Эффект безмолвия

– Привет, – сказал Алик, – дома не сидится?

– Пришла справку взять, – уставшим голосом ответила Гиматуллина.

Выглядела она хорошо, если не считать излишней бледности на лице.

– Как дети? – осведомился Алик.

– Кошмар, – спокойно ответила Гиматуллина. – Не знаю куда деваться. Всех надо обслужить, накормить.

– На работу не думаешь выходить? – спросил Алик, посчитав, что расспросов о личном уже достаточно.

– Еще не думала, – ответила Гиматуллина, и в ее взгляде мелькнула радостная надежда.

Этот маячок далекого берега не остался незамеченным.

– Так выходи, заодно и на отпуск заработаешь, лето-то близко, – Алик опять вложил в свой интерес долю участия и понимания, но на этот раз настолько импульсивно, что сам удивился себе.

– Надо подумать, – попросила Гиматуллина, обрадовавшись, – я посовещаюсь с мужем.

– Хорошо, буду ждать, – согласился Алик и ушел к себе в кабинет, в значительно более приподнятом настроении, чем тогда, когда выходил…

Все, что правильно, происходит легко и непринужденно, словно смена времен года и погоды. Спустя короткое время в кабинет вошла секретарша и, не скрывая радости, сообщила:

– Оксана готова, будет просить маму последить за детьми.

Бухрим к этому времени была уже измучена отправкой и подготовкой документов по запросам прокуратуры, адвоката Задриной, по личным заявлениям Задриной, и даже по запросу заместителя губернатора. Ее радость была понятна.

Трудовой конфликт напоминал ядерную реакцию, где из-за микроскопических конфликтов разрушаются реальные строения и страдают живые люди.

«На имидж работает, чтобы напакостить, а не для того, чтобы вернуть деньги. Чтобы вернуть деньги, не нужны ни заместитель губернатора, ни прокуратура, достаточно только адвоката и судебного решения», – размышлял Алик, анализируя то, что делала Задрина.

Даже Вера Пальчинкова боялась говорить у него в кабинете, потому что муж Задриной работал на телевидении заместителем по техническим вопросам и вполне мог установить прослушивающую аппаратуру.

– Все копится, как снежный ком, – охала Пальчинкова, когда Алик заехал к ней на радио, – они поднимают внутри бучу, а снаружи многие руководители тебя не любят.

– Ну и что дальше? – спросил Алик. – Меня не надо любить, со мной требуется работать. Снимать с должности меня не за что, а сам я не уйду. В моих руках власть, и я выстрою организацию, как хочу. Пусть Задрина суетится, она бесплатно отрабатывает на меня, показывая слабые места. Что ты беспокоишься?

– Это же нервов стоит, – ответила Пальчинкова. – Я захожу к ним, а они меня спрашивают: ты с ним, или с нами? Задрина говорит: «смотрите, он телевидение в концлагерь превратил». Я говорю: «Юля, есть понятие дисциплины».

– Вера, забудь об этом, просто исполняй свои обязанности, – сказал Алик.

Пальчинкова могла только охать и ахать, просить денег, преувеличивать свои заслуги и рассказывать о происходящем Клизмовичу.

Пупик тоже посматривала на Алика с любопытством, выжидательно. Даже водитель Алика, худощавый украинец Василий, требовал очевидных действий против бунтовщицы:

– Правильно вы их зажимаете. Они не работали нигде, вот и кричат. Смотрите, молодые, которых вы приняли, спокойно трудятся, а выступают только старики, привыкшие при старом редакторе пить водку и приходить на работу, когда вздумается.

– Василий, не хотелось бы разгонять. Смотри, та же Задрина, ругается, но вынуждена работать, чтобы не получать замечаний, – оправдывался Алик. – Да и все остальные…

– Это все так. Но мой бывший начальник, когда при нем такое же началось, всех крикунов уволил. Каждое утро – комиссия из трех человек. Три опоздания – и на увольнение…

***

Шар, который надувают беспощадно, стремительно и без разумной дозировки, может лопнуть. Коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города вместо того, чтобы тратить энергию на поиски и ликвидацию городских проблем нашел благонадежный выход чувству справедливости, зажатому в тиски чинопочитания и боязни. Он уничтожал своего начальника, который занимался проблемной журналистикой, то есть – тем, чем и должны были заниматься журналисты маленького нефтяного города, хотя бы отчасти. Но Алик сохранял внешнее спокойствие и невозмутимость, считая такое поведение средством визуальной борьбы, когда противник, видя его спокойствие, мог подумать, что все удары ему нисколько не вредят.

***

Если в текущий момент им хорошо, люди порой не замечают признаков надвигающейся катастрофы, после которой могут потерять все. Отвлекающие действия Алика, связанные с накоплением замечаний и выговоров принесли успех: Задрина не заметила, как главная опасность в виде Гиматуллиной подошла вплотную.

Во второй половине пятницы Алик подписал заявление Гиматуллиной об отзыве из отпуска прямо со следующего понедельника, тут же издал приказ об увольнении Задриной и отправил секретаря знакомить ее с приказом.

– Только в присутствии моего адвоката! – раздался истеричный крик Задриной.

«Птица подстрелена, – потер ладони Алик, но тут же оборвал течение радостной мысли, поскольку верил, что все плохое созданное им, может вернуться к нему от кого- либо повыше должностью. – Радоваться убийству врага нельзя, хоть и враг этот плох, ведь все мы – люди и каждый по-своему прав…»

– Отказывается от подписания приказа, – сообщила Бухрим, прервав размышления.

– Составляем акт об отказе, – приказал Алик…

Когда Алик вышел в коридор в конце рабочего дня, мимо него прошествовала Задрина, не потерявшая гордости, но заплаканная и несчастная. За ней влачился шлейф ее несчастья, ощутимый, как запах горелой проводки.

Алик верил в шлейф. Он считал, что каждый человек живет в колпаке энергетики, мыслей о нем, действий потусторонних сил, душ умерших, ангелов и демонов.

«О тебе думают, – говорил Сапа, – и чем больше людей желает тебе успеха мысленно, тем лучше. Работай на окружение». Алик видел, что все меньшее число людей желает ему добра. Это его тревожило, он словно бы скатывался в глубокую энергетическую воронку.

***

«Вроде бы, все», – поставил точку Алик, но опять поспешил…

– Зайдите ко мне, – загадочно попросила Пупик, выглянув в коридор.

– Что случилось? – спросил Алик, подойдя к ее столу.

– Надо, чтобы в понедельник проигрыватель, который у вас дома, был здесь, – шепотом произнесла Пупик. – Прокуратура придет с проверкой. Кто-то сообщил, что вы используете этот проигрыватель для личных целей. Кроме того, будут проверять начисление премиальных, но за это я не боюсь. Сообщили также и о беговой дорожке, которую вы купили, как нецелевую, для занятий бегом. Там вообще спрашивают: что у нас тут творится?

Алик слегка пользовался положением руководителя, приобрел для телевидения проигрыватель нового поколения и унес его домой. Это было нехорошо, но интересно. Он не хотел тратиться на быстро устаревавшую технику. Поэтому наш герой был не чист, но он и не стремился к полной чистоте. Он не крал и не претендовал на многое и считал, что данного самоограничения в российском обществе достаточно, чтобы чувствовать себя честным.

– Хорошо, принесу, – согласился Алик, – а откуда вы знаете о проверке?

– Старые связи, – ответила Пупик, на лице которой промелькнуло, что она сообщает это, несмотря на то, что не так давно начальник ее сильно обидел.

– Спасибо, – сказал Алик. – Это Задрин написал.

– Почему вы так думаете? – спросила Пупик, нисколько не удивившись.

– Он был у меня дома, и я ему показывал возможности этого видеомагнитофона, – ответил Алик, – а затем он его видел на работе, когда проходила ревизия.

Пупик не возразила, что было на нее не похоже.

ДЕПУТАТСКИЙ ПРИЕМ

«Душа, допускающая духовную всеядность, безрассудно слепа так же, как слеп человек, поедающий все, без исключения».

Время от времени в маленький нефтяной город приезжал кто-нибудь из высших чинов и принимал посетителей, как это было в стародавние времена. Чиновники вселяли в обиженных жителей маленького нефтяного города надежду, солнечным зайчиком гулявшую по маленькому нефтяному городу, и жители, как куры, устремлялись кудахтать на солнечный зайчик, казавшийся им небесным посланием. Но зайчик был глух и нем, он немного согревал голову, когда житель маленького нефтяного города попадал под него, но потом наступало охлаждение вплоть до простуды.

На прием к Бабенковой, заезжей депутатше из окружной Думы, в которой работала теперь и Матушка, Задрина пришла во всеоружии.

Вооружившись диктофоном, она прошла в зал, где депутатша, внешне милейшее создание, исполняя обыденный ритуал повышения собственной популярности, принимала жителей маленького нефтяного города, разговаривала с каждым и утешала.

– Разберемся, разберемся, можете не сомневаться, – заверяла она, благожелательно семафоря глазками.

Задрина подобострастно тянула вперед диктофон, создавая однозначное впечатление, что она жаждет записать каждое слово депутата, которое не иначе как жемчужина вываливалось из депутатских губ и, несомненно, со звоном запрыгало бы по полу, если бы Задрина не протягивала вперед коробочку диктофона и не ловила каждую жемчужину в ненасытное диктофоново пузо.

О сладость угождения высокому лицу, о щедрость цветения души, порождаемая этим стремлением! Ради этого служения люди доносят и оговаривают, смиренно пригибают спины и подходят нежной крысиной походкой. Если бы они знали, что в глазах этих высоких лиц, они всего лишь детали стиральной машины, которая должна создавать им блеск и никак иначе, потому что в противном случае ее надо крутить отверткой и постукивать молотком…

Как только со стула, разогретого многочисленными жалобщиками, встал последний посетитель, Задрина привскочила с места, где в рядок, будто воробьи на проводе электропередач, сидели журналисты и, коротко перебрав ножками, упала в жалобное кресло, мигом преобразившись из журналиста в нежданного просителя.

– У меня тоже просьба, – сказала она, мгновенно поменяв подобострастную улыбку на рыдания. – Меня начальник гнобит, сил нету уже-е-е-е…

Слезы, внезапным дождем, полились из глаз Задриной так обильно, что если бы глаза и были теми маленькими тучками, испускавшими горькую влагу, то они исчезли бы в пять минут.

– Да успокойтесь, рассказывайте, – удивилась Бабенкова быстрой смене привычного ей угодничества на горестность.

– Сил уже нет! – провыла Задрина. – Работаю круглые сутки, все выходные подряд. Детей не вижу. На больничный ушла… Чуть что – выговор. Сами хапают, а мы как рабы…

Задрина затряслась, словно стиральная машина, включившаяся в режим отжима белья.

– Надо изучить вопрос, – обратилась Бабенкова к своему помощнику.

Долговязый и схожий с пугалом, одетым в просторный костюм, Цаплев поморщился, испытывая неприязнь к неучтенному посетителю, как к необходимости бежать в магазин за хлебом, когда все уже на столе и все уже за столом, но установил ручку над блокнотом.

– Расскажите подробнее, – попросила Бабенкова, заметив, что Цаплев готов записывать.

– Документы подписывает задним числом, другие, ненужные, меняет или выбрасывает из журнала, – начала перечислять Задрина, вытирая слезы, – на собрании рявкнул мне «заткнись» у меня и запись есть.

***

Столько бумаг, сколько пришлось отправить по ничтожному делу ленивой, примитивной, но по базарному скандальной журналистки Задриной прокурору, адвокату, Бабенковой и Хамовскому, Алик никогда не оформлял. Казалось, мир сдвинулся с ума, всем высокопоставленным лицам оказалась так необходима Задрина, никчемный продукт хитросплетений и уловок, что они готовы были ради ее процветания уничтожить его – такого хорошего и прекрасного, каким он себя объективно оценивал, глядя на свои профессиональные достижения.

Конечно, прокурор у него не значился в друзьях, как и Бабенкова, как и адвокат, образ которого он иронично использовал в своей книжке, но такой сумасшедшей атаки он не ожидал. А сумасшедшей она получалась потому, что все бумаги должна была составлять и отправлять простодушная секретарша Бухрим, которая легко могла сделать в одном предложении ровно столько ошибок, сколько раз годовалый ребенок делает в штаны в течение дня.

На плохом компьютере в хорошую игру не сыграешь. Старый коллектив с одной стороны – налаженная машина, с другой стороны – некоторые детали настолько изношены, что требовали замены, но все они находились под строгой защитой Трудового Кодекса.

– Ольга Николаевна, вы прокурору документы подготовили? – эта фраза стала для Алика главной фразой месяца, правда, с той разницей, что вместо «прокурора» могли прозвучать другие официальные лица.

Причем все чиновники ставили для исполнения требований такие короткие сроки, что даже в туалет некогда было… Какие уж тут творческие поиски и журналистика…, Алик успевал разве только планерки провести. Вся его работа свелась к оправданию своих действий против Задриной.

***

«Плохая пища требует много бумаги, – рассуждал на эту тему Алик. – Плохой мир тоже». Стихла эта история сама собой, унеся примерно три месяца жизни.

ПОСВЯЩАЕТСЯ НИЦШЕ

«Золото слов выбирают не в тазиках ушей, а в черепном лотке мозга».

Алик читал «Заратустру» Ницше и восхищался: Ницше через это произведение подарил не сюжет, не героев, а собственные размышления читающего. И Алик восхищался, казалось бы, своим находкам:

***

Голос

«В открытые двери заходят и воры – в открытое сердце проникнут невзгоды. Чтоб было комфортно следи за дверьми, у дома – снаружи, у дома – внутри».

«Чужой голос, в отличие от иных шумов, не дает слушать самого себя. Голос заставляет думать о том, о чем не хочешь. Он – острие ментальной армии властвующей особы, в маленьком нефтяном городе – Хамовского. Его голос входит и завоевывает. Его выгоняешь, он входит. Увлекает и загоняет собственное мышление в такой далекий угол сознания, что не сразу его и найдешь.

Вот собственное опять откликнулось. Но каким усилием воли! Собственное пришло, но говорит невнятно, почти неслышно на фоне внешнего голоса. А голос не ослабевает – он меняет интонации, он сбивает ход собственной мысли, он похож на ворон, налетающих на цыплят. Но так происходит, если есть собственное. Если я его настойчиво возвращаю. А если не противодействовать, если у человека нет собственного мнения, мысли?

Человек под воздействием властного голоса становится похож на тряпичную куклу, которую набивают соломой. Кукла обретает плоть голоса. И таких кукол – полный зал, а может и полный маленький нефтяной город, а может и вся Россия покорена технологичными голосами и образами телевидения. Общество потеряло разборчивость и запускает внутрь все, что настойчиво просится.

«Когда же ты заткнешься?!» – кричит душа. Нет кнопки. Кнопка внутри него: того властителя, который в зале говорит с несмеющей ему перечить аудиторией. Хамовский – это худший вариант телевизора».

***

Христианство

«От церковных слуг исходит ощущение, что они призваны для того, чтобы герой, подобный Иисусу, никогда не возник».

Обычно в легенде о Христе принято усматривать лишь святую индивидуальную жизнь человека, идущего к смерти за идею. Но не единство ли таких частных случаев, нанизанных на исторический путь человечества, должно давать общий результат? Так почему в христианском мире среди верующих христиан распространены при вере в Христа не Христы, а Иуды, чиновники, его казнившие, и народ, его предавший?

***

Мастерство

«Выбирая плоды, глупо спрашивать мнение породивших их растений».

Писать по писаному, подменяя слова, но не меняя смыслы, – не в этом ли умение многих? Они слизывают и мажут. Строят дом, начиная с крыши. Строят сначала мост, а затем устанавливают под ним сваи. Бросают самолет в воздух и на лету спешат, приделать ему крылья. И никто не замечает этих трагедий, потому что многие подобные сооружения никогда не падают – они замирают в безвременье на полках архивов: самолеты без крыльев, мосты без опор, крыши без стен… В них нет пассажиров, на них нет прохожих, под ними никто не живет. Все это создано для погон, для того, чтобы получить еще один ключ для дверей, открывающихся при произнесении заклинания, начинающегося со слов «кандидат, доктор, профессор…». Это часть волшебного мира иллюзий.

***

Про Ницше

«Сердечные чувства – самая лживая гирька при оценке добродетелей».

Говоря загадками и иносказаниями с позиции авторитетной можно обрести множество умных толкователей, которые, несомненно, найдут множество истин в том, что изначально лишено смысла, а несло только необычность и красоту. Если бы природа узнала, сколько смыслов извлекает человек из обычного заката солнца…

Плохо, когда больные органы начинают подсказывать голове, а то и руководить ею. А это легко получается, когда голова уверится в полной зависимости от больного органа. Тут может быть философия больного желудка, когда все плохое есть несварение, а все хорошее сводится к удачному обеду, без отрыжки и изжоги.

Мир с точки зрения пиявки грязен и мутен, наполнен кровью и жаден, поскольку носит массу крови и не делится. Вся ценность гостя, с точки зрения пиявки, заключена в том – сколько из него можно высосать. Убийца, с точки зрения пиявки, – это тот, кто отрывает ее от себя – вот философия казнокрада и любого иждивенца, пусть даже собственного ребенка. Их не переубедить. Их мир основан на конкретном питании. Если грязь не мешает питанию в широком смысле, то есть получению еды, денег, культуры, здоровья…, то грязь перестает быть грязью. Она включается в грязелечебницу, в политическое устройство. Мир грязи будет декларативно стремиться к свету, но всегда будет готов пожрать свое стремление, если это стремление вдруг обретет плоть и кровь.

Песня, ведущая к смерти, излишне оптимистична. Некоторые и до конца жизни думают, что главное в песне – это подчинение ей.

***

Жульничество

«Новое так часто уникально лишь отклонениями от норм и добавками, что кажется, и не надо ничего изобретать – достаточно переделать старое».

Ловля на ошибке и дальнейшее обвинение в ошибочности всего учения – подвох, указывающий на человека жаждущего власти, ценой уничтожения противной ему истины. Каплей грязи можно испачкать все лицо, а хороший жулик сделает гроб и из щепки.

Средства к достижению власти универсальны. Хочешь власти – учись убивать. Гробовщики редко становятся политиками, но политики обязательно становятся гробовщиками. Даже убивая таракана, мы проявляем свою власть к нему. С убийством человека все намного проще, потому что человек – это не тело, а дух, а за убийство духа нет наказания, убийство духа незримо для посторонних. Даже убийство таракана, куда материальнее убийства духа.

Маскировать личные интересы под высшими ценностями всегда было хорошим тоном среди пропагандистов.

Пользуясь тем или иным, не обязательно благодарить поставщика – он не может иначе. Мир жив благодаря сплетению тех, кто отдает и тех, кто забирает.

Вызов сострадания – удел хищников особого рода. Маскируются ли они под хищников или действительно – хищники – не имеет значения. Паук тоже ждет сострадания на своей паутине.

***

«Пропуская через себя чужое творчество, мы пропускаем через себя и психику автора, его болезни, – раздумывал Алик, завершая изучение Ницше. – Заражаясь чужими творениями, можно заразиться и болезнями их автора. Уже ближе. Вкушая приготовленное чужими руками, остается надеяться, что их хотя бы мыли. Это еще лучше, но надо бы обобщить первое и второе. Вкушая приготовленное, остается надеяться на чистоплотность автора».

ВНЕЗАПНОЕ ИЗВЕСТИЕ

«Человек в лучшем случае может только написать красиво. Об абсолютной истинности в человеческих сочинениях говорить нельзя».

Он знал, что в мире власти ничего не забывается, злоба здесь подобна свинцу, скапливающемуся в организме и приводящему рано или поздно к смерти, поэтому

понимал, что его книга, награжденная «Золотым пером России», но высмеивающая властьимущих маленького нефтяного города, приведет к его уничтожению в этом городе.

Первая печальная весть поступила от Пупик. Бюджет телерадиокомпании депутаты сократили еще раз и более, чем другим организациям маленького нефтяного города. Хамовский начал реализовывать высказанные угрозы.

Алик послал письмо губернатору, призывая к справедливому сокращению бюджетов, но получил отписку, что право сокращения бюджетов полностью принадлежит администрации маленького нефтяного города. Хамовский стал тем самым феодалом, о появлении которых в местном самоуправлении московские аналитики предупреждали еще в начале девяностых годов.

Начались заседания комитетов, куда Алика вызывали и предлагали снизить заработную плату на телевидении почти вдвое. Сирова, Сипов, Безмер, Клизмович и другие служки администрации маленького нефтяного города смотрели на Алика, как волки на кусок мяса. Даже председатель комитета финансов администрации маленького нефтяного города Пыляева, шустрая женщина с хитрющими глазами, с которой у Алика сложились добрые отношения, не выдержала и разрыдалась:

– Алик почти ничего у вас и не просит, а вот Квашняков получает денег гораздо больше, да еще и подал на списание джип, на который вы ему недавно деньги выделили. Теперь ему новую машину надо!!!

Служки Хамовского смущенно попереглядывались, но они знали, что Квашняков – доверенное лицо главы города. Обижая Квашнякова, каждый рисковал своим местом…

Надежды не было. Алик понимал, что его сомнут, как вдруг в один, как принято говорить, прекрасный день, хотя с точки зрения будущего, которое этот день повлек за собой, для Алика он был и не совсем прекрасный, к нему в кабинет вошла Вера Пальчинкова загадочная и таинственная.

– Ты не читал заметку на сайте «Ура.ру»? – спросила она тоном, не оставлявшим сомнений в важности информации.

– Нет, – сознался Алик.

– А следовало бы, – укоризненно сказала Пальчинкова.

– А что там? – спросил Алик.

– Я распечатаю и после обеда принесу, – ответила Пальчинкова.

***

Сотворение интриги

«Поклонение предмету или чину сродни поклонению мясорубке: предмет поклонения создает фарш, но за ваш же счет».

Новость не удержалась на языке, и Пальчинкова пожалела, что заинтриговала Алика до того, как посоветовалась с Клизмовичем. Она приехала на радиостудию и быстрее связалась с председателем.

– Как вы думаете, Иван Фрицевич, неужели Горилова могла незаконно премировать сотрудников администрации? – спросила Пальчинкова председателя городской Думы.

– Это все предвыборные дела, – ответил Клизмович. – Как затеяли расследование, так и закроют.

– Но ведь под уголовным делом депутат городской Думы, – напомнила Пальчинкова.

– Да мало ли что бывает. Прямо, воры тут кругом сидят, – рассмеялся Клизмович.

– Как думаете, надо это публиковать? – спросила Пальчинкова.

– Это же еще только расследование, – начал было Клизмович. – Хотя Алик, если узнает об этом деле, то непременно опубликует, а тут задействован Хамовский…

– Так да или нет? – требовательно спросила Пальчинкова.

– Пусть поступает, как хочет. Вы СМИ. Мы не можем вам указывать – сами же говорите, – отмахнулся Клизмович.

На самом деле Клизмович мигом понял выгодность ознакомления Алика с информацией об уголовном деле Гориловой. Алик, несомненно, купится. Он же правдоискатель. Информация достоверная, исходит от следственного комитета при прокуратуре округа. Но опубликованием этой информации Алик впрямую заденет финансовые интересы главы маленького нефтяного города. Хамовский разозлится на журналиста и перестанет чинить препятствия в том, чтобы кончить его.

***

Каждый дракон, чтобы не умерло то человеческое, что в нем осталось, заводит какое-либо животное в своем окружении, кошку, собаку, хомячка и начинает о нем заботиться, оберегать от недоброжелателей. Клизмович давно разнюхал учительским обонянием, что Алик попал именно в эту человеческую слабость дракона, которого в маленьком нефтяном городе олицетворял его глава. Тонкая симпатия связывала Хамовского и Алика, симпатия незримая, но ощутимая, потому что Хамовский дальше угроз в отношении Алика не продвигался, а подобные душевные нити, Клизмович точно знал, надо разрезать, аккуратно, как он это делал в школе, вначале, будучи учителем, затем – директором. Надо немало такта, чтобы столкнуть между собой друзей, чтобы людей близких друг другу сделать врагами. Но именно этот путь и был дорогой к власти. Если ты не сможешь сделать так, чтобы друг возненавидел друга, то ты ничего не стоишь. Как же ты тогда сможешь убедить людей, что ты их единственная надежда и опора?