Экзерсисы

И тогда в местной газете появилась статья про «хрупкую замёрзшую девочку в салоне скорой помощи, которая не жалея себя, не боясь простудиться и замёрзнуть, отдала свою новую красивую одежду женщине, серьёзно пострадавшей при пожаре».

В этом была вся моя мама. Всегда, чувствуя чужую боль, горе, безысходность, она, забывая о себе, самоотверженно бросалась на помощь ближнему.

А потом появилась я. Мама забеременела, когда ей было 25 лет. Беременность была желанная, ребёнок – жданный. Правда с беременностью что-то пошло не так. Нефропатия, эклампсия… Те, кто понимает, что означают эти слова, знают, что страшнее для беременной женщины, разве что смерть её самой или младенца в её чреве.

У мамы отказали почки. При обычном своём весе 45 килограмм, мама весила 90. Жидкость из организма не уходила совсем. В маминой палате все окна были завешены чёрными шторами, потому что от любого яркого солнечного лучика больная могла ослепнуть. Пришло время рожать, а роженица без сознания. Младенец – я, то есть, признаков жизни тоже не подаёт. Что делать? Решили вытягивать ребёнка щипцами. По частям. Нужно было спасать мать. Одна из акушерок сказала, давайте попробуем извлечь младенца аккуратно. Вдруг он ещё живой. И меня аккуратно извлекли. Большую живую девочку весом 3 килограмма 800 грамм. А мама, очнувшись не поверила, что ребёнок появился на свет живым. Ей принесли меня, а она попросила убрать чужое чадо, попросила, чтоб не утешали, не успокаивали, потому что уверена в том, что сама родить здорового младенца не могла. И только потом, узнав в лице спящей дочери знакомые черты, расслабилась и поверила в свершившееся чудо.

Её любили все. Женщинам бывает свойственна зависть к чужой женской красоте. Иногда лишь одного этого бывает достаточно, чтобы вызвать в них неприязнь и раздражение. Но это как будто не касалось моей мамы. С детства лишённая материнской любви и нежности, она испускала такой мощный поток участия заботы и внимания в сторону каждого человека, лишь едва её коснувшегося, что её саму просто невозможно было не любить.

Как в ней уживались такая искренняя, самоотверженная и всепрощающая любовь к малознакомым и посторонним людям и безапелляционная жесткость и властность по отношению к самым близким и родным, всегда оставалось для меня загадкой.

Скорее всего она просто панически боялась потерять то единственное, что имела, свою собственную семью и оберегала её как умела, как могла. Потому что научить маму, как правильно вести себя с мужем и ребёнком, как правильно любить, не причиняя боли, не унижая и не подавляя, было некому.

Я помню моменты, когда мы были особенно близки с мамой. Она была неистова во всём: в проявлении любви и неприязни, гнева и недовольства, безудержной радости и вселенской печали.

Она просто лучилась счастьем, когда в семье было всё хорошо. Но если случалось что-то, что не укладывалось в её картину идеального мира, впадала в состояние такого неконтролируемого, сокрушительного гнева, что находиться с ней радом было страшно и небезопасно. Это не было, к счастью, слишком часто, но в один из таких приступов гнева, я чуть не лишилась части своего носа, попав под горячую руку.

Мама болела всю свою сознательную жизнь. В детстве у неё обнаружили бронхиальную астму. И она всегда, сколько я её помню, принимала теофедрин. Его уже не выпускают сейчас, так как он служил дешёвым сырьём для производства синтетических наркотиков. Он снимал приступ астмы, но зато провоцировал выброс в организм адреналина, который тоже мог оказывать влияние на разумное поведение и сдержанность больного.

В 40 лет у мамы обнаружили рак груди. Положили в больницу, чтобы взять биопсию, а вместо этого вырезали грудь полностью, радикально, потому что никаких сомнений в природе опухоли в процессе проведения процедуры забора биоматериала для анализа у онколога не возникло.

Представьте себе красивейшую женщину, самую красивую в городе, которая очнувшись после наркоза вдруг понимает, что она стала бракованной, нестандартной. К боли физической примешивалась боль душевная, а папа, он не смог скрыть разочарования и, не побоюсь этого слова, брезгливости во взгляде. Взгляд, как пощечина, как удар наотмашь…

Папа любил мамину красоту. Как лестно, что среди всех его одноклассников, среди которых были парни и умнее, и успешнее, и импозантнее, самая красивая девочка в городе выбрала именно его. Но всё кануло… Галочка уже не сама молодая и не самая красивая. Она инвалид, больная, несовершенная.

Как страшно, когда тебя любят только за то, что ты лучший. Ведь папа любил так не только маму. Так же он любил и меня. Любил, пока я лучше всех училась, была умная, послушная и управляемая, была поводом для гордости. Но как только я попала в свою собственную беду, из которой долгое время не видела никакого выхода, отец меня бросил, отринул от глаз и сердца, предал и уничтожил в себе все остатки сострадания и добрые воспоминания о времени, когда я делала его гордым и счастливым.

Ну, да не обо мне сейчас. Мама выписалась из больницы и началось медленное восстановление. Папа, конечно, покупал всё необходимое, чтобы она выздоравливала: мясо, овощи, фрукты, но он не мог на неё больше смотреть. И мама очень глубоко и больно переживала своё унизительное положение.

Некоторое время, около двух лет, она была на инвалидности, не работала и за это время из элегантной и красивой женщины, успела превратиться в старуху, которая носила что попало, донашивала вещи подруг, не стригла и не красила свои прекрасные, но уже наполовину седые волосы.

Как можно было допустить до такого? Почти уничтожить в женщине осознание себя красивой и желанной. Как? Не хочу судить никого, но я думаю, что именно тогда в маме зародились зачатки новой болезни, которая и стала причиной её смерти через несколько лет, ибо операция по удалению груди была проведена хирургом-онкологом блестяще.

Счастливое время для Галины началось после рождения внучки. Как же трепетно мама ожидала появления Сонечки. Мне казалось, что вся любовь мира светилась в её глазах, когда она смотрела на крошечное беспомощное существо, лежащее у неё на руках. Она боготворила малышку. Готова была часами гулять с ней в любую погоду, чтобы девочка крепко спала, высыпалась и восстанавливала своё здоровье после родовой травмы. Терпеливо отваривала и прокручивала овощи, фрукты и мясо (никаких магазинных пюре), отжимала в козье молоко геркулесовые «сопли» (никаких искусственных смесей). Мама просто растворилась в своей обожаемой внучке.

Она владела Софьюшкой почти безраздельно, поскольку я, отбыв положенный после кесарева сечения больничный, была вынуждена, не заходя в отпуск по уходу за ребёнком, выйти на работу. Ибо жить было не на что. Родители кормили, конечно, но нужно ведь было ещё и одеваться, и дочку одевать.

Мама с папой с удовольствием гуляли с внучкой, брали с собой на море, где отец научил её плавать. В одной из таких поездок, когда родители, приняв приглашение своих школьных друзей, разместились на отдыхе в их огромном доме в Крыму, папа совершил страшную ошибку, о которой жалел потом до конца своих дней. В то время, когда моя мама с внучкой прилегли отдохнуть после утренней поездки на море, он зачем-то решил поделиться с маминой подругой информацией о том, что на него смотрят с вожделением другие женщины на работе (одна из них особенно), что ему это нравиться и он не видит ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться когда-нибудь этой благосклонностью.

Не знаю зачем подруга рассказала об этом моей маме. НИЧЕГО НЕ БЫЛО… И БЫТЬ НЕ МОГЛО. Позже, уже после маминой смерти отец говорил мне, что никогда не имел другой женщины, кроме своей любимой Галочки. И я не сомневалась в его словах. Он был крайне брезглив и стеснителен.

А мама забыть не смогла. И поверить не смогла. Наверно потому, что всё время после операции ощущала на себе тот взгляд своего любимого Володюшки. Холодный и тяжёлый, как пощечина.

Когда внучка подросла, ей, как и каждому ребёнку, в какой-то момент стало интереснее с мамой, чем с бабушкой, я была моложе, современнее, лучше её понимала. И тогда мама ревновала и не на шутку обижалась, когда чувствовала, что внимание любимой внучки переключается с неё на меня.

Мне так жаль, что мама не успела дожить до самых больших успехов своей обожаемой Сонечки. Мама умерла, когда дочка была в 10 классе. В том году она победила в двух областных олимпиадах и поехала на заключительный всероссийский. А мама не дожила…

Той зимой она неважно себя чувствовала. Были боли то ли в области поджелудочной, то ли в спине. К середине января стало совсем худо и 25 января в Татьянин день, мы положили маму в больницу. А я ещё сердилась про себя, что мол дотерпела до моего Дня ангела, не могла раньше в больницу лечь… Как мне стыдно сейчас за мои эгоистичные мысли. Маму обследовали и ничего не нашли. Две недели лечили от панкреатита, а боли не уходили. Потом признались, что на своей допотопной аппаратуре и не смогли бы ничего обнаружить и посоветовали съездить в Тулу, сделать КТ и МРТ.

Я договорилась с друзьями, и муж моей подруги повёз нас с мамой в Тулу. Мама ехала уже лёжа. Сидеть не могла от боли. Сделали КТ, начали делать МРТ. Врач вышел через 10 минут и сказал: «Здесь всё очень плохо. Я даже описывать это не буду подробно. Деструкция костей позвоночника, много деструктивной ткани. Кости будут сыпаться, ломаться. У неё будут сильные боли. Поверьте, это ненадолго».

Я как будто была внутренне готова к такому вердикту, но тут поняла, что эта неприкрытая, безжалостная правда накрыла меня, как волна. Я осознавала главное. Я не смогу скрыть от мамы эту ужасную правду. Не смогу «держать лицо».

Было 11 февраля 2014 года. Мы ехали домой из Тулы и плакали всю дорогу. Мы обсуждали, как мама будет уходить. Мы решили, что я заберу её из больницы и последние свои дни мама проведёт дома. Мы решили, что позовём священника, чтобы он исповедовал, пособоровал и причастил её. Мы решили, что позовём всех её самых близких и дорогих людей, чтобы они могли проститься с ней.

На семейном совете было принято решение, что ухаживать за мамой будет папа (готовить еду, кормить и менять памперсы), он в то время уже был на пенсии и сидел дома, а я буду работать (я тогда занимала должность заместителя директора магазина женской одежды в подмосковном Серпухове), а вечером буду мыть маму и приводить в порядок её постель и одежду.

После поездки в Тулу у меня, видимо на фоне пережитого стресса, страшно заболела спина. Боли были такие, что я не могла ни сидеть, ни лежать. Только когда ходила и стояла, боль была терпимой. А тут мне необходимо каждый день быть два часа за рулём автомобиля. Помню, как я еду утром на работу по трассе Ростов-Дон и кричу во весь голос. Кричу, а слёзы заливают глаза, катятся за шиворот пальто, льются нескончаемой рекой. На работу приезжала мокрая. Приходилось переодеваться. Так я оплакивала маму.

Мама прожила ещё ровно месяц. Она очень быстро перестала вставать. А потом и что-либо соображать. Мне казалось, что она просто сошла с ума от адской боли, терзающей её маленькое, хрупкое тельце. Перед тем, как мама впала в бессознательное состояние, я успела попросить у неё прощения. И она простила меня.

В день её смерти я приехала с работы, помыла маму, уже третий день находящуюся в коме, и мы с дочкой сидели в другой комнате и тихо разговаривали. Я услышала или почувствовала, даже не знаю, что это было, другой ритм дыхания и почему-то сразу поняла, что это всё. Я подошла к маминой постели и сказала: «Всё, моя любимая. Скоро всё закончится, и ты будешь свободна». Я взяла православный молитвослов и стала читать Молитву на исход души. С последними словами молитвы вылетел и последний мамин вздох. Она умерла на моих руках. Это случилось 11 марта в 23.00. А следующий день был Днём моего рождения.

Я вызвала скорую и полицию. Я была удивительно спокойна. Только не смогла смотреть как мамино тело на покрывале выносили из дома. Так же спокойна я была и во время подготовки к похоронам и во время самих похорон. Как будто всю свою боль потери я уже выплакала и выкричала в салон малолитражки, возившей меня на работу и с работы в тот страшных месяц, предшествующий дню маминой смерти.

Какая же она была красивая. Строгое, чистое и спокойное лицо с едва заметным румянцем, губы слегка тронуты помадой натурального, неяркого оттенка. Её совершенную красоту смерть, лишь подчеркнула. Густые тёмные с проседью волосы прикрывал шёлковый синий с белым плат, тёмно-синее шерстяное платье удивительно шло ей. Она была совершенно как живая.

Полный храм народа. Как в церковный праздник. Гроб заваленный живыми цветами. Полгорода на отпевании. Разные люди: пациенты больницы, её друзья, знакомые, соседи, коллеги мои и её, мои друзья….

Всё это, как в тумане. И пустота. Я не знаю, как жить дальше.

Мамы больше нет. Работу нужно менять, потому что я понимаю, что зарплата у меня маленькая, а помогать будет некому. Я совсем одна. Мне сумрачно и неуютно.

И только мысли о дочери, о том, что её нужно поддерживать в её детском горе, собирать на олимпиаду, помогать переживать подростковые проблемы, любить и быть рядом, выдернули меня из чёрной дыры, которой стала для меня эта страшная потеря самого родного человека. Первая потеря, которую я от начала до конца, вынесла на своих плечах.