Кровь и тени Эльдранора

Её простые слова, произнесённые без нажима, но с искренней теплотой, задели скрытые внутри раны, которые Эйден долго старался не замечать. Привыкший к холодному одиночеству, он редко встречал истинную заботу. Но Эйлин – простая женщина из скромного трактира – с лёгкостью приняла на себя роль хранительницы его покоя. В её глазах Эйден был кем-то близким, кого нужно оберегать, как младшего брата или дорогого гостя, заблудившегося в чужом мире.

Он глянул на неё, пытаясь вложить в благодарный взгляд всё, что не мог сказать. Эйлин ответила лучезарной, лишённой упрёков улыбкой, словно намекая, что слов не требуется. Она уже знала, что Эйден понимает и ценит её заботу, пусть и не до конца осознаёт, насколько она стала важной частью его жизни.

Немного погодя, Эйден отвёл взгляд от Эйлин и осмотрелся. Утренние лучи всё ярче освещали зал трактира, заполняя его мягким светом. Это было то странное время суток, когда ночные постояльцы давно разошлись, а новые, утренние гости ещё не подошли. В очаге мерно потрескивали дрова, разгоняя остатки ночного холода. В воздухе смешались ароматы свежего хлеба, чая и эля – запахи, рождающие чувство защищённости.

Но вдруг его внимание привлёк силуэт в дальнем углу. Это был путник в длинном тёмном плаще, с опущенным капюшоном. Он сидел неподвижно, словно тень, с бокалом эля в руке. Можно было бы не обратить на него внимания – мало ли странников в холодные времена заглядывало под эти гостеприимные своды – но Эйден почуял что-то неуловимое. Что-то в незнакомце заставляло насторожиться.

Ещё более странным оказался ворон, устроившийся на спинке его стула. Крупный, с блестящими чёрными перьями, он ни на миг не отрывал взгляда от хозяина. И что удивительнее – на столе перед птицей стоял крохотный бокал, из которого, казалось, ворон тоже пил. Эйден нахмурился. В его скитаниях он повидал немало диковин, но ворона-ценителя эля встретил впервые.

Незнакомец не проявлял интереса к тому, что происходит вокруг. Он продолжал равнодушно потягивать напиток, лицо скрывалось под капюшоном, погружённое в плотную тень. Ворон же, словно почувствовав внимание, повернул голову и встретил взгляд Эйдена. Их глаза пересеклись, и тот ощутил странный холодок, пробежавший по спине. Короткое карканье прозвучало то ли как приветствие, то ли как предупреждение, после чего птица снова обратилась к своему бокалу.

Эйден уже хотел отвернуться, решив, что в этом нет ничего сверхъестественного – мало ли чудаков встречалось на его пути, – когда к нему снова подошла Эйлин. Заметив его озадаченное выражение, она тихо проговорила:

– Он пришёл утром, когда все ещё спали. Заказал эль и с тех пор не сказал ни слова. А этот его ворон… – она коротко засмеялась, будто смакуя абсурдность ситуации. – Поверишь ли, кажется, они пьют вместе. Странно, правда?

Эйлен усмехнулась, словно всё это было лишь забавным казусом, потом дружески хлопнула Эйдена по плечу:

– Не переживай, Эйден. Мир и без того полон чудес и нелепиц, иногда забавных. Лучше не зацикливайся. Пей, ешь, согревайся.

Она вернулась к своим делам, оставив Эйдена наедине с мыслями. Тот ещё раз украдкой взглянул в сторону путника и ворона. Птица наблюдала за ними пристально и сосредоточенно. Короткое карканье снова прозвучало, как отголосок непонятного послания.

Эйден глубоко вздохнул. Возможно, это действительно просто очередной странник, скрытый в складках своего плаща. Но внутри поселилось тревожное ощущение, что за этой сценой стоит нечто большее. Что-то важное и пока неуловимое, подобно далёкому шёпоту в утренней тиши.

Он снова пригубил кусочек пирога, пытаясь отвлечься, но привкус теперь показался чуть менее сладким. Атмосфера трактира оставалась тёплой и гостеприимной, однако на фоне этого уюта и спокойствия фигура незнакомца и его ворона выбивалась из привычной гармонии, заставляя Эйдена настороженно прислушаться к собственным предчувствиям.

Пожав плечами и отгоняя тревожные мысли, Эйден встал из-за стола и направился к выходу. Он накинул на плечи тяжёлую дублёнку, привычными, выверенными годами движениями затянул ремни, поправил капюшон и проверил шнурки ботинок. Сделав шаг к двери, он на миг задержался на пороге, словно набираясь сил перед встречей с холодом внешнего мира. Внутри было тепло и спокойно, но его тянуло на свежий воздух – словно нужно было очистить разум от смутной тревоги.

Открыв дверь, Эйден ощутил, как ледяной ветер обжигает лицо и забирается под одежду. Он втянул холодный воздух полной грудью, позволяя резкому морозу пробудить тело и мысли. Небо оставалось затянуто пеленой серых облаков, но сквозь неё уже просачивались первые робкие лучи зимнего солнца, окрашивая даль бледными, почти акварельными оттенками.

Эйден сделал шаг вперёд, и под ногами послышался ласковый хруст свежего снега. Его следы чётко отпечатались на нетронутом белом покрове, словно подчёркивая его присутствие в этом неподвижном, почти безмолвном мире. Снег искрился тысячами крохотных осколков – глухой свет утра придавал им загадочную глубину. Казалось, стоит протянуть руку, и снег рассыплется, исчезнет, как призрак из далёких снов.

Однако холод Фростхейма встречал его не враждебно, скорее по-доброму, принимая, как старого товарища. Воздух был неподвижен, и звуки почти отсутствовали, кроме тихого скрипа его шагов. Мир вокруг словно застыл в ожидании – даже далекие леса, одетые в белые одежды, казались погружёнными в тихую задумчивость.

Несколько шагов по хрустящему насту – и Эйден ощутил, как морозная свежесть проникает глубже, очищая мысли. В каждом глотке ледяного воздуха была какая-то целительная сила, стирающая тревоги. Он замер, устремив взгляд к далёким горам, вершины которых терялись в облаках. Слабый свет солнца окрашивал эти исполинские бастионы в мягкие тона, делая их ещё более внушительными.

Изо рта вырывался лёгкий пар, таявший без следа. На мгновение Эйден замер, сливаясь с этим величественным пейзажем. Здесь, в тишине и холоде, он был свободен от суеты мира и боли прошлого. Природа ничего от него не требовала. Она просто существовала – бескомпромиссная и величавая. В её ледяной красоте Эйден находил покой, которого ему так не хватало.

Но воспоминания не отступали. Как бы он ни старался, холод не мог полностью заглушить голоса прошлого. Лица тех, кого он потерял, тихо всплывали из глубин памяти. Каждый его шаг по заснеженному полю напоминал о том, что прошлое всегда рядом, всегда готово напомнить о себе. Однако здесь, в молчаливом объятии Фростхейма, он мог хотя бы на короткий миг почувствовать облегчение.

Эйден перевёл взгляд на свои свежие следы – глубокие отпечатки на нетронутом снегу. Как легко их может стереть следующая снежная буря, как будто его и не было в этом месте. Он невольно задумался о том, насколько мимолётны человеческие пути. Но природа не отвечала и не задавала вопросов. Её холодное сердце хранило тайны, и пусть оно не могло дать ему прямых ответов, сама её неподвижность и бесстрастие учили чему-то важному.

Вновь вдохнув мороза, Эйден ощутил, как лёгкая усталость, принесённая воспоминаниями, отступает. В этой тиши, под сдержанным утренним светом, он почувствовал, что, несмотря на всё, что было и что предстоит, прямо сейчас у него есть этот миг – миг покоя, чистоты и свободы от страхов.

Зимняя природа оставалась неподвижной, но в её замёрзшем сердце всё же теплилась жизнь. И хотя она не могла ответить ему, Эйден знал: в этой тишине он способен услышать собственные ответы. Он вновь вдохнул морозный воздух, ощущая, как ледяной мир постепенно смывает с него груз прошлого, оставляя лишь настоящее.

Эйден остановился у тонкой серебристой ленты ручья, пробивающейся сквозь плотный снежный покров, словно сама природа не могла сдержать стремление воды продолжать свой путь. Вода текла медленно, почти застыв, но не прекращала двигаться, перекатываясь через оледеневшие камни с едва слышным плеском. Этот упрямый ручеёк, как и сам Эйден, не сдавался, упорно двигаясь вперёд. Он долго смотрел в ледяную воду, будто надеялся увидеть там отражение тех, кого больше не встретит.

Рука Эйдена машинально опустилась в карман, где лежал мимик-слизень, давно принявший форму гладкого красного камня, тёплого на ощупь. Достав его на свет, Эйден приподнял камень, и мягкие утренние лучи пробежали по его поверхности, заставив сверкать, словно это было живое сердце, заточённое в холодной оболочке. Смотря на крошечный артефакт, Эйден почувствовал, как мысли, подобно воде ручья, текут назад, к тому времени, когда был жив его брат – Элвион.

Он вспомнил, как они ещё мальчишками мечтали отправиться на охоту за мимик-слизнями. Элвион, тогда совсем ребёнок, едва слыша о них, загорался радостью и любопытством. Это была наивная детская игра – обещание на будущее. Но будущее так и не наступило.

Грусть резанула сердце Эйдена. Элвиону должно было исполниться пятнадцать. И эти пятнадцать лет так и остались за гранью времени, недостигнутыми, несбывшимися. Эйден пытался подсчитать, сколько времени прошло с того рокового дня, но память безжалостно возвращала его к образу брата: к светлым волосам, к сияющим глазам, полным жизни и надежд. Элвион навсегда застыл в его воспоминаниях мальчишкой, замёршим на пороге юности. Он никогда не стал взрослым, и день его рождения прошёл где-то там, в неведомой дали, без него.

Сжимая камень в руке, Эйден чувствовал, как острая боль пронзает сердце. Он не смог выполнить своё обещание. Элвиона нет, а этот маленький мимик-слизень в форме красного камня – единственное, что осталось от их детской мечты. Эйден опустился на колени рядом с ручьём и аккуратно положил камень на снег. В свете утреннего солнца камень вспыхнул, отбрасывая слабые тени на белоснежную поверхность. Это был последний жест – знак того, что обещание, хотя и не выполнено, но не забыто.

Присев, он вновь увидел в памяти тот день, когда они с братом смеялись и грезили об охоте на удивительных существ. Он слышал смех Элвиона, видел лучистую улыбку, но эти образы, когда-то живые, теперь казались лишь отголосками далёкого эха. Боль, наполненная безысходностью, накатила вновь. Брата не вернуть. Он жив только в воспоминаниях, как отражение в застывшей воде ручья – лишь образ, недоступный для прикосновения.

«Это для тебя, Элвион», – подумал Эйден, не сумев произнести эти слова вслух. Они застряли глубоко внутри, потому что язык, могущий их произнести, был ему недоступен. Он снова посмотрел на камень, сверкающий на снегу, словно сердце, оставленное на холодной равнине. «Я обещал тебе, что мы пойдём ловить мимик-слизней», – продолжил он мысленно. Прошлое замерзло в неподвижности, но Эйден не мог забыть.

Маленький камень стал символом любви и непреходящей боли. Он напоминал о том, что никакая стужа не сотрёт из памяти лица и голоса дорогих людей. С каждым днём Эйден учился жить с этой болью, но она не исчезала, не становилась легче.

Медленно поднявшись, он ещё раз взглянул на камень. Это был его прощальный жест, последнее, что он мог сделать для брата. Потом Эйден отвернулся, позволяя холодному ветру развеять думы. Прошлое никогда не отпустит его полностью, но жизнь требовала идти вперёд.

Он сделал шаг назад, оставляя мимик-слизень на снегу, и направился дальше, погружённый в свои мысли. Этот маленький ритуал стал прощанием с частью груза, который он нёс так долго. Но понимание того, что Элвиона больше нет, останется с ним навсегда. И, как этот ручей, продолжающий струиться сквозь стужу, память о брате будет течь в его душе, даже если когда-нибудь вода замёрзнет до самого дна.

– Эйден! Я тебя повсюду ищу! – раздался звонкий голос, разрывая хрустальную тишину зимнего утра. Словно озорная птица, Торстен выскочил из-за сосновых стволов и помчался к нему по хрустящему снегу, оставляя за собой неуклюжие, но полные жизни следы.

Эйден обернулся на звук, и лицо мальчика, освещённое редкими лучами бледного солнца, показалось ему ярче любого огня. В нём было столько наивной радости и неподдельного восторга, что Эйден, неожиданно для самого себя, ощутил, как уголки его губ начинают подниматься. Он почти забыл, что такое тёплая улыбка, искренний смех, легкомыслие детства. Но вот Торстен – словно олицетворение весны среди суровой зимы – торопливо приближался к нему, и Эйден почувствовал в душе странное, согревающее чувство.

Ничего не говоря, он медленно наклонился и зачерпнул горсть искристого снега. Под его пальцами хрустел чистый, белый покров. Лепя снежок, он следил за тем, как Торстен бежит всё быстрее, уже едва сдерживая смех, в предвкушении шалости. Мальчик подошёл почти вплотную, но руки держал за спиной, будто сам задумал коварный план.

Эйден бросил первый снежок, целясь в ноги Торстена. Тот с весёлым криком увернулся, подскочив в сторону, а его смех, звонкий и беззаботный, эхом разнёсся по заснеженному лесу.

– Ха! Так просто ты меня не одолеешь! – крикнул Торстен, мигом выхватывая из-за спины свой «боезапас» – несколько уже приготовленных снежков.

Они закружились в озорном танце, обменялись градом снежных «выстрелов». Под их ногами снег вспыхивал пушистыми фонтанчиками. Их дыхание превращалось в пар, поднимающийся к бледному небу, а смешки и крики сталкивались с глухой тишиной леса, придавая пейзажу живое, мерцающее звучание. Торстен был подвижен и хитер, но Эйден – точен и быстр. Один меткий бросок – и снежок угодил мальчику в плечо, отправляя его в мягкий сугроб. Торстен упал, смеясь настолько заразительно, что самому Эйдену захотелось расхохотаться во весь голос.

– Сдаюсь, сдаюсь! – крикнул мальчик, подняв руки вверх, словно капитулируя перед невидимым противником. Его глаза сияли, а смех был искренним и звонким, как ручей, пробивающий лёд. Эйден приблизился и протянул ему руку, осторожно помогая встать. Мальчик взъерошил волосы, сбивая снежинки, и радостно посмотрел на Эйдена снизу вверх.

– Ну ты и шулер! – поддразнил Торстен, с искрой лукавства в глазах. Но в его тоне звучало не укоризна, а восхищение. Эйден лишь пожал плечами, по-своему намекая, что мальчику стоит стараться ещё больше. Торстен фыркнул, отряхиваясь, и тут же рассмеялся, смирившись с «поражением».

Они неторопливо пошли к ручью, делая передышку от снежной битвы. Торстен не умолкал ни на миг, живо рассказывая о своих мечтах, планах, о том, как он станет великим воином, достойным памяти своего отца. Эйден внимательно слушал, изредка кивая и улыбаясь. Он чувствовал, что в глазах мальчика он – не просто случайный спутник. Для Торстена он стал кем-то вроде старшего брата, наставника, человека, к которому можно обратиться с вопросом, поделиться мечтой.

– Эйден, ты всегда такой спокойный, – вдруг заметил Торстен, приостанавливаясь у тихого журчания воды. – Как у тебя получается держать себя в руках? Мне бы так научиться, когда я стану великим воином!

Слова мальчика тронули Эйдена. Он понимал, что его внешнее спокойствие – не результат выбора, а тихое эхо боли и потерь. Но, глядя сейчас на Торстена, он осознал, что спокойствие может быть не только щитом от страданий, но и знаком внутренней силы, которая позволит мальчику самосовершенствоваться.

Эйден поднял руку, легко коснулся груди, затем головы, показывая, что мудрость и выдержка приходят со временем и опытом. Он улыбнулся, словно говоря: «Ты поймёшь это, когда придёт твой час».

Мальчик кивнул, не до конца понимая жест, но принимая его с детской непосредственностью. Он снова заговорил о будущем, о славных подвигах, о том, как защитит близких от любых невзгод. Слушая эти искренние, ещё наивные мечты, Эйден вдруг почувствовал, что привязался к мальчику всем сердцем. Теперь Торстен стал для него не просто сыном Рода, а настоящим младшим братом, чьи невинные грёзы хотелось защитить от жестокости мира.

Когда они повернули обратно к трактиру, снег мягко скрипел под их шагами, а со стороны дома уже доносились аппетитные ароматы, согревающие душу. Обернувшись к мальчику, Эйден с неожиданной игривостью подсёк ему ногу. Торстен с громким криком снова плюхнулся в сугроб, но мгновенно поднялся, отчаянно пытаясь сохранить серьёзный вид.

– Эй! Нечестно! – залился он смехом, отмахиваясь от невидимого противника. Но Эйден уже шёл вперёд, будто ничего не произошло, изредка оглядываясь через плечо, и в его взгляде светилась спокойная насмешка. Мальчик не отставал, снова бросаясь вперёд, шумно и радостно, как щенок, пытающийся поймать своего старшего товарища.

Вскоре они приблизились к трактиру, чьи окошки светились мягким, тёплым светом, а оттуда, как из рога изобилия, струился аромат свежего хлеба и пряностей. В морозной тишине их смех звучал особенно задорно, а пар от дыхания рисовал в воздухе неведомые узоры. В этот миг Эйден понял, что, шаг за шагом, ледяные оковы его прошлого начинают таять. Рядом с Торстеном и остальными, кто окружал его заботой, он нашёл семью и почувствовал, что жизнь продолжается, наполняясь новыми красками, нежностью и радостью, словно весна, неугомонно пробивающаяся сквозь снег.

Когда они вошли внутрь, Эйдена окутал волшебный кокон домашнего уюта. В зале, освещённом мягким светом свечей и очага, царила приятная негромкая суета. Семьи за столами тихо переговаривались о грядущих праздниках, вспоминая былое и делясь надеждами на будущее. Тёплые голоса и аромат свежей выпечки, горячего мяса и пряных отваров пробуждали чувство защищённости – здесь, под тёплыми балками, можно было отдохнуть душой.

Дети смеялись, словно звонкие колокольчики, а взрослые, сбросив тяжесть повседневных забот, рассказывали друг другу истории. Эйден и Торстен застали этот покой в самом лучшем его проявлении.

– Эйден! Торстен! – раздался радостный голос Эйлы, хозяйки трактира. Её лицо, озарённое тихим светом и собственной открытой улыбкой, засияло ещё ярче, когда она увидела их. Будучи занятой подносами, блюдами и уборкой, она всё же нашла мгновение, чтобы приветливо кивнуть Эйдену. Заметив его покрасневшее от мороза лицо и тёплую ухмылку, Эйла словно ещё больше смягчилась, будто укутывая их невидимым шерстяным одеялом своей доброжелательности.

Рядом стоял Род – её муж, мужчина крепкого телосложения, скрестивший руки на груди. Он вёл тихий разговор с Сигмундом, своим тестем. Когда Эйден бросил на них взгляд, его душу согрело необычайное тепло: простая семья, не воины, не маги, не герои, а обыкновенные люди, державшиеся друг за друга, как крепкие корни могучего дерева. В этом зрелище была своя магия – магия единения и близости, словно здесь плелось невидимое кружево родства и дружбы.

Эйла, заметив, что Эйден замер на месте, с тёплой улыбкой поинтересовалась:

– О чём задумался, Эйден? – её голос звучал ласково, почти по-матерински. Потом она взглянула на Торстена, который наигранно нахмурился, и весело добавила: – И что ты снова с ним учинил?

Торстен, вскинув брови, громко воскликнул:

– Да он подножки мне ставит, как обычно! – В его сияющих глазах читалось озорство, а смех, готовый вырваться наружу, подтверждал: ни о какой обиде речи не шло. Это была их игра, их тайный язык веселья и поддразнивания.

Эйден лишь пожал плечами и ухмыльнулся ещё чуть заметнее, словно говоря: «А разве могло быть иначе?» Атмосфера трактира постепенно просачивалась в него, словно тёплый мёд, заполняя внутреннюю пустоту. Здесь он был в безопасности, укрыт от невзгод и ветров внешнего мира.

Род приподнял бровь и с лёгкой усмешкой сказал Эйле:

– Эйден может стать достойным защитником для Торстена, но уж в честной игре с ним лучше не связываться.

Эйла рассмеялась, вытирая руки о полотенце:

– Будь ты рядом, Род, может, и защитил бы сына! – поддразнила она мужа, её глаза блестели лукавым огоньком. Потом, повернувшись к Эйдену, улыбнулась теплее: – Кстати, Эйден, не поверишь! Помнишь того странного путника с вороном? Он оставил нам серебряник! Представляешь, за одну ночь больше, чем мы зарабатываем за целый месяц! – В её голосе звучала смесь удивления и лёгкой тревоги. – Мы не привыкли к такой щедрости.

Слова о путнике тут же напомнили Эйдену о том странном, мрачноватом человеке, от которого веяло тайной. Вороны редко несут добрые вести, а этот был особенно зловещ. Щедрый серебряник теперь казался уже не даром, а загадкой, требующей внимания. Но Эйден предпочёл промолчать, лишь хмуро кивнув, словно говоря «Я учту».

– Что ж, – задумчиво отозвался Род, качнув головой, – если бы каждый наш гость платил столь щедро, давно бы жили по-королевски. Но не думаю, что придётся на это рассчитывать.

Эйла кивнула, и в её взгляде промелькнула искра надежды, тут же сменившаяся хозяйственными заботами:

– Нам ведь нужно подготовиться к празднику. Эйден, сходил бы ты в Роискуд за провизией и святого дерева прикупить – надо возжечь его на праздник. – Она обернулась к Сигмунду в поисках поддержки: – Сигмунд, ты ведь пойдёшь с ним? Путь недалёкий, но вдвоём спокойнее.

Сигмунд молча кивнул, взглядом показывая, что понимает и одобряет. В его суровых чертах угадывалось уважение к Эйдену. Они оба были молчунами, ценившими действие над словом.

– Пойдём немедля, – коротко сказал Сигмунд. – Снег хоть и неглубок, но может замедлить путь. Я подготовлю сани.

Эйден улыбнулся едва заметно, ему нравилась такая прямолинейность и простота в делах. Здесь не было лишних разговоров – только тихое понимание и готовность помочь.

Покинув трактир, они вышли на улицу, где мороз заваливал лёгкие хрустящим холодом. Воздух был острый, как новый клинок, но его свежесть бодрила и очищала мысли. Трактир, оставленный позади, светил теплыми окошками, словно маяк на белоснежной равнине, напоминая о доме и уюте, которые ждут их по возвращении.

Сигмунд, не теряя времени, вручил Эйдену упряжь от саней. Простой инструмент, но такой надёжный: дерево скрипело едва слышно, а снег под полозьями был плотным и искрился в рассветных лучах.

– Возьмёшь сани. Провиант будет тяжёлым, и святого дерева тоже надо взять побольше, – негромко сказал Сигмунд, и Эйден кивнул в ответ.

Они зашагали вперёд, молча, но с уверенностью тех, кто знает своё дело. Скрип снега и редкий хруст веток, под тяжестью снега или от случайных движений птиц в кронах, были единственными звуками в этом величественном, почти сказочном лесном царстве. Так, бок о бок, они шагали к деревне Роискуд, неся с собой спокойную силу людей, привыкших принимать мир таким, каков он есть, и быть для него надёжными хранителями тепла и порядка.

– Нравится тебе здесь? – нарушая тишину, спросил Сигмунд. Голос его звучал низко и слегка глухо, без намёка на осуждение или настойчивость. Этот вопрос был скорее риторическим, словно мужчина проверял, принял ли новоприбывший эти суровые земли как свой дом.

Немой странник – тот, кого звали Эйденом, – лишь кивнул в ответ. Он предпочитал не тратить слова понапрасну. Его взгляд устремился в глубь лесных просторов.

– Долгое время я тоже не мог привыкнуть, – продолжил Сигмунд, идущий рядом, не сбавляя шага. Его суровые черты оставались спокойными, а взгляд уходил куда-то вдаль, будто через снежные просторы он вглядывался в собственное прошлое. – Морозы, одиночество… Сначала кажется, что никогда не сможешь принять этот холод, что он навсегда останется чужим. Но со временем он становится частью тебя. Ты перестаёшь ощущать ледяной ветер как врага. Он просто есть. Одиночество тоже меняется: оно уже не гнетёт, а даёт время прислушаться к себе. Здесь своё тепло, даже в самую лютую стужу. – Сигмунд на миг умолк, словно взвешивая каждое слово. – Дом – это не всегда место твоего рождения. Иногда дом – это то, где тебя ждут.

Эти слова задели в душе молчаливого воина какую-то струну. Он продолжал идти рядом, ощущая, как фразы Сигмунда проникают вглубь, отзываясь где-то в сердце. Эти северные земли, со всем их холодом и безмолвием, начинали становиться для немого путешественника чем-то большим, чем просто очередной остановкой.

Лес редел, пропуская вперёд широкой белоснежной равнины, и вскоре на горизонте заискрились очертания Роискуда. Скромная деревушка выглядела сказочно: заснеженные крыши домов поблёскивали под рассеянным светом, словно посеребрённые. Из труб медленно поднимались прозрачные струйки дыма, обещая тепло и уют внутри. Даже суровая зима не могла лишить этих людей их праздника – приближались торжества, и жизнь била ключом, несмотря на мороз.

Когда двое путников приблизились к деревне, между облаками прорвался робкий луч солнца, заиграв на заснеженных крышах, будто кто-то разбросал по ним тонкую серебристую вуаль. Узкие тропинки были аккуратно очищены, а вдоль них тянулись гирлянды из еловых веток, усыпанные деревянными фигурками. Каждая мелочь дышала традицией и уважением к предкам.

Новый житель этих мест, ещё недавно чужак, смотрел на эту картину с безмолвным восхищением. Из труб маленьких домиков шёл дым, наполняя воздух ароматом горящих дров, свежеиспечённого хлеба и жарящегося мяса. Закутанные в меха мужчины занимались украшением центральной площади: они развешивали гирлянды, зажигали костёр, вокруг которого уже собирались люди. Этот огонь был не просто источником тепла, а сердцем деревни, её центром притяжения.