Стрелец

Несмотря на мое фиаско в попытке купить для полусотни пива мои люди были рады и квасу, так что очень быстро опустошили содержимое бочонка и довольные разошлись спать по своим местам.

К вечеру в крепости, казалось, не изменилось ничего, кроме появившейся днем пушечной пальбы, но моя полусотня находилась достаточно далеко от источника шума, так что это обстоятельство никак не помешало нам выспаться, чтобы как обычно пойти на ночное дежурство в захаб.

В захабе Щербина передал мне приказ от воеводы – разобрать частокол и освободить путь для конных сотен, что пойдут ночью на вылазку. Этим моя полусотня и занялась, а я с любопытством стал наблюдать за работой Вятко.

Пушкарь, ругаясь так, что и чертям страшно становилось, бегал от одной пушки к другой и посылал ядра в насыпь, которую ливонцы сделали для тур за день в трехстах шагах от нас.

– Откушайте-ка гостинец, да чтоб уды24 вам всем поотрывало!!! – прокричал Вятко и поднес фитиль к затравке.

Через мгновение пушка извергла из своего чрева ядро, которое ударило в ливонскую насыпь, подняв сноп из земли.

– Эх, черт!!! – отозвался на это Вятко.

– Чему ты огорчаешься? – подходя к пушкарю, сказал я. – Попал ведь.

– А толку… Надо было над самой насыпью ядро послать, тогда можно было попасть в копающих ливонцев, – огорченно ответил Вятко и погладил бронзовое тело своего оружия. – Вот если бы у меня была полукартуна25 как на стене, то я бы им показал.

И как будто в подтверждение словам Вятко на стене громыхнуло так сильно, что задрожали стены старой крепости. Это выпустила свой смертоносный груз самая большая пушка в Юрьеве, выплюнув во врага раскаленный чугунный шар. Полупудовое ядро прошелестело над нашими головами и через мгновение ударило в насыпь, обрушив ее край. После этого ливонцы забегали около образовавшейся бреши в насыпи, стараясь откопать засыпанных землей товарищей.

– Вот это дело, – восхищенно сказал Вятко. – А скоро по ним ударят наши конные сотн,и и будет совсем хорошо.

Однако никакие конные сотни на врага не выехали, и я всю ночь зря прождал их появления, пока мою полусотню не пришел сменять Щербина. Сотник же и принес мне весть о том, что вылазка произойдет в ранние сумерки.

– …а то воеводы опасаются, что дети боярские заблудятся в темноте, – закончил сотник.

Я огорчился от этой новости, но решил во что бы то ни стало посмотреть на вылазку. С этой целью я попросил Михаила Семеновича, вставшего в сторожу у ворот, пустить в надвратную башню. Десятник согласился, и уже через минуту я был в достаточно теплом помещении с двумя бойницами, где и собирался дождаться рассвета, но, присев на мешки, стоящие в углу, очень быстро уснул.

– Василий Дмитриевич, просыпайтесь, – сказал Данилка и слегка потряс меня за плечо.

Я на удивление легко проснулся и было подумал, что время уже за полдень, но, посмотрев на бойницы, увидел за ними ночное небо.

– Я поесть вам принес. Каша вроде еще не остыла, – продолжил Данилка.

– Спасибо, а вылазка уже была? – спросил я.

– Нет, но три конных сотни внизу уже готовы выходить, – махнув головой в сторону восточной стены башни, ответил Данилка.

Я удовлетворенно кивнул головой и принялся уплетать пшенную кашу, заедая ее куском хлеба. Не доев где-то пол миски, я предложил откушать Данилке, но он сказал, что уже завтракал. После чего я с чистой совестью закончил свою трапезу. Вскоре после этого внизу послышался звук открывающихся ворот, и тут же поспешил к ближайшей бойнице.

Вглядываясь в ночную темень, я увидел отблески костров на шлемах выезжающих из ворот детей боярских, старающихся шуметь как можно меньше, но это им удавалось плохо – в конце концов железа на них было навешено по два пуда на каждого. Однако это никого не останавливало, и конные сотни, спустившись с захаба, растворились во тьме, которая вскоре дрогнула под натиском начинающегося рассвета. Я поразился, с какой точностью все было рассчитано – конные сотни вышли и изготовились к атаке ровно в момент начала нового дня. Дальше настали томительные минуты, прошедшие в полной тишине, как будто все замерло и время остановилось, и лишь постепенно заполнявший округу свет говорил о том, что это результат моего воображения. Вдруг над всей округой разнесся звук зурн, и черная туча, стоявшая неподвижно на покрытом белым инеем поле, дрогнула и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее понеслась в сторону строящихся тур – так началась атака наших конных сотен.

Ливонцы не были готовы к этому, и по всей видимости они даже не выставили дозоры и сейчас в полной мере расплачивались за это. Конные сотни пронеслись как смерч над турами, уничтожив всех, кто занимался строительными работами. Затем дети боярские разъехались по полю, добивая спасающихся бегством ливонцев, а потом под звуки зурн снова стали собираться в единую силу.

Тем временем в ливонском лагере увидели, что над ними нависла беда, и оттуда стали доноситься звуки горнов и барабанов. Было плохо видно, что происходит в стане врага, ведь он все-таки находился достаточно далеко, но сумятица там была, наверное, знатная. И в эту расстроенную и суетящуюся человеческую массу с громким кличем «Ура!!!» врезался стальной клинок наших трех сотен и вскоре над ливонским лагерем заклубились черные дымы и вспыхнуло зарево пожаров.

Казалось, что от такого удара ливонцы разбегутся и вся их затея с осадой Юрьева кончится, но как бы ни страшен был удар наших трех сотен детей боярских, это был лишь комариный укус для большой ливонской рати, которая уже начала оправляться от неожиданного удара. Стало видно, как в разных местах взвились десятки немецких хоругвей, стремящихся окружить и уничтожить наших храбрецов. Но не дожидаясь печального исхода дела, конные сотни подались назад в крепость, неся с собой трофеи и самое главное – языков.

Оглянувшись вокруг, я увидел Данилку, стоящего на цыпочках и с восхищением смотрящего в бойницу, заметив мой взор, он засмущался, а затем соорудил воинственную мину на лице и продолжил смотреть на поле боя. Я тоже еще немного постоял, пока не убедился, что следовать за нашими воинами ливонцы не собираются, и, позвав Данилку, пошел домой – как-никак вечером опять заступать на пост.

После вылазки наступило некоторое затишье, что, впрочем, никак не сказалось на моей службе, так же как и на строительстве туров ливонцами, правда, делать они это стали медленнее. Так продолжалось два дня и три моих ночных бдения в захабе, но, видно, взятые языки сказали что-то весьма важное, и на третий день я получил приказ ночью отдыхать, а к заутрене явиться к собору. Я попытался узнать у посыльного, что нам предстоит, но он сказал, что и сам не знает.

– …сказали только собрать всех стрельцов до единого, но для чего – не знаю, – закончил свой ответ посыльный.

«Да-а, – подумал я, – воеводы тайну будут держать до последнего, однако три сотни стрельцов могут понадобиться только для большого дела, а значит, мне предстоит поучаствовать в серьезном бое и к нему нужно подготовиться».

С этими мыслями я приказал своим людям наточить все клинки и потренироваться в их использовании. За этим делом мы провели почти весь день, так что я был уверен в своих стрельцах в грядущем деле. За пищали же мне переживать не приходилось – их и так починяли каждый день, да не по разу. Так что к заутрене моя полусотня стояла на склоне холма близ Домского собора вооруженная до зубов, а я взял все три своих ручных пищали, которые передал Данилке, и к тому же надел свой шлем и кольчугу под кафтан.

Придя на место, я присоединил свою полусотню к остальным стрельцам, которых действительно оказалось двести пятьдесят. Оглянувшись по сторонам, я увидел в свете факелов шесть хоругвей, принадлежащих конным сотням, и подумал, что действительно вылазка будет серьезная, раз в бой пойдет больше половины защищающих крепость воинов. Кроме того, чуть в стороне я заметил несколько телег, груженых бочками с порохом.

Сей вылазкой командовать решил сам первый воевода, но над стрельцами главным был поставлен Щербина, и как только мы встали в общий строй, он подозвал меня к себе.

– Ты, кажется, говорил, что не раз встречался с ливонцами в бою и хорошо знаешь их хитрости? – спросил сотник, на сегодняшний день повышенный до стрелецкого головы, но не дожидаясь ответа продолжил: – Так вот, по этой причине сегодняшнее веселье начинать придется тебе.

«Не забыл моих с ним споров», – подумал я и посмотрел на него с подозрительной злостью.

– Тебе и твоим людям нужно будет тихо убрать дозор, что сторожит туры, и подать всем знак, когда закончишь дело, – продолжил, не обращая внимания на гримасу на моем лице, сотник. – Только смотри – не дай им поднять тревогу.

Я хотел было высказать ему все, что у меня было на душе, но тут прозвучали зурны, возвестившие о приходе Андрея Ивановича, и мне пришлось присоединиться к своей полусотне. Князь молча проехал вдоль нашего строя, лишь иногда одобрительно кивая, а затем отъехал в сторону и позвал к себе сотников для последних наставлений, а я в это время кратко рассказал своим людям о том, что нам предстоит. Разговор воеводы с сотниками был коротким, и вскоре все сотники вернулись к своим людям, а к нам вышел отец Варнава, единственный священник в Юрьеве. Он призвал нас к молитве, а затем благословил нас на битву с еретиками, стремящимися насильно испоганить своим злоучением души православных христиан.

– И помните слова царя нашего Иоана Васильевича – «Войску нашему правитель Бог, а не человек: как Бог даст, так и будет26», а Бог не может стоять за еретиков, – закончил свою речь отец Варнава.

Я, как и все, трижды перекрестился, надел шлем и по знаку сотника повел своих людей к западным воротам.

«Высоковато», – подумал я.

Насыпь оказалась выше, чем мне казалось, когда я на нее смотрел из захаба. Почти четыре сажени отделяли нас от вершины, и их нужно преодолеть как можно тише.

Я посмотрел по сторонам и глазами, уже привыкшими к темноте, разглядел стрельцов своего десятка, также изготовившихся к подъему. Оглянувшись, я постарался разглядеть остальные десятки полусотни, но не смог. Однако я знал, что они там и готовы ринуться на помощь, как только мы перемахнем через невысокую стену тура, строящегося за насыпью, и убьем дозорных. А затем мы должны перебить всех, кто находится в укреплении. По крайней мере, у нас был такой план.

Я поправил шапку, которую одолжил у Данилки, оставив взамен свой шлем и пищаль, сейчас в них не было необходимости – нам предстоит старая добрая схватка сталью о сталь. Вздохнув, я начал тихонько взбираться по насыпи и обрадовался, обнаружив, что смерзшаяся земля под ногами не рассыпается, а воронки от ядер, выпущенных из крепости, позволяют находить упор для каждого следующего шага.

– Kurt! Hast du gehört, dass du morgen versprochen hast, deinen Lohn zu bezahlen!?27 – донеслось из-за стены тура, когда я забрался наверх.

Осторожно заглянув за край стены, я увидел в двух шагах от себя дозорного.

– Es ist gu-ut – es wird möglich sein, Spaß mit den Mädchen aus dem Wagen zu haben!28 – ответил дозорный и повернулся ко мне спиной и тут же взял кинжал в левую руку.

– Aber der Meister, der Hund, sagte, er würde nur die Hälfte bezahlen!29 – вновь сказал голос откуда-то из-за стены.

– Schwein! er hat es auch letzten Monat getan…30 – начал свой ответ дозорный, но стальной наконечник кинжала пронзил его сердце.

Я почувствовал, как теплая кровь дозорного хлынула из левого надплечья, а легкие выталкивают остатки воздуха из себя. Справа от меня раздался крик второго дозорного, призывающего своих товарищей к оружию, но он быстро превратился в страшный хрип, исходящий из разрезанной глотки – это нанес свой удар Никодим, перелезший сразу за мной. Одновременно с этим послышались крики внизу, где у костров грелись основные силы немецкой сторожи, и я, недолго думая, достал кинжал из еще стоящего на ногах дозорного, скинул его вниз и сам устремился вслед за ним. Приземлившись через мгновение рядом с бездыханным телом поверженного врага, я устремился к костру, где собралось около десяти немцев, попутно доставая из ножен саблю.

Ближайший ко мне немец попытался достать свою саблю, но она, видно, примерзла к ножнам, однако, напрягшись, он смог с силой ее вынуть ровно для того, чтобы пасть с оружием в руке от моего рубящего удара в лицо. Практически тут же был сражен сильным ударом боевого топора находившийся в нескольких шагах от меня противник.

Началась безжалостная рубка, в которой, однако, численный перевес был на стороне ливонцев, и очень скоро, оправившись от первого удара, они начали нас теснить, и в их глазах появилась искорка победы. Но вскоре, не столько увидев или услышав, сколько почувствовав, я уловил возросшую силу, а в очах врагов моих отразился страх – стену пересекли три десятка стрельцов. Через несколько мгновений слева от меня промчался Третьяк и сильным ударом повалил на землю немца, а следовавший за ним стрелец закончил ударом топора земную жизнь врага. Дальше уже была не битва, а побоище – нам удалось прижать защитников тур к стене из сложенных штабелями, приготовленных для строительства бревен и перебить их всех.

– Третьяк! – позвал я своего десятника, вытирая кровь с сабли. – Дай знать нашим, что туры мы захватили.

Третьяк, прихватив с собой пару стрельцов, поднялся на стену и стал размахивать горящим факелом, а я тем временем попытался узнать о наших потерях, но, к своему удивлению и радости, обнаружил, что все целы.

Первым, как и ожидалось, к нам прибыл Гюргий, оставленный охранять пищали, со своим десятком, а впереди всех бежал перегруженный оружием Данилка.

– С вами все в порядке? – с беспокойством спросил мой юный кошевой и посмотрел на тела ливонцев, лежащих вокруг.

– Все прошло лучше, чем я ожидал, – ответил я и снял с Данилки свой шлем, водрузив ему на голову шапку, а затем принял от него свое оружие.

Следующие несколько минут мои, не постесняюсь этого слова, орлы занялись поиском трофеев, при этом нас интересовали не столько серебро, сколько оружие и доспех, так что вскоре в полусотне появились шесть ручных пищалей, а несколько стрельцов поменяло боевые топоры на сабли. Однако нам пришлось перестать заниматься сим занятием, ибо к турам прибыли остальные стрельцы во главе с Щербиной. Сотник подозвал меня к себе и расспросил о бое, а затем указал рукой на телегу с кирками и другими инструментами, сказав при этом:

– Надо выкопать яму в правом углу под насыпью для бочек с порохом, и успеть надо до рассвета.

Я пошел со своими людьми выполнять приказ, ежесекундно проклиная Щербину за то, что не дал нам отдыха после боя. Придя на место, мы начали вгрызаться в мерзлую землю, но из-за недостатка инструментов работать пришлось посменно – десяток за десятком. Однако вскоре к нам пришли на помощь минеры – представители крайне редкого воинского ремесла, но крайне ценного при осадах и штурмах крепостей. Они быстро наладили нашу работу, так что уже через час яма была достаточной для закладки мины, и мы, отложив инструменты в сторону, смогли немного отдохнуть.

Горизонт прочертила тонкая полоска света, возвещая о начале позднего ноябрьского рассвета. Вместе с концом ночи закончился и наш короткий отдых – к турам начали подходить конные сотни, возглавляемые лично первым воеводой. Андрей Иванович первым делом расспросил Щербину о захвате лионского укрепления. Князь внимательно выслушал рассказ сотника, а затем посмотрел на меня и одобрительно кивнул головой, а я с уважением посмотрел на Щербину, не утаившего заслуг моей полусотни, несмотря на наши разногласия. Однако выразить свою благодарность словами мне не удалось, так как Андрей Иванович распорядился вывести всех стрельцов в поле за турами для прикрытия отхода конных сотен после атаки на ливонский лагерь, в котором еще не подозревали о нависшей угрозе.

Мы встали в ста шагах за турами, построившись в пять рядов, а перед строем опытный Щербина приказал соорудить небольшую засеку из бревен, что в большом количестве были в захваченном укреплении. Моей полусотне при этом было отведено место на крайне правом крыле, самом безопасном из-за близости леса.

Триста стрельцов, выстроенные в четкий прямоугольник, выглядели грозно и одновременно красиво в свете начинающегося дня, но долго любоваться этим не пришлось. В трехстах шагах перед нами взревели зурны и копыта сотен коней одновременно ударили о землю, возвещая о начале атаки на ливонский лагерь. Гул атакующей конницы заполнил всю округу и, наверное, должен был повергнуть немцев в ужас, но он померк на фоне шести взрывов, разнесших туры и насыпь у нас за спиной. Я никогда не видел такой мощи – на несколько мгновений солнце померкло, уступив место рукотворному огню, а звук взрыва на короткое время оглушил нас до звона в ушах.

Тем временем конные сотни на полном скаку въехали во вражеский лагерь, неся смерть и разрушения: в разных местах вспыхнули пожары, были слышны крики людей и ржание коней. Но при этом я заметил, что большая часть лагеря осталась за пределами атаки нашей конницы – это говорило о том, что разгромить противника, несмотря на всю силу удара, не удастся.

В подтверждение моим умозаключениям к нам навстречу из лагеря выехал конный отряд немцев. В свете начавшегося дня я смог насчитать чуть менее двухсот всадников, очевидно, вознамерившихся атаковать нас.

– Приготовиться к бою!!! – разнеслась над строем команда Щербины.

– Зарядить пищали! – приказал я своим людям и первым высыпал мерку пороха в ствол.

Через минуту все пищали были готовы к бою, и я вместе с первым десятком взял на прицел приближающихся вражеских всадников, надеясь в душе, что невысокая засека сможет остановить врага после того, как мы закончим стрельбу. Однако выяснить это сегодня было не суждено.

Немецкий конный отряд медленно приближался к нам, стараясь держать строй, и в его рядах были виды лучники, а это означало, что нам придется выдержать дождь из стрел. Но не доезжая до нас полутораста шагов, несколько немецких воинов свалились с седел, пронзенные стрелами. Через несколько секунд еще два десятка ливонцев распрощались с жизнями, а их товарищи стали судорожно искать причину сей напасти. Я тоже стал искать тех, кто ведет огонь по атакующим нас немцам, и увидел чуть позади ливонцев знакомую хоругвь второй опочкинской сотни во главе с моим знакомцем по дороге в Юрьев – Николаем. Ливонцы вскоре также заметили источник угрозы для себя и начали перестраиваться для отражения атаки, но было поздно – островчане, набрав большую скорость, ударили по врагу во все свои сорок четыре сабли. Противник, несмотря на численное превосходство, не выдержал атаки и показал спину. После этого Николай со своими людьми начал их преследовать, напомнив мне, как я сам увлеченно гонялся за убегающим врагом.

– Полки закрыть! – приказал я, поняв, что угроза миновала.

Удачная атака островчан подняла боевой дух всего стрелецкого воинства, и по строю стали разноситься шутки и смех. Но веселье длилось недолго – откуда-то слева до нас стал доноситься барабанный бой.

– Ливонские пешцы идут!!! Всем построиться слева!!! – прокричал Щербина.

Мы побежали в указанном направлении и стали строиться, но получилось это не сразу, так как опыта таких передвижений у нас не было. Когда мы наконец-то встали на свои места, первое, что я увидел впереди – была большая ливонская хоругвь с изображенным на ней золотым щитом с тремя синими львами. Под знаменем же, шагая в такт барабанному бою, к нам приближались семь сотен пешцев с пиками и пищалями.

– Это колыванские пешцы!!! – крикнул кто-то. – Как же их много!

– Да хоть сам дьявол с чертями из ада!!! Никому не отступать, драться, пока на ногах стоим!!! Да поможет нам Бог!!! – прокричал Роман Тимофеевич, а затем встал перед строем и велел поставить рядом хоругвь своей сотни.

Колыванцы же медленно шли к нам навстречу с гордо поднятыми головами, но одеты они были при этом кто во что горазд. Было видно, что собирались на бой они в спешке, успев надеть на себя лишь обувку, да кое-что накинуть сверху.

«Видно, холодно им сейчас, но виду не подают», – подумал я.

Но как бы то ни было, вид они имели весьма решительный и приближались к нам неуклонно.

– Halt31!!! – пронеслось над колыванским полком в восьмидесяти шагах от нас.

Через одно мгновение ливонцы остановились, а над округой пронесся гулкий удар сотен пик о мерзлую землю.

– Arkebuziers vorwärts32!!! – прозвучала новая команда ливонского воеводы.

В ту же секунду стоящие по краям пикинеры расступились, пропуская вперед стрельцов, которых я насчитал приблизительно двести человек. Фитили на пищалях у них уже дымили, что говорило о готовности противника стрелять по нам. Стало ясно, что тот, кто сейчас выстрелит первым, получит преимущество, и по этой причине я, не дожидаясь приказа, прокричал:

– Взять прицел!!! Полки открыть!!!

Однако моему приказу последовали не только стрельцы моего десятка, но и весь первый ряд. Щербина резко повернулся в мою сторону и его лицо исказилось злобой, но, взглянув на готовившихся к стрельбе ливонцев, крикнул:

– Пали!!!

Одновременно тридцать пищалей показали свой голос, выплюнув из своих жерл смертоносный свинец. Пороховой дым закрыл нам вид на врага, но все же я заметил, что несколько ливонцев упали, однако любоваться видом результата нашей работы было некогда.

– Смена! – приказал я и первым отошел в сторону, пропуская вперед десяток Радима.

Встав в двух шагах справа от полусотни, я передал свою пищаль Данилке и приказал ее зарядить, а в этот момент Щербина второй раз отдал приказ:

– Пали!!!

Раздавшийся залп лишь на мгновение опередил ливонцев, вторивших нам. Я ощутил, как мимо меня со свистом пронеслись несколько пуль, одна из которых сбила шапку с Данилки. Одновременно со сдавленным криком на землю упал один из стрельцов в десятке Радима и затих навечно.

Моя полусотня состояла преимущественно из опытных воинов, но гибель товарища ввела всех в ступор, настолько это оказалось неожиданно, ведь за все время нашей совместной службы мы никогда никого не теряли. Сейчас все молча стояли и смотрели на бездыханное тело и пытались понять тот факт, что теперь нас в полусотне сорок девять.

– Смена! – приказал я, первым придя в себя, но строй не шелохнулся.

Тогда я подошел к Радиму, сильно тряхнул его за плечо и повторил свой приказ. Радим вздрогнул, как будто пробуждаясь ото сна, встряхнул головой и повел свой десяток в конец строя, уступая место десятку Нежира.

Я вновь отдал приказ взять на прицел врага, но, и как все стрельцы, не услышал команды от Щербины. Подождав немного, я сам крикнул: «Пали!» И вновь наш залп совпал с залпом противника, унесшего жизнь моего заместителя по десятку Федора, и еще двое стрельцов получили ранение. В ответ на это я попытался ускорить стрельбу, и нам удалось совершить два залпа, тогда как враг ответил нам всего один раз неплотным и нестройным огнем, однако еще одна вражеская пуля нашла себе жертву в десятке Гюргия.

Закончив стрельбу, я отдал приказ заряжать пищали. Данилка в это время пытался загнать пулю забойником33 поглубже в чрево ствола. Я забрал у него пищаль и сам закончил за него работу. Одновременно с этим я посмотрел в сторону хоругви, у которой должен был быть Щербина, но из-за порохового дыма ничего не увидел кроме самого стяга. Однако вскоре дым рассеялся, открыв нерадостную картину: мертвый хорунжий сидел на земле, мертвой хваткой вцепившись в древко хоругви, а рядом лежал бездыханный Щербина.

Поняв, что сейчас нами никто не правит, я подбежал к соседней полусотне и обратился к ее командиру:

– Игнат, ты видел – Щербина погиб? Где Петр Афанасьевич?

Полусотник в ответ лишь показал в сторону лежащего невдалеке тела с разбитой пулей головой. Я снял шапку и тяжело вздохнул от осознания произошедшего.

– И что нам теперь делать? – спросил я, не ожидая ответа.

– Будем драться, других наказов не было, – спокойно ответил Игнат.

– А где Захар? – спросил я о полусотнике в сотне Щербины. – Теперь, получается, он должен командовать.

– Захар!!! – крикнул Игнат.

– Что? – ответил Захар, выйдя чуть вперед.

– Принимай руководство над всеми нами! – ответил я ему.

– Но по знатности первым является Федор! – ответил Захар.

– Федор Никифорович ранен! – ответили с противоположного конца нашего строя.

– Тогда ладно! – сказал Захар и отдал команду. – Взять прицел!!!

Тем временем дым окончательно рассеялся, показав нам вражеский строй, и в нем я недосчитался около половины стрельцов. Результат нашего огня превзошел все мои ожидания и, видно, очень не устроил вражеского воеводу, так как под стук барабанов ливонские стрельцы разошлись в стороны, пропуская вперед пикинеров.

– Spitzen vorwärts!!! Zum Angriff34!!! – прозвучало над вражеским строем.

Немецкие пикинеры взяли свои пятиаршинные пики и направили их наконечники в нашу сторону, а затем под бой барабанов медленно стали приближаться к нам, идя по трупам своих стрелков. И тут мне стало не по себе, ведь противопоставить холодной стали нам было нечего, стрелять во врага бесконечно мы не могли, а значит, вскоре сверкающие в солнечном свете наконечники пик омоются нашей кровью.