Эффект безмолвия

Мимо проходили служащие и с любопытством поглядывали на Алика, и их взгляды прилипали так, что хотелось стряхнуть их с пиджака, как пыль или грязь.

«Идет на поклон, как и говорил Хамовский», – понимающе говорили взгляды.

Если бы его уволили, то эти взгляды говорили бы:

«Конечно, местечко он себе приготовил. Когда у тебя за спиной сила – тогда можно. Он сейчас уедет и точно на хорошую зарплату, иначе, с чего он такой храбрый?»

Алик понимал эту многоликую массу, переводившую в фарс любую трагедию, потому что иначе стыдно, а так, когда герой погиб из соображений выгоды, тогда легче, гораздо легче. А если невозможно придумать подобное, то лучше забыть, забыть, как не было никогда человека. Герои Белого отряда теперь не в почете. За добычей шли. И в этом есть историческая правда. Но доблесть тигра мышам не понять.

Пойманный и завороженный взглядами, Алик коротко задержался на втором этаже, и пошел выше.

«А что останется мне, когда я предам себя, когда я убью себя, и таким образом, стану живым трупом? – задумался он. – Только забота о семье. Умерший живет только для потомков. Умерший не имеет права на себя. Прах должен служить удобрением и произрастать. Прах не имеет права даже на мечты. Какие мечты могут быть у умершего? Могу ли я жить так, как живет большинство?

Могут ли дети любить мертвецов? Лично я никогда не любил. Не любил ни кладбища, ни музеи. Меня всегда привлекала жизнь. Лучше смотреть в окно с хорошим видом, чем на самую красивую картину.

«Убого!» – осудит так называемая элита. Они любители кладбищ. Я – нет. Самое лучшее кладбище – это кино.

Что в мире есть живого, кроме незримой воли, кроме характера и инстинктов? Даже ласки тела воспринимаются душой. Укрощенный зверь видит свет через решетку или стекло. Так можно ли отказаться от себя, не убивая себя? И зачем убивать себя, если Убийца тысячелетиями бродит по Земле, не пропуская ни единой живой души? Зачем торопиться?»

Секретарша в приемной Хамовского заметила его и послала узнающий взгляд, примерно такой, каким узнают мебель, стоящую на привычном месте. И Алик понял, что его ждут, что сам Хамовский и распространил слух, и сделал он это непременно в такой манере:

«Герой хренов! Приползет, будет проситься, увидите. Он такой же, как все. Ему надо денег. Пусть ползет, я дам ему туфлю поцеловать, но прощать не буду».

Алик вспомнил, как Хамовский уволил Сапу, как убирал других.

Возможно, они просили, оставить их на работе. Но, отвергая просящего, предавшего себя ради благополучия, можно наказать его еще сильнее. Лишить не только должности, места и дохода, но и чести – внутреннего осознания своей ценности. Сделать из врага пустышку, что может быть приятнее для Хамовского. Выпить сок и дать пинка упаковке, а еще лучше: надуть ее, прикрыть дырочки для воздуха и прихлопнуть так, чтобы вспыхнул устрашающий звук.

Алик, уже находясь на этаже прямо напротив кабинета Хамовского, пошел вдоль перил, не приближаясь к приемной. Его провожал взгляд секретарши. Какие-то придворные тени, появлялись и исчезали в кабинетах, проходили мимо: то ли души прихлопнутых обессоченных пакетов, то ли тени бестолковых воздушных змеев, то ли мухи в паутине Хамовского – химеры благополучной жизни. Алик замер возле ступеней, ведущих вниз. Падение не всегда упадок. Это просто путь. Полет за сердцем. Любой может попасть в болото, но не надо обожествлять кормящую жабу.

«Да пошел он, – подумал Алик, – все умирают». Мысль о смерти нисколько не обрадовала его. Это была та темнота за окном со вспыхивающими как звездочки блесками, которой он всегда боялся. Это был самый большой страх.

Иногда Алик задумывался о том, что его рождение имеет две стороны. С одной стороны, он испытывал благодарность к родителям за то счастье, которое он познал в этом мире. С другой – его преследовала мысль, что все миги человеческого счастья смерть перечеркивает настолько крепко, что их словно бы и не существовало никогда, так стоило ли рождаться, зная перспективу собственного уничтожения, порой и мучительного? Но никто нас не спрашивает, нас заставляют рождаться, учиться, соблюдать, работать и делать еще массу разных дел, которые неизменно заканчиваются смертельными муками и деревянной мусорницей. Итоговый подарок родителей – это смерть. Так стоит ли бояться потери благополучия?..

Путь вниз Алик преодолел легко. Стоило открыться дверям администрации маленького нефтяного города, выпуская его на улицу, как открылось множество дорог. Можешь идти, прямо, можешь – направо, можешь – налево. Мир – это не только болота и сосны Крайнего Севера и не только соты административных кабинетов, где копится и слизывается мед.

Потеряв размеренную сытую жизнь, можно, словно выпущенное из зверинца животное, умереть, не найдя пропитания. Можно…, но спешить не надо, надо – лучше искать. В конце концов, человек – это не только рот, пищевод и желудок и не только накопительная мошна – это собственный богатый мир, познакомиться с которым не хватит и множества жизней. Как попробовать все, если не отказаться от монопитания? Надо радоваться, что нечто заставляет нас двигаться, чтобы познать мир хоть немного лучше.

***

С окончательным решением пройти путь честного журналиста до конца Алик сел в служебный «Соболь», ожидавший его на площади перед администрацией маленького нефтяного города, и сказал своему водителю Василию:

– Поехали на базу.

ПОЖАР В ВЕДОМСТВЕ ГОРИЛОВОИ

«Самый теплый для проштрафившегося чиновника очаг – тот, в котором горят компрометирующие его документы».

Конфликт между Хамовским и Гориловой нарастал, словно борьба между сообщающимися, взаимосвязанными сосудами, если предположить, что данные сосуды обрели разум и силу, чтобы слить сопернику часть ненужной жидкости. А жидкость эта в реалиях маленького нефтяного города представляла собой вину за исчезнувшие в карманах чиновников миллионы, направленные на благоустройство города.

– Я вас назначил на эту должность, и вы мне обязаны своим благосостоянием! – закричал Хамовский, оставшись наедине с Гориловой. – Вы берете на себя часть вины по моему уголовному делу, а я с вами рассчитаюсь деньгами.

– Не пойдет, Семен Петрович, – спокойно ответила Горилова. – Тут могут и посадить. Что мне ваши деньги. Я не хочу в камеру.

– Никто вас не посадит. Суд будет здесь. Судьи наши, порешают как надо, – укротил эмоции Хамовский. – Мне нельзя под суд, я хочу на следующие выборы.

– Кто их, судей, знает. Я не буду подставляться за ваши деньги, – уперлась Горилова.

– Так подставитесь за свои! – пригрозил Хамовский. – У вас достаточно нарушений, за которые вас можно посадить.

– Какие?! – гневно вскрикнула Горилова. – У нас все проверки прошли хорошо.

– Проверки проходят хорошо, пока живете по понятиям! – заверил Хамовский. – У нас есть ревизоры, которые представят как нарушение даже сон в выходной. У нас есть следователи, сочиняющие уголовные дела, как литературу. У нас есть судьи, которые – по максимуму, не смотря в дело. А вас есть за что взять. Знаю я ваши ремонты в общежитиях, списания и премии. Что вы ерепенитесь?

– Я вас не понимаю, – отстранилась Горилова. – И в таком тоне с вами разговаривать не хочу. Я пока еще депутат и обладаю неприкосновенностью.

– Найдем нарушения, на Думе проголосуем, и не будет у вас неприкосновенности, – бросил Хамовский…

Горилова шла домой понурая. Она понимала, что финансовые ищейки Хамовского могут утопить кого угодно. Перед ее мысленным взором пролетали лица Болонских, Калкина, Мандосовой, Самхуян, Сирдиковой. По одиночке они покупались, но группой имели силу. Угрозы Хамовского не были пустыми бреднями. Разжиревший, потерявший мужскую силу глава маленького нефтяного города брал добычу чужими умами, когтями, зубами и другими членами и мог взять ее – Горилову, так, что она не узнала бы – кто…

Она пришла домой вечером, когда семья готовилась отдыхать. Горилов-старший, ее муж, ел котлеты из щуки под щебет телевизора, а сын, Горилов-младший, расстреливал обезумевших компьютерных солдат, подчинявшихся тени сумасшедшей девчонки.

– Выключаем все и идем на кухню! – крикнула Горилова прямо с порога квартиры, дрыгая ногами и отбрасывая от себя туфли. Декоративная собачка Джульбарс, выскочив из комнаты навстречу хозяйке, получила туфлей в морду и с визгом умчалась обратно. Вторая туфля улетела в зал, где сидел муж, и, попав в переключатель каналов, заблокировала его, превратив экран в смешение кадров.

– Дорогая, что случилось? – спросил обеспокоенно Горилов-старший.

– Мам, ты что? – выскочил на визг Джульбарса Горилов-младший.

– Все на кухню. Вы мужики или кто? – грозно проговорила Горилова. – Я семью кормлю, нужна ваша помощь.

Все трое Гориловых сели вокруг кухонного стола и Горилова произнесла:

– Меня могут посадить еще до Нового года. Хамовский хочет либо повесить свое уголовное дело на меня, либо провести в организации проверку и накопать на тюремную камеру. Я его дело брать на себя не хочу, а защищать наше житье-бытье наша общая обязанность.

– Я правильно понял, что твоя ахиллесова пята – документы организации? – спросил Горилов-старший.

– Да, – ответила Горилова. – Оформлено все правильно, но ручаться ни за что нельзя. Вон сынок таскает деньги из карманов. Вроде свой, но действие называется – кража. Через мою организацию столько денег прошло, сколько весь город не стоит, а на камеру надо всего ничего.

– Мама, а нельзя в документах циферки и подписи подтереть? – спросил Горилов-младший, привыкший подделывать подписи в дневнике.

– Такие фокусы только мы, твои родители, пропускаем, – грозно сказала Горилова. – А комиссии только того и надо, чтобы еще подделку документов пришить.

– Нужные документы надо украсть, а остальное – поджечь. Огонь все вычистит, а что не вычистит, пожарные смоют, – сказал Горилов-старший.

– Это и без тебя ясно, – сказала Горилова. – Но как?

Горилов-старший работал электриком в одной из организаций маленького нефтяного города и в особенностях случайных пожаров разбирался.

– Ты и сама знаешь, – ответил Горилов-старший. – Что, в твоем ведомстве не горели деревянные здания? Вспомни причины.

– Ну пьянство, не затушенные окурки, – нетерпеливо отмахнулась Горилова. – Замыкание электропроводки…

– Электричество и станет нашим спасителем, – сказал Горилов-старший.

– Если пожар произойдет из-за неисправной проводки, то меня же и накажут, – напомнила Горилова.

– Сынок, выйди из кухни в свою комнату и послушай музыку, – сказал Горилов-старший и Горилов-младший нехотя удалился.

Как только из комнаты Горилова младшего понеслись современные музыкальные ритмы, Горилов-старший сказал:

– Дорогая, ты и сама знаешь, сколько пожаров возникает из-за оставленных включенными чайников и лампочек.

– Мне надо, чтобы выгорел архивный кабинет. Если там оставить чайник, это вызовет подозрение, – напомнила Горилова.

– Лампочка-то там есть? – спросил Горилов-старший.

– Конечно, – удивилась глупости вопроса Горилова.

– Тогда слушай, у тебя два варианта, – сказал Горилов- старший. – Оставить на ночь включенной лампу освещения помещения, либо, что еще лучше, внести в архив настольную лампу с абажуром и пластиковым цоколем, и также оставить ее включенной.

– И что это даст? – удивилась Горилова. – У нас бывает, что свет забывают выключать, и ничего не происходит. Мне нужен обязательный пожар, а не возможный.

– Не торопись, – остановил супругу Горилов-старший. – Слушай дальше. Наша задача: сделать для нашей самовозгорающейся лампы еще один абажур – бумажный. Он должен быть достаточно широк, и быть полностью непроницаем для воздуха. Поближе к нашему абажуру располагаешь бумагу отдельными листами, как тонкие прутики для розжига костра, а далее уже свои пачки, рядом оставляешь кружку со спиртом – он сгорает полностью.

– А как же все вспыхнет? – спросила Горилова.

– Очень просто, – сказал Горилов-старший с напыщенностью профессионала разъясняющего прописные истины малышу. – Ты включаешь лампу, закрываешь архив и уходишь, как обычно, сдавая помещения под охрану. Через некоторое время: час, два, три, это всегда по-разному, воздух, разогреваемый лампой, устремляясь вверх, но, не имея выхода, раскалится под бумажным абажуром так, что начнет плавиться цоколь и тут либо пластмасса загорится, либо бумага, либо спирт, а дальше все твои бумаги, а у тебя алиби – ты ушла.

– Идеальное преступление! – выдохнула Горилова. – И никакого риска. И никакой прямой связи с нами.

– Пожарные оповестят тебя…, – продолжил Горилов-старший.

– А дальше можешь не говорить, – сказала Горилова. – Я организую паническую эвакуацию документов, тут всю неразбериху можно будет списать на желание спасти…

В течение недели Горилова унесла из архива все компрометирующие документы, вырывая их целыми листами из подшитых пачек, а когда архив был вычищен, сделала все, как говорил муж, и, оставив включенной лампу, покинула деревянное Управление коммунального заказа.

***

Конечно, обо всех этих событиях Алик не ведал. Он с нетерпением ждал съемочную группу, чтобы узнать подробности пожара, и как только начинающая корреспондентка Набобова вернулась, Алик тут же вызвал ее к себе.

– Ну, рассказывай, – попросил он.

– Да нечего рассказывать, – сказала Набобова, сильно гордившаяся собой после того, как один заезжий заместитель губернатора, ответив на ее вопросы в коротком интервью, пригласил ее в гостиничный номер, намекая на большие сердечные порывы, вплоть до женитьбы.

– Как, нечего? – удивился Алик.

– Внутрь нас не пустили, – объяснила Набобова. – Там все залито водой.

– Что пожарные говорят? – вытягивал слова Алик.

– Сгорело два кабинета.

– Архив? – нетерпеливо спросил Алик.

– Не сказали, – ответила Набобова. – Сказали, что подробности будут после расследования.

– Документы сгорели?

– Нет, все эвакуировано, но, видимо, впопыхах. Телеоператор снял официальные документы, валявшиеся на снегу. Потеряли.

И только на последнем слове лицо Набобовой приобрело задумчивое выражение.

– Немедленно найдите Горилову, – сказал Алик. – И в сюжете должен быть ответ: все ли документы целы…

Журналистского расследования не получилось. По словам Гориловой, ее сотрудники успели эвакуировать все документы, на видеокадры лежащих на снегу документов не отреагировали ни милиция, ни прокуратура, а результаты официального расследования замяли и схоронили.

Весь маленький нефтяной город приписывал поджог Гориловой, поскольку жители не видели иных заинтересованных лиц, но следствие ничего не доказало. Алик думал, что в поджоге поработали и Горилова, и Хамовский, но за другими делами вскоре забыл об Управлении коммунального заказа.

Практические выводы из дела Гориловой сделал только Хамовский, который решил более не затягивать переход от слов к делу и, если травить кого-либо из подчиненных комиссионно, то делать это внезапно, чтобы подобных пожаров более не происходило.

НАЧИНАЮЩИЙ ЧИНОВНИК

«Куда податься человеку, если работать не хочет, а мечтает о больших деньгах? Тут уж – либо в бандиты, либо в начальники».

Хитроватые глаза на одутловатом лице мастера Хайзуллина, были до того раскосы, что возникающие при раскрытии век щелки походили на узкое пространство, возникающее над кипящей кастрюлей при осторожном поднятии края крышки. И именно сквозь эти щелки, как из засады выглядывали глаза, экономно испаряя в мир внутреннее содержание мастера Хайзуллина.

Завоевывая расположение земляков, он назывался то башкиром, то татарином, потому что мать у него была башкирка, а отец – татарин.

Стремясь получать полную зарплату, он всегда уходил на больничный, если чувствовал, что не выполнит план по зубопротезированию, потому что зарплата на больничном рассчитывалась не по итогам данного месяца, а по среднему за несколько предыдущих.

Но самым удивительным было то, что несмотря на множественные разводы, в каждом из которых он оставлял по одному-два ребенка, он не платил алименты, а наоборот получал от всех покинутых им жен добровольную материальную помощь!

Его талант состоял не в профессиональной подготовке, а в умении запудрить собеседнику мозги так, что тот независимо от образования, возраста и привычек, начинал думать о мастере Хайзуллине в превосходных тонах.

Даже Хамовский, будучи в стоматологическом кресле, попал в сети обаяния мастера Хайзуллина после того, как тот сходу назвал температуру плавления материала зубных протезов и рассказал еще массу интересного, причем сделал все в приятном Хамовскому коленопреклонном стиле.

Да, что Хамовский! Коллеги мастера Хайзуллина поначалу дивились его образованности. Он находил на рентгеновских снимках то, чего они не замечали, произносил слова умные и малоизвестные. Но вот беда: подработать, или, как говорится, «скосить левачка», мастер Хайзуллин не мог на смех всем врачам стоматологической поликлиники маленького нефтяного города, потому что не умел ничего, кроме как рассуждать умно, на манер радиоприемника или телевизора.

***

Труд по-хайзуллински

«Если птица красиво поет и говорит, то это все равно не прибавляет ей ни капли интеллекта».

– Зубы надо выстрадать, выстрадать надо, – повторял он недовольным пациентам, стыдя и коря их за несдержанность. – Зубы портятся от нетерпения и скрежетания. Вот, что вы на меня сердитесь?

– Я вас уже час жду, – отвечал пациент.

– Каждый вынужден делать то, чего не должен, – отвечал мастер Хайзуллин. – Вот я на своей личной машине катаю нашу заведующую Чахлую по городу. Вы думаете, мне это надо?

Пациент замирал, не зная, что ответить. Он, милый, не знал, что мастер Хайзуллин обласкивал начальницу, потому что хотел возвыситься. Он рассчитывал, что, подставляя спину под начальственные стопы, приучит эти стопы к комфорту своей спины, а там, глядишь, его и расположат пролетом выше, но…

– Верчусь, кручусь, бьюсь, и ничего не получается. Никто в упор не видит, – жаловался он среди близких, но усилий не прекращал.

Пока мастер Хайзуллин ублажал инстинкт чинопочитания, пациенты ходили к нему месяцами, потому что не могли сменить врача: аванс за протезы внесен, да и врачей-то в маленьком нефтяном городе немного, чтобы перебирать их как черешню в южном саду.

– Я уже не первый раз, – напоминал пациент.

– Тогда сегодня у вас праздник, – радушно произносил мастер Хайзуллин, еще сильнее щуря глаза. – Заходите, присаживайтесь в кресло и открывайте рот.

Пациент исполнял, а мастер Хайзуллин включал бормашину и привычными движениями обтачивал все его зубы строгими треугольниками. Коронки всегда слетали с их гладких граней, но мастер Хайзуллин не менял устоявшихся привычек: так точить было быстрее, а пациент исхода не знал.

– Теперь посмотрите в зеркало, – предлагал он, скрытно улыбаясь.

Пациент открывал рот и, видя в своем рту зубы, похожие на акульи, ужасался…

– Отлично! – обнадеживающе вскрикивал мастер Хайзуллин. – Акулья пасть – основа крепкого прикуса.

Пациенты злились, но показная доброжелательность мастера Хайзуллина испаряла их страсти, как хорошо разогретый утюг, излишнюю влагу в белье.

Но как-то порог его врачебного кабинета перешагнула женщина, преодолевшая все приемы мастера Хайзуллина.

– Ваш протез готов, им вы сможете жевать даже сухари, – принялся нахваливать работу мастер Хайзуллин, но внезапно иссяк…

Его словесный сахар впервые не изменил лимонного выражения на лице пациентки, она брезгливо поглядела на него, оглядела кабинет, техников и поджала губы, с трудом удерживая вербальных собак в конуре рта. Техники напряглись в своих креслах и приготовились к самому худшему, а мастер Хайзуллин, оценив состояние клиентки, почувствовал вдохновение.

«От неприятностей надо загораживаться людьми», – пришло ему в голову правило, почерпнутое в газете маленького нефтяного города, где все проблемные участки прикрывали красивыми очерками об их работниках.

– Эту гениальную работу сделал простой парень, – пафосно произнес он. – Ваш техник. Федоров, привстаньте. Посмотрите на него. Один из лучших. Зовут – не отдаем.

Крупнотелый балбес Федоров привстал, озаряясь багрянцем стыда, потому что его работа была – полнейшее дерьмо. Но внешне, его покраснение выглядело, как смущение от излишней похвалы.

– Это ваш литейщик. Семеновна, поприветствуй клиента, – продолжал мастер Хайзуллин. – Талант! Зальет в любом виде и месте. Они для вас дневали и ночевали.

Семеновна отвела взгляд и посмотрела на носки своих тапок, словно проверяя правильность постановки стоп в третью балетную позицию.

– Скромные милые трудяги. Мало кто знает, – прокомментировал эту ситуацию мастер Хайзуллин. – Все держится на них, на их филигранном мастерстве, а вы общаетесь со мной. Как несправедливо!

Едва благодарность и даже жалость появились во взгляде женщины, как мастер Хайзуллин перешел к делу:

– Перед установкой протеза можете поблагодарить ваших благодетелей: часть их душ и сердец будет вам помогать пережевывать пищу.

– Спасибо вам, и дай Бог здоровья, – поблагодарила женщина и пошла за мастером Хайзуллиным крепить гениальную работу…

Гениальная работа слетела быстро, обнажив треугольники точеных зубов, но женщина, помня о сердцах и душах техника Федорова и литейщика Семеновны, пришла к мастеру Хайзуллину робкая и смиренная.

– То, что протезы слетели – так и должно быть, – радостно воскликнул он, едва узнав пациентку. – Я ждал, когда вы придете. Это в порядке вещей. Хуже было бы, если бы коронки продержались, хотя бы на неделю больше. Тогда вас пришлось бы разыскивать. Это все – мягкий цемент. Мы его ставим на притирку прикуса…

Женщина, очарованная речью мастера Хайзуллина, не сводила с него глаз.

– …теперь, так как мы люди жесткие, закрепим протезы на жесткий цемент, – заговорил прибаутками мастер Хайзуллин. – Откройте-ка рот.

И он опять посадил зубные протезы на место.

– Главное запомните, что хлеб теперь ваш самый большой враг, – строго предупредил он. – От него создается эффект вантуза. Вы думаете, почему в ресторанах его тонко режут? Администрация ресторана не хочет расплачиваться за содранные хлебным мякишем отличные зубные мосты. С мясом тоже осторожнее. Обязательно разрывайте его на волокна, чтобы избежать эффекта вантуза.

– Доктор, а что такое эффект вантуза? – испуганно спросила женщина.

– Природный эффект вакуума, возникающий при очистке ванных и кухонных раковин, с помощью удивительного сантехнического инструмента. Помните резиновую колбу с ручкой? Это и есть вантуз, – и тут мастер Хайзуллин так убедительно перешел к рассказу об атомных взаимодействиях между материалом зубных протезов и мясными волокнами, об активизации этих взаимодействий под напором солнечной активности, что если бы женщине пришлось удалять зубы, то она бы, будучи околдованной мастером Хайзуллиным, не ощутила бы ровным счетом никакой боли.

«Продаешь плохую начинку, надевай яркую упаковку», – любил вспоминать мастер Хайзуллин, где-то прочитанную им мысль. И его усилия не пропали. С благословения Хамовского, находившегося под впечатлением температуры плавления коронок, мастер Хайзуллин поднялся на общественном поприще маленького нефтяного города, получив вначале должность председателя городского родительского Комитета, а затем и руководителя страховой медицинской компании.

ВОРОВСКИЕ СЛЕДЫ

«Именно скучная запутанность цифр и создает лесную чащу, в которой чиновники прячут наворованное».

Алик пытался защитить бюджет телерадиокомпании маленького нефтяного города, сниженный более, чем другим организациям маленького нефтяного города, даже более, чем газете, но его обращения в вышестоящие органы вроде губернатора, окружной Думы и прокуратуры получили один единственный ответ: наделение организаций бюджетами полностью находится в ведении муниципалитета, то есть Хамовского.

«Абсолютный царек», – обозначил ситуацию Алик.

Сравнивая падение бюджета телерадиокомпании с падением бюджетов других организаций, он обратил внимание, что бюджет управления коммунального заказа упал еще ниже.

«Этот отсос денег перестал работать», – вывод напрашивался сам собой.

А у двух организаций маленького нефтяного города бюджет не только не сократился, но и увеличился.

«Новые доноры кармана Хамовского», – определил Алик.

Ими стали управление социальной защиты населения, на посту начальника которой пенсионерку Скрипову сменил Безмер, профессиональный вор, а также городская больница, в которой внезапно начались масштабные ремонты.

Новый главный врач Прислужков становился выгодным Хамовскому не менее Безмера. Об этом говорил бюджетный след. Стал понятен итоговый результат популистских программ про медицину, вышедших с помощью самого Алика в прошлом году: создание положительного образа для массированных денежных трат. Своеобразная новогодняя ледовая горка, с которой теперь можно было прокатить что угодно.