Прародитель: начало

Он раздавал капсулы, как карты в роковой игре. Борису Форджу – тот сжал ее в кулаке, лицо искажено яростью и страхом. Анне Сталборн – она взяла молниеносно, будто гранату, спрятав в складках мундира. Виктору Кейну – ученый рассмотрел ее с болезненным любопытством. Елене Вандер – она прижала капсулу к груди, как драгоценность. Ольге Гринхарт – ее пальцы дрожали, она едва не уронила холодный цилиндр.

– Введите сыворотку сегодня, – приказал Дмитрий. Его голос звучал как скрежет металла. – Медицинские команды Радена будут контролировать процесс. Отчет – каждую неделю. Жизнь будущего Королевства зависит от этих… беременностей. Не подведите.

Люк открыл дверь. Холодный свет коридора ворвался в «Атриум». – Ваши ковры ждут, Маркизы. Время строить ваши мини-королевства. И помните… – Его взгляд скользнул по сжатым в руках капсулам. – Вы теперь носите не титул. Вы носите бомбу замедленного действия. И часы тикают.

Он вышел. Маркизы остались одни в гудящем сердце Цитадели, сжимая в руках ледяные цилиндры, внутри которых пульсировало их проклятое, желанное, ужасающее будущее. Дмитрий Раден смотрел им вслед, чувствуя тяжесть сыворотки в собственной крови. Он тоже был частью эксперимента. Частью машины, ломающей человеческое во имя чего-то большего. И в мерцании голограмм ему чудились не карты Дистриктов, а тени будущих детей с клыками, когтями и глазами, лишенными всего, что когда-то называлось душой. Удобрение дало всходы. И урожай обещал быть кровавым.

Том-2, Глава 16: Кровь и Черные Перья

Дата: 14-й год П.В. (После Воспламенения) Локация: Секретная Лаборатория Дома Раден, Цитадель

Под домом пахло озоном, сталью и… страхом. Не страхом ребенка, а холодным, металлическим страхом отца, ведущего сына на плаху. Свет голубоватых биоламп выхватывал из полумрака стерильные столы, жужжащие анализаторы и центральный объект – цилиндрический бассейн из полированного черного металла, наполненный вязкой, мерцающей изумрудной жидкостью. «Питательный бульон». Кислотный запах щипал ноздри.

Дмитрий Раден стоял спиной к лестнице, его фигура казалась высеченной из того же черного камня, что и стены лаборатории. Перед ним, пытаясь казаться выше своих одиннадцати лет, стоял Андрей. Мальчик в простой серой рубахе и штанах, слишком больших для его худощавого тела. Его глаза, такие же серые и глубокие, как у отца, смотрели не на пугающий бассейн, а на лицо Дмитрия. В них читался вопрос, который он боялся задать вслух: «Зачем?»

– Мама… – начал Андрей, голос сорвался. – Она думает, мы проверяем новые фильтры воздуха.

– Дарья готовит ужин, – глухо ответил Дмитрий. Он повернулся, и в его взгляде не было привычной ледяной твердости. Была тяжесть. Груз, под которым гнулась сталь. – У нас есть время. Но его мало. Садись.

Он указал на холодный металлический табурет. Андрей послушно сел, съежившись. Дмитрий взял со стола небольшой криофлакон. Внутри, даже сквозь толстое стекло, пульсировала капля тьмы – густая, почти непрозрачная субстанция, в которой плавали микроскопические серебристые искры. «Кодекс Зверя». Архетип Ворона.

– Ты знаешь, кто мы, Андрей? Дом Раденов? – Дмитрий подошел ближе, тень от его высокого роста накрыла мальчика.

Андрей кивнул, сглотнув: – Великие Канцлеры. Помощники Короля. Инспекторы…

– Ложь. – Слово прозвучало как удар хлыста. – Красивая ширма. Наш дом, сын… наш дом – щит. И кинжал. Щит для последних ошметков человечества под этими куполами. Кинжал, приставленный к горлу самой власти. К горлу Вангредов.

Андрей широко раскрыл глаза. – К… королю? Но Люк… он же друг…

– Люк – друг сейчас, – Дмитрий присел на корточки, его глаза оказались на уровне глаз сына. В них горела странная смесь – нежность и бездна отчаяния. – Но власть меняет. Сыворотка меняет. Его ребенок… тот, что растет у Юлии в животе… он будет другим. Сильным. Жестоким, возможно. Наш долг – следить. Контролировать. Гасить их амбиции, если они направятся не туда. Защищать не только от монстров снаружи, Андрей. Но и от монстров, которые могут вырасти внутри. Мы – тень на стене Цитадели. Мы – совесть, которую можно убить, но нельзя заставить молчать. И для этого… – он поднял флакон с черной пульсирующей жидкостью, – …нам нужна сила. Нечеловеческая. Твоя сила.

Андрей смотрел на флакон, как кролик на удава. Его маленькие пальцы вцепились в край табурета. – Это… это больно? Как у дедушки с бабушкой в конце?

– Не знаю, – честно ответил Дмитрий. Боль сжала его горло. – Возможно. Да. Но это единственный шанс, Андрей. Единственный шанс выжить в том мире, что мы строим. Без этого… ты будешь слабым звеном. Лишним. Я не смогу… – голос Дмитрия дрогнул, он резко выпрямился, отворачиваясь, – …я не смогу защитить тебя вечно. Решай. Сейчас. Войди в бассейн. Или… останься тем, кто ты есть. Обычным. Слабым. Обреченным.

Тишина повисла густая, как жидкость в бассейне. Только гул генераторов бился о стены. Андрей смотрел то на пульсирующую черноту во флаконе, то на мерцающий изумрудный «бульон». Потом он медленно, очень медленно, встал с табурета. Без слов подошел к краю бассейна. Дрожащими руками снял рубаху, штаны. Стоял худенький, бледный, беззащитный перед черной бездной будущего.

– Хорошо, папа, – прошептал он. – Я верю тебе.

Дмитрий кивнул, лицо его было каменной маской. Он помог сыну войти в вязкую, теплую жидкость. Она обволакивала тело Андрея до плеч, странно покалывая кожу. – Дыши ровно. Не борись. Позволь… – Дмитрий поднес инъектор к тонкой детской шее. Иголка блеснула в синем свете. – Проснись, Ворон.

Он нажал.

Сначала – ничего. Андрей ахнул, глаза округлились от удивления. Потом по телу разлилось тепло. Приятное, как после бани. Он улыбнулся испуганно: – Тепло, папа! Не страшн…

Жар. Он обрушился, как волна раскаленного металла. Каждая клетка тела вспыхнула адским пламенем. Кожа Андрея покраснела за секунды, стала багровой, будто ошпаренной. – А-А-А-А-АРГХ! – Вопль сорвался с его губ, дикий, нечеловеческий. Он затрепетал в жидкости, пытаясь вырваться, но вязкая субстанция держала, как кандалы. – ГОРИТ! ВСЕ ГОРИТ! ПАПА, ВЫТАЩИ! ВЫТАЩИ МЕНЯ!

Дмитрий стоял как вкопанный, кулаки сжаты до хруста, ногти впились в ладони. Его челюсть была стиснута так, что казалось, зубы вот-вот треснут. Он видел, как глаза сына закатываются, как тело бьется в конвульсиях. «Удобрение…» – пронеслось в его голове. Он приносил сына в жертву.

Минуты растягивались в вечность. Вопли становились хриплыми рыданиями, потом перешли в тихий, безумный стон. Тело Андрея перестало биться. Он лежал, погруженный по шею, голова запрокинута, глаза закрыты. Кожа была все еще красной, но уже не пылала. Потом… краснота стала спадать. Уступая место мертвенной, белоснежной бледности. Его короткие русые волосы потемнели, стали угольно-черными, как смоль. Ногти на руках, сжатых в кулаки, почернели, стали гладкими и твердыми, как обсидиан.

Дмитрий не дышал. Время остановилось.

Ресницы Андрея дрогнули. Он открыл глаза.

Зрачки. Они были огромными, поглотившими радужку. Абсолютно черными. Как две бездонные пустоты. Они уставились на Дмитрия – без страха, без боли. С недетской, пугающей ясностью.

– Папа? – Голос был тихим, чуть хрипловатым, но спокойным. – Я… живой?

Дмитрий едва кивнул, не в силах вымолвить слово. Он протянул руку, помогая сыну выбраться из бассейна. Черная жидкость стекала с белоснежной кожи, как нефть со снега. Андрей стоял, дрожа от холода и остаточного шока, изучая свои черные ногти, касаясь черных волос.

– Что-то… внутри, – сказал он, положив маленькую руку на грудь, чуть левее сердца. – Теплое. Твердое. И… в голове. Как… как еще один глаз. Он видит… нити?

– Нити? – Дмитрий насторожился.

– Да. Серебристые. Тонкие. В воздухе. В стенах… – Андрей повернулся, его черные зрачки скользили по лаборатории, видя невидимое. – И у тебя… папа. От тебя идет сильный-сильный золотой свет. И… голубые нити к маме наверх.

Энергетические поля. Связи. «Взгляд Фантома». Работает.

– Попробуй… почувствовать то тепло внутри, – тихо сказал Дмитрий. Сердце бешено колотилось. – Оно в крови. В мышцах. Попробуй им… управлять. Как рукой.

Андрей закрыл глаза. Сосредоточился. Его белоснежное лицо напряглось. Сначала ничего. Потом… кожа на его спине подернулась. Что-то бугрилось под тонкой тканью рубахи (которую Дмитрий накинул на него). Ткань порвалась с тихим треском.

Из спины, между лопаток, вырвались наружу… крылья.

Не птичьи. Не кожистые, как у летучей мыши. Черные, как ночь, перья. Крупные, блестящие, как полированный обсидиан. Они распахнулись с легким шелестом, огромные, почти касаясь стен лаборатории. Андрей ахнул, ошеломленно оглядываясь через плечо.

– Крылья?! – Он попробовал пошевелить ими. Перья колыхнулись. Он засмеялся – чистый, детский смех, прозвучавший дико в этой мрачной лаборатории после недавней агонии. – У меня крылья, папа!

Но изменения не остановились. Ногти на его руках удлинились, заострились, превратившись в настоящие, черные когти. Участки белоснежной кожи на руках, шее, лице покрылись мелкими, гладкими, угольно-черными перьями, словно броня. Сама кожа стала плотнее, тверже на ощупь. Он стоял – мальчик-ворон, дитя науки и отчаяния, прекрасный и ужасающий.

– Я… я могу летать? – спросил он, восторженно шевеля мощными крыльями.

– Позже. Сначала – контроль, – Дмитрий с трудом сдерживал бурю эмоций – изумление, гордость, леденящий ужас. – Обратно. Подумай о… о человеке. О себе. Обычном.

Андрей нахмурился. Крылья задрожали. Перья стали… растворяться? Втягиваться? Это было странно – они как будто стекали обратно под кожу, которая сглаживалась, становилась просто белой. Когти укоротились, стали обычными черными ногтями. Перья на коже исчезли. Через минуту перед Дмитрием снова стоял просто мальчик с черными волосами, черными ногтями и бездонными черными зрачками. Он тяжело дышал, усталый.

– Тяжело… – прошептал он. – Но… получилось!

Дмитрий не выдержал. Он схватил сына в охапку, прижал к себе крепко-крепко, чувствуя под тонкой рубашкой быстрое, живое биение сердца. В его глазах стояла влага. – Получилось, сынок. Получилось…

Он посадил Андрея на стул, быстро, профессионально начал делать замеры, сканировать. Данные лились потоком. Все в норме. Лучше нормы.

– Ты почувствовал тепло внутри? Энергию? – спросил Дмитрий, глядя на экран.

– Да. Как… шарик горячий. В груди.

– Это твой источник. Твоя сила. Она дает тебе не только крылья и когти, Андрей. Она дает больше. – Дмитрий сорвал с лабораторного халата, висевшего на крюке, несколько пуговиц. Бросил их на стол. – Смотри на них. Представь, что они – часть тебя. Твои перья. Дай им команду. Поднимись.

Андрей уставился на пуговицы. На лбу выступила испарина. Пуговицы дрогнули. Одна… поднялась в воздух на сантиметр. Упала. Потом вторая. Потом… все три зависли, дрожа, на высоте ладони. Мальчик засмеялся от восторга. – Летают!

– «Перья Ворона», – пояснил Дмитрий. – Твоя воля. Твои лезвия, щиты, глаза и уши. Ты можешь послать их далеко, увидеть и услышать то, что скрыто.

Он включил старый проектор, создавая слабое голубоватое сияние. – А теперь смотри сюда. Что ты видишь?

Андрей прищурился. Его черные зрачки расширились. – Свет… но он рваный. Как тряпка. И там… – он ткнул пальцем в конкретную точку, – …дыра! Маленькая. Темная.

– «Взгляд Фантома», – Дмитрий выключил проектор. – Ты видишь слабые места. В броне. В стенах. В энергетических полях. В людях.

Он встал в конец лаборатории. – А теперь… попробуй дотронуться до меня. Быстро. Очень быстро. Подумай о… тени. О том, как скользит ворон между ветвями.

Андрей сосредоточился. Его тело дрогнуло – и исчезло. Невидимая сила толкнула Дмитрия в грудь. Он едва устоял. Андрей стоял прямо перед ним, запыхавшийся, удивленный, касаясь пальцами отцовской груди. Он даже не побежал – он сместился мгновенно.

– «Теневой Шаг», – прошептал Дмитрий, гордость и тревога боролись в нем. – Кратковременная вспышка скорости. Незаметное движение.

Он взял сына за плечи, заглянул в бездонные черные зрачки. – И последнее… самое опасное. Смотри на меня. Не в глаза. Внутрь. Где тот золотой свет. Почувствуй его. И… шепни. Шепни что-нибудь. Тихо. Только мне.

Андрей нахмурился. Его брови сошлись. В глазах Дмитрия вдруг мелькнуло… чужое. Мимолетный образ. Страх. Чистый, детский страх темной лаборатории и боли. И голос. Тонкий, как паутина, прозвучал внутри его черепа: «Я боюсь, папа…»

Дмитрий вздрогнул, как от удара током. – «Шепот Прародителя», – его собственный голос звучал хрипло. – Телепатия. Внушение. Страх. Смута. Сила… страшная. Искушение для слабых.

Он опустился на колени перед сыном, смотря ему прямо в черные, бездонные глаза, ставшие вдруг чужими и бесконечно родными одновременно. – Ты сильнее, Андрей. Сильнее, чем я мог мечтать. Сильнее, чем будет ребенок Люка. Но это – наш секрет. Только мой. Твой. И… – он кивнул в сторону потолка, где наверху готовила ужин Дарья, – …мамы. Пока. Пока ты не научишься контролировать все. Понимаешь? Никто. Ни Люк. Ни его будущий «Лев». Никто не должен знать, на что ты способен. Ты – наш последний козырь. Наша тень в тени. Ключ к будущему…

Андрей смотрел на него своими бездонными глазами. В них не было страха теперь. Было понимание. Странное, недетское понимание тяжести дара и клятвы молчания. Он медленно кивнул. – Я понял, папа. Секрет.

Дмитрий прижал сына к себе снова, чувствуя под тонкой рубашкой странное тепло того «шарика» в его груди – источника силы и, возможно, проклятия. Из бассейна за спиной поднимался едкий пар. На столе лежали черные пуговицы. Мир под куполом Цитадели казался хрупким, а будущее – окрашенным в цвет воронова крыла. Первый настоящий Homo Ferus стоял перед ним. Его сын. Его Ворон. Его надежда и его величайший страх. Урожай начал прорастать. И первые всходы были черными.

Том-2, Глава 17: Первый Вопль

Дата: 15-й год П.В. (После Воспламенения) Локация: Родильное отделение, Медицинский Центр "Рассвет", Цитадель

Воздух в предродовой гудел не вентиляцией, а адской смесью – стерильный запах хлорки перебивался сладковатой вонью пота, крови и чего-то еще, первобытного, животного. Крики. Не только Лизы, его Лизы, зажавшей его руку так, что кости хрустели. Со всех дверей доносились вопли, стоны, сдавленные рыдания женщин и ободряющие, но уже хриплые голоса акушерок. Ад. Самый настоящий ад под холодными голубыми лампами.

Майк стоял, прислонившись спиной к прохладной кафельной стене, пытаясь не смотреть на кровь на простынях, на мокрые от пота волосы Лизы, на ее лицо, искаженное нечеловеческой болью. Он, сержант полка военной полиции из батальона "Стальной Порядок" чувствовал себя тут беспомощным щенком. Его ладони были липкими.

"Дыши, Лизанька, дыши, солнышко," – его собственный голос звучал чужим, натянутым, как струна. – "Скоро все, скоро… Помнишь, Канцлер говорил? Сильнее будут. Наши дети. Будущее…" Он впивался в эти слова, как в спасательный круг. Великий Канцлер Раден сам объезжал казармы, говорил о вакцине – не просто защита, ключ к выживанию. Потомки станут крепче, устойчивее, настоящим щитом против Пустошей. Майк верил. Весь полк верил. Иначе зачем было выживать?

"Будущее… ааааргх!" – Лизу выгнуло дугой на койке, ее крик сорвался в хрип. Акушерка, женщина с усталым, но невероятно сосредоточенным лицом, бросила на него быстрый взгляд: "Папа, голова! Видите? Давайте, поддерживайте, держите! Тужимся, мама, тужимся изо всех сил!"

Майк бросился, подхватил Лизу под спину, ощущая дрожь ее тела, ее дикий рык прямо в ухо. Он видел. Темное пятнышко, мокрое, покрытое белесой смазкой. Голова. Его ребенка.

"Давай, Лиза! Давай! Еще! Еще разок!" – кричал он, сам не зная, кому – ей, себе, ребенку.

Минуты слились в один сплошной визг, напряжение и боль. И вдруг – скользкий, багрово-синий комочек вырвался на свободу в руки акушерки. Тишина. На миг. Потом – первый, пронзительный, недовольный вопль. Жизнь.

"Мальчик?" – выдохнула Лиза, обессиленно падая на подушки.

"Девочка, мама! Красавица!" – акушерка улыбнулась впервые за смену, быстро обтирая малышку, отсасывая слизь из ротика и носика. – "Активная! Легкие – ого-го!"

Майк задохнулся от облегчения, от любви такой острой, что больно. Его дочь. Его кровиночка. Маленькая, сморщенная, кричащая, но его. Он шагнул ближе, протянул дрожащую руку, чтобы коснуться крошечной ладошки.

Именно в этот момент все пошло наперекосяк.

Сначала глаза. Голубые, мутные, как у всех новорожденных, они вдруг сжались, зрачки превратились в узкие вертикальные щели, как у… кота. Ярко-желтые, фосфоресцирующие в тусклом свете.

"Что…" – успел прошептать Майк.

Потом кожа. По спинке, по ручкам и ножкам малышки, прямо на глазах, проросла короткая, густая, щетинистая шерсть. Темно-серая, с черными полосками. Как у дикого кота. Одновременно из крошечных пальчиков на руках и ногах выдвинулись острые, тонкие, как иглы, полупрозрачные когти. А у основания позвоночника, под простынкой, что-то дернулось, выпрямилось – тонкий, гибкий хвостик, тоже покрытый той же щетинистой шерстью.

Вопль девочки оборвался. Вместо него раздалось короткое, сиплое… шипение.

В палате воцарилась мертвая тишина. Крики Лизы замерли на полуслове, ее глаза стали огромными от ужаса. Акушерка застыла, держа в руках не ребенка, а… нечто. Ее лицо побелело, как стена. Медсестра у пеленального стола выронила стерильное полотенце. Даже вечный гул из других палат стих, будто весь роддом замер в ожидании.

"Боже… Боже милостивый…" – прошептала акушерка, крепче прижимая к себе шипящий сверток. – "Что это?.."

Майк стоял как парализованный. Будущее? Это? Этот… звереныш? Вакцина? Его рука инстинктивно потянулась к кобуре, где лежал штатный "Коготь" – тяжелый пистолет для ближнего боя. Сердце бешено колотилось, в висках стучало: монстр, мутант, порождение…

Но так же быстро, как появилось, все исчезло. Шерсть втянулась, будто ее и не было, оставив гладкую, чуть покрасневшую кожу. Когти скрылись в пальчиках. Хвостик опал, стал незаметным подгузником. Глаза снова стали мутно-голубыми, человеческими. Малышка снова закричала – обычным, пронзительным детским плачем.

Тишину взорвал хаос.

"Вы видели?! Вы видели это?!" "Когти! У нее были когти!" "Шерсть! Ясновиденье Господне, шерсть!" "Это вакцина! Эта проклятая вакцина Радена!" "Мой ребенок! Что с моим ребенком?!" "Тише! Все тише! Успокойтесь!" – пыталась перекричать панику акушерка, но ее голос дрожал.

Дверь в палату распахнулась с силой. Вошли двое. Не врачи. Мужчина и женщина в строгих, стерильно-белых комбинезонах с эмблемой Дома Кейн – стилизованная молекула ДНК, обвитая змеей знаний. На лицах – не ужас, а холодное, сосредоточенное любопытство ученых, нашедших уникальный образец.

"Что случилось?" – спросил мужчина, его взгляд сразу прилип к ребенку на руках у акушерки. Голос был ровным, как скальпель.

"Она… она…" – акушерка не могла подобрать слов, протягивая малышку. – "Превратилась… Котенком… На секунду…"

Женщина из Кейнов шагнула вперед, ловко приняв ребенка. Ее пальцы быстро ощупали головку, спинку, конечности. "Ага… Первичная адаптивная реакция на стресс рождения. Проявление латентных геномных последовательностей. Вполне ожидаемо. Крайне интересный экземпляр."

"Ожидаемо?!" – взорвалась Лиза, пытаясь приподняться. Слезы текли по ее лицу. – "Что вы несете?! Что вы сделали с моей дочерью?! Она… она монстр?!"

"Успокойтесь, гражданка," – мужчина-ученый повернулся к ней, его глаза скользнули по Майку, замершему у стены. "Ваша дочь – не монстр. Она – пионер. Первое дитя новой эры. Человек Стальной Породы. То, что вы видели – естественный защитный механизм. Врожденный рефлекс, заложенный вакциной для выживания в агрессивной среде. Сила, гражданка! Не слабость!"

"Сила?!" – Майк нашел голос. Он оттолкнулся от стены, подойдя к ученому. Его кулаки были сжаты. "Сила – это с когтями и хвостом родиться?! Это нормально?!"

"Нормальность – понятие относительное, сержант," – ученый парировал, не отступая. Его взгляд был ледяным. "В мире, где воздух отравлен, а за стенами рыщут твари, нормально – выжить. Ваша дочь, благодаря сыворотке, имеет шансы выжить там, где обычный ребенок умрет за минуту. Ее кожа может уплотниться против радиации или удара, ее рефлексы будут быстрее, ее организм устойчивее к ядам. Это не уродство. Это эволюция. Ускоренная и направленная."

Женщина-ученый тем временем завернула малышку в одеяло, ее плач стихал. "Она идеальна. Показатели в норме. Проявление было кратковременным и обратимым. С возрастом контроль усилится. Вы должны гордиться. Вы подарили ей будущее."

Она протянула сверток Лизе. Та нерешительно взяла дочь, смотря на маленькое личико с немым ужасом и… проблеском чего-то еще. Материнского инстинкта, сильнее страха.

Ученые обменялись быстрыми взглядами. "Мы возьмем образцы. Для архива. Стандартная процедура после проявления." Мужчина уже доставал стерильные зонды и пробирки.

В коридоре поднялся гвалт. Из других родильных залов доносились крики, плач, возбужденные голоса. "У них тоже! У всех! Монстры!" – неслось откуда-то.

Майк отвернулся от ученых, ковырявшихся теперь вокруг его дочери. Он посмотрел в окно. На улице был обычный серый день Цитадели. Но мир уже перевернулся. Слова Канцлера о "силе" и "будущем" обрели жуткую, непредвиденную плоть. Его дочь. Маленькая София (они уже выбрали имя…). Она была жива. Она была здорова, говорили ученые. Но она была… другой.

У двери, пока Кейны возились с пробирками, старая медсестра, та, что уронила полотенце, прошептала другой, бледной как смерть акушерке, кивая на плачущих в коридоре родителей и на комнату, где лежала Лиза с Софией: – "Видела? Не к добру это. Семя дьявольское посеяли они… Чистую кровь замарали. Истинная Кровь не простит…"

Том-2, Глава 18: Плоды Стального Древа

Дата: 18-й год П.В. (После Воспламенения) Локация: Конференц-зал «Атриум», Командный Центр Цитадели

Воздух в «Атриуме» вибрировал от непривычного гула – не генераторов, а голосов. Стол, заваленный не чертежами, а настоящим хрусталем и редкими фруктами из теплиц Дистрикта Гринхарт, ломился под тяжестью угощений. Запах жареной искусственной говядины, дорогого табака и человеческого пота смешивался с озоном. Свет не голубых ламп, а настоящих люстр (пусть и питаемых плазменными аккумуляторами) заливал зал теплым желтым сиянием. Праздник. Первый настоящий праздник за девятнадцать лет Ада.

Люк Вангред стоял у огромного панорамного окна. За бронированным стеклом раскинулся город: аккуратные кварталы жилых модулей, теплицы под куполами-пузырями, верфи для строительства новых стен. Дальше, лучами от Цитадели, уходили остальные пять Дистриктов, их купола мерцали в сумеречном свете как гигантские жемчужины. 100 000 душ в каждом. Миллион жизней, спасенных и упрятанных за сталью и энергией.

– Смотрите, – голос Люка, обычно хриплый и резкий, звучал непривычно глухо, сдавленно. Он не оборачивался к столу, где сидели его «столпы». – Смотрите на это. Мы… построили. Не просто выжили. Построили. Шесть крепостей. Один дом. – Он имел в виду Цитадель.

За столом, в креслах из полированной стали и кожи синтетического буйвола, сидели:

Дмитрий Раден: Все такой же ледяной, но в глазах – тень усталости и… удовлетворения? Он отхлебывал чистую воду, игнорируя алкоголь.

Главнокомандующий Королевской Армии, Марк Донсков: Бывший командир «Защитников» пил водку большими глотками, хмуро поглядывая на маркизов. Его мундир ломился от наград.

Маркизы со своими наследниками:

Илья Волков (Дом Волков). Рядом – мальчик лет 4, Артем. Уже не по-детски плотный, с густыми темными бровями и взглядом, полным дикой, неукротимой энергии. Он пытался сломать стальную вилку.

Ольга Гринхарт (Дом Гринхарт). Держала за руку девочку лет 3, Лидию. Хрупкая, как мать, но с глазами не испуганными, а невероятно сосредоточенными. Она изучала структуру яблока, как ученый.

Борис Фордж (Дом Фордж). Рядом – карапуз лет 2, Глеб. Уже напоминал уменьшенную копию отца – широкий, краснолицый, сжимавший в кулаке кусок хлеба так, что крошился. Ревущий при попытке отнять еду.

Анна Сталборн (Дом Сталборн). Ее дочь, Валерия, 3 года, сидела прямо, руки сложены на коленях. Холодный, оценивающий взгляд копировал материнский. Отказывалась от сладостей.

Виктор Кейн (Дом Кейн). Его сын, Кирилл, 4 лет что-то быстро чертил на планшете, игнорируя праздник. Периодически щупал собственный пульс.

Елена Вандер (Дом Вандер). Дочь, Александра, 3 года, вертела в руках модель разведытельного дрона. Ее глаза, как у матери, жадно ловили детали зала, людей, оружия на поясе Донскова.

– Проект «Плащ»… – Люк наконец обернулся. Его лицо, все еще изрезанное шрамами, казалось менее изможденным. Гордость? Облегчение? – Завершен успешно. Радиационный фон упал ниже критического порога в Цитадели и Дистриктах. За внешними стенами Желтая Зона. Не курорт, но… терпимо для наших детей.. – Он кивнул на наследников. – Их кровь… она легко справляется.