Стрелец

– …представляешь себе. Как только стало известно, что сотне придется годовать в Раковоре, то сразу же половина людей сказалась больными, а то и вовсе уехали без объяснений, – с досадой сказал Николай.

– А как же… Всем хочется ратных подвигов и славы, а сидя в крепости ее не добудешь, – сказал я и отпил из бурдюка квас, а затем передал его ехавшему рядом Николаю.

– Если бы – Раковор не захолустье, да и до врагов недалеко, – с благодарностью приняв бурдюк, отвечал сотник. – Скорее наоборот – никто из уехавших подвигов и не желал. С другой стороны, нет худа без добра – в тех, кто остались, я теперь уверен как в себе: не дрогнут перед врагом и честь свою не уронят. Да и сотником я стал только благодаря тому, что мой предшественник на верстание не явился, а у меня отец и дед сотниками были, вот меня и поставили командовать.

– Получается, что ты только в этом году сотней командуешь? – принимая бурдюк назад, спросил я.

– Хм… Второй месяц, – с грустью сказал Николай.

Я посмотрел на него – на двадцатидвухлетнего сотника, который неожиданно для себя занял такой чин и хоть внешне держал себя уверенно, внутренне был весь в сомнениях. Так что получалось, что я хоть и был на четыре года его младше, но опыта имел больше и тем самым вызывал уважение у более старшего по возрасту и чину товарища, который вражескую саблю даже издали не видал.

«Однако, – подумал я, – вскоре ему представится возможность повидаться с врагом».

Подумав это, я оглянулся вокруг, дабы убедиться, что обоз движется без промедления и ни одна телега не отстает.

– Распогодилось, – заметил Николай.

И действительно, ничего уже не напоминало о вчерашней стихии: редкие облака не мешали уже клонящемуся к закату солнцу освещать землю Божью. Тепло от небесного светила даже стало пригревать, что улучшало настроение людей и главное – сушило дорогу.

– Если так дальше продолжится, то завтра мы без труда доедем до Юрьева, – ответил я Николаю. – Главное, чтобы ливонцы разъезды на пути не выставили.

– Дай-то Бог, – сказал сотник.

Но Бог не дал.

Со стороны Юрьева в нашу сторону скакал, разбрасывая грязь из-под копыт своего покрытого пеной коня, молодой воин с весьма встревоженным видом. Увидев его, мы с Николаем тут же не сговариваясь поскакали к нему навстречу и чуть было не столкнулись из-за того, что конь вестового сильно устал и уже с трудом слушался своего седока. Однако вестовому удалось осадить коня в двух шагах от нас, поставив его на дыбы, он попытался его усмирить, но обезумевший конь не мог устоять на месте. Недолго думая, я соскочил с Яшки и, взяв за узду взбешенного коня, постарался его успокоить, и надо сказать, небезуспешно, и только тут я заметил, что с правого бока у него течет кровь, а шкура истерзана плетью так, что на нее было больно смотреть.

– Что случилось?! Почему ты несешься, словно беса увидал? – встревоженно спросил Николай.

– В версте отсюда есть деревня, – запыхавшимся голосом отвечал вестовой. – В ней мы заметили ливонцев, около сотни.

– Они вас заметили? Гнались за вами? – спросил я, продолжая придерживать коня за узду.

– Нет, но мы подумали… – начал отвечать вестовой.

– Так какого черта ты загнал так коня?!!! – закричал я. – На нем теперь еще долго ездить будет нельзя!!!

– Погоди, Василий! – успокаивая меня, сказал Николай, а затем обратился к вестовому: – С чего вы вообще решили, что в деревне ливонцы, может, там кто-то из наших?

– Точно ливонцы, – отвечал вестовой, переводя испуганный взгляд с меня на своего сотника. – Они не скрываются – выставили хоругвь с черным крестом прямо посреди деревни.

– Черт! Видно, лихо одноглазое нам пособляет, – с досадой сказал Николай.

– С этим лихом мы разберемся, – сказал я сотнику и вновь обратился к вестовому: – А ты с коня слезай!

– Но я заводного коня в обоз отдал… – начал отвечать он.

– Ничего, пехом пройдешься, не развалишься. Слезай! – приказал я.

Вестовой вопросительно посмотрел на сотника, но Николай ничего не ответил на этот взгляд и тем самым подтвердил мой приказ. Молодой сын боярский, годков я бы ему дал не более шестнадцати, с растерянным видом слез с коня и, приняв от меня узду, пошел к телегам. Я же сел на своего Яшку и обратился к Николаю:

– А теперь, я думаю, нам следует посмотреть, что из себя представляют эти ливонцы и так ли страшен черт, как его малюют.

Сотник согласился со мной, и мы, обгоняя телеги, поскакали к передовому отряду. Однако я успел приказать Радиму с его людьми проверить проселочную дорогу, ведущую ближе к озеру.

Деревня в пятнадцать дворов расположилась на небольшой возвышенности у Юрьевской дороги, и проехать мимо нее не представлялось возможным. К этому добавлялось явное наличие в деревне вражеских воинов под хоругвью ливонского ордена. Точно подсчитать количество врагов у нас не получилось, но по всему выходило, что в деревне было не менее восьмидесяти немцев, из них десять стояло в охранении.

– Думаю, врасплох мы их вряд ли застанем, – сделал я вывод из увиденного.

– Нет. Если собраться на опушке того лесочка, – сказал Николай и указал на лес, находящийся примерно в ста шагах от деревни, – то мы сможем добраться до деревни раньше, чем немцы сядут на коней и построятся для боя. Скорее всего, завидев нас, они просто сбегут и откроют нам дорогу.

– Я согласился бы с тобой, если бы это был набег, но нам надо еще провести обоз, который, как ты знаешь, едет медленно. Кроме того, мы не сможем перебить всех немцев, а значит, они смогут через несколько часов вернуться, пересчитать нас и понять, что мы не так страшны. После этого обоз будет в опасности, – возразил я.

– Тогда что ты предлагаешь?

– Скоро приедет мой человек с вестями о проселочной дороге, что ведет к Омовже9 чуть ближе к Чудскому озеру. По ней мы сможем объехать опасность, и если даже ливонцы подошли к крепости с севера, то мы сможем рассчитывать на помощь из крепости, – закончил я излагать свой план.

– Ты прав, но мне как-то не по себе, – возразил Николай. – Мы как будто бежим от врага.

– В тебе говорит доблесть, и это хорошо, но на войне чаще побеждает хитрость, вспомни Гедеона и его победу над медианитянами10, – припомнив Святое писание, ответил я.

Поразмыслив немного, Николай согласился подождать вестей от Радима и только после этого решить, что делать дальше. Оставив людей следить за ливонцами, мы поехали к обозу, где собрали людей: два десятка конных и три десятка стрельцов, и поставили их для отражения возможного нападения врага. В таком достаточно нервном положении мы прождали около часа, пока не приехал вестовой от Радима с сообщением, что кружная дорога свободна.

Недолго думая, мы продолжили свой путь по проселочной дороге и неожиданно для себя обнаружили, что кружная дорога более прочная, что позволило нам ускорить шаг, ведь телеги перестали вязнуть в грязи. Благодаря этому нам удалось, соблюдая осторожность, к вечеру остановиться в двух верстах от Омовжи и, поставив телеги кругом, устроить лагерь и наконец-то отдохнуть.

Утро выдалось солнечным, но опять подул прохладный ветерок, однако сколь-нибудь больших облаков, не говоря уже о тучах, на горизонте не было, и это не могло не радовать, особенно вспоминая позавчерашний день. Я же, видимо, из-за усталости, проспал до восхода, что было по моему разумению поздно, так что я отругал Данилку за то, что он меня не разбудил раньше.

– Я подумал, что вам можно больше отдохнуть, – оправдываясь, отвечал мой кошевой. – Все равно пока разъезд не вернется никто никуда не поедет.

– Какой разъезд? – удивился я.

– Николай Петрович послал один десяток вперед дорогу проведать, но они пока не вернулись, – ответил Данилка.

– Это хорошо, что послал – плохо, что не вернулись. Как давно разъезд уехал?

– С ранней зорькой.

– Поздно… – сказал я и велел позвать десятников.

Вскоре все четверо явились ко мне и сообщили, что ничего серьезного за ночь не произошло, только вестовой прибыл рано утром от сторожи, что за ливонцами следит.

– …в общем все спокойно, Василий Дмитриевич, даже крестьяне из ближней деревни по домам сидят и носа оттуда не кажут, – закончил за всех Гюргий.

С этим знанием я и направился к Николаю на другой конец лагеря разузнать о том, с чем прибыл утром вестовой. Николая я застал сидящим на лежащем на земле седле в штанах и одной нательной рубахе, даже сапоги он надеть не удосужился, поставив их рядом с собой. Занят при этом всем сотник был миской каши, которую заедал куском хлеба с нарезанным на нем варенным яйцом. От этого вида мне стало немного дурно, ведь поесть я благополучно забыл и мой живот быстро об этом напомнил.

– Ангела за трапезой, – усмирив свой голод, обратился я к Николаю.

– Спасибо, и тебе доброго утра. Проснулся? – ответил сотник.

В голосе Николая мне послышался укор, но я постарался сделать вид, что не обратил на это внимания, и сразу перешел к сути разговора:

– Мне сказали, что рано утром прибыл вестовой и принес какие-то вести, так ли это?

– Верно, – облизав ложку и положив пустую миску на землю, ответил Николай, а затем взял хлеб с яйцами и продолжил трапезу.

– И что же вестовой передал? – немного злясь, спросил я.

– Ничего особого – ливонцы всю ночь просидели в деревне, только водку хлестали да за девками бегали и, видимо, не думают никуда уезжать, так что я велел снять сторожу и ехать к нам, – с неохотой оторвавшись от еды, ответил Николай.

– Что ж, хорошо, коли так, – одобрительно кивнув сказал я. – А от передового разъезда ничего не слышно?

– Нет, но я думаю, вести скоро появятся, – ответил Николай.

Дальше мы поговорили о погоде и всяких несущественных вещах, пока я не понял, что ничего нового мне узнать не получится. Так что, пожелав Николаю хорошего окончания трапезы, я пошел назад к своим людям в надежде самому что-нибудь перекусить. К моей радости, Данилка уже подумал об этом, и когда я вернулся, меня ждал небольшой, но сытный завтрак в виде краюхи хлеба с солониной и жареной рыбой, добытой еще вчера вечером в соседней деревне.

Быстро разобравшись с трапезой, я приказал своим стрельцам готовиться к выходу, поскольку сомневался, что впереди нас ждут враги. Вскоре моя догадка подтвердилась приехавшим вестовым из передового разъезда:

– Впереди до самого Юрьева никого нет.

После этого известия в лагере началась суматоха: все бросились запрягать лошадей и собирать разложенный кош. Исключением стала моя полусотня, которая была уже готова к выходу, и именно по этой причине мы первыми вышли в сторону Юрьева. В душе я испытал некоторое удовлетворение, проезжая мимо в спешке собирающегося Николая, пожелав ему побыстрей догнать меня. Так я немного отвел душу после утреннего разговора, однако оставлять товарищей в беде было не в моих правилах, и поэтому, отъехав от лагеря на две версты, мы остановились. Ждать Николая и его людей пришлось около часа, но как только они появились, я послал два десятка, Гюргия и Нежира, им на помощь, чем явно обрадовал сотника.

Дальнейший путь мы продолжили вместе и, как и говорил вестовой, не встретили впереди ни единого препятствия. Однако подъезжая к стоящему на южном берегу Омовжи Юрьеву, мы увидели, как какая-то ливонская сотня медленно, словно змея, подъезжает к крепости: немцы то приближались, то удалялись, то подъезжали к берегу реки, то уходили от нее, но все же постепенно сокращали расстояние до крепости.

С Юрьевских стен в это же время на них смотрели несколько человек и, казалось, ничего не делали, пока ливонцы не оказались на расстоянии в сотню шагов. Между зубьями крепостной стены показался какой-то воин и что есть мочи крикнул ливонцам, правда, с нашего берега разобрать его слова было невозможно, но, очевидно, это было что-то оскорбительное, ведь в ответ в крепость полетела немецкая брань. Началась взаимная перепалка, свидетелями которой мы стали, и возможно, этим бы все и закончилось, но вдруг неожиданно со стен крепости раздалось два пушечных выстрела, а рядом с ливонцами прогремели взрывы, результатом которых оказался десяток немецких воинов, лежащих без движения на земле. Ливонцы, не ожидая такого поворота событий, в панике бросились наутек, даже не пытаясь забрать своих павших товарищей, а воин, стоявший на стене, повернулся к ним спиной, снял порты, нагнулся и похлопал себя по голой заднице.

Посмотрев на все это дело, я обратился к Николаю:

– Надо бы достать наши хоругви, а то неровен час нас так же попотчуют.

Николай молча согласился со мной, и уже через несколько минут моя полусотня ехала строем с развернутым стягом впереди, а из крепости прозвучал приветственный выстрел из затинной пищали. Вскоре копыта наших лошадей стучали по деревянному настилу моста, перекинутого через Омовжу, а впереди приветственно отворялись ворота, приглашая войти внутрь крепости. В этот момент я испытал чувство выполненного долга, хотя было ясно – дел впереди еще много.

2 глава

«…Женщина говорит Ему: господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у тебя вода живая? Неужели ты больше отца нашего Иакова, который дал нам этот колодезь и сам из него пил, и дети его, и скот его?

Иисус сказал ей в ответ: всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную»11, – читал Данилка, старательно выговаривая священный текст Евангелия от Иоанна, но было видно, что дается ему это нелегко.

– Хорошо, в этот раз лучше получается. Продолжишь так заниматься и вскоре будешь читать не хуже митрополита, – похвалил я Данилку.

– Обязательно буду, особенно теперь, – показав на Евангелие, сказал Данилка.

Действительно, с тех пор как боярин Петр Петрович Головин, первый воевода в Ругодиве, подарил мне это Евангелие в награду за службу, Данилка стал чаще читать, да и я нет-нет да и возьмусь за это благое дело. Однако сейчас было не лучшее время для чтения – нас ждала работа.

– Положи-ка Евангелие на место да пойди кликни людей – пора на службу идти, – сказал я своему юному кошевому.

Надо сказать, что несмотря на осаду, служба в Юрьеве оказалась весьма обыденной, и все из-за того, что ливонцы то ли не умеют, то ли боятся приближаться к городу. Ливонцы во главе со своим новым магистром Готхардом Кеттлером поставили лагерь в трех верстах от Юрьева и уже более трех недель сидят там, высылая в разные стороны разъезды, которые, судя по слухам, мы постоянно бьем, так же как и тот отряд, который мешал проехать нам в крепость. Этот злополучный ливонский разъезд был разбит на следующий день после нашего прибытия в Юрьев, и как оказалось, они просто заблудились и думали, что находятся значительно западнее, чем оказались в действительности с целью защитить колыванский пеший отряд, идущий на соединение с основным войском. Однако это был единственный пока выход наших сотен из крепости для встречи с противником, в основном этим делом промышляли отряд боярина Очина-Плещеева12, что встал у Новгородка13, да рать боярина Сабурова14, стоящая у Изборска. У воевод, говорят, сил было достаточно, чтобы снять осаду с Юрьева, но по какой-то причине они этого не делали. В этой связи нам осталось уповать только на рать, идущую из Москвы, и все в крепости только и говорили об этом. Однако меня мало интересовали слухи о собирающейся московской рати, гораздо более меня интересовали известия об отряде боярина Очина-Плещеева, ведь там находилась Дубковская сотня, в которой, надо полагать, находился и мой брат. Это обстоятельство заставляло меня беспокоиться о здоровье Ивана и моих бывших товарищей по сотне.

Встряхнув головой, я попытался отогнать тревожные мысли, а затем встал и засунул за пояс одну из своих ручных пищалей, вышел из комнаты и тут же споткнулся о ногу одного из моих стрельцов. Чертыхнувшись про себя, я проклял тесноту, царившую в Юрьеве: еще до начала осады лучшие дома себе забрали сотни, определенные сюда на годование, много места заняли спасавшиеся от ливонцев окрестные крестьяне, и как следствие, приехавшим на помощь войскам, включая мою полусотню, досталось совсем немного. Вот и сейчас мои люди расположились в четырех небольших домах у северной стены города. Места было так мало, что мы не смогли поместиться в домах, и десятку Нежира пришлось разместиться в сарае, благо нам были даны от щедрот воеводских несколько жаровен. В общем, пройти по дому и обо что-нибудь или кого-нибудь не запнуться было сложно, так что ничего удивительного для меня не произошло когда я чуть было не упал, запнувшись за ногу Никодима, стрельца из моего десятка, готовящегося к выходу.

– Извините, Василий Дмитриевич, – поклонившись, обратился ко мне стрелец.

– Ничего, уже привычно стало, – благосклонно сказал я и слегка похлопал Никодима по плечу. – Ты лучше поторопись, скоро выходим.

После этого я продолжил свой путь, стараясь больше не спотыкаться.

На узкой и грязной улице из-за близко стоящих домов царствовал полумрак, хотя до захода солнца в этот промозглый ноябрьский вечер было еще далеко. В этом мрачном месте уже собралось два десятка стрельцов, перегородивших собой всю улицу. Стрельцы, увидев меня, поклонились, а я, посмотрев на них, отдал самый разумный приказ в этой ситуации:

– Все идем к Мариинской церкви15, а то скоро здесь дышать нечем будет, – а затем обратился к стоящему здесь же Данилке: – Направляй всех к церкви, там соберем полусотню.

Данилка встал прямо, прижав к плечу мою пищаль, и утвердительно кивнул. Я же довольно хмыкнул, глядя на него – выглядящего немного несуразно с пищалью выше себя на плече, в тегиляе не по размеру и старой облезлой шапке, но с гордым выражением лица. Проходя мимо него, я не удержался и надвинул шапку ему на лицо, отчего он смутился и обиженно посмотрел на меня.

Через несколько минут я вышел на площадь у Мариинской церкви, в которой на время осады разместилась сотня Николая. Можно было подумать, что это святотатство, держать коней в церкви, но сие сооружение было латинянской киркой, и ни один православный священник не взялся нести там службу, местные же жители были преимущественно последователями учения Лютера, и их также не заботила судьба этого бывшего дома Божьего, так что для нас она ничем не отличалась от остальных домов в городе, кроме того, что это было красивое здание из красного кирпича с высокой колокольней. Посмотрев на это цвета крови в свете вечернего солнца здание и подождав, когда сюда придут остатки полусотни, я повернулся к своим людям и приказал построиться согласно десяткам.

– Я уже говорил вам и повторюсь снова – мы государевы люди и каждый раз должны это показывать. Именно по этой причине мы пойдем через город строем, – обратился я к своим войнам.

Построившиеся в пять рядов стрельцы действительно вызывали уважение. Мои стрельцы стояли ровно, плечом к плечу, с пищалями, приставленными к ноге, образовав квадрат темно-зеленого цвета – все это выглядело воинственно красиво, не то что конный отряд сынов боярских, в котором каждый норовил выделиться из общей массы, ставя свою гордыню выше интересов государя и отчизны, создавая неразбериху в походе и на поле боя, и это мне давало повод гордиться своими людьми, готовыми беспрекословно выполнить свой долг.

Полюбовавшись немного на свое воинство, я отдал приказ следовать строем по двое к месту нашей службы и, приняв от Данилки пищаль, сам возглавил шествие.

Мы шли по пустынным улицам осажденного города, стараясь идти в ногу, и вызывали тем самым немое восхищение у редких прохожих, а иногда ловили взгляды из окон и приоткрытых дверей. Наше шествие отдавалось гулким эхом в затихшем городе, и по этой причине для сторожи западных ворот появление моей полусотни не стало сюрпризом.

– Добрый вечер, Василий Дмитриевич, опять всю ночь в захабе проведете? – обратился ко мне низкорослый, с проплешиной на голове в меру упитанный сын боярский, Михаил Семенович, десятник сторожи у ворот.

– Да, Михаил Семенович, опять нас ждет бессонная ночь, – ответил я, пожимая десятнику руку. – Скоро забудем, как свет божий выглядит.

– Не щадит вас Щербатый, – посочувствовал мне Михаил Семенович и тут же подал знак своим людям открыть ворота.

– Ну не своих же людей ему на ночь гонять, мы же к его сотне только на время приписаны, – ответил я, а дождавшись, когда ворота откроются, попрощался с десятником: – Утром свидимся, до завтра.

– До утра. Желаю, чтобы ночь прошла спокойно, – ответил он, а я повел свою полусотню в ворота и перекинутый через ров подъемный мост, ведущий в западный захаб.

В захабе, как обычно, было светлее, чем в городе из-за открытого всем ветрам пространства, да и костры, разведенные для обогрева, добавляли света. Сие укрепление было выстроено в виде наконечника стрелы с тремя башнями по углам и деревянным частоколом, закрывающим проход между земляным валом и крепостным рвом. Здесь стоял устойчивый запах костра и свежей древесины, что напоминало о недавнем ремонте, который удалось закончить всего за полтора месяца до начала осады (вовремя, ничего не скажешь). Благодаря этому и еще трем восстановленным захабам старая, видавшая виды крепость стала серьезным укреплением. И эти укрепления было приказано защищать стрельцам, коих в городе было триста человек – две родные сотни и две приписанные к ним в подмогу полусотни, включая мою, которая сейчас, соблюдая строй, приближалась к центральной башне, где нас уже ожидал сотник первой юрьевской сотни Роман Тимофеевич, имеющий прозвище Щербина.

Роман Тимофеевич был немолод и уже подумывал о том, чтобы оставить службу и уйти на покой в какой-нибудь монастырь. И в самом деле седая голова сотника повидала слишком многое – по слухам, он успел поучаствовать во взятии Смоленска, где был простым новиком. Однако за столь долгую службу он не нажил себе богатства и от безденежья подался в стрельцы, где очень быстро стал сотником и тем самым обеспечил себе достойную старость, а своих сыновей, коих было двое, наследством. И именно из-за приближающейся старости Роман Тимофеевич стал ограждать себя от выходов в поле и уж тем более старался оградить себя от стужи, а учитывая холодные ночи в ноябре, это означало, что моей полусотне еще очень долго придется стоять ночную сторожу в захабе. С этими мыслями я и подошел к сотнику.

– Добрый вечер, Роман Тимофеевич! Сегодня было тихо, как я слышал? – спросил я сотника.

– И тебе добрый вечер, Василий, – с недовольным лицом ответил Роман Тимофеевич. – Ты прав, сегодня было спокойно, и думаю, ночью будет так же.

– Дай-то Бог. Однако ночью проще всего подобраться к крепости, – возразил я.

– Да что вы заладили, что ты, что Вятко – не будут они крепость приступом брать, ливонцы трусливы, как зайцы, чуть что, сразу убегают, – настаивал на своем сотник.

Мне же вспомнились слова, которые передал мне брат о том, что вся война со стороны ливонцев идет на деньги Римского царя16 и эти деньги не бесконечны.

– Нет, Роман Тимофеевич, ливонцы в этот раз от крепости не отступят, будут до последнего воевать – иначе им смерть.

– Скажешь тоже… Сейчас постоят немного под крепостью да уйдут, а через полгода снова явятся, и так будет до тех пор, пока наш царь с их магистром не договорятся. Ты молод еще и не знаешь, что мы всегда так с ними воюем, – начиная злиться, ответил сотник. – Ну да ладно, нечего нам тут лясы точить, пора в крепость идти.

После этих слов Щербина дал знак своим людям идти под защиту крепостных стен, а я пошел расставлять свои десятки по местам.

Через несколько минут сотник покинул захаб, оставив меня здесь за главного. Вообще-то мне не полагалось руководить обороной захаба, однако из-за неожиданного наступления ливонцев на город в крепости не оказалось нужного количества голов и сотников. Так что ничего не оставалось воеводам, как поставить во главе некоторых укреплений таких же как я полусотников, а на менее угрожаемых участках стены и десятников. Однако, по моему разумению, во главе нашего захаба лучше было бы поставить Вятко – главного пушкаря всего укрепления. Вятко был поставлен пушкарем в Юрьев практически сразу после его сдачи ливонцами, и как следствие, он знал оборону крепости лучше меня, но несмотря на это, я на эту ночь являюсь его командиром. Это обстоятельство немного злило Вятко, ведь я был в его понимании ничего не умеющим безусым юнцом, тогда как он был в пушкарях уже более десяти лет. Однако перечить воеводам он не стал, но старался при каждом удобном случае меня поддеть.

– Доброго вечера тебе, Вячеслав Петрович! – уважительно поприветствовал я пушкаря, поднявшись в центральную башню.

– Добрый… Василий, – ответил пушкарь, повернувшись ко мне. – Только я тебе уже говорил: зови меня Вятко, меня так все зовут, а имя при крещении оставь попам для исповеди.

– Хорошо, – улыбнувшись, ответил я, припомнив, что Вятко очень гордился своим именем (он считает, что это имя принадлежало какому-то великому воину17, хотя я о таком не слышал).