Эффект безмолвия

***

Последняя угроза

«Хорошее убеждение делает из любого грамотного человека бездумного идиота, а когда убежденные мозги собираются в кучку, то начинает плохо пахнуть».

После планерки то ли судьба, то ли воля Хамовского свела Алика с ним на лестничном спуске администрации маленького нефтяного города один на один.

– Что-то вы сильно стараетесь на телевидении и много говорите по моему уголовному делу, – пряча недовольство за приветливой улыбкой, сказал Хамовский.

– Нет, Семен Петрович, – внутренне помрачнел Алик. – Мы передаем только информацию следственного комитета. Своего расследования не ведем. Горилова, кстати, не ответила нам ни на один из трех информационных запросов, касающихся списка лиц, получивших премии, но мы не увеличиваем давление. Молчать по данному делу мы не

можем, поскольку дело публичное, и зритель потеряет к нам всякий интерес.

– Вы что, думаете на вас нельзя уголовное дело повесить? – неожиданно злобно спросил Хамовский.

– С вашими способностями и вашим окружением я не могу исключить никакие варианты, – мягко согласился Алик.

На этом они и расстались.

***

Уход секретарши

«Наказывая своих, можно умножить количество чужих».

На столе в кабинете Алика ждало заявление на увольнение от Бухрим, причем секретарша не стала использовать положенные две недели, а уволилась прямо с текущего числа и забрала трудовую книжку в придачу. Алик вздохнул с облечением.

– Немедленно печатаем приказ об увольнении и сейчас же на подпись, – скомандовал он Зябильник, боясь, что Бухрим может передумать. – Немедленно!

Бухрим действительно вернулась, но через неделю. Вернулась она заплаканная, испитая, перегарная и полная того несчастья, которое наступает, когда, легко бросившись своим счастьем, сиюминутно считая, что такое же можно обрести везде, осознаешь, что такого счастья больше никогда не будет. Алик не испытал к бывшей секретарше никаких чувств, кроме опасения, что она может каким-то образом восстановиться, и поэтому отделался от нее расплывчатой фразой:

– Ваше место уже занято. Но я подумаю о вашем трудоустройстве, подойдите через неделю…

В дальнейшем Алик узнал, что Бухрим нашла работу, затем – у нее умер муж, и последний раз он ее видел на похоронах главного бухгалтера телерадиокомпании Пупик. И тогда у него возникла крамольная мысль, что зло, созданное ими, слишком жестоко покарало их. Но Алик прогнал эту мысль, потому что сам был не безгрешен.

НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА

«Почему, когда работают ноги, потеет голова, а когда работает голова, устает зад? Вечно кто-то за кого-то отдувается».

Выход телепрограммы об уголовных премиях Хамовского по второму федеральному телевизионному каналу опять наполнил маленький нефтяной город множеством слухов. Саму программу Алик не видел, но радовался, что информация вышла за пределы города. При этом оказалось, что информация, выходившая регулярно по местному телевидению, проигрывала в воздействии на население, той же информации, переданной по всероссийскому каналу, при том, что видело ее меньшее число людей. Дело довершали слухи:

– На всю Россию передали про нашего главу…

– Вы видели? Что же теперь будет?..

– Мои звонили из Татарстана и говорили, какой позор…

Павшин среди коллег хвастался, что передал журналисту второго канала архивное видео. Однако, кто действительно стал тайным противником Хамовского – Алик узнал немного позднее. Им оказался предприниматель Псевдокимов, у которого Хамовский в свое время отобрал муниципальные площади, на которых располагались магазины Псевдокимова: «Людмила» и «Березка». Но в момент выхода телепрограммы про Хамовского по всероссийскому телеканалу, Алика интересовал не источник, а результат.

«Неужели никто не записал этот сюжет?» – спрашивал сам себя Алик, пребывая на работе. Все решил опять-таки – случай.

Знакомая их семьи Ольга Хватыш была полна разных стремлений и походила на лист, гонимый по земле волей ветров, как исходящих со всех сторон света, так и возникающих в ней. Именно в ее современно отремонтированной квартире стоял простенький, но надежный пишущий плеер. И Хватыш, надо отдать ей должное записывала все, что могло стать интересным. В этот раз в программе «Честный детектив» должен был выйти репортаж про ее родной город. Хватыш поставила аппарат на запись на определенное время, и китайский аппарат записал всю программу полностью, включая и сюжет про Хамовского.

– Слушай, Алик, ты видел, что передали про Хамовского по второму каналу? – спросила Хватыш по телефону уже вечером следующего дня.

– Слышал, но не видел, – ответил Алик.

– Так у меня есть запись, хочешь – сделай копию, – предложила Хватыш.

– Спасибо, – поблагодарил Алик и получил нужную ему запись, которую немедля выдал в эфир маленького нефтяного города. Общественный резонанс был колоссальный. На этот раз люди звонили и благодарили.

***

«Еще один шаг к плахе, – оценивал Алик свою очередную выходку, – но таков я. Ни одна птица не может выполнять работу тяглова мула. Она либо выскользнет из ярма, либо мало толку будет от ее работы. Я рад своему соучастию в распространении чужой программы, но людские благодарности не защитят, когда с меня будут общипывать перья».

ПРОВОДЫ ВЕРЫ

«Продать можно все – важно найти покупателя».

Перед отъездом Пальчинковой в кабинете Хамовского произошел еще один разговор, о котором Алик никогда не узнал.

Пальчинкова пришла в администрацию маленького нефтяного города просить квартиру для своей дочери: начинающего зубного врача. Зашла она к Хамовскому вместе с Клизмовичем.

– Вот, Семен Петрович, лишаемся еще одного специалиста, – начал Клизмович прямо с порога, направляя вперед себя Пальчинкову и ее дочь: небольшую девчушку с кукольно-неподвижными чертами лица. – Пальчинкова уезжает.

– Что, насовсем? – пусто спросил Хамовский, понимая, что его будут просить об услуге, а раздавать ненужным людям он не любил.

– Насовсем, Семен Петрович, – выдохнула Пальчинкова, усаживаясь напротив главы. – Вот с дочкой к вам пришла. Она хороший специалист, пациенты ее любят. Семья есть, дети, но жилья нет. Пришла квартирку просить двухкомнатную.

– Она еще недостаточно поработала, – возразил Хамовский.

– Зато ее мама на Севере ого-го и ничего не получила, – напомнила Пальчинкова, имея в виду себя.

– Знаю, как работаете, то у вас на радио информация о моей зарплате звучит, то сейчас уголовное дело мое раскручиваете, – в свою очередь напомнил Хамовский.

– Не с моей подачи, – испугалась Пальчинкова. – По вашей зарплате Псевдокимов позвонил в прямой эфир, но депутаты, присутствовавшие вместе со мной в студии, ему хорошо ответили, и я заретушировала вопрос. А насчет уголовного дела – это инициатива Алика. При мне – ничего не было. Когда он уезжал, я все повторы снимала.

– Это все Алик мутит, – вмешался в разговор Клизмович. – А с Верой мы хорошо работаем.

– Что с ним происходит? – Хамовский обратился к Пальчинковой. – Твое мнение.

– «Золотое перо России» ему спать не дает. Гордыня, – ответила Пальчинкова. – Возомнил из себя великого журналиста. Я удерживала его как могла. Если бы не я, то он про вас такое бы опубликовал.

– Что опубликовал…? – глазки Хамовского превратились в две злобные щелки.

– У него есть диктофонные записи, как вы с ним разговаривали, – ответила Пальчинкова.

– Я вам уже говорил, – напомнил Клизмович.

– Так записи действительно есть? – спросил Хамовский.

– Сама слышала, – ответила Пальчинкова. – Вам его надо обязательно убирать, но осторожно, чтобы он не успел выпустить. Он сам мне говорил: «За два месяца до увольнения предупредить обязаны. Тогда я это и выпущу в эфир».

– Вот сволочь, – откинулся на кресло Хамовский. – Я ж его на это место поставил. А ты точно собираешься увольняться?

– Семейные обстоятельства, да и сил больше нет работать в этом коллективе, – сказала Пальчинкова.

– А что коллектив? – спросил Хамовский.

– Не коллектив, а собачья свора. Аликом недовольны и жаждут его снятия, – ответила Пальчинкова. – Я у него, как буфер между ним и коллективом.

– Там действительно ситуация сложная, – подтвердил Клизмович.

– Тут не «Золотое перо»: Алик без денег ничего делать не будет, – сказал Хамовский. – Он роет под меня, а через год у меня перевыборы. Работает на кого-то. Ты не знаешь на кого?

– Нет, – ответила Пальчинкова. – Но он и сам может заявиться на пост главы.

– Может, – угрюмо согласился Хамовский. – А выход информации про мое уголовное дело на телеканале «Россия» – не он постарался?

– Про это он мне не говорил, – ответила Пальчинкова, – но вы же знаете: у него в Москве связи.

– Мы о том же думаем, – сказал Клизмович. – Ведь кому в той Москве наш маленький городишко нужен? Да никому. Но они приехали, отсняли и выпустили на всю Россию.

– Ладно, Иван Фрицевич, это наши дела, – прервал председателя Хамовский. – Ну, что ты хотела, Вера?

– Дадите квартиру для дочери? – напомнила Пальчинкова.

– Ты действительно заслужила, – согласился Хамовский. – Спустись к Штемпелю. Он все уладит. Я сейчас ему позвоню.

– Заслужила, заслужила, – одобрительно просипел Клизмович.

***

Получение квартиры от Хамовского Пальчинкова не скрывала. Она этим гордилась и сообщала каждому, кого относила к знакомым. Алик в свою очередь обсудил это событие с Мариной.

– Ты знаешь, многие врачи не имеют квартир и врачи получше дочки Пальчинковой, – сказала Марина. – Тут дело не в ее дочке, а в ней самой. Она чем-то шибко помогла Ха- мовскому и я тебе сразу скажу чем. Она слила ему немало информации о тебе. Да и материалы ее в отличие от твоих, конечно, более выгодны администрации города и самому Хамовскому.

Алик слушал Марину и понимал, что она права. Он вспоминал гадание на кофейной гуще, которое он попросил исполнить Пальчинкову для себя, не оттого, что сильно верил в предсказания, а потому, что Пальчинкова знала слухи из администрации маленького нефтяного города, в том числе и о его судьбе. Поэтому, дав ей внимательно рассмотреть чашку, с прилипшей к ней кофейной гущей, он спросил:

– Ну что там, сколько я проработаю на этой должности?

– Не больше года, – с сомнением сказала Пальчинкова.

Таков был приговор Хамовского. Алику оставалось только вывести в эфир тайные диктофонные записи и показать, что происходит реально во власти маленького нефтяного города. Другого пути он не видел.

СВЯТОЕ

«Стараясь угодить недоброжелателю можно стать блюдом на его столе».

Пашка Турков не интересовался властью и теми, кто боролся за его права, так как считал, что во власть попадают одни хапуги и дураки. Его не интересовали библии, иконы и философские категории, казавшиеся ему дьявольскими призраками в залитом канализацией подвале, он имел свои ценности и святости, которые хотя и носили бытовой характер, но зато не перенапрягали ум. И одной из самых главных пашкиных ценностей было соблюдение очередности.

Спина впередиидущего представлялась ему дверью в рай, за которой кончаются шум и гам, чих и писк, давка и хамство и наступает тихая беседа с глазу на глаз с волшебником, дарующим нужный плод. Эта ступенчатая ценность искренне волновала Туркова.

Конечно, впередиидущий мог быть не только натуральным, но и в виде фамилии на бумаге, и в виде электронного сигнала, но он всегда был.

Бородатого в черно-коричневой клетчатой рубашке и темных штанах шароварного типа, Турков приметил сразу, как гвоздя очереди, от которого уже не отцепишься. Этот гвоздь был третьим за ним. А впередиидущая спина была в кожаной жилетке с одутловатым нездоровым лицом, и заметным лишним весом. Сам Турков был одет бойко, как на праздник, но с маленькой не соответствующей отапливаемому помещению деталью – серой норковой кепкой на голове. Эту деталь Турков нацепил специально, чтобы и очередь не забыла о нем.

От безделья Турков блуждающим взглядом осматривал белое просторное помещение поликлиники, двери, пол, какие-то стекла, через которые люди, находящиеся на втором этаже, смотрели на них, находящихся на первом, как на домашних свинок в аквариуме.

Иногда взгляд цеплялся за белые халаты, исчезавшие за дверью туалета с надписью «ремонт», иногда устремлялся к гардеробу, в ответ на ругань относительно того, что не принимают шапки. Затем взгляд возвращался к очереди для проверки знакомых очередников, а иногда прыгал к открывающейся двери кабинета и тогда…

«Еще на одного меньше и еще на одного.», – мысленно радовался он.

На фоне обычного приема больных в поликлинике маленького нефтяного города шел профессиональный осмотр. Трудящиеся держали в руках амбулаторные карты и листы с перечнем специалистов, они бегали от кабинета к кабинету, везде занимая очереди, а потом уточняя их продвижение. А поскольку это действо свершалось одновременно на двух этажах поликлиники, то суета стояла неописуемая, и люди возникали в очереди и исчезали из нее примерно так, как это происходит в популярном автобусном маршруте. То там, то здесь возникали трагические утери впередиидущей спины, то там, то здесь одиночки, занявшие очередь на коллектив, искали коллег.

Иногда и в очереди Туркова впереди одного очередника вдруг появлялось еще несколько. Тогда Турков скрипел зубами, быстро моргал, укладывал ладони в карманы и нервно переминался с ноги на ногу, что по манерности было сходно с поведением дикого животного в зоопарке, когда кормили других в соседних клетках. Но Турков сдерживал себя, поскольку впередиидущая спина оставалась прежней, а впередиидущие спины, по его логике, помнили спины всех своих впередиидущих.

«Значит, занимали», – успокаивал он себя и ждал.

В эту очередь встал и Алик, вслед за бородатым. Он мог бы пройти медосмотр и без очереди, как руководитель, но, если договариваться о благе для себя, значит быть должным, а лишних долгов он не желал. Во-вторых, он знал, что только близость к народу может подарить любопытную тему, какую не найдешь, сидя в кабинете…

Проходя по врачам, он делал мысленные закладки. Дерматовенеролог и хирург поставили «годен» безо всякого осмотра. Алик вышел из кабинетов с таким

настроением, как если бы он в магазине заплатил деньги, а ему бы выдали справку вместо товара.

Лор-врач Отлупионова сделала то же самое, но с тем отличием, что поочередно вставила в уши и ноздри небольшую металлическую воронку, причем, совершенно не глядя на Алика, а затем попросила его открыть рот и, мечтательно глядя в окно, точно попала металлической ложечкой в разинутый зев Алика. Осознав, что она произвела все необходимые действия, она повернулась к нему и сказала:

– Вы абсолютно здоровы.

– Но вы же смотрели в другую сторону, – напомнил Алик.

– А мне и не надо смотреть на здорового, – ответила Отлупионова. – Знаете, вас тут сколько, и каждому загляни в нос, в ухо, в горло, а там все одно и то же…

«Если спрашивают не за дело, а за количество пациентов, то зачем работать? – понял Алик.

Его оранжевый свитер горел среди серых одежд, словно факел в пещере. Он отвлекся от мыслей и заметил впереди кожаную жилетку Виталия Ушлого, техника-специалиста телецентра. Алик подошел к нему, провожаемый взглядом Туркова.

Турков знал этого журналиста, который, по мнению многих, в свое время на словах был за народ, а сегодня работал начальником телерадиокомпании маленького нефтяного города.

«Продался с потрохами, падла, – оценил Турков. – Под оранжевую революцию рядится, но апельсины здесь не растут. В морду бы ему».

Но более всего встревожило Туркова то, что Алик беседовал с его впередиидущей спиной в кожаной жилетке, как со своим старым знакомцем, а это могло закончиться тем, что он мог пройти раньше.

Однако, дверь в кабинет врача открылась, впередистоящая спина Ушлого скрылась за ней, и теперь наступала его Туркова очередь. Это как локоток положить на полку кассы. Турков свободно вздохнул, поправил кепку и прислонился к дверному косяку, так, чтобы и открывающаяся дверь его не задела, и никто не смог прошмыгнуть мимо.

Алик отошел к своему бородатому и вдруг заметил, что за бородатым, не обращая на него внимания, пристраивается еще несколько мужиков.

– А вы куда? – спросил он. – Я тут стою.

– Ничего подобного, – ответил ближайший, одетый в светлую футболку и спортивные штаны. – Я за ним занимал. Просто мы отходили.

– Это, что все за вами? – спросил Алик бородатого.

– Да, – ответил тот. – Давненько, правда, занимали, но они здесь были.

Подобного Алик не ожидал. Его сдвинули, как когда-то во времена дефицита железнодорожных билетов, подошедшие к кассе мужики иногда отодвигали очередь от окошечка кассира запросто, словно дворник – собранный в кучку мусор. Но у кассы никто никого не знал, а здесь был маленький нефтяной город, а он в этом городе работал иной раз, как он считал, на этих самых мужиков, рискуя должностью и здоровьем. Алик растерялся и спросил:

– Так, а я сейчас где стою?

– А нам по барабану, – ответил мужик в футболке.

Алик окинул взглядом очередь, та молчала, как палка копченой колбасы, напоминая о своем сорте изгибами и крупными сальными вкраплениями лиц. Разрезать подобную кулинарию возможно только силой и хамством. Алик вспомнил Хамовского, но решил достать еще один козырь, ушедший в колоду врачебного кабинета.

– Тогда я тоже пойду за своим знакомым, который сейчас в кабинете, – сказал Алик и опасно сблизился с Турковым.

– Этот номер не пройдет, – тут же отреагировал Турков. – Сейчас пойду я.

– Слушай, ты же видел, что он мой знакомый, – призвал к рассудку Алик. – Нас разделяло три человека, не хотел вставать впереди без острой нужды. Но теперь она возникла. Видишь, за моим бородатым какая толпа встала?

– А хрен тебе с винтом, как у свиньи, – едко сказал Турков и крепче встал возле дверного косяка. – Это мое место.

Бородатый, мужчина в футболке и другие сделали вид, что ничего не слышат. Алик понял, что ему надо занимать очередь заново. Он отошел в сторону, внутри все кипело, как в кастрюле борща, и пузыри доставляли наверх то капусту огорчения, то картошку непонимания.

Турков проводил его мыслью: «Хоть что-то отобрал у власти. Пусть стоит, нечего в кабинете кресло отсиживать».

«Какая мелочность и неблагодарность», – раздумывал Алик, отходя от очереди.

Дверь в кабинет врача открылась, и из нее вышла кожаная жилетка. Но едва Турков направил в ногу в кабинет, как голос позади него строго произнес:

– Подождите, отойдите!

Турков на командные голоса реагировал, как звуковые включатели на хлопок. Он обернулся и увидел солидного мужчину в белом халате.

– Вам придется подождать, – коротко, но четко приказал тот. – Тут группа вне очереди.

За спиной белого халата стояло не меньше десятка человек, но против командного голоса власти Турков был бессилен. Он мог ненавидеть, ругать в глубине души, но внешне его внутреннее негодование выражалось в огорченном смирении.

Алик наблюдал эту сцену, находясь у гардероба.

Первый из пациентов, приведенных мужчиной в белом халате, вошел во врачебный кабинет, и дверь закрылась. Турков по-прежнему стоял рядом с входом, но уже не уверенно, а подавлено и разбито и только норковая кепка по-боевому блистала мехом.

Да что Турков! Вся очередь вместе с бородатым и мужиком в футболке растерянно замерла. Взгляды переместились на Алика, и он прочитал в них народный призыв: «Ну, что же ты?! Ты же журналист боевой, смотри, что вытворяют! Нас за людей не считают. Давай, помоги».

На мгновенье сердце Алика заколотилось в предвкушении,… но он вспомнил, как эта же очередь его отринула, отвернулся и протянул гардеробщице грушевидный зеленый номерок.

«Все они одинаковые, ни у кого помощи не допросишься, – подумал Турков, наблюдая за Аликом. – Вот только бы эту очередь выстоять, и тогда…».

***

Обида – это та почва, на которой деформируются чувства. Обида засасывает как болото и разъедает как кислота. Однако «Затмение проходит, если солнце продолжает гореть, а небесные тела движутся», – Алик опять вытачивал фразы, сидя в кресле, и тут же себя ругал. – Длинно и ничего необычного. «Затмение проходит, если движение продолжается». Главным при избавлении от затмения становится движение. Надо двигаться. Сумрак сменяется светом, если движение продолжается, возможно, потому человек хватается за движение как за последний шанс, но, к сожалению, это движение человек чаще воспринимает не как внутреннее изменение, а как физическое упражнение.

Большинство смиренно сидит перед мясорубкой и следит за падением жизненных показателей, так же спокойно, как палач. И, видимо, это не страшно, пока не осознаешь всей сердцем реальность приближения смерти».

Алик побежал в ванную и взглянул на себя в зеркало. Морщины, синяки под глазами, испорченные временем волосы. «Может, ты уже дошел до предела и можешь жить лишь в поддерживающей жизнь Системе и дружить с властями? Может «Золотое перо России» – это вершина твоего восхождения? – огорченно думал он. – А как же истина, люди? А ты видел от них благодарность?».

ВРЕМЕННОЕ ПОМУТНЕНИЕ

«С мышлением, как с хорошей погодой, – предсказать озарение невозможно».

Воздух словно бы сгустился до желеподобного состояния, когда Алик поднимался по ступеням городской администрации, заканчивавшимся на третьем этаже входом в приемную главы маленького нефтяного города. Каждый шаг давался с трудом, его руки сжимали четыре скупо заполненных текстом листа, на каждом из которых излагалось печальное для Алика объяснение его проступков в отношении Хамовского и просьба оставить его на работе.

Борьба за самостоятельность муниципальной телерадиокомпании слишком захватила Алика.

«Вся жизнь – это один эксперимент», – любил повторять он, когда шел на авантюры.

Он видел смерть родных. Нет – не умерших родных, а умирающих. Мысль о том, что это неизменно произойдет и с ним и в любой непредсказуемый момент, придавала ему силы.

Он вспоминал героев Белого отряда Конан Дойла, жаждавших красиво погибнуть. Красиво погибнуть!? Постепенная смерть в постели ужасна. Это судороги мухи, которой постепенно отщипывают крылья и лапки, чтобы потом оторвать ей голову или отщипнуть туловище, чтобы она еще помучилась напоследок.

«Уж лучше пусть судьба прихлопнет разом, чем медленно…», – строка, не родившись, затухла.

Смелые информации, которые он мог выдавать в эфир маленького нефтяного города, руководя телерадиокомпанией и не имея цензора над собой, весь ореол, сиявший над его головой – все это он шел уничтожать сейчас за сохранение должности и зарплаты. Правда, ореол, скорее всего, видел лишь он один.

Одни усмехались, говоря, что местное телевидение лишь подтверждает, то, что знает весь маленький нефтяной город.

Другие не понимая, как телевидение, финансируемое администрацией маленького нефтяного города, критикует саму администрацию, считали, что подобное – очередной политический ход Хамовского.

Алику было по-прежнему наплевать, что думает о его поступках публика, он не видел публику, он видел себя и понимал, чего стоят для него его простые действия. Они стоят Миски. Того, за что каждый член разрозненной публики удавится, предаст и продаст. Поэтому он презирал публику.

К сожалению, именно на презренной почве удовлетворенности примитивных желаний зреют высшие. Цветущее дерево, теряя почву, завянет. Цветок можно убить и лишив его пищи, и лишив его цвета.

Страх потерять основу произрастания таланта гнал его вверх по лестнице администрации маленького нефтяного города, но он понимал, что каждый его шаг к приемной Хамовского есть уничтожение самого себя в смысле незримом, но ощутимом, который называется утеря гордости, самоценности, того слабого огонька, который человек разумный старается сохранить несмотря ни на что. Именно это делало воздух таким тягучим, а движения тяжелыми.

Алик не был героем, он не хотел расставаться со сладкими обеспеченными днями, но и любил себя, понимал, что идеалы, за которые он боролся, существуют, он сердцем любил эти идеалы.

Незаметно он очутился на втором этаже, где за дверью, расположенной прямо, находилась теперь Сирова, когда-то руководившая Управлением образования и, будучи муниципальным служащим, незаконно получила депутатский мандат. Алик этот факт опубликовал в своей газете, но Сирова не покраснела от стыда и не ушла с должности депутата. И теперь она заместитель Хамовского.

***

Чужой дом навязывает чужие мысли. Что для мыши трагедия, для мышеловки – процесс. Сегодня человек свободен лишь на территории, не нужной ее владельцу.

Как стать свободным, если не отстраниться от общества? Любой общественный выбор предполагает обязательства. И даже осознание необходимости этих обязательств, согласие с ними, не дает свободы, а развивает только иллюзии в этом направлении. Причем, человек адаптируется в систему цивилизации настолько, что даже смерть не может принять без помощи цивилизации. В нынешнем мире свободным можно быть, только оставшись без работы, жены и детей, да и то при минимальных личных потребностях.