Сад чудес и волшебная арфа

Лаванда скользнула мимо зазывал, продавцов льда и скобяных изделий. Мимо рыбного рынка с его безошибочно узнаваемым запахом. Потом дошла до отцовского магазина. Новый владелец не заменил вывеску, и над дверным проемом все еще сияла большая позолоченная ступка с пестиком и надпись «Л. Роско Фитч, аптекарь». Эта надпись опечалила Лаванду, пузырь грез закачался, пошел трещинами и лопнул. Через несколько дверей от их бывшего магазина висела более отрезвляющая вывеска: «Проктор и компания. Похоронное бюро: гробы, саваны, урны, катафалк, все припасы для погребения». Мистер Проктор постоянно присылал Лаванде напоминания о непогашенной задолженности за похороны ее отца. Поначалу уведомления были достаточно вежливы, источая сдержанно-официальную профессиональную заботу, но в последнее время их тон стал резким. Похоже, в своем сочувствии гробовщик дошел до крайних пределов и теперь готов был их нарушить.

Именно тогда Лаванда и приняла решение. Как приятно было бы больше не получать эти уведомления! Девушка оставила пустую тележку перед лавкой, вошла, открыла кошелек и выложила бо́льшую часть денег, полученных от Роберта Траута. Впрочем, должно было еще хватить на кусок мяса для жаркого, небольшую коробочку чаю и совсем немного остаться на всякий случай. И как же Лаванду раздражал этот свойственный похоронным бюро запах, эта приторная смесь метанола и гнилых яблок, который исходил от мистера Проктора, когда тот выписывал ей квитанцию со штампом «Оплачено полностью».

Ощущение, что бремя долга больше не отягощает тебя, само по себе дарит приятное возбуждение. Лаванда отправилась в мясную лавку, где купила хороший кусок на жаркое; как счастлив будет мальчик Арло, наслаждаясь этим пиршеством вместе с нею. Она ускорила шаг. Вспомнились и новоприбывшие, Роберт и Аллегра Траут. Кем они были друг для друга? Впервые Лаванде пришло в голову, что они могут быть мужем и женой.

Но неужели муж стал бы так рьяно нахваливать цветы другой женщины? Разве это было бы мудро? Разве не навлекло бы на него упреков жены? Впрочем, Аллегра ведь и рассердилась на Роберта после того, как тот купил цветы.

Деревенский глашатай, вот кто может знать. Лаванда пошла туда, где он стоял, позвякивая колокольчиком и возвещая о скором прибытии принца Уэльского. Слушайте, слушайте! Человеком глашатай был неприятным, но люди слушали. Он также расхваливал прибывших в тот день Траутов. Лаванда подумывала спросить у пустомели в парике, кем, по его мнению, были ослепительные приезжие. Братом и сестрой? Кем-то другим? Но глашатай не только источал тошнотворный запах перегара и прогорклого чеснока, но и имел обыкновение присасываться похотливым взглядом к любой мало-мальски симпатичной женщине, и перебороть отвращение к этой его манере, портившей настроение на весь день, Лаванда была не в силах, при всем своем любопытстве. Да ну его – пропойца помятый, крикун деревенский.

Есть ведь и другие источники новостей. Художница Дот Тикелл, например. Эта дама острым взором живописца проникает миру под кожу, где ее касаются дела всех окружающих, и все служит неиссякаемым источником вдохновения. И, конечно, бывшая наставница Лаванды, миссис Клемент Роуз, наверняка набралась каких-то сведений. Да и Арло Снук, с утра до вечера бродивший по улицам в поисках работы, тоже вполне мог что-то услышать.

И Лаванда вновь принялась осматривать Бельвиль так, как его мог бы увидеть Роберт Траут: занятие, признаться, отвлеченное, но доставляющее удовольствие. И, чтобы это удовольствие продлить, она выбрала самый кружной путь. Такой светский джентльмен, как Роберт, несомненно, оценил бы прекрасные здания, мимо которых сейчас проходила Лаванда: виллу мистера Флинта со сторожевой башенкой; маленькую Тоскану поблизости, более известную за пруд, куда запустили золотых и серебряных карасей; резиденцию мистера Нозуорти с эркерным окном и ажурными коваными балкончиками. Да и другие дома с их колоннами, мансардными крышами, деревянными павильонами, упрятанными в садах, и открытыми беседками, увитыми виноградом. Как мог Роберт не восхищаться этим? Он ведь явный поборник красоты, раз от цветов Лаванды у него захватывало дух.

Через улицу перебежал высокий мужчина в темном пальто. Роберт Траут? Нет. Лаванду переполняла невесть откуда взявшаяся оживленность, словно, кроме знаменитых пассажиров, поезд специально для нее привез целую бочку энергии. Даже взобравшись на западный холм, девушка ощутила не усталость, а, наоборот, прилив сил, словно наглоталась какой-то волшебной травы.

Проезжая с тележкой мимо каменного коттеджа миссис Моуди, она размышляла, какие слова эта литераторша может сейчас строчить там, внутри. Шторы на окнах задернуты. Возможно, у миссис Моуди гостят мистики из Нью-Йорка. Или члены кружка сестер Фокс[11]. Или адепты из Блумфилда либо Консекона. Они проводят в гостиной сеанс, держась за руки? Погрузились в глубокие раздумья над спиритической доской? Навострили уши, стараясь расслышать стук во время столоверчения? Ходили слухи, что в этом самом доме когда-то сама собой летала выварка с кипятящимся бельем. Лаванда представила, как над рекой Мойрой белым муслиновым облаком плывут скомканные панталоны миссис Моуди, подхваченные духами, которые – можно предположить – тоже нуждаются в развлечениях и теперь, объединившись в некий невидимый хоровод, весело танцуют в воздухе.

Добравшись, наконец, до своего дома на Пиннакл-стрит, Лаванда сосредоточилась уже на куда более земных вещах. Она почти чувствовала запах жаркого, которое намеревалась приготовить с нарезанным пряным луком. Осматривая и свой дом словно глазами Роберта Траута, девушка сомневалась, что его простой лоялистский стиль произведет на него впечатление. Мать, как подозревала Лаванда, предпочла бы дом из новых, со стрельчатой крышей и остроконечными башенками. Но семейное аптекарское дело тогда только налаживалось, и роскошь была им недоступна. Транжирой Роско Фитч стал позже. Зато им повезло в другом: в результате канцелярской ошибки округ выделил отцу два земельных надела вместо одного, отчего у Фитчей за домом оказался просторный участок. Таким образом, благодаря тому, что какой-то клерк в очках на минутку отвлекся или не там поставил закорючку расплывшимися чернилами, у Лаванды теперь имелись средства к существованию – сад.

Сад являл собой полную противоположность суровому фасаду дома. Войти в этот сад было все равно что через портал оказаться в другом мире, в оазисе, воображариуме, чьи гипнотические чары всегда притягивали Лаванду. Сад звал ее и теперь, и она пошла напрямую, минуя парадную дверь и тарахтя тележкой по мощеной дорожке, огибавшей дом. Мимоходом глянула на табличку «Частное владение – вход воспрещен», облупившуюся краску. Отперла ворота и вкатила тележку в сарай для рассады, где балки были увешаны связками сушеных трав и единственная курица встречала ее скрипучей серенадой. На стене понуро повисли старые, уже заржавевшие коньки Лаванды, отвергнутые после разбившегося в Кобурге сердца. Чтобы излечиться, она тогда перепробовала все целебные травы из маминых тетрадей и садовых альманахов. Пила отвары мяты и тысячелистника, принимала очищающие средства с иссопом, а от бессонницы – маковую настойку (хотя сны от нее были тревожные), делала припарки из зверобоя. Из лимонной мелиссы. Испробовала целый арсенал лекарств. Через пару лет девушка вроде бы восстановилась, как утверждали самые близкие, но на самом деле ее душа, ее сердце покрылись никому не видимыми рубцами.

У Роберта Траута шрамы были снаружи. Она свои носила внутри.

Единственная удача заключалась в том, что горе случилось ближе к концу пребывания в Кобурге.

До этого Лаванда была поглощена учебой, особенно ботаникой и цветоводством, в которые погрузилась с головой. Директриса Корделл заметила ботанические способности своей ученицы и усердно взлелеивала ее страсть, убежденная, что молодые леди должны сопротивляться шаблонам, которые навязывает им общество. В библиотеке академии хранилось множество ценнейших трудов по ботанике и лекарственным растениям, в том числе книги Калпеппера, Линнея, Наттолла, миссис Лаудон, а также редкое старинное факсимиле «Театра растений» Паркинсона[12], страницы которого были ломкими, словно засохшие лепестки гортензии. Имелись там и словари языка цветов. И даже экземпляры «Журнала садовника»[13]. Ну а к делам домашним ближе были работы мистера Кустеда, миссис Трейл, небезызвестная статья о коллекции растений мисс Крукс и еще так много разных других, что Лаванда целые дни проводила у книжных полок, и ее приходилось уговаривать заняться чем-то еще: поделать упражнения на свежем воздухе или просто с кем-то пообщаться. Соседка по комнате, Этелинда Квакенбуш, шутила насчет такой увлеченности, что если Лаванда будет так много времени проводить с растениями и книгами, то глаза у нее станут красными, как у кролика, и она превратится либо в «синий чулок», либо в книжный призрак и забудет, как находиться в человеческом обществе. Да и вообще, может, ей уже перебраться жить в библиотеку? Лаванда от шуток отмахивалась: она нашла свое призвание и любовь, а все остальное не имело значения. Причем знала это еще до Кобурга. Мать собственноручно вырастила сад на Пиннакл-стрит и научила дочурку, как обращаться с цветами, а особенно с лекарственными растениями. Возможность же пропадать в библиотеке академии только разжигала пламя ботанического пыла девушки.

Когда Лаванда вернулась домой после учебы, миссис Клемент Роуз, которая часто бывала в доме на Пиннакл-стрит, очень беспокоило, что Лаванда постоянно торчит в саду, даже зимой, без конца выбирая какие-нибудь травы из-под снега. Она давно перестала обучать Лаванду, но как друг семьи по-прежнему окружала девушку нежной заботой. Например, знакомила Лаванду с холостыми молодыми людьми на разных мероприятиях, которые устраивались в округе: обедах, церковных собраниях или пикниках. Лаванде эти парни показались скучными, как сушеный лопух.

«Лави, – заявила миссис Роуз, в очередной раз навещая свою давнишнюю воспитанницу, – ты собираешься всю жизнь ковыряться в саду и превратиться в старую деву с грязными руками?» Смеясь, Лаванда ответила, что, по крайней мере, это будет ее собственная грязь, и, как ни больно превращать цветущий сад, некогда наполненный лучезарным звучанием арфы, в элемент сферы обслуживания, ничего не поделаешь – это приносит прибыль и дает некоторую независимость. Впрочем, никакие возражения и пояснения, конечно, не удерживали миссис Роуз от разглагольствований, что Лаванде непременно нужно выйти замуж. Заехав к девушке в следующий раз, заслуженная наставница заметила: «Твоему подопечному, сироте Арло Снуку, сейчас пятнадцать. В один прекрасный день он от тебя уйдет, и, не найдя себе мужа, ты останешься в одиночестве».

Какой бы правдоподобной ни казалась перспектива, что Арло покинет гостеприимный приют (с, увы, протекающей крышей) Лаванды, совсем одна она не останется, у нее будет сад. Но объяснять это такому прагматику, как миссис Роуз, было бы пустой тратой времени. К счастью, чай с миндальными пирожными, которые, кстати сказать, отлично получались у Арло, оказался эффективным отвлекающим маневром. Хотя, по правде говоря, здесь помогла бы любая сласть, обнаружившаяся у Лаванды в кладовке.

Лаванда закрыла дверь сарая. Она слишком проголодалась, слишком была оглушена событиями на вокзале, чтобы снова переживать о деньгах, которые мать вроде бы оставила и про которые отец пытался прошептать ей на последнем вздохе: «Сбережения на черный день, спрятанные… предназначены для тебя». Лаванда схватила отца за руку, но тут небо пронзила молния, а когда он прохрипел, где именно спрятаны деньги, раскаты грома заглушили его слова. Потом Роско Фитча не стало.

Она искала. Снова и снова. За минувший год Лаванда осмотрела сарайчик с инструментом, галерею в саду, чердак, проверила каждую щель в половицах, каждую стеклянную консервную банку и кувшин в кладовой, но все безрезультатно. Она скрупулезно исследовала даже мамину подставку для арфы, все еще стоявшей в гостиной, нет ли там какого-нибудь потайного ящичка. Увы. Никакие заговоры на самые мелкие гребешки в округе не помогли отыскать материнскую заначку. Призрак нищеты все приближался, но идей, где мама могла припрятать деньги, у Лаванды больше не было. И если бы пришлось пойти по миру, то миссис Роуз непременно напомнила бы: «А я ведь предупреждала, что лучше бы тебе найти мужа!»

Лаванда понимала, что от беспокойства в любом случае толку мало, и пообещала себе активизировать поиски. Она будет изобретательной, как плющ, и упорной, как молочай. Материнский подарок должен обеспечить ее будущее. Мать хотела, чтобы оно у нее было. «Ах, малышка моя, ты будешь обеспечена», – сказала однажды Амариллис Фитч, срывая грушу с садового дерева, которое посадила в 1832 году в честь рождения Лаванды. Мать произнесла эти слова, когда Лаванда была совсем маленькой, лет пяти, и тогда они не задержались в ее детском сознании.

Внезапно налетевший из ниоткуда дождь хлестнул по саду водяными струями.

Лаванда заспешила в дом, стискивая кусок мяса, завернутый в плотный коричневый пергамент. Хорошо бы Арло Снук уже вернулся после поиска работы, ведь так много нужно рассказать ему – как в тот день шла торговля на привокзальном рынке, об изуродованном, но великолепном джентльмене, который экстравагантным жестом унес в объятиях все ее цветы. А в кармане – саше с тысячелистником.

Но Арло Снука дома еще не было.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался.

В доме царила тишина, только сверху слышалась неторопливая капель дождевой воды, срывающейся в ведро с дырявой крыши.

Кап-кап-кап.

Шлеп.

Кап-кап-кап.

Плюх!

Надо напомнить Арло, когда он вернется, чтобы вылил ведро. Заходить в комнату, где мать испустила последний вздох, Лаванде было мучительно, но мальчик, к счастью, избавлял ее от горестных переживаний, справляясь с рутинной работой.

Каким бы кратким ни был этот неожиданный ливень, но от него в доме стало заметно прохладнее. Лаванда разожгла на кухне огонь для жаркого. И еще один – в гостиной, где надеялась вечером, после пира, уговорить Арло сыграть на концертине. И расспросить паренька, слышал ли он что-нибудь о недавно прибывших Траутах и кем они могут приходиться друг другу. И известно ли ему о каком-то мистере Уитмене, может, священнике? Потому что слова Роберта у цветочной тележки запали Лаванде в голову: «А завтра, что бы ни случилось, вы услышите божественные слова мистера Уитмена».

Проповедь слушать Лаванда вовсе не рвалась (если этот Уитмен действительно священник), но жаждала получше изучить книгу лица Роберта, ту самую, наполовину сгоревшую, извлеченную из неведомого пожара. Так много в ней было написано, от пучин страдания до высот экстаза и глубокой врожденной чувствительности, необходимой, чтобы молиться – по его собственным словам – на цветочную тележку, увидев в ней то, чего никогда не замечали другие: передвижной храм природной красоты. Лаванда еще ни разу не встречала человека, который до такой степени понимал бы важность и красоту цветов, емкую и безупречную, хоть и преходящую. Это было похоже на встречу с родственной душой. Близкий по духу, Роберт при этом словно свалился с какой-то далекой звезды, облачившись в лучшие одежды. Девушке прежде никогда не доводилось видеть похожих на него.

«Завтра вы услышите». Завтра. Где? Когда? Он не уточнил.

Вскоре в гостиной ярко разгорелся камин. По кухне разлилось тепло. Лаванда очень проголодалась. Надо еще нарезать луковицу, но сперва девушка взглянула на свое отражение в зеркале. Боже, блузка застегнута криво, а юбка испачкана! Ее пронзил стыд. Трауты-то были одеты безупречно, а она в этот день выглядела просто какой-то жалкой замарашкой.

Глава 3

Завтра заявило о себе плаксивым воркованием горлиц. Лаванда проснулась, из последних овсяных хлопьев сварила кашу и, черпая ее ложкой, принялась размышлять о везении. Счастливый случай – как ухватить его за легкое крыло? На кухне еще витал пикантный аромат вчерашнего жаркого. Вечером Лаванда с Арло просто великолепно поужинали. Его глаза оживились, когда девушка рассказала о своей сказочной удаче, как у нее на вокзале купили все цветы сразу. Выручка от этой распродажи наполнила их тарелки теплым дымящимся мясом и соусом. Смазывая мясо хреном, Лаванда рассмеялась над главной тревогой мальчика: где же мистер Траут найдет столько ваз и вообще какой-нибудь тары для такой массы цветов, если учесть, что он только что приехал в Бельвиль.

– Твои опасения, Арло, совпадают с моими. – Затем девушка поинтересовалась, не слышал ли он, бродя по улицам в поисках работы, чего-то о Траутах.

– Чего-то? – Мальчик вилкой собирал с тарелки все хрящики, а кусочком хлеба – остатки подливки: он явно намеревался не оставить ни крошки. – Да в деревне почти об этом только и говорят, даже больше, чем о скором приезде принца Уэльского. «Леди духовидица просто загляденье, на нее стоит посмотреть» – вот как про нее говорили!

Лаванда тоже не собиралась оставлять на тарелке ни крошки, ни капельки. Ей это было необходимо до крайности. Она исхудала так, что юбка почти спадала с костлявых бедер.

– Арло, а что насчет ее спутника, того мужчины, который скупил все мои цветы?

– О, говорили, на него тоже стоит посмотреть.

Вот и все, что парнишка мог сказать.

– Возможно, пророчица напророчит явление емкостей для всех этих цветов, – добавил он.

Лаванда улыбнулась.

– Возможно. Если заставит мертвых материализоваться в той или иной форме, может, урны или вазы тогда и не станут проблемой. Но не знаю, есть ли у Аллегры Траут в хозяйстве такие обычные предметы домашнего обихода, а судя по тому, что я заметила, цветы она ценит мало.

Но Арло был уже сосредоточен на мисочке с лакричными конфетами возле своей тарелки и не слышал ее замечаний. Иногда мысли его перепархивали с предмета на предмет, словно птички с ветки на ветку. Такое вот было у парня свойство характера, к которому Лаванда, впрочем, относилась с любовью.

Когда Арло, сонно хлопая глазами, вышел из своей комнаты, горлицы еще ворковали. Лаванда оставила ему немного овсянки, он положил кашу в тарелку и сел за кухонный стол напротив нее. Девушка не могла представить себе дом без Арло. Мальчик был таким доброжелательным, искренним. Выливал ведро с набравшейся водой. Приносил и складывал дрова. Помогал в саду. Пек миндальные пирожные, когда было из чего. Развлекал ее своей концертиной. И был ей как брат. Должно быть, при мысли, что когда-нибудь этот названый брат уйдет, лицо Лаванды затуманилось. Арло спросил, что ее огорчило. Разве же она все еще не радуется вчерашней цветочной удаче?

– Да, – ответила Лаванда. – Конечно, радуюсь. Хотя много ушло на давнишний долг гробовщику. Но еще немного осталось на чай и овсянку. И я собираюсь все это купить. Кстати, узнай, не повезет ли мне еще раз – оказаться поблизости от места, где произнесет речь некий мистер Уитмен.

Глядя на нее с недоумением, Арло проглотил овсянку.

Лаванда продолжила:

– Все, что деревенский комитет по декорированию заказал у меня в саду к приезду принца Уэльского, готово. Но нужно прополоть бордюр с амарантом. И еще накопать картошки на ужин.

– Я все сделаю, – пообещал Арло. – Ты иди. А я отдохну от поисков работы. Похоже, никто не хочет нанимать хромого парня. Признаться, это печально.

Лаванда поблагодарила его, добавив:

– Тебе не придется работать после того, как мне заплатят за цветы для королевского визита. На эти деньги мы сможем несколько месяцев хорошо питаться, если будем экономными.

Губы Арло изогнулись в задумчивой улыбке.

– Это хорошая новость, но еще чуть-чуть денег не будут лишними. Я хочу внести свой вклад, Венди. Кроме того, мне нравится выходить на люди. А теперь иди, наслаждайся прогулкой. Я позабочусь о посуде.

– И вылей ведро наверху, ладно?

– Договорились, – сказал он.

Господи, благослови этого мальчика!

Лаванда размышляла, стоит ли переодеваться ради призрачной вероятности встретиться с Робертом Траутом и подробнее разобраться в его… ситуации. Припомнив криво застегнутую блузку, она ощутила новый прилив досады. Следует подучиться шитью, раз Роберт Траут отнесся к ней серьезно, как к думающему человеку, очевидно, высоко оценив ее цветы. Вот как человек думающий, а не просто цветочница, она и жаждет его знаний о мире, которые, вне всякого сомнения, огромны. С каждым мгновением мысли Лаванды подливали масла в огонь ее интереса к Роберту и Аллегре. Они же наверняка много где побывали: каково это – путешествовать и жить в походных условиях вдвоем? И правда ли, что с мертвыми можно связываться, и часто ли Аллегра это делала?

Расчесывая и закалывая волосы, Лаванда считала, сколько же прошло со дня смерти отца. Больше года. Не пора ли покончить с трауром? Как же хочется цвета! В саду росла и переливалась настоящая радуга, но при всей красоте цветов, к человеку их палитру применять не стоит. К тому же более жизнерадостная одежда отвлечет внимание от ее изможденного тела.

Она порылась в сундуке. Платья кобургского, да и более позднего периода теперь болтаются на ней как на вешалке. Много лет красивые платья матери без пользы висели в спальне наверху. Теперь Лаванда собралась с духом, на цыпочках вошла в эту источающую горе комнату и принялась рассматривать материнские наряды. Платья почти двадцатилетней давности наверняка вышли из моды, но главным был цвет, и Лаванда ухватилась за повседневное платье, сшитое из розовато-лиловой парчи. Пелерина тоже была скорее вчерашним днем, но наряд все еще оставался элегантным; Лаванда вспомнила, как мать надевала его, собираясь на свои концерты в саду. Однако, каким бы прекрасным ни было материнское платье, ничто не могло сравниться с роскошным розовым одеянием и струящимся алым плащом, в которых сошла с поезда Аллегра Траут.

Тем не менее сиреневое платье было лучшим вариантом, и, присмотревшись, Лаванда поняла, что оно подойдет. Парчу покрывал тонкий слой пыли, и девушка хорошенько встряхнула наряд. Матушка отличалась необыкновенной стройностью, и платье, конечно же, подошло. Чего нельзя было сказать об изящных туфельках. Ступни у Лаванды были отцовские, широкие, «мужицкие», ну разве только не такие длинные. Придется надеть старые ботинки со шнуровкой. Они хоть и здорово поношены, но все же лучше отцовских веллингтонов. А поскольку погода еще достаточно теплая, вполне можно надеть соломенную шляпу.

Осматривая спальню матери, Лаванда поняла, что в тщательных поисках припрятанных денег кое-что все-таки упустила из виду. Могла мать засунуть их в карман какого-нибудь жакета, фартука, платья или пальто? Или меховую муфту? Лаванда так старалась избегать материнской спальни, что на протяжении многих лет материнский гардероб оставался практически нетронутым. Почему она не рассматривала эту возможность? Девушка взглянула на портрет Хильдегарды Бингенской над кроватью. Мать восхищалась познаниями Хильдегарды в медицине и музыке, и теперь проникновенный взгляд мудрой аббатисы, устремленный на Лаванду, явно подтверждал «гипотезу кармана».

Она принялась лихорадочно, но досконально обшаривать все до единого карманы маминой одежды. С каждым следующим карманом ее охватывала сладость надежды, которая затем сменялась горькой пилюлей разочарования. Старые кружевные носовые платки, одна или две шпильки – вот и все, что она обнаружила в этих раскопках.

Если бы только мать могла поговорить с ней «оттуда», шепнуть подсказку.

Лаванда постояла мгновение, переполненная чувством безысходности от очередной неудачи, затем принялась готовиться к походу за припасами и размышлять о счастливой случайности, благодаря которой сможет больше узнать о Роберте Трауте, мистере Уитмене и большом мире.

Ей всегда казалось достаточно сада. Это был ее мир. Но в последнее время, сама того не сознавая до этого самого момента, девушка жаждала распахнуть двери, раздвинуть границы мира. Ведь стены, даже самые уютные и любимые, могут сомкнуться над человеком. И похоронить его.

И вот, наконец, она готова. Когда Лаванда проходила мимо Арло Снука, все еще сидевшего за кухонным столом и что-то писавшего, парень поднял голову и восхищенно присвистнул.

– Я вижу, что ты сняла траур, Венди, – заметил он.

– По крайней мере, внешне, – отозвалась девушка. Потом взяла корзинку и помахала парню рукой.

Подумав, прихватила еще зонтик и двинулась в путь.

Освободившись от траурных одежд, Лаванда почувствовала себя свободнее и легким шагом направилась в центр деревни. Хотя воздух уже посвежел, еще стояло лето, и люди заполнили улицы. Мимо пронеслась стайка мальчишек. Все свидетельствовало о подготовке к предстоящему визиту принца Уэльского. Рабочие деловито натягивали гирлянды между фонарными столбами, покрикивая друг на друга. Церемониальные арки – целых десять штук! – были установлены еще несколько недель назад и стояли по стойке смирно, ожидая, пока их украсят цветами из сада Лаванды.