Эффект безмолвия

Конечно, Хамовский и Алик не дружили между собой, не было даже намека на приятельское общение, но Клизмович чувствовал, что какая-то сила заставляла Хамовского терпеть выходки Алика и считать эти выходки чуть ли не посланием свыше.

От этого табу требовалось избавляться любым способом, как от зеркала, в котором отражался уже покойник, и Пальчинкова могла сыграть в этом немалую роль, она могла подтолкнуть Алика на определенно самоубийственный поступок.

***

После обеда Пальчинкова принесла обещанное и положила на стол перед Аликом бумагу со следующим текстом: «Следственным комитетом при прокуратуре возбуждено уголовное дело в отношении депутата Гориловой по признакам состава преступлений: присвоение или растрата в особо крупном размере, злоупотребление должностными полномочиями. Горилова, являясь начальником муниципального учреждения «Управление коммунального заказа» вопреки интересам службы, достоверно зная, что должностные лица администрации города не находятся с указанным учреждением в трудовых отношениях, незаконно выплачивала работникам администрации денежные премии. Общая сумма ущерба от этого составила 5 млн. 460 тысяч рублей…»

– Ничего себе! – восхитился Алик…

***

Выбор русла

«Не одна волна, возомнившая себя горой, разбилась о берег».

Даже на Крайнем Севере, среди жителей, избалованных деньгами, иногда порождается выбор: сказать ли правдивое слово или смолчать, не рискуя доходным местом? Серьезнейший это вопрос.

Человек на какое-то время раздваивается, так и в Алике возник некто Кила, то есть Алик наоборот.

Кила просил смолчать, напоминал, что при заработках Алика весь мир можно объехать, отучиться, где хочешь. Да, деньги многих заставляют смотреть на вещи, не распахнув глаза, а сквозь зев кошелька. Кила был из их числа. Умнейшие люди превращаются в накопительные мошны, для которых не имеет значения, что где-то становится хуже, оттого что им хорошо.

Алик напоминал себе, что человек всегда рождается для Чего-то. Судьба подводит к дорогам, ведущим к лучшему итогу пути, но человек имеет право выбора и способен отказываться от судьбы, из- за лени, заинтересованности в ином, неуверенности. Человек – раб собственной субъективной воли, загнанной внешними условиями в клетку и посаженной на цепь. Он не следит за знаками, за подсказками, а главные из них – легкость и радость. Путь должен стелиться под ноги. Как вода выбирает русло, так должен действовать и человек.

Человек, где бы он ни был и чем бы ни занимался и даже во сне находится под движущейся плоскостью пресса времени, который в определенный момент прихлопнет человека и вытеснит из него душу. Не публиковать информацию о деле Гориловой означало – спокойно доживать свой век. Публиковать – доживать свой век неспокойно, но интересно.

Прошлые события мгновенно связались в голове Алика в одну Картину. Он вспомнил свои телевизионные программы с критикой Думы, в которых говорилось, что депутаты много денег бесконтрольно направляют в «Управление коммунального заказа». Это было интуитивное попадание в десятку.

Стало понятным возмущение Гориловой и Клизмовича вмешательством Алика в дела Думы, опубликованное в газете маленького нефтяного города.

Стало понятным, почему через полгода после выхода этих программ депутатский состав в полном составе впервые в истории заседаний городской Думы маленького нефтяного города отклонился от вопроса, заявленного в повестке дня, и принялся критиковать самого Алика, настолько яростно, что даже Хамовский вынужден был усмирять депутатов, которых сам, несомненно, и натравил.

Стало понятным, почему депутаты отказались финансировать аварийный телецентр и жесткие разговоры с Хамовским, и угрозы увольнения…

Алик, не осознавая опасность, своим телевыступлением, а затем и выступлением в «Тюменских ведомостях» слегка наступил на шланг финансового отсоса бюджетных денег в карманы чиновников маленького нефтяного города…

А фраза, опубликованная Аликом в своей газете «Дробинка»:

«Мэр хорошо разбирается в экономических вопросах, финансах. Настолько хорошо, что сложно понять, где и что крадется, да и крадется ли вообще. Видно, что были и есть рычаги, с помощью которых финансы можно откачивать из бюджета, видно, что информация вокруг этих рычагов не разглашается»!

Хамовский любил повторять эту фразу в присутствии разных людей, гостей ли города или местных чиновников, но обязательно с той ехидной интонацией, в которой угадывалось, что автор строк недальновиден и достоин прощения, потому что – глуповат.

Хамовский потешался и над Аликом, и над всеми жителями маленького нефтяного города, которые, живя обыденной жизнью, не видели главного, не могли видеть главное и, даже предполагая, не могли доказать.

Даже отчаянно пьяный звонок Супова, не получившего долю награбленного, тоже входил в Картину, словно пазл…

***

Самые непрозрачные стены – это бумажные. Именно они создают здания-призраки, города-призраки и государства-призраки, внутри реальных. Школы готовят жильцов зданий-призраков. Чтобы видеть стены, которых не существует, требуется немалое воспитание и немалая вера учителя в реальность зданий-призраков. Но Система действует в миллиардах учеников: люди разбиваются о несуществующее в реальности и богатеют от нематериального. Банальное движение иной пишущей руки – еще как оригинально и еще как волшебно.

«Стоит сказать: «верую» – как появляются несуществующие стены, – сделал вывод Алик. – Но театр разоблачен, по крайней мере, для меня. Что дальше? Публикация

отчета следственного комитета вызовет сильнейший скандал в маленьком нефтяном городе. Я могу потерять работу быстрее, чем думаю».

Шаг, который собирался предпринять Алик, был беспрецедентным для маленького нефтяного города. Отрицательная информация о власти здесь встречалась, если не с недоверием, то с терпимостью, а распространение телевидением, финансируемым администрацией, отрицательной информации о крупнейшей, в финансовом смысле, организации, подведомственной Хамовскому…

«Люди с ума сойдут, – рассуждал Алик. – Родятся версии о политической игре. Депутатов пошлют в народ для трансляции опровержений через личные встречи. Единственный шанс в том, что чиновничья система инерционна и меня прибьют не сразу».

И тут родились Правила выживания мухи, которые впоследствии очень помогли Алику:

1. Прятаться в труднодоступных местах, там, где обычно не прячутся, и в отдалении.

2. Прятаться на поверхности ценных и хрупких предметов.

3. Быстро передвигаться и быть непредсказуемым.

4. Предощущать потоки воздуха от мухобойки.

5. Вовремя освобождать место, по которому наносится удар.

6. На время сбить увлечение охотой на себя, т.е. затаиться.

СХЕМА ЗАЩИТЫ ХАМОВСКОГО

«Тигра в мышеловку не поймаешь».

То, что Горилова попала в силки милицейского следствия за выплату премиальных сотрудникам городской администрации, где наибольшая сумма предназначалась главе города Хамовскому, внушало ему опасение, что он может оказаться главной фигурой скандала. Все-таки положение о премировании подписал именно он.

Прокуратура, привычная Хамовскому, разваливалась. Главного прокурора маленького нефтяного города Лакеева сняли с должности за торможение расследования по документам ревизии администрации маленького нефтяного города. Руководитель местного отделения следственного комитета Крест не сумел удержать дело в маленьком нефтяном городе, и оно ушло в прокуратуру уровнем выше. Страховки никакой.

«Задобрить, подкупить и на время уехать», – решил Хамовский и набрал телефонный номер Лакеева:

– Андрей Витаевич, я знаю, у вас неприятности, и хочу предложить вариант, – начал Хамовский. – Мне сейчас понадобится сильный юрист, и вы мне подходите.

– Начальником отдела не смогу, – мягко отрезал Лакеев. – Это для меня понижение.

– Предлагаю стать моим заместителем. Зарплата высокая, – успокоил Хамовский.

– Хорошо, – согласился Лакеев. – Когда приступать?

– Когда вам удобно, – сказал Хамовский. – Пишите заявление и сами укажите дату. Но у меня есть просьба. У меня скоро будет много проблем. Подберите среди прокурорских тех сотрудников, кто поумнее, порасторопнее, побеспринципнее, тех, кто поможет мне выпутаться. Пусть подойдут, я найду им рабочие места в бюджете, где они будут получать поболее, чем в прокуратуре.

– У меня есть несколько человек, которые вам пригодятся, – сказал Лакеев.

«Защита обеспечена, – оценил Хамовский итоги разговора. – Теперь надо на время исчезнуть из маленького нефтяного города, съездить в отпуск на Черное море в свою квартирку в Хосте, подальше от уголовного дела».

Глава маленького нефтяного города поднял телефонную трубку, набрал номер внутренней связи и произнес:

– Сергей Кульмич, я хочу уехать в отпуск, поработать над очередной книгой, – слегка приврал Хамовский. – Вы останетесь за меня.

– С доплатой разницы в окладах? – с надеждой спросил Сипов.

– Вы бы так работали, как денег ищете, – укорил Хамовский, но добавил: – С доплатой.

– Нет проблем, Семен Петрович, – согласился Сипов.

«И тут все хорошо. Теперь обеспечить тишину в городе, – последовательно мыслил Хамовский. – Надо задобрить Алика. Он – единственный, кто может опубликовать информацию об уголовном деле».

На столе Хамовского лежало приглашение в Москву на съезд российских писателей, с руководством которых он давно водил дружбу, приглашая их ежегодно за бюджетный счет в маленький нефтяной город на так называемую «Литературную осень».

«Подыграть самолюбию, – решил он. – Все ж немалый почет поехать делегатом от Ямала на съезд писателей, да и вместо меня, вместо – главы города! Это может его купить. Пусть раздуется как горделивый петушок, пусть попыхтит, может спокойнее будет».

Хамовский опять поднял трубку внутреннего телефона и деловито изрек:

– Инга, вызови ко мне Алика…

Предложение Хамовского прокатиться в Москву на съезд Союза писателей выглядело необычным на фоне давно охладевших отношений между главой города и Аликом. Теплые дни зимой всегда парадокс. Но погода – чудачества небесного разума, вовсе не схожего с профессорским интеллектом Хамовского. «Хочет убрать меня из города так, чтобы моя командировка плавно перешла в отпуск», – рассудил Алик сразу.

– Что мне на съезде делать, Семен Петрович? – спросил, однако, он, поскольку трата бюджета в кризисный год, требовала серьезной аргументации.

– Ничего, – удивил Хамовский. – Твоя задача обозначить присутствие и проголосовать на перевыборах за нынешнего председателя союза писателей Паничева. Все!

«Точно, подкупает», – мысленно оценил Алик, но бодро ответил:

– Хорошо!

Почему Хамовский захотел либо дружить, либо убрать его из города – Алик решил не уточнять. Когда ешь мороженое, зачем думать о возможной ангине? Все придет своим чередом.

По краю пропасти увольнения Алик ходил давно, он изучил Трудовой Кодекс и знал, что уволить человека непросто, даже если этот человек – главный редактор. Конечно, трусливый перекормленный заяц сам убежит, услышав похожий на выстрел хруст ветки, но Алик считал, что это не про него.

– Информацию мы дадим в сегодняшнем выпуске новостей, – напомнил он Пальчинковой перед отъездом. – И по телевидению, и на радио. Расследование верное. Я не хочу замалчивать. Не забудь завтра дать повтор.

– Могут быть проблемы, – напомнила Пальчинкова.

– Меня уже десять раз могли уволить, в особенности за мою книгу, – ответил Алик. – Но ты смотри, как они действуют. Хамовский, чувствуя, что информация о Гориловой и деньгах вот-вот просочится, направляет меня в Москву, в Союз российских писателей представителем от Ямала. Улетать мне сегодня вечером. Купить меня захотел за честь присутствия на съезде! Да плевать мне на них. Вера, ты остаешься за меня, смотри, чтобы все вышло.

– Хорошо, можешь на меня положиться, – ответила Пальчинкова…

Вполне естественно, Пальчинкова после этого разговора перезвонила Клизмовичу и доложила о решении Алика.

– Сказал выпускать, значит – выпускайте, – одобрил Клизмович, любовно погладив короткую бородку.

ЛИТЕРАТУРНОЕ ДАРОВАНИЕ

«Любовь не вечна и многие, отлюбив, стремятся получить должную цену за отданные чувства и молодость».

Накануне отъезда Алика в Москву у него состоялся еще один прелюбопытный разговор с председателем тюменского отделения Союза российских писателей Самшутрифмовым, прояснивший восхождение Хамовского к вершинам литературной славы.

Самшутрифмов написал немало сложнозакрученных стихов, оформленных во множество сборников, и почитал себя как поэтическую звезду. Его заманили в маленький нефтяной город чинными приемами, деньгами, угощениями и теплыми речами. Литературные цветы алчут материальное и расцветают в вазах с деньгами. Самшутрифмов расцвел. Он свел Хамовского и Квашнякова с более высокими литературными цветами, помог главе маленького нефтяного города и главному редактору его газеты вступить в союз писателей, помог Хамовскому с написанием книг… После этого, сообразно северному этикету, внимание к Самшутрифмову иссякло, как к опустевшей бутылке водки. Но использованный поэт хотел неусыпного внимания от маленького нефтяного города и жаждал нетленности своих заслуг.

Голос Самшутрифмова в телефонной трубке воскресил в памяти Алика его приезды и пьянки-гулянки. Как он мог забыть этого амбициозного брюзгу?

Речь Самшутрифмова и сейчас извергала столь яркие оттенки самолюбования, что Алик в первый момент разговора почувствовал стыд оттого, что скупо поприветствовал столь великую личность, сошедшую с небес на разговор с ним – жалким дождевым червем.

– Что-то вы, видимо, забыли, кто вас проводил в Союз писателей, – по-царски обвинил Самшутрифмов. – Когда я был на вашем телевидении, вы пробежали мимо меня, не удостоив внимания.

– Видимо были дела, не судите строго, – ответил Алик, не понимая о чем говорит его собеседник, и предупредительно напомнил. – Однако вы так трепетно к себе относитесь, настолько любите себя…

– Да, люблю, и у меня есть даже строки: «как можно не любить то единственное, что имеешь», – ответил Самшутрифмов с усмешкой, выдававшей пренебрежение к тем, кто не знал столь великих строк, которые, несмотря на банальность и общеизвестность, он присвоил себе. – А по вашему отношению тогда ощущалось, что вы не хотите встречаться со мной. Я был неприятно удивлен.

Голос Самшутрифмова звучал назидательно и сердито. Баня, принадлежавшая Управлению физической культуры и спорта в маленьком нефтяном городе, пиво и строганина из нельмы с солью и черным перцем, и трое: Самшутрифмов, Конепейкин, похожий на бомжа поэт маленького нефтяного города, и Алик. Квашняков не пил и не участвовал. Это счастье осталось в прошлом. Как кратко счастье, даруемое теми, кто кормит.

– Что вы, – попытался успокоить фигуру литературы Алик. – Меня оттирают от вас. Я еле ваш телефонный номер узнал. Да и звоню – ради вас. Союз писателей вас разыскивает. Съезд послезавтра.

– Я уже год как сменил телефон, а им надо бы знать, – проворчал Самшутрифмов.

– Кстати, не подскажете, как выйти на литературные премии? У меня книжка получила «Золотое перо России» по журналистике, но по сути – она – произведение литературы, – проявил свой интерес Алик.

– Что ж, похлопочу за вас на премию Мамина-Сибиряка, – размеренно произнося слова, согласился Самшутрифмов. – Но придется взнос внести, что-то заплатить. Ведь это коммерческая организация. Ваши-то: Хамовский и Квашняков – получили премию Мамина-Сибиряка. Но звание денег стоит. Примерно тридцать тысяч. За меня, например, администрация вашего города заплатила. Я первый эту премию получил. Хамовский и Квашняков сами же ее и учредили. Они хорошо писателей прикормили, тех, кто обладает решающим словом на литературных конкурсах! Кархамина та же. Что ж деньги многое решают. А можно вас и на Горьковскую премию, но там уже сто тысяч рублей. Примерно тридцать возвращают в конвертике. Плюс к тому – дешевенький дипломчик в дешевенькой рамочке и небольшой фуршетик за ваш счет… А я!!! Я им помог создать ячейку Союза российских писателей, а они меня побоку! К Хердаму перекинулись, председателю отделения Союза писателей России. Я теперь им не нужен, наш-то Союз российский писателей – всего лишь альтернативный.

– Ну что ж, спасибо на добром слове, – поблагодарил Алик. – Не забудьте позвонить в Союз.

– Только вы о нашем разговоре никому, – вспомнил Самшутрифмов. – Пусть это останется между нами.

– Конечно, – пообещал Алик, но он был всего лишь журналистом.

***

Из разговора с Самшутрифмовым получалось, что Хамовский с Квашняковым с какими-то литераторами учредили литературный конкурс Мамина-Сибиряка только для того, чтобы лично получить литературные дипломы о признании своих книг. Алик вспомнил, как на заседании городской Думы, Квашняков оговорился на эту тайную тему, оправдывая денежные затраты: поездка в деревню, где жил Мамин-Сибиряк, установка ему памятника, мероприятия, посвященные писателю, ничего не значащего для маленького нефтяного города…

«А ежегодные литературные осени маленького нефтяного города! – напомнил себе Алик. – Все бюджетные организации рассчитывались за желание Хамовского стать писателем, за его многотомные издания, написанные купленными профессионалами. Даже телерадиокомпания, перед тем, как я стал главным редактором, оплачивала по приказу Квашнякова проезд в маленький нефтяной город и обратно всем литературным гостям. Пупик боялась списывать эти деньги, но потеряла страх, когда Квашняков выписал ей хорошую премию…»

Через накрытые столы маленького нефтяного города прошли многие литературные чины, писатели и поэты, чтобы задарма потрапезничать, оказать литературную услугу Хамовскому и удалиться восвояси. И Кархамина, связанная с журналом «Литературная учеба», опубликовавшая потом немало бездарных стихов придворных поэтов маленького нефтяного города, и Хердам, покрасовавшийся на сцене местного Дворца культуры, и Гондол, известный телевизионный ведущий. В маленьком нефтяном городе побывали крупные и мелкие писатели и даже Евдушенко и Паничев, которого Алик ехал переизбирать…

«Как незаметно стремление к истине и любопытство переходят в жажду славы и вечности, – размышлял Алик, уже сидя в самолете. – Но, если обычный писатель полагается на талант, пробивную силу и случай в надежде, что читатель его заметит, то чиновник, желающий стать писателем, поступает, не полагаясь на случайности, он покупает таланты.

Литературные звания и награды для многих, а может и для большинства, возникают в ходе процессов, схожих с защитой кандидатских и докторских диссертаций. Критики, призванные оценить произведение по достоинству, по высшей мерке, сидят, скучая, и ждут старта в ресторан, где столы уже накрыты. Какая там наука? Принимается все подряд, особенно, если угощение недурственно манит».

Интеллектуальный фильтр начинающих ученых, литераторов отрекся от своего призвания и предался выгадыванию личных благ, размывая интеллектуальные устои общества и девальвируя его образовательную систему. Алик понимал это, но радовался, что такая ситуация существует, поскольку в ином случае он не стал бы аспирантом московского института. Он и сам был человеком системы, немного странным, но не более. И тут Алик вспомнил слова Пальчинковой, которой пересказал свой разговор с Самшутрифмовым:

– От нашего города за наградой Квашнякову ездила Посульская из городской газеты. Кажется, в Екатеринбург. Там такая профанация! Ей за этим дипломом пришлось побегать. Кинули его, как кость собаке, с недовольством на лице.

***

Чем дольше живешь и чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что любая история, как толкование событий, сходна с религией, в которую можно верить, а можно не верить. В каждой истории многое придумано и приукрашено.

Выбирая определенную веру, мы имеем определенные последствия и вынуждены прибегать к необходимым ритуалам.

Для жителей маленького нефтяного города Хамовский все еще оставался умнейшим человеком эпохи, талантливым литератором, трудовым доктором наук, честным человеком. Для Алика он все больше становился авантюристом, пройдохой, талантливым обработчиком населения, двуличным мерзавцем, искусным вором.

ПЕРЕРЫВ

«Кто вечно бежит, тот мало видит, чтобы видеть, не надо спешить».

Москва встретила Алика пропахшим старостью Домом писателей, где писательские умы набились в душный зал так тесно, как в советское время набивали соломой красивых матерчатых игрушечных медведей. Паничев что-то говорил, но Алику он был не интересен. Когда в школьные годы он смотрел на портреты великих писателей, то явственно ощущал нечто неживое и даже устрашающе мертвое. Это чувство походило на впечатления, полученные в зоологическом музее от просмотра чучел медведей и прочего зверья, а также законсервированных в стеклянных банках внутренних органов.

Ужас охватывал его, а не почтение, как того ни желали создатели настенной галереи портретов. Люди, с потусторонним названием – писатели, грабили свою жизнь, тратя ее на сочинения! Чистейшее самоубийство, пахнущее пылью и тлением…

Алик отметил командировочное удостоверение и ушел в ресторан «Дурдин», который ему открыл его московский друг Александр, и где жизнь была куда интереснее, чем писательское отшельничество.

На деревянных столешницах, покрытых морилкой и лаком, лежали салфетки, вдетые в сушки, будто диковинные крылатые насекомые с блестящими загорелыми спинами присели отдохнуть. Одинокая граненая рюмка ощетинилась зубочистками. Черная крученая проволока придерживала тяжеловесные солонку, перечницу и зеленые салфетки. И краткое меню «Для дружных компаний».

Официанты, одетые в черные халаты из плотной ткани и рубашки в зеленую полоску, манерно ходили мимо под ритмы русскоязычной музыки, ставшей редкостью для кафе, магазинов и ресторанов на российской земле.

Вскоре на столе появились салат «под шубой» из подкопченной семги, жареная форель, начиненная фаршем из креветок и хорошее пиво – а это куда лучше, чем заседание писателей…

Потом Алик много гулял по Москве и, выйдя на Тверскую, посетил китайский ресторанчик, где блюда подавались на досточке и маленьких сковородочках.

Он гулял, дышал, глазел и ел, и испытал в командировке лишь одно огорчение – от разговора с Пальчинковой.

– Вера, как прошло сообщение о Гориловой? – спросил Алик по телефону.

– Вечером вышло нормально, но потом начались звонки из администрации и пришлось снять все повторы, – со вздохом хозяйки, у которой не получилось тесто, произнесла Пальчинкова. – Звонил Сипов, ты же знаешь – Хамовский сейчас в отпуске.

– Жаль, но этого стоило ждать, – завершил разговор Алик.

«Вера испугалась», – расценил он, но быстро забыл о случившемся, поскольку работал над новым рассказом.

ЛИШНИЕ ГЛАЗА

«Разум нужен в большей степени для того, чтобы предвидеть, а не затем, чтобы претерпевать то, чего можно избежать».

В одной трехкомнатной квартире, какой мало и одной-то семье конторского служащего или среднего бизнесмена, жили: две пары начинающих супругов, только-только награжденных первенцами, и дед с бабкой, видевшие время правления последнего российского царя. Каждая семья занимала одну комнату, и никто сильно не роптал, хотя каждое утро встречались.

Со стариками уходит память о нас, как о детях, вместе с детьми приходит память о нас, как о стариках. И память о стариках в этой квартире сложилась особенная. В комнате пенсионеров располагались два источника удовольствия: редкостный по тем временам малоэкранный телевизор и неиссякающая кладезь алкоголя, который гнала бабка Мария.

Бражка получалась мутная, болезненная для головы, но по создаваемому настроению опережала любую водку, а вишневка из сибирской вишни с добавлением рыночного чернослива претендовала на истинный деликатес.

Все алкогольные изделия бабка Мария сливала в десятилитровые бутыли и тайно хранила под высокой пружинной кроватью, прикрывая их широким покрывалом, приспущенным почти до пола…

Но как-то воскресным утром две тряпочные занавесочки, заменявшие бабке Марии двери, слегка задрожали и разошлись в стороны, выпустив наружу, словно бы куклу в кукольном театре красную и отечную со вчерашнего перепоя голову Кольки Южакова…

***

Колька был одним из проживавших в той квартире молодых отцов – среднего роста крепкий мужчина чем-то похожий на актера Леонова. Он уже с пятницы вместе со своей мамой, приехавшей погостить, отмечал выходные снарядами: крупными бутылками портвейна, которые, попадая на стол, валили с ног. Вот и свалили.

***

Инстинкт звал Кольку налево – под кровать, а бабка Мария лишь испуганно наблюдала за его хищным продвижением, боясь произнести слово.