Недо… (рассказы). Ради карнавала

Алекс сглотнул.

– В чем меня обвиняют, Ваша честь?

– О, в сущей безделице. Позавчера вечером вы тайком, либо под каким-то благовидным предлогом, проникли в дом достопочтенного нобиля ван Карлсхаузена, столкнулись с хозяином дома и после короткого, но жаркого спора проломили ему голову.

– Это не я! Меня там и близко не было!

– У нас есть показания слуг.

– И они утверждают, что видели меня?

– Нет, но они слышали спор, звук удара и, вбежав через пару минут в кабинет, нашли своего хозяина мертвым. А также они утверждают, что вы давно относились к нобилю с неприязнью.

– Да он со своим склочным характером рассорился с половиной города! И на этом основании вы обвиняете меня?

– Не только. У нас есть показания другого свидетеля. Он видел вас тем вечером, заходящим в дом нобиля и, через десяток минут, выходящим оттуда.

– Ваш свидетель обознался или кто-то пытается меня подставить!

– Вообще-то, это был ваш приятель, Крис Хольгерсон.

– Не может быть!

– Может. Позавчера вечером он сидел в харчевне, напротив дома нобиля, и заметил вас. Вчера, узнав о смерти ван Карлсхаузена, Хольгерсон, как честный гражданин, оказавшийся свидетелем преступления, пришел к нам и добровольно дал показания под присягой. А вы в тот злополучный вечер, очевидно, тоже его заметили. И сегодня днем, не зная о том, что нам уже все известно, выследили его и убили. После чего были арестованы. – Судья извиняющимся жестом развел руками. – Сами понимаете, не могли же мы позволить вам разгуливать на свободе и дальше! К счастью, показания вашего, ныне покойного, приятеля, данные им, повторяю, добровольно и подписанные собственноручно…

– Вы лжете!

– Молодой человек, не забывайте, с кем разговариваете! Моя вежливость объясняется тем, что собранных улик вполне достаточно для вынесения приговора и необходимость в допросе третьей степени отпадает. Но за неуважение к суду я сию же минуту могу обеспечить вам это удовольствие по высшему разряду.

– Простите, Ваша честь, но, тем не менее вы… ошибаетесь. Крис не мог в тот вечер видеть меня у дома нобиля. Я был на другом конце города.

Судья, не покидая мягкого кресла, с притворной заинтересованностью подался вперед.

– Так-так. Предположим – только предположим – что я верю вашим россказням. Где же вы, в таком случае были? С кем? Кто может подтвердить ваше заявление?

– Я был в доме одного человека,.. девушки… Но я не могу назвать ее имени, чтобы не скомпрометировать.

Судья пододвинулся чуть ближе. Плотоядность его ослепительной улыбки с легкостью довела бы аллигатора средних размеров до сердечного приступа. Более крупная особь, при известном везении, могла отделаться глубоким обмороком.

– То есть, я правильно понял, что подтвердить ваше алиби некому?

– Да, Ваша честь, но…

– Ни слова больше. Суду все ясно. Остаются, разумеется, кое-какие формальности, там подписать, тут подготовить… Но, чтобы не томить вас долгим ожиданием, могу, в знак расположения, огласить приговор прямо сейчас.

Комок в горле Алекса никак не желал сглатываться.

– И… что меня ждет?

Судья, по-прежнему широко улыбаясь, посмотрел на обвиняемого.

– Разумеется, виселица. А вы чего ожидали? Через недельку устроит?

__________

Потом его вели какими-то длинными полутемными коридорами, щелкали замки, скрежетали ржавые петли… В конце концов, Алекс обнаружил себя сидящим на топчане в небольшой одиночной камере с высоким потолком и зарешеченным окошком в самом верху одной из стен. Если на секунду забыть, по какой причине он тут оказался, помещение можно было бы даже назвать уютным.

Мысли путались и разбегались. Все, что еще несколько часов назад казалось значительным, унесло, как шаловливый ветер, играючи, уносит с ладоней пушинку. Алекс впал в странное оцепенение. Хотелось просто бесконечно лежать, вглядываясь в потолок, и не думать ни о чем. Мысль, что скоро – несправедливо скоро! – его поднимут, уведут и не останется даже этой грубой каменной кладки вокруг, не вызывала никаких чувств. Можно было бы попытаться дать весточку Энджел. Но вряд ли у нее получится что-то исправить, так что не стоит из-за этого подниматься с лежанки.

Вечером принесли еду. Довольно вкусную, учитывая обстоятельства, хотя Алекс не смог заставить себя осилить и половину порции. На город опустилась ночь, но сон все не шел. С восходом солнца узник переключился с созерцания соседней стены на разглядывание потолка. Клетчатая тень от решетки на окне, описав на полу дугу, растаяла в вечерних сумерках. Пожилой тюремщик забрал нетронутым утренний поднос с едой и принес вечернюю порцию. Он попытался было заговорить с Алексом, но тот желал только, чтобы его поскорее оставили в покое.

Скоро окончательно стемнело. Когда на пол упал обломок булыжника, Алексу почти удалось задремать. Узник некоторое время неторопливо размышлял, что кусок кладки из той трещины в потолке, (а уж потолок Алекс за прошедший день изучил получше расположения комнат в собственном доме) должен был выпасть с более громким стуком. Еще несколько мгновений ушло на безуспешные попытки погасить слабый огонек разгоравшейся надежды. Разум усталым безнадежным тоном в который раз объяснял, что камера-одиночка в подвале тюрьмы, предназначенная для содержания смертников, может быть нашпигована потайными ходами в одном-единственном случае. Когда она находится в перевозбужденном мозге недобросовестного писателя авантюрно-приключенческих романов. В реальной жизни – это каменный мешок с толстой дверью на замке и прочной решеткой на окне. Но сердце, не желавшее слушать педантичные нравоучения и страстно желавшее жить, упорно твердило, что камень с потолка, ударившись об пол, не мог упасть с таким мягким, приглушенным звуком.

Через пару минут Алекс, проклиная свою наивность, сполз с топчана, опустился на четвереньки и начал вслепую шарить руками по полу.

Искать пришлось долго. Пару раз от намерения прекратить бесполезное занятие спасала лишь мысль о том, что, как бы там ни было, недавно на пол его камеры совершенно точно падал небольшой увесистый предмет. А для слуховых галлюцинаций, все же, пока рановато.

Наконец, терпение и настойчивость были вознаграждены. Дрожащими пальцами Алекс нащупал небольшой кисет, из которого извлек кремень, кресало, огарок свечи и небольшой пергамент. Намек был более чем очевиден. Стараясь унять прыгающее, как яйцо в крутом кипятке, сердце, Алекс высек огонь, зажег свечу и попытался разобрать текст.

«Сейчас не время и не место, но я все равно хочу сказать самое большое спасибо, какое только возможно вообразить. Ты спас мою честь и жизнь ценою своей. Я никогда этого не забуду.

Теперь о деле. Человек, которого я наняла, чтобы помочь тебе, смотрит сейчас сквозь решетку окна камеры. Как только он заметит свет твоей свечи, он начнет действовать. Возможно, не сразу – охрана патрулирует улицу довольно часто и придется переждать.

Зная твою склонность поступать по-своему, предупреждаю: на этот раз все очень серьезно. Не задавай никаких вопросов, делай то, что тебе говорят, быстро и не раздумывая – и все закончится благополучно.

Я буду молиться за тебя.

Энджел.

P.S. Как только дочитаешь, потуши свечу, чтобы не заметила охрана».

Не успел Алекс задуть огарок, как что-то большое и мягкое с глухим звуком упало на пол у стены под окном. Потом тихий голос окликнул:

– Скоро пройдет патруль, так что слушай и запоминай. К одному концу веревки привязан груз. Обвяжись покрепче вторым концом и жди. Когда я уберу решетку, ты забросишь веревку обратно в окно. Начну тянуть – перебирай ногами по стене. Только быстро, у нас будет не больше минуты.

Алекс, распираемый тысячей вопросов, с трудом заставил себя сосредоточиться на своей части плана. Разобраться с веревкой удалось не сразу. От мысли, что свобода так близко, руки ходили ходуном. Да и завязать петлю в темноте оказалось, с непривычки, не так-то просто. В результате узел вышел прочным, но большим и бесформенным комком. Алекс надел петлю на пояс, сделал шаг и едва не повалился на пол. Видимо, пока он, сражаясь с узлом, кружил по камере, веревка успела запутаться вокруг ног. Стараясь не поддаться подступающей панике, узник начал сбрасывать с себя виток за витком, и тут ночная тишина взорвалась.

Присыпанный пылью и каменной крошкой Алекс едва смог вдохнуть, когда услышал требовательный окрик.

– Бросай веревку!

Забросить получилось с первого раза, что оказалось немудрено – вместо забранного решеткой узкого окна светлело чистое ночное небо. Большая рваная дыра напоминала раскрытую пасть с неровно торчащими булыжниками-зубами. Алекс уже ухватился покрепче за веревку, когда его острой иглой пронзила внезапная мысль. Что есть мочи он заорал своему спасителю:

– Подожди!

– Нет времени!

– Я записку не забрал! Там подпись!

– Идиот! Бегом!

Не успев понять, что, выпустив из рук петлю, он позволил ей предательски сползти по ногам почти до самого пола, Алекс рванулся к топчану. Полетев на пол, расшиб коленки и ободрал ладони. Скрипя зубами от боли и злости на свою несообразительность, выпутался из веревки, сгреб с лежанки кисет с запиской и сунул за пазуху. Из окна уже доносились крики и топот спохватившихся охранников. Пока, вроде бы, отдаленные. Оставалось нашарить петлю, влезть в нее и подать сигнал человеку наверху.

Петли не было.

Морщась от боли в содранных ладонях, Алекс шарил по полу широкими загребающими движениями, возвращаясь к стене с проломом.

Веревка исчезла.

Имя неудавшегося спасителя осталось неизвестным, так что даже окликнуть его было невозможно. Да и, скорее всего, уже без толку. Ясно как день, что, увидев спешащих охранников, он вытащил веревку и скрылся, чтобы не попасться самому. Узник даже не злился на него. Он сам забыл забрать записку сразу, и сам виноват в роковой задержке. Алекс застыл вплотную к стене, еще не успев смириться с полным провалом, но понимая, что каждый удар сердца уменьшает его шанс на спасение и исправить ничего уже нельзя. Он успел лишь подумать, что, пока не поздно, надо разорвать и съесть послание Энджел, иначе и девушка может попасть под удар.

В этот момент совсем близко послышался цокот копыт, и на голову Алексу манной небесной свалилась веревочная петля. Голос, которого он уже не чаял услышать, прокричал:

– Не одевай, хватайся руками и держись крепче!

Алекс, наплевав на сочащиеся кровью ладони, вцепился в петлю, понимая, что это, в прямом смысле слова, вопрос жизни и смерти. Он только успел прохрипеть: «Тяни!» как почувствовал, что руки выворачивает из плеч. Оказывается, его спаситель времени даром не терял и, пока Алекс возился с запиской, привязал конец веревки к стоящей поодаль лошади. Потом, чтобы узник смог дотянуться до уползшей вверх петли, подвел лошадь ближе к пролому, хлестнул по крупу… И Алекс вылетел на волю, как сонный карп, пойманный рыбаком на крючок. Он все еще приходил в себя после того, как его проволокли по грубой каменной кладке стены, словно морковку по терке, когда преследователи выскочили из-за угла здания. На счастье незадачливого беглеца у охраны не было ни одного арбалета, только дубинки, но стражники были полны решимости пустить их в ход.

Алекс собрал последние силы и помчался, не чуя под ногами земли, в темноту – туда, куда уходила веревка, конец которой он так и не выпустил из окровавленных рук. Вспоминая позже события той ночи, он пришел к выводу, что выдержал испытание благодаря двум вещам. Веревка не была, все-таки, бесконечной, хотя во время бега он готов был в этом поклясться. И еще – события сменяли друг друга с ошеломительной быстротой и некогда было задуматься о том, что ничего не получится. Раны, ссадины и ушибы заживали потом с неделю, но в тот момент не было времени даже на то, чтобы как следует испугаться.

Лошадей оказалось две.

Имя профессионала, нанятого Энджел, так и осталось неизвестным, но это был мастер своего дела. Даже в такую минуту он не оставил преследователям ни одной улики, отобрав у Алекса конец уже смотанной веревки, и приторочив ее к седлу. Оба вскочили верхом и помчались прочь, оставляя за спиной крики, погоню, факелы, тюрьму и весь ужас двух последних суток.

Они вырвались из города, доскакали до ближайшего редколесья и на небольшой опушке дали отдых славно потрудившимся лошадям.

Незнакомец протянул Алексу небольшую сумку.

– Тут одежда, еда, деньги на первое время и инструкции, сам знаешь от кого. Лошадь оставь себе, но при первой же возможности смени. Эта тропа ведет в обход заставы на Турнейском тракте. На сам тракт не суйся, но двигайся в том же направлении. Дождись рассвета, а то еще заблудишься. И прочти письмо – там сказано, что делать дальше. Удачи!

Не успел Алекс поблагодарить своего спасителя, как тот растворился в темноте.

__________

– …Вот так я и выбрался. В письме Энджел объяснила, как добраться до поместья ее дядюшки, Артура Лонгфелло, которому можно все рассказать и переждать недельку-другую, пока все утихнет. Дорога вышла непростой. Судья объявил меня в розыск, а его не в меру ретивый молодой помощник, Теофраст, поклялся лично арестовать меня. Несмотря на то, что Энджел проложила мне маршрут вдали от людных мест и широких дорог, несколько раз приходилось возвращаться назад, искать совсем уж обходные пути. Но дело того стоило. Дядюшка встретил меня, как родного. Нанял лучшего лекаря, лошадь пристроил в табор кочевникам, отдав мне взамен чистокровного породистого рысака. Неделю спустя, когда пришла пора двигаться дальше, щедро снабдил деньгами, экипировкой и подробным описанием дальнейшего пути. Расставшись с гостеприимным дядюшкой, я проскакал весь день, а на следующее утро повстречал на опушке леса одну взбалмошную неблагодарную особу, явно нуждающуюся в помощи.

– Не придумывай! Значит, когда мы попались в деревне, ты написал этому Лонгфелло?

– Да. И, думаю, его можно исключить из списка подозреваемых. Он тысячу раз имел возможность выдать меня, да и просто мог оттягивать мой отъезд любыми способами.

– Согласна.

– Что-то теперь у меня в горле пересохло. А воду придется экономить, чтобы было чем развезти грязь к следующему визиту Голема. Прервемся?

– В общем-то, я передохнула. Если тебе не успели надоесть мои россказни, могу продолжить.

– Что ты, конечно, нет. Давай.

– Ну, слушай…

__________

Похоронив семью, Пек продал подчистую все свое имущество – кузню, дом с хозяйством и отправился в столицу. Ни много, ни мало – убедить Марка Оксенфорда, графа Лорнейского, организовать охрану окрестностей от расплодившихся сверх меры шаек разбойников. Граф год за годом тратил все свои и без того скудные ресурсы на безрезультатные попытки расширить границы своих владений на западе и выйти к морскому побережью. Поэтому он только посмеялся над наглецом, велев всыпать пяток плетей для ума и вышвырнуть из замка. Наказание было не столько суровым, сколько унизительным, поскольку секли только простолюдинов, и оно должно было отбить охоту у наглого выскочки навсегда.

Но Пек руки не опустил. Отлежавшись после визита к графу, он стал ходить по площадям и рынкам, призывая горожан и заезжих купцов организовать отряд самообороны. Торговцы, конечно, народ расчетливый и прижимистый, но из них каждый не раз был ограблен, и в будущем любого ждала неминуемая игра в орлянку с фортуной. Поэтому люди, измученные графскими поборами и постоянными набегами разбойников, откликнулись даже живее, чем Пек мог надеяться.

Армию не армию, но отряд весьма приличных размеров он собрал.

К тому времени граф наскреб, сколько смог, средств из последних остатков казны, в ход пошли даже остатки фамильных драгоценностей недавно умершей жены (почившая в бозе графиня оказалась недостаточно проницательна, чтобы отклонить предложение руки и сердца человека, казавшегося на момент сватовства вполне выгодной партией) и вновь отбыл воевать.

Никто и предположить не мог, что Пек не собирается отсиживаться в обороне, а сразу отправится в рейд по разбойничьим лежкам и схронам. При попустительстве графа многие временные стоянки разбойников давно стали постоянными. А некоторые, фактически, представляли собой небольшие деревеньки. То ли из-за внезапности, то ли благодаря восходящей звезде Пека, поход оказался удачным – захватили много оружия, припасов, награбленных денег, а разбойничьи гнезда предали огню и мечу. Несколько разозленных банд решили расправиться с наглым выскочкой. Пека и город спасли лишь долгие годы разбойничьей вольности. Никто из главарей шаек не понял, что времена изменились. Ни один из них и не подумал объединиться, чтобы не делить с остальными главный приз – найденные бывшим кузнецом несколько воровских общаков. Пек, которого, как своего единственного защитника, поддерживали все жители города от мала до велика, без особого труда разбил разбойничьи банды поодиночке. Лишенные своих баз, разбитые, преследуемые осмелевшими патрулями Пека бандиты были вынуждены либо податься в края с более легкой добычей, либо залечь на дно и довольствоваться кражами скота у крестьян и нападениями на одиноких путников.

Но не успела Лорния вздохнуть с облегчением, как в городские ворота уже стучалась новая беда.

Получив верные сведения, что граф во главе своего наемного войска снова отбыл, оставив горожан без последней защиты, и, похоже, основательно завяз в очередной войне, его сосед, барон Малех, собрал нескольких рыцарей с небольшим войском и попытался прибрать к рукам графство. Пек устроил засаду по всем правилам военного искусства, перебив многих рыцарей, а самого Малеха отпустил без выкупа, но заставил, ни много, ни мало, принести ему, Пеку, клятву не посягать более на эту землю. Барон поклялся и через два месяца вернулся с войском побольше. Укрывшись за стенами, Пек выбил значительную часть нападавших, а затем внезапной ночной вылазкой перебил в полусонном лагере остальных. Малеха в цепях провели через весь город до центральной площади, где Пек, зачитав приговор, отрубил визжащему барону голову, как клятвопреступнику.

Надо ли говорить, что после этого не прошло и месяца, а Пек уже сидел (пока что в качестве неофициального управляющего) в графском замке и издавал распоряжения. За полгода он обустроил на скорую руку несколько рынков, усилил патрулирование окрестностей, создал систему дальних кордонов и разведку. Его сил и времени хватило на обустройство в пустующем левом крыле замка школы, куда пускали всех – вплоть до детей без роду и племени. Их обучали письму, счету, обращению с мечом и луком и даже началам ораторского искусства. Пек считал, что хоть воину, хоть купцу хорошо подвешенный язык никогда не помешает.

Граф, не имея возможности наведаться в родовой замок, поначалу был просто озадачен событиями, происходящими дома. Но война в кои-то веки складывалась в его пользу, и он попросту махнул рукой на дерзкого смерда. В конце концов, с ним можно разобраться по возвращении.

Внезапно все рухнуло.

В очередном сражении войско графа потерпело сокрушительное поражение. Наемники частью были перебиты, частью разбежались.

__________

Марк Оксенфорд возвращался в замок под вечер. С пятью оставшимися воинами (которым то ли просто некуда было больше идти, то ли они надеялись, что уж на пятерых-то граф денег наскребет). С огромными неоплаченными долгами. С казной, вычерпанной до донышка. В замок, где верховодило оборзевшее без его железной руки мужичье. Короче говоря, в состоянии чистого, незамутненного бешенства. Граф, безусловно, казнил бы всех смутьянов, засевших в его доме. И каждого десятого в городе – за пособничество. Но нужны были деньги, деньги и еще раз деньги. А если всех перевешать, кого тогда ободрать как липку?

Оксенфорд стрелой промчался сквозь распахнутые ворота замка, влетел, опередив свой эскорт, во внутренний двор, спешился у лестницы главного входа и… наткнулся на двух, немного оробевших, но твердо сжимающих свои алебарды стражников. И на смутно знакомого ему человека, спокойно сидящего на ступеньках.

Не вставая, тот коротко махнул рукой, и стражники расступились. Выхватив меч, Оксенфорд метнулся к наглецу.

– Ни с места, тварь!

Пек предостерегающе вскинул руку вверх.

– Остынь, граф. Еще шаг и мои солдаты нашпигуют тебя болтами.

Только теперь граф заметил нацеленные на него из четырех ближайших бойниц башни арбалеты.

– Ты… – не в силах поверить в происходящее, Оксенфорд не находил слов. – Как ты смеешь угрожать мне, твоему господину? На пороге моего дома! На колени, безродная скотина! Пусть твоя шайка сложит оружие – может быть, я кого-нибудь и помилую!

– Ничего, как-нибудь обойдемся без твоей милости. Ты еще не понял, граф? Ты не можешь здесь командовать! У меня руки чешутся схватить тебя и отдать на суд людям, которых ты грабил всю жизнь и потом бросал на произвол судьбы. Ты не задумывался, есть ли у них крыша над головой и кусок хлеба на столе. Теперь их не беспокоит, есть ли крыша над головой у тебя. Убирайся, граф! Дай этим измученным людям поскорее забыть годы твоего «великодушного» правления, как дурной сон.

– И ты говоришь это мне? Мне, который жизнь положил на то, чтобы отвоевать нам землю получше?!

– Ты положил не свою жизнь, а сотни чужих. Еще немного, и у нас остались бы только старики да младенцы. И не было бы нам счастья на чужой земле, отнятой у других. Здесь наша Родина! Здесь, и нигде больше.

Граф ядовито усмехнулся.

– Что бы ты ни говорил, как бы меня не оскорблял, но ты – крыса, забравшаяся в амбар тайком. Ты предатель, который нанес мне удар в спину, когда я вел тяжелую войну для своего народа.

Пек грохнул кулаком по ступеньке лестницы.

– Не тебе говорить о предательстве, граф! Ты предал землю, которую обязан был защищать, и простолюдинов, о которых должен был заботиться. Ты вел войну для себя, потому что тебе ненавистно каждое дерево, каждый камень этой земли и ты мечтаешь убраться куда угодно, лишь бы не находиться здесь. Все это время мы, нищие, брошенные и преданные тобой, отбивались из последних сил от бандитов, которые живут в лесах, и от бандитов, которые живут в замках. Мы выстояли сами. Сами, без твоей помощи. И знаешь, что мы поняли? Что мы справимся без тебя и дальше. Ты нам не нужен! Зачем ты приехал, граф? Казнить, отбирать наши чудом уцелевшие жалкие крохи, в очередной раз увести оставшихся мужчин на бойню? Хватит! Последний раз говорю тебе – езжай подобру-поздорову, на все четыре стороны. Я уже неделю поджидаю тебя. И ты даже не представляешь, чего мне стоило убедить твой народ, о котором ты, якобы, так печешься, отказаться от затеи дать тебе войти в город, а после навалиться и разорвать на куски. Проваливай, пока можешь!

Граф медленно забрался в седло, презрительно процедил:

– Ты украл мой замок. Теперь, небось, присвоишь себе и титул.

– Зачем? Я – Пек. Им родился, им и помру. Но скажи мне, что лучше – титул без графства или графство без титула?

– Я скоро вернусь. И ты будешь долго-долго вспоминать каждое слово из этого разговора, пока будешь умирать. Обещаю.

– Посмотрим. И раз уж речь зашла об обещаниях, граф… Сегодня я тебя отпускаю, хотя за твои преступления тебя надо судить и казнить. Но если ты появишься здесь еще раз, неважно с миром или войной… Не хочу пророчить, будет ли твоя смерть быстрой или долгой, но назад ты не вернешься. Это обещаю тебе я, Пек.

__________

Граф не вернулся. По слухам, он отправился за подмогой к своему дальнему родственнику, но был ограблен и убит разбойниками при попытке пересечь печально известное Нефрское ущелье. Так это или нет, осталось неизвестным, но, учитывая, что путешествовал он в компании пятерых хмурых кредиторов, возможно, все объяснялось гораздо проще.

Лорнии повезло больше, чем ее бывшему правителю. За несколько месяцев без удушающих графских поборов и бандитских набегов торговля расцвела. Тонкий денежный ручеек превратился в полноводный поток и, похоже, иссякать не собирался.

Пек отправил королю Альбе подати с графства, втрое превышающие деньги, которые поступали в казну при Марке Оксенфорде, и обязался впредь платить также. Вдобавок пообещал за пару лет построить дополнительные защитные укрепления и очистить от грабителей торговые пути по всей Лорнии, а убытки купцов от грабежей восполнять из местной казны. Взамен просил оставить его, Пека, королевским наместником в Лорнии без титула. Поскольку прямых наследников у погибшего графа не было, скупой до неприличия Альба, рассудив, что у других владельцев вечно нищей провинции дела могут пойти гораздо хуже, подмахнул прошение. Не забыв, впрочем, дописать светлейшей рукой поправку, что «в случае нарушения своего обещания о выплате налогов в оговоренном объеме в срок» Пек ответит головой. По преданию, перед тем как поставить свою монаршую подпись, Альба, ни к кому не обращаясь, пробурчал себе под нос: «Доигрался в солдатики». И велел передать новому наместнику, что при обороне ему лучше рассчитывать на собственные силы, либо на помощь свыше – на выбор.