скачать книгу бесплатно
Режина присела рядом:
– Нет, внешне он всё такой же. Чуть похудел, мне кажется, и теперь у него косички. Собирает их в хвост до пояса.
Верона шмыгнула носом. Глаза её покраснели:
– Я не хочу встречаться с ним!
Режина взяла её за руку:
– Не сердись на него, пожалуйста. Он любит тебя, я знаю. И вместе вы будете счастливы…
* * *
Письмо от экдора проректора прибыло девятнадцатого – наружный конверт от FedEx, содержащий внутри послание в синем конверте с тиснением – с серебристыми инициалами. Верона, укрывшись в комнате, ознакомилась с содержанием – опять исключительно личном и написанном в прежней тональности:
«Здравствуй, моя драгоценная! (Обращение устоявшееся).
Я крайне тебе признателен – и за всё, что ты рассказала мне, и за твои фотографии. Прости, что я напугал тебя этим своим «появлением», когда ты была в гримёрной и уже готовилась к вечеру, но в целом я не жалею о принятом мною решении. И ты не жалеешь, я думаю. Остальное не обсуждается. Оставим всё это в прошлом – всю эту ситуацию. И Марвенсен, кстати, сказал мне о подарке экдора Таерда. Я рад за ардора Рейверта и за его родителей, но будет намного лучше, если эти карты с инструкциями перейдут теперь в моё пользование. Так мне будет намного спокойнее. Отправь мне их завтра, пожалуйста, с ответным письмом и – желательно – с новыми фотографиями – вашего дома в Гамлете, если такие имеются. Я хочу увидеть веранду, ваш сад, твою детскую комнату, сарай и вид на дорогу… Можно, я процитирую? «Каждый день залезала в детстве – смотрела и представляла. Представляла, как он появляется. На машине, пешком, на автобусе…» Знаешь, я тоже представил. Он пришёл бы пешком, я думаю. Прошёл бы через калитку, снял бы тебя с той крыши и больше не отпускал бы. Надеюсь, ты не расстроилась? Это настолько личное… то, что случилось в Лондоне между твоими родителями, и то, что случилось впоследствии, что я очень боюсь огорчить тебя каким-то напрасным высказыванием…
Хотя всё-таки я скажу тебе. Ты родилась – это главное. Это действительно главное. Как и то, что любовь твоей матери… её чувства остались прежними… то, что она ему предана… экдору Генри Блэкуотеру. И это – её заслуга – твоё к нему отношение. Ты вырастала, любя его. И я вижу, какой ты выросла. И знаешь, что я добавлю? Что всё, чем я жил эти годы… последние десятилетия – эта сложная квантомеханика процессов мыслительной деятельности, теряет своё значение, поскольку теперь моя жизнь наполнилась новыми смыслами, гораздо более важными… Но об этом не стоит, наверное. Об этом ещё успеется.
Давай-ка я расскажу тебе о наших преподавателях… о тех, с кем я лично связан дружескими отношениями. Так – в двух словах, не больше, для общего представления. Джошуа Брен Маклохлан – тридцатилетний дублинец. Наш «самый великий скептик». На деле – раним, чувствителен и компенсирует скепсисом недостаток самоуверенности. Прекрасный скрипач, фотограф, увлекался бальными танцами, читает журнал «Философия», играет в футбол с семикурсниками. В целом хороший парень. Должен тебе понравиться. Дальше – Грегори Акройд. Он происходит из Англии. Ему тридцать шесть в июле. Умный, крайне ответственный, надёжный в любом отношении. При этом – «душа компании». Сангвиник по темпераменту. В силу своей специальности окружён ореолом загадочности. Он – саматург, одним словом. Ещё у нас есть два химика, тоже альтернативщики: Саймон Хогарт и Джеймс Джонсон. Хогарт у нас шотландец, ему пятьдесят без малого, а Джонсон, как Акройд, из Англии, и ему тридцать три будет осенью. Хогарт тоже сангвиник, но он не эстет, как Грегори, и не такой загадочный. Обожает экспериментировать (в плане химических опытов с опасными реактивами), всегда говорит, что думает и студенты его побаиваются, но на деле он очень добрый – жизнерадостный и приветливый. Мы, шутя, зовём его Colonel – «Полковник», с подачи Акройда. Что до профессора Джонсона, то он – меланхолик по духу и немного педант по характеру, но при этом сентиментален. Любопытное сочетание. И к тому же он – аналитик, если сравнивать с Саймоном Хогартом. Саймон – практик, а Джеймс – теоретик. Он любитель классической музыки и различной древней поэзии. И пятый мой друг – арвеартец, но о нём я пока умалчиваю. Я хочу, чтобы ты составила своё собственное представление. И вот ещё что, Верона. Я должен сказать заранее. Нормы нашего общества достаточно пуританские, из чего, разумеется, следует, что все арвеартские девушки одеваются скромным образом и ведут себя соответственно – в плане манер и так далее. На тебя, как на альтернативщицу, это не распространяется, но я бы хотел тем не менее, чтобы ты приняла это к сведению. Ну вот, на этом заканчиваю. Только ещё добавлю – твои стихи мне понравились. (И Дривару бы тоже понравились, несмотря на твои опасения). Я проглотил их залпом, а теперь начинаю читать их… усваивать информацию… один или два за вечер. Сегодня дошёл до третьего:
Дни нижутся чёрными бусинами
пустых и холодных рассветов.
В глазах моих – чёрных раковинах —
застыло ушедшее лето.
И белым пальцам – негнущимся —
уже не коснуться неба;
И больше не будет ни музыки,
ни зрелищ глазам, ни хлеба.
Лишь жажда, что утолялась
водою морскою – пенной
Становится глубже – горше —
горлом исходит тленным.
И жизнь в часах песочных —
скорее не жизнь, а мера.
И где-то лежит забытый
сборник Аполлинера…
И память – песчинок горстка,
что ветер вот-вот развеет…
И только лишь губы помнят:
«Радость – apr?s la peine…»
Это – прекрасно, поверь мне. Если судить по дате, тебе тогда было четырнадцать? Я тоже писал когда-то, когда ещё был романтиком. А сейчас я – старый прагматик. Поехать что ли к родителям? Они тут живут поблизости. На машине – минут пятнадцать. Как-то мне стало тоскливо – от того, что до двадцать восьмого (июля, а не июня) – полтора бесконечных месяца…»
* * *
Ответ пришёл от Вероны вечером двадцать пятого. Эртебран, получив его вкупе с прочей корреспонденцией, сперва обратился к письмам научного содержания, но спустя минуту не выдержал, вскрыл плотный пакет из Гамлета и извлёк на свой стол в «проректорском» востребованную колоду, рукописи со схемами, снимки – по виду – новые, и пару листов бумаги, исписанных мелким почерком. Карты, вкупе с инструкциями, были спрятаны в сейф с документами, после чего проректор стал изучать фотографии. На первой была дорога – земляная, в пыли – коричневой, пролегавшая между пустошью – холмистой, с низким кустарником, за которой виднелись скалы и полоска воды – далёкая. Вторая из них являла низкий забор из жёрдочек, ромашки – буйно цветущие, калитку – чуть приоткрытую, и почтовый ящик на столбике. На третьей была дорожка, идущая между клумбами – кирпичными прямоугольничками с аккуратно растущей зеленью. На четвертой – сарай за клумбами – глинобитного вида строение, когда-то оштукатуренное, но теперь совсем обветшавшее. На пятой – домишко – оранжевый, с крылечком из двух ступенек, с дверью из тёмного дерева и распахнутыми оконцами. Шестая из фотографий отражала веранду – уютную, заросшую виноградом, и стол на шесть мест – широкий, с видавшей виды столешницей. На седьмой были грядки с растениями – перцем и помидорами, на восьмой – деревья – фруктовые, между дико растущими травами, на девятой – комната – крохотная, еле в себя вмещавшая письменный стол с компьютером, кровать вдоль стены – под полками, шифоньер и трюмо – очень узкое – в виде полоски зеркала с полочкой для косметики. Последняя фотография представила взору проректора Режину на летней кухне – в шортах, в открытой маечке, – занятую готовкой и, видимо, не представлявшую, для чего её фотографируют. Именно этому снимку он уделил по времени основное своё внимание. Затем он вложил этот снимок в карман сюртука – не внешний, а прошитый в подкладке – внутренний, и приступил к посланию:
«Экдор Эртебран,
Вы знаете, я начну сейчас с самого главного – мы уезжаем из Гамлета. Мы с мамой пришли к заключению, что раз Арвеарт находится так далеко от Америки, то нам не имеет смысла оставаться жить в Калифорнии. И Джон поддержал нас в этом. А теперь обо всём по очереди. Сперва я должна признаться – я кое в чём обманула Вас. Простите меня, пожалуйста. Речь идёт о Вашем портрете из «Тысяча Лет Коаскиерсу». Я знаю, куда он делся. Экдор Ардевир порвал его и обрывки выбросил в мусорку, а я их оттуда вытащила. Но сложить их не получилось. Мне не хватило терпения. А мама, когда их увидела, то забрала «для склеивания» и ещё при этом сказала: «Должна же я хоть когда-нибудь проявить хоть в чём-то участие». Но это сейчас неважно. В общем, случилось следующее. Я вернулась в Гамлет двенадцатого. С тринадцатого по пятнадцатое я ничего не делала, ничего такого существенного, а шестнадцатого июня я наконец не вытерпела и рассказала маме о картах экдора Таерда и о раскладе на Рейверта. Мама ушла в свою комнату и вернулась оттуда с флакончиком. И я разложила на папу, но совсем ничего не почувствовала. Мама страшно расстроилась, а я объяснила следующим – что мы – в другом измерении, и поэтому карты не действуют. Тогда она предложила проверить на Виргарте Марвенсене. Но я отказалась на Марвенсене, и мама тогда сказала: «Проверь на Джоне, пожалуйста. От него тут вещей предостаточно». И я принесла свою книгу… ту самую – с его надписью, а в ней у меня хранилось Ваше письмо с фотографией, то есть с её обрывками. И я их оттуда вытащила, а мама спросила: «Что это?» И я тогда объяснила, и она начала их рассматривать и при этом чуть не заплакала, а затем попросила отдать их ей. И я понимаю, конечно, эту её реакцию. Помните, я говорила Вам, что бабушка там, в больнице, вытащила из сумочки папину фотографию, а потом порвала и выбросила. И мама как-то сказала мне, что боль за ту фотографию по-прежнему её мучает – больше, чем боль за письма, которые дедушка с бабушкой прочитали и уничтожили. И теперь, возвращаясь к теме, Вы ведь не возражаете, чтобы она хранила его? Ваш портрет… в таком состоянии… Для неё он имеет, я думаю, символическое значение. И, кстати, я ей сказала, что Вы и папа – ровесники, и что Вы – холостяк по жизни и отдали всю жизнь Академии. Ну и вот, и она после этого забрала «Минотавр» с фотографией и унесла их в комнату, а я разложила карты и услышала голос в сознании, хотя он звучал как в действительности. И это был Джон, как выяснилось. И знаете, что он сказал мне? «Меня не вполне устраивает, что ты намерена пользоваться этим подарком Таерда». И затем он сказал после этого: «Не гадай на отца, пожалуйста. Этим ты мало что выяснишь». Я спросила: «А как можно выяснить?» А он мне тогда ответил: «Приедешь в Дублин, подумаем». И ещё он сознался кое в чём – что он и был «подсознанием», с которым я разговаривала через эту Картину-копию. И я на него обиделась. Просто теперь я думаю, что он меня контролирует, хотя он успел сказать мне, что он ни во что не вмешивается. Но на деле всё, что я делала, всё это согласовывалось… я всё обсуждала с «Картиной», любые свои решения. Так мы поговорили, и потом он пропал куда-то, и мама вернулась с кофе, и я ей тогда сообщила относительно папы и Дублина, и мы с ней пришли к тому выводу, что Джон, разумеется, знает, жив ли папа и где он находится, и что с ним случилось в Англии. И ещё она мне сказала, что Джон появлялся, оказывается, пока я училась в школе. Привозил ей продукты, как раньше, и помогал финансово. А утром она сказала: «Давай переедем в Ирландию. Продадим наш дом этой Дороти и купим домик под Дублином». Дело в том, что Дороти Робинс просто уже достала нас с предложениями о выкупе. И потом мы полдня смотрели на разные объявления с ирландских сайтов недвижимости, и составили длинный список, и написали риелторам, и мама отправилась к Робинс, а Джон позвонил ей на «сотовый»… (это средство связи, мобильное) и сказал: «Позабудь о Дороти. Дом продавать не надо. Отправляйтесь спокойно в Ирландию, выбирайте, что вам понравится, остальное – моя забота. Цена не имеет значения». И потом он сказал после этого: «Я перевёл вам деньги на билеты и на гостиницу…» И мама тогда проверила – через банк, электронным образом, а на счету оказалось ровно сто тысяч долларов. Это как раз та сумма, что нам предлагали Робинсы. Вот такая у нас ситуация. Неожиданная, как видите, но в целом мы с мамой радуемся. И я за неё – тем более. Наш Гамлет – такая провинция, Вы даже не представляете. Билеты мы уже выкупили – вылетаем из Сан-Франциско двадцать третьего, в семь по-местному. А в Дублине мы забронировали отель с солидным названием – «Грэшем Отель» (на О’Коннелл). Правда, Джон попросил передать мне, что в «Уголке на О’Коннелл» мне нечего будет делать до официальной даты сбора альтернативщиков. Ну «нечего» значит нечего. Экдор Эртебран, скажите, кем бы он ни являлся, между нами ведь невозможны личные отношения? Между мной и экдором Смитом? Ведь он обо мне заботится только на том основании, что я обладаю способностями выше среднего уровня? Я много об этом думала. И меня это так пугает… – этот факт, что всё, что я думаю, лежит в его компетенции. Интересно, с такими талантами, каков его балл по Эйверу? Десять тысяч? Пятнадцать? Двадцать? Я бы не удивилась, если бы я вдруг выяснила, что все эти «Наблюдатели» («эртаоны третьего уровня») – не люди, а гуманоиды из какой-нибудь дальней галактики. У нас, между прочим, любят такого рода фантазии. В каждом втором романе нас кто-нибудь завоёвывает. То марсиане какие-нибудь, то осьминоги с Юпитера, то монстры с какой-нибудь Проксимы. То же самое – в кинематографе. Так что мы уже все просвещённые и готовы к любой ситуации. Но у нас это всё – фантастика, а у вас, полагаю, в реальности. Не то, что вас завоёвывают, а то, что просто присутствуют… И в принципе всё свидетельствует именно в пользу этого. В Иртаре не существует «теории происхождения». Даже в виде простой мифологии. Их собственная история – всего лишь три века с хвостиком и совсем ничего до этого. Но в самом Арвеарте, надеюсь, я найду хоть какие-то сведения? Почему даже там история – это тысяча триста тридцать, плюс ещё три года для точности. А что у вас было раньше? До этого исчисления? Экдор Эртебран, простите, но просто мне интересно и я почему-то чувствую, что все эти «Наблюдатели» в этом как-то замешаны – в вашем происхождении. Они ведь – не люди, правильно? Даже если судить по внешности. Ведь Виргарт проговорился: «Он не был обычным смертным…» Я рисовала Джона приблизительно класса до пятого. И рисунки все сохранились. И что? На кого он похож на них? В нём нет ничего человеческого. Он в тысячу раз красивее любого из наших секс-символов (простите за выражение). И «риззгиррский хрусталь» вдобавок. Этот хрусталь хранится в Центре экдора Таерда, с прочими артефактами, вывезенными раскольниками. И Марвенсен объяснил мне, что Риззгирр – в созвездии Лебедя. Значит, наша бутылка – с Риззгирра? Помните, я писала Вам? По виду она – такая же, как этот «риззгиррский» камушек, судя по материалу и по её свечению.
Что касается предупреждения относительно ваших девушек и ваших норм поведения, продиктованных этим девушкам пуританской моралью общества, то я, как Вы пожелали, согласна принять это к сведению. И спасибо, что Вы находите мои детские стихотворения более менее сносными. А сейчас мне как-то не пишется. Уже примерно три месяца. А мама взялась за книгу. Она вдруг теперь изменила максималистским принципам. Согласна на дом с удобствами, с горячей водой, с бассейном и с прочими атрибутами. Полагаю, это суггестия. Она мне сказала за ужином: «Когда переедем в Ирландию, работу искать не буду. Хочу заниматься творчеством. Писать, рисовать и так далее…» Остаётся только порадоваться.
Когда это письмо дойдёт до Вас, мы уже будем в Ирландии. А Ирландия рядом с Англией… Вы помните эту присказку: «А где находится Англия?! Англия за океанами…»
Берегите себя, пожалуйста.
До встречи,
Ваша Верона.
Я напишу из гостиницы, как только мы там поселимся. (Ваш Джошуа Брен Маклохлан давно уже интригует меня, ещё по рассказам Марвенсена. А Акройд женат, наверное? Просто судя по характеристике, выданной вашему Джошуа, он – словно жених на выданье, а в характеристике Грегори такого и близко не было. Что касается Хогарта с Джонсоном, то вопросов здесь не имеется. А пятый? Он – самый сложный? И с ним у меня, возможно, возникнут какие-то трения? Но к этому я готова, как ко всему оставшемуся…»
* * *
Пятнадцать часов полёта, контроль с простыми вопросами: «Цель приезда?» – ответ: «Туризм»; «На сколько?» – «Не меньше месяца»; после чего Режина поспешила выйти на улицу со своим небольшим саквояжем, поставленным на колёсики – на пятачок для курильщиков – Designated Smoking Area, а Верона прошла к карусели, что вращалась медленным образом, доставляя багаж ожидающим. Вдруг кто-то, приблизившись сзади, закрыл ей глаза ладонью и произнёс негромко: «Вот мы с тобой и встретились…» Вздрогнув от неожиданности, она резко дёрнулась в сторону и сразу услышала ласковое:
– Малышка моя, не бойся! Прости, что я напугал тебя!
На этом Джон развернул её – успевшую крепко зажмуриться, и стиснул жарким объятием. Открыв глаза на секунду, она увидела звезды на старом норвежском свитере, знакомом ей с детства по Гамлету, и снова крепко зажмурилась. Джон рассмеялся мягко:
– Боюсь, ты разочарована?! Ни трюфелей, ни шампанского?! Совсем ничего романтического?!
– Что? – прошептала Верона.
– Ничего, – сказал Джон. – Не расстраивайся. Следующая встреча превзойдёт твои ожидания. Без моста Мирабо, к сожалению, но с парусами и с музыкой, какой ты ещё на слышала…
Глаза её распахнулись, так как он вдруг разжал объятия, но его уже рядом не было:
– Джон? – позвала Верона, озираясь с понятным ужасом. – Джон, вернитесь, пожалуйста!
– Простите, Дэара Верона, – обратился к ней кто-то по имени в сочетании с новым термином.
Она обернулась на голос и увидела парня – высокого, в джинсах и сером свитере, с её стареньким чемоданчиком; высокого и красивого, и тоже, как Джон, синеглазого, с собранным в узел волосом цвета пшеничного колоса. На вид ему было за двадцать – лет двадцать пять приблизительно. Он поклонился низко, после чего представился: «Эрвеа?ртвеаро?н Терстда?ран. Старший Куратор Коаскиерса», – и закончил с крайней почтительностью:
– Я буду сопровождать вас во время знакомства с Ирландией.
– Где он?! – спросила Верона, отделавшись нервным книксеном.
Терстдаран выдержал паузу:
– Дэара Верона, простите, но знать о его нахождении – вне пределов моей компетенции. Возможно, он где-то поблизости, но нет никакой гарантии.
– Но вы ведь его увидели?! Ведь он со мной разговаривал!
Старший Куратор Коаскиерса покачал головой с отрицанием, а в глазах его отразилось невольное огорчение:
– Нет, я никого не заметил.
– Но вы ведь меня услышали?! Вы не могли не услышать! «Джон, вернитесь пожалуйста!» Экдор, вы как раз подошли ко мне!
– Нет, Дэара Верона. Вы смотрели в другую сторону и при этом вы просто расчёсывались.
– Что?! – поразилась Верона.
– Ваш гребень, – сказал Терстдаран. – Вы до сих пор его держите.
Гребень – изящный, тонкий, с серебряной инкрустацией, находился в её ладони, крепко зажатый пальцами. Верона обиженно всхлипнула.
– Дэара Верона, простите, но рэана Режина волнуется…
– А что означает «дэара»?
– Скоро вы всё узнаете.
– От кого?
– Из разных источников, включая меня, по всей видимости.
На этом экдор Терстдаран кивнул в направлении выхода и, подняв чемодан, добавил: «Ступайте за мной, пожалуйста». Верона, шмыгая носом, начала размышлять хаотически: «Гребень… когда я достала его? Почему я не помню этого? Он был в рюкзаке, под косметикой, а косметику я не вытаскивала… Тогда что у нас получается? Эрвеа… Эрверо… Терстдаран… он ведь меня не обманывает? А Джон? Он сказал: „Малышка…“ Получается, этого не было? Всё это – только иллюзия?..»
Эрвеартвеарон обернулся:
– Не думаю, что иллюзия. Произошло наложение. Совмещение двух реальностей. Вы действительно его видели. Его свитер, во всяком случае.
Верона едва не ахнула:
– «Совмещение двух реальностей»?!
– Это – наша обычная практика. И я повторю своё имя. Эрвеа?ртвеаро?н. Запомнили?
– Запомню, экдор. Простите. Раз вы читаете мысли, вы – эртаон, наверное?
– Да, – подтвердил Куратор.
– Вы – инопланетянин?!
– Гуманоид, Дэара Верона.
– А вы из нашей галактики?!
– Нет, мы из другой галактики. В каталоге Мессье она значится, как М98.
– А какой у вас балл по Эйверу?!
Эрвеартвеарон рассмеялся, ответил: «Семь тысяч, я думаю!» – и тут же сменил арвеартский, поскольку увидел Режину, вошедшую с улицы в здание, на родной для неё португальский:
– Сеньора, как поживаете?! Я – ваш сопровождающий! Ваш саквояж, пожалуйста…
Через пару минут примерно он подвёл их седану – внушительному, и предложил галантно: «Садитесь в салон, прошу вас…»
– Он – кто?! – прошептала Режина, пользуясь тем обстоятельством, что внимание «сопровождающего» перешло на багаж с багажником.
– Куратор, – сказала Верона. – Старший Куратор Коаскиерса. Эрвеартвеарон Терстдаран. Приставлен к нам с целью помощи.
– Кем приставлен?
– Пока умалчивает. Вероятно, администрацией.
В салоне – уютном, тёплом, с белого цвета сиденьями, как только машина тронулась и влилась в ближайшую линию, Режина опять спросила: «Он может быть Наблюдателем?»
– Судя по сходству с Джоном…
– Да, сходство у них значительное…
Разговор на этом закончился. Машина, въехав на трассу, разогналась за мгновение. По сторонам дороги замелькали серые здания, чередуясь с туманными пустошами. Верона, откинувшись к спинке, вернулась мыслями к Джону – к той недавней чудесной реальности, в которой он – осязаемый – мог так крепко обнять её, мог прошептать ей в ухо: «Малышка моя, не бойся. Прости, что я напугал тебя…»
Лээст в эти минуты находился в доме родителей. Элиза делала ужин, а сам он пил виски с Невардом, обсуждая то обстоятельство, что Верона, как и Режина, вероятно, уже в Ирландии. Отец проректора нервничал:
– Ты мог бы взять разрешение! Обратиться к вашим Кураторам и встретить их как полагается!
– Я пытался, – ответил Лээст, – но Старший Куратор сказал мне, что я не должен форсировать текущую ситуацию.
– А какая тут ситуация?! Что это за нелепости?! Почему мы должны откладывать?!
– Видимо, есть причины.
– Причины всегда имеются, если их создавать искусственно! Ты принёс с собой фотографии?!
– Принёс, – подтвердил проректор.
– Так чего же ты ждёшь?! Показывай!
– Покажу, – сказал Лээст, – чуть позже. Не хочу, чтобы мама их видела. Боюсь, что она расстроится.
Невард кивнул: «Ну ладно, – и добавил: – Она расстраивается по любому возможному поводу…»
* * *
В «Грэшем Отель» на О’Коннелл Эрвеартвеарон Терстдаран взял в руки процесс регистрации и – от лица Режины – отверг отведённую комнату, объяснив свой отказ тем фактом, что окна конкретной комнаты выходят во двор гостиницы:
– Мы будем крайне признательны, если вы нам сейчас обменяете столь неудачную комнату на комнату с видом на улицу. И третий этаж, как минимум. И плюс для меня – соседнюю. Я тоже здесь останавливаюсь.
Дежурный администратор выразил сожаление: «Я, конечно, прошу простить нас, но обменять не получится». Затем он сказал, вздыхая:
