили, но внутри осталась пожилая больная женщина, которая не смогла вовремя покинуть жилище и получила серьёзные ожоги. Мама тогда была в составе бригады скорой, приехавшей на место пожара. Они с водителем вынесли пострадавшую из дома на носилках, поместили в скорую, но когда мама села возле неё в салоне автомобиля, то обнаружила, что женщина стучит зубами от холода. Кроме тоненького одеяла, укрыть её было нечем и мама, не задумываясь сняла с себя новую котиковую шубу, подарок тёток к окончанию училища, и накрыла ей больную. На ней самой осталась лишь тонкая трикотажная кофточка, а в салоне скорой, в стареньком уазике, было отнюдь не тепло. Пока везли обгоревшую пациентку в больницу, оповестили родственников пострадавшей, и они подъехали к приёмному покою почти одновременно со скорой помощью. Вот там-то они и увидели свою родственницу, накрытую маминой шубой и мою маму, посиневшую от холода.