Стрелец

Не знаю, чем бы это все закончилось, но в ливонском лагере прогремел оглушительный взрыв, а через несколько мгновений второй. Взрывы были такими сильными, что подняли снежную пургу, накрывшую нас. Вслед за этим по округе разнеслись голоса зурн, возвестивших о возвращении из набега нашей конницы. Колыванский полк встал как вкопанный, когда на горизонте показались наши конники, и ощетинился пиками, словно еж, впустив предварительно в защитный квадрат стрелков.

Посмотрев на это, вперед вышел Захар и сказал:

– Надо отступать, но перед этим попотчуем врага напоследок, чтобы они надолго запомнили нас и наших павших товарищей!!!

Второй раз говорить Захару не пришлось, и во врага полетели десятки пуль, отправляя на суд Божий латинянских еретиков.

Серьезно проредив ряды вражеских пикинеров, мы, забрав с собой всех убитых и раненых, отступили к турам, где нас дожидались телеги, оставшиеся после разгрузки пороха. Вскоре к нам подъехал гонец от князя Катырева с приказом первыми отступить в крепость, чем мы и занялись.

Первыми к крепости ехали телеги с убитыми и ранеными нашими товарищами, а следом, соблюдая строй, шло стрелецкое войско, в то время как конные сотни прикрывали нас со спины. Противник же долгое время не решался приблизиться, и лишь когда мы стали подниматься к захабу, восемь ливонских конных сотен попытались атаковать нашу конницу, но залп из двенадцати крепостных пушек заставил их забыть о своих намерениях.

Через четверть часа все стрельцы построились у Домского собора, и лишь тогда нам удалось подсчитать свои потери. Стрелецкое войско недосчиталось тридцати воинов, включая обоих сотников и одного полусотника (Федор скончался по пути в крепость). Также на лечение в собор было отправлено пятьдесят восемь стрельцов. В целом, несмотря на бодрый вид, после потери трети бойцов мы представляли сейчас жалкое зрелище, и это было видно по лицу воеводы Андрея Ивановича, приехавшего поздравить нас с успешной вылазкой. Особенно великими наши потери казались в сравнении с конными сотнями, среди которых вообще не было убитых, а раненые не превысили и двадцати человек.

– Спасибо вам за работу! Вы не уронили чести и не позволили врагу нанести нам поражение! – обратился к нам князь. – Я скорблю вместе с вами о погибших, но знайте, они погибли не зря, а за души их будут молиться во всех церквях и храмах Пскова, ради этого мне серебра своего не жалко! А теперь отпускаю вас на отдых и верю, что завтра вы снова встанете на защиту стен Юрьева!

Закончив речь, воевода ускакал приветствовать возвращающиеся конные сотни, а мы пошли по домам. Однако Захар догнал меня и попросил описать весь бой на бумаге для воеводы.

– Нас осталось всего три полусотника, если мы все напишем по бумаге, то, наверное, ничего не упустим, – закончил свое обращение Захар.

Я согласился и поплелся со своими стрельцами отдыхать. И хоть весь бой продлился не более двух часов, устали мы при этом страшно, так что я заснул практически сразу, как только добрался до своего лежака, успев подумать, прежде чем погрузиться в темный сон: «Надо отдать шапку Данилки в почин, хотя лучше купить ему новую».

3 глава

На следующий день мы все узнали, что наша вылазка принесла свои плоды, но даже воевода Андрей Иванович удивился, когда ему доложили:

– Ливонцы сняли лагерь и ушли на запад.

Город ликовал, услышав эту весть. Трудно было поверить, что столь малыми силами нам удалось без внешней помощи снять осаду, и все видели в этом Божье провидение. Правда, мы тогда еще не знали, что ливонцы сегодня ночью потерпели поражение под Новгородком, и это тоже повлияло на решение магистра Ливонского ордена об отступлении.

К пущей радости, вечером к крепости подошли три московских стрелецких приказа во главе с прославленными головами Григорием Кафтыревым, Тимофеем Тетериным и Андреем Кашкаровым, под началом которых была тысяча стрельцов. Стрелецкие головы тут же подчинили себе осиротевшие полусотни, я же оказался под началом Тимофея Ивановича.

Хоть все и были рады прибытию столь большого подкрепления, разместить новые войска в Юрьеве было практически негде, но князь Андрей Иванович Катырев-Ростовский нашел воистину Соломоново решение, разместив все лишние войска в опустевшем ливонском лагере, благо там все было готово для житья, и при этом, на удивление всем, ушли морозы, отдав власть осенней слякоти.

Не успели мы расположиться на новом месте, как получили приказ совершать набеги на ливонцев, расположившихся вместе со своим магистром у монастыря Фалькенау в двенадцати верстах от Юрьева. Этим делом с охотой занялись конные сотни, тогда как стрельцам было поручено прикрывать их во время походов, а также наш брат стал охранять все дороги в округе. Но князь Андрей Иванович решил, что этого мало, и послал небольшой отряд в Лаис для того, чтобы они совершали набеги на ливонцев с севера. Во главе этого отряда был поставлен голова Кафтырев, и по этой причине основой рати стали его двести стрельцов.

На следующий день после ухода малой рати в Лаис нашим конным сотням удалось взять языка, который сообщил о желании ливонского магистра Кеттлера поймать синицу в лице сей малой крепости. В связи с этим было решено усилить набеги на ливонцев, дабы нанести им как можно больший урон перед атакой на Лаис. Однако все это не касалось меня и моих людей.

Моя полусотня, как, впрочем, и все стрельцы, участвовавшие в вылазке, была оставлена в лагере. Многие сочли это за дополнительную награду сверх того серебра, что мы получили от князя Катырева, но мне показалось, что стрелецкие головы решили пока к нам присмотреться, прежде чем использовать в реальном деле. Я же решил воспользоваться затишьем и написал письмо Настасье, где вкратце рассказал об осаде и постарался успокоить ее, чтобы она не переживала о моем здоровье. Письмо я вручил Данилке, которого и отправил в Ругодив верхом на муле. По моим расчетам, он должен был вернуться в течение недели, а я тем временем с чувством выполненного мужнего долга и легким сердцем приступил к охране лагеря. Так я и простоял в охране лагеря до четырнадцатого декабря и простоял бы и дальше, если бы не случай, произошедший этой ночью.

Ту ночь стрелецкий голова Тимофей Иванович Тетерин по своему обыкновению коротал с бутылкой вина, запивая ее водкой. Обычно он делал это тихо, сидя у себя в землянке, но в этот раз он решил на пьяную голову проверить посты и, к своему удивлению, обнаружил, что все стрельцы трезвы и добросовестно исполняют свой долг. С этим наблюдением он и обратился ко мне:

– Я смотрю, твои люди водку стороной обходят, и это при том, что за службу недавно получили неплохой прибыток серебром.

– Да, Тимофей Иванович, князь Катырев-Ростовский одарил нас всех двадцатью рублями, но мы решили отдать это серебро семьям погибших товарищей, чтобы они ни в чем не нуждались.

Стрелецкий голова, пошатываясь, выпрямился и с уважением посмотрел на меня.

– Воистину Русь всегда держалась и держится до сих пор единством и взаимовыручкой служилых людей. Выпьем за это, – сказал Тимофей Иванович и сделал большой глоток из бутылки, а затем передал ее мне.

Пить на посту мне не пристало, но и уважить своего командира было необходимо. По этой причине я лишь пригубил вина из бутылки, но сделал вид, что выпил много.

– Единство… – продолжил Тетерин. – Дети боярские, крепко дружащие между собой, лучше дерутся, так как каждый стремится защитить своего товарища в бою. Но и в миру мы должны помогать друг другу и с боярами рука об руку жить едино, особенно против этих выскочек из новых земель. Многие из них и по-русски то говорить с трудом могут, а мы перед ними расшаркиваться должны по велению царя. А ведь как говорит князь Андрей из Курбских, с которым я хорошо знаком, – на наших плечах держится столп государства нашего. И он прав: не будь нас, старых московских родов, нас бы уже давно татары перебили и не было бы никакого царства Московского.

Тимофей Иванович прервался, дабы сделать еще несколько глотков из бутылки, а затем продолжил:

– А царь наш светлейший, солнышко наше, Иван Васильевич, одурманенный медом, льющимся из уст новых подданных, возомнил себя первым после Бога. Но кто он без нас – петрушка на троне. Возложи венец на козла и ничего не изменится, ведь возле трона стоим мы – истинные правители Руси. Как мы решим, так и будет. Управились же мы как-то с правлением при малолетнем Иване, да и без него тоже управимся. Но надо отдать должное: умен наш царь и ловко водит нашего брата за нос, сталкивая лбами и не позволяя объединиться против него.

Стрелецкий голова закончил свою речь и опять приложился губами к бутылке, а я, стараясь сохранить спокойствие, с ужасом думал, что за такие слова Тимофей Иванович может быстро оказаться на колу и заодно меня туда же усадит.

– Ты, я смотрю, молчаливый – это хорошо, – продолжил Тетерин. – Я вообще считаю, что сын боярский должен поменьше говорить и побольше славы ратной искать. Но ведь одной славы мало, нужно еще и серебро в кармане иметь, и я тебе могу с этим помочь. Я помню тебя по Ругодивскому взятию, ты один из первых оказался на стене и помог захватить ворота. Такие люди нашему делу любы, и я хочу тебе устроить хорошую службу, нужно лишь в назначенный час помочь благодетелю своему в одном важном деле. Ну так как, согласен, Василий?

Говоря это, Тимофей Иванович тыкал в меня пальцем, а закончив свой вопрос, пошатнулся и упал бы, если бы я не поддержал его. Затем я помог ему добраться до землянки и передал в руки его холопов и пошел прочь, обдумывая то, что сейчас услышал.

Всю ночь я ходил по лагерю, пытаясь сообразить, что мне делать с услышанным: сказать воеводе, но что стоит мое слово безродного сына боярского против слова боярина; согласиться и потерять свою честь и, возможно, жизнь, когда поймают Тимофея Ивановича, и тем самым похоронить весь свой род; промолчать и сделать вид, что ничего не было и просто подождать дальнейших событий. В итоге я подумал, что утро вечера мудренее, и, возможно, днем, посоветовавшись с Вятко, имевшим прямой выход к воеводе, ко мне придет решение, но все вышло иначе.

После утреней мою полусотню на постах сменил Захар со своими людьми, и я было уже собрался идти в крепость, как вдруг ко мне подошел один из холопов Тимофея Ивановича и передал приказ явиться к нему для разговора. Когда я пришел, стрелецкий голова сидел у себя в просторной и сухой землянке за столом и слегка дрожащими руками наливал в кружку вино. Он взглянул на меня мутным взором, когда я зашел, и тут же опустошил кружку. Затем он встал, накинул на себя тегиляй, подбитый мехом куницы, и, слегка покачиваясь, подошел ко мне.

– Здравствуй, Василий. Я вчера немного перепил… Ты не помнишь, о чем мы ночью говорили? – спросил Тимофей Иванович.

– Мы говорили о единении сынов боярских в ратном деле и службе государевой, – ответил я.

– И больше ни о чем? Может, я тебе чего лишнего сказал?

– Не-ет… Извините, но вы пытались что-то сказать, однако ничего кроме несвязных фраз не получилось, – соврал я.

– Да. Видно, действительно я много вчера выпил, – сказал Тетерин и как-то странно посмотрел на меня. – Ну да ладно об этом, я тебя за другим позвал.

Тимофей Иванович прошел к выходу и сделал мне знак рукой следовать за ним. Выйдя на свежий воздух, стрелецкий голова повел меня к одной из землянок, что занимали конные сотни, и позвал какого-то Михаила. На зов Тимофея Ивановича вышел сотник гдовской сотни Михаил Петрович Гнедой.

– Все готово к выходу, Михаил? – спросил Тетерин.

– Да. Думаю, с рассветом поедем, – ответил сотник, оценивающе смотря на меня.

– А я тебе сослуживца на время похода нашел. Вот, знакомься: Василий Дмитриевич, полусотник Ругодивской сотни, – представил меня Тимофей Иванович.

Я сразу понял, что Тимофей Иванович хочет от меня избавиться и побыстрей.

– Мои люди всю ночь на постах стояли, а вы меня, видимо, посылаете в поход, не дав отдыха?! – возмутился я.

– А что делать? Мне больше некого послать. Да и, кроме того, мы же с тобой ночью говорили о том, что войско наше сильно взаимовыручкой детей боярских, – смотря мне в глаза, сказал Тимофей Иванович. – Или, может, ты трусишь и только прикрываешься усталостью?

Такие слова в других обстоятельствах кончились бы поединком, но их сказал мой командир, перечить которому я не мог, не вызвав на себя опалу.

– Я трусом никогда не был, и никто не может меня в этом обвинить. Я поеду с Михаилом Петровичем, но мне нужно время собрать припасы, а для этого хотелось бы узнать, как далеко мы едем, – ответил я.

– Вчера ливонцы свернули лагерь и пошли на север, надо думать, к Лаису. Мне же приказано за ними следить и всячески вредить, – ответил за Тимофея Ивановича сотник.

– Значит, припасов надо взять как можно больше, – подытожил я.

– Верно. Я буду ждать тебя с рассветом у западного выезда из лагеря, – сказал Михаил Петрович.

– Вот и славно. Желаю вам удачи, с Богом, – сказал Тимофей Иванович и перекрестил нас, а затем, слегка пошатываясь, пошел к себе в землянку.

Я же распрощался с сотником и пошел к своим людям, по пути проклиная судьбу. Злость овладела мной, и я даже грешным делом подумал, не убить ли по тихому Тетерина, но, дойдя до своей полусотни, немного остыл и понял, что это не решит проблемы, а только все ухудшит.

Моя полусотня тем временем успела позавтракать, и многие уже улеглись спать. Мне было совестно прерывать их заработанный отдых, но нам было необходимо выполнить работу. После того как все собрались вокруг меня, я рассказал им о том, что через пару часов мы должны будем выехать в поход вслед за ливонским войском. В ответ на это воздух сотрясли раскаты брани, вызванные негодованием уставших людей, но вскоре все затихло и люди были готовы выполнять приказ.

Первым делом мы собрали припасы для похода, да так много, что я стал опасаться за здоровье лошадей, однако, пересчитав мешки, пришел к выводу, что еды нам хватит едва на десять дней, и решил оставить все как есть. Кроме того, у нас осталось восемь свободных лошадей, оставшихся от убитых и раненых товарищей. Эти самые восемь лошадей мы начали использовать как кошевых, и они приняли на себя солидный кусок поклажи.

В общем, через два часа мы были готовы к выходу, но меня омрачило лишь состояние нашего оружия, точнее, отсутствие запасов пороха и пуль. Можно было решить эту проблему, съездив в Юрьев, но у нас не было времени, так что с собой мы взяли только двадцать два заряда на каждого стрельца. Этого, конечно, было недостаточно для нашего похода, и я лишь надеялся, что нам удастся пополнить свои запасы пороха за счет противника. Но, как бы то ни было, к рассвету моя полусотня конной стояла у западной сторожи лагеря в ожидании гдовской сотни, и надо отдать им должное, ждать их долго не пришлось.

Гдовская сотня специально собиралась для помощи Юрьеву и прибыла сюда только неделю назад, но была при этом одной из самых боеспособных. Сотня насчитывала восемьдесят три сына боярских при семидесяти четырех послужильцах, а вместе с кошевыми гдовцев насчитывалось более двухсот. Такой сильный конный отряд был серьезной угрозой в набегах, а совместно с моей полусотней мог устроить серьезные проблемы врагу.

– Михаил Петрович, моя полусотня готова и можем идти вместе с вами, – обратился я к сотнику, выехав к нему на встречу.

– Вижу, – ответил сотник, – Василий, можешь звать меня просто Михаил.

Я кивнул в знак согласия.

– Дозоры в дороге будут держать мои люди, а ты со своими стрельцами пристраивайся вслед основному отряду, – повелел сотник. – И гляди, не отставай – ехать будем быстро.

В таком порядке мы и выехали из лагеря, и Михаил тут же дал понять, что не шутил, погнав лошадей почти вскачь. При такой скорости мы достигли брошенного ливонского лагеря еще до обеда, а к вечеру из передового дозора сообщили, что догнали сторожу ливонцев. После этого Михаил приказал замедлиться и съехать в лес, дабы укрыться от взора врага.

В лесу мы и сделали свой первый за день привал, а получив известие, что ливонцы располагаются на ночлег, Михаил приказал разбить лагерь, но костров разжигать мы не стали, так что есть нам пришлось сухари, запивая их водой. За этим делом меня и застал сотник.

– Как дела, Василий? Как люди? – усевшись рядом со мной, спросил Михаил.

– У людей все хорошо, а вот лошади устали, так что не знаю, как они завтра поедут, – озабоченно ответил я.

– Ничего, завтра будет легче. Нам ведь приказали следить за ливонцами и по возможности вредить, а не перегнать их войско и прибыть к Лаису первыми, так что идти будем неспешно, – успокоил меня сотник.

– Тогда все будет хорошо, и лошади выдюжат.

– Это верно… – задумчиво сказал Михаил. – Василий, мне нужно с тобой тишком поговорить.

Немного подумав, я приказал своим людям оставить нас одних.

– Что ты хочешь мне сказать, Михаил? Что-то с моими людьми? – спросил я.

– С твоими людьми все в порядке, Василий, а мне интересно, что у тебя с Тимофеем Ивановичем произошло? Что он так на тебя взъелся?

– Он напился, и мы повздорили, ничего особого, – слукавил я.

– Ничего особенного… Не хочешь говорить – не говори, – сказал сотник, достал небольшой бурдюк и изрядно отхлебнул из него, а затем надолго задумался.

– Знаешь, Василий, Ругодив от Гдова недалеко, и я кое-что о тебе слышал, – сказал спустя несколько минут Михаи. – Кроме того, ты из Псковской земли выходишь, а значит, приходишься мне земляком. По этим причинам я буду с тобой откровенен – сегодня рано утром Тимофей Иванович позвал меня поговорить, и хоть он был со страшным похмельем, ум имел при этом ясный. Он посулил мне пятьдесят рублей серебром и благосклонность князя Андрея Курбского, а взамен попросил сделать так, чтобы ты из похода не вернулся.

От этих слов у меня пересохло во рту, и рука сама потянулась к рукояти кинжала. Михаил заметил это и, усмехнувшись, сказал:

– Меня тебе бояться не стоит, я тебе не враг и вреда не причиню. Я не какой-нибудь наймит, и моя честь не продается, да и к тому же мои сродственники знакомы с Бельскими, а этот Курбский даже сапоги им чистить недостоин.

Слова сотника меня немного успокоили, и я убрал руку от кинжала, но опасение при этом никуда не делось.

– Спасибо за честность, я очень тебе благодарен, – слегка поклонившись, сказал я. – Но сдается мне, что Тимофей Иванович может нанять кого другого.

– Может, но не раньше, чем мы вернемся из похода, а до этого тебе опасаться нечего, кроме ливонской стали, конечно. А когда закончим это дело с Лаисом, тебе следует уйти подальше от Тимофея Ивановича – вернись в Ругодив или еще в какую-нибудь крепость поменьше служить уйди. Сам понимаешь, чем меньше вокруг людей, тем сложнее к тебе подойти незамеченным, – сказал, вставая, Михаил и, обернувшись ко мне, добавил: – В общем, я тебя предупредил и надеюсь, что этим спас жизнь. Ну а теперь хочется думать, что ты честно будешь воевать – твои стрельцы мне очень пригодятся в борьбе с ливонцами.

Сотник ушел во тьму, а я остался в раздумьях. Получалось, что я, ничего не делая, нажил себе смертельного врага, да к тому же оказался у него в подчинении. Прав Михаил, мне нужно как можно быстрее куда-нибудь уехать: Тимофей Иванович хоть и богатый сын боярский, но все же руки у него коротки. Однако просто так из войска не уедешь, но если отличиться в походе, то можно будет обратиться к воеводе Катыреву и попросить у него помощи. Это все означает, что ближайшие дни мне и моей полусотне придется стараться в ратном деле, не щадя себя. С этими мыслями я проходил весь вечер и с ними же лег спать, предварительно приказав своим людям быть бдительными в отношении гдовцев.

Следующие два дня мы ехали лесом в стороне от ливонцев, ища момента для удара, но враг не давал нам для этого повода. Все вражеские отряды во время движения не теряли из виду друг друга, а значит, могли в любой момент прийти друг другу на помощь. В этой ситуации Михаил принял решение идти к Лаису и там искать счастья в атаке на врага.

– Когда они успели это сделать? – удивился я, смотря из леса на возведенные туры напротив Лаиса. – За два дня такое не сделать.

– Видать, кто-то просмотрел выход передового полка ливонцев – он явно прибыл сюда дня четыре, а то и пять назад, – сказал Михаил.

– Да, за это время можно туры поставить, тем более такие, – сказал я, приметив, что немецкое укрепление было в два раза меньше туров под Юрьевым.

– И что же нам теперь делать? – спросил Петр, полусотник гдовской сотни.

– Будем бить их обозы и ждать удобного случая, чтобы ударить по лагерю и сжечь их припасы, – ответил сотник.

– А если ливонцы не будут сидеть под стенами и решатся взять крепость силой? – спросил я.

– Это вряд ли – ливонцы всегда долго осады ведут, – ответил Михаил.

Но в этот момент по крепости был сделан первый выстрел из пушки, и ядро выбило большой кусок из стены. Всем стало ясно, что старые стены Лаиса долго не продержатся под огнем врага.

– А если ливонцы все же пойдут на приступ, тогда надо будет попытаться улучить момент и напасть на атакующие отряды, дабы ослабить натиск врага, но стоить нам это будет очень дорого, – дополнил свой ответ Михаил.

– И как понять, когда наступил этот момент? – спросил Петр.

– Понятия не имею. Надеюсь, Бог нас направит, – ответил сотник и перекрестился.

Тем временем стены Лаиса планомерно разрушались вражескими ядрами, и происходило это быстрее, чем нам бы хотелось. Уже через два часа в стене появилась первая прореха, а еще через час рухнул участок стены шириной примерно в шесть саженей, и ливонцы тут же начали выстраивать пешие полки для атаки. Но в это же время из крепости выехали два всадника, в руках у одного из них был белый флаг.

– Это же Кафтырев едет! Они что, решили сдаться? – удивился я.

– А что им еще делать? У ливонцев четыре тысячи человек, и без стен им не удержаться, – ответил Михаил и тяжело вздохнул.

Я со злостью посмотрел на лаиских парламентеров и до хруста в пальцах сжал поводья. Мне было сложно поверить, что крепость сдастся без боя, но поделать с этим ничего не мог.

Тем временем из ливонского лагеря выехали встречные парламентеры во главе с рыцарем с большим белым пером на шапке. Кафтырев и ливонцы встретились на полдороги между крепостью и турами. Однако вопреки моим ожиданиям переговоры затянулись и закончились, только когда солнце коснулось верхушек деревьев, возвещая о конце светового дня. Переговорщики разъехались, а когда Григорий Иванович добрался до крепости, его сопровождающий остановился и демонстративно бросил белый флаг на землю, возвестив тем самым, что переговоры не удались.

– Ну что ж, видно, завтра будет бой и нам к нему следует подготовиться, – посмотрев на это действо, сказал Михаил и повернул коня к нашему лагерю.

Ночью я немного продрог, несмотря на то что укрылся двумя покрывалами и надел валенки, видимо, зима захотела все же взять свое, хотя снег в этом году еще пока ни разу не выпал. Поежившись, я встал и немного походил для согрева и только потом сменил валенки на сапоги. Вместе со мной проснулся и весь лагерь, но было тихо и чувствовалось напряжение предстоящего дела, из которого не всем будет суждено выйти живым.

За час до рассвета мы в полном снаряжении выехали из лагеря, оставив на хозяйстве кошевых с заводными лошадьми: Михаил решил, что они сегодня не понадобятся.

В предрассветной мгле Михаил и я выстроили свою небольшую рать в лесу, а сами поехали к опушке посмотреть на поле предстоящей битвы. А там мы застали выстроившиеся пешие отряды ливонцев, готовые атаковать пролом в стене. И как только солнце показалось над лесом, грянули барабаны, и пешцы пошли в атаку, а я заметил, что впереди всех идет уже знакомый мне Колыванский полк, которому, видимо, предстояло первым войти в крепость по телам наших товарищей. Они шли гордо и величественно, уверенные в своей победе: разрушенные стены не представляли для них препятствия, а численное превосходство не оставляло шансов защитникам. А барабаны тем временем разрывали своим громом небо, вселяя в наши сердца тревогу.

– Ничего… – успокаивая самого себя, сказал Михаил. – Хорошо, что в атаку идут одни пешцы, это позволит нанести быстрый удар по ним сзади. А ты, Василий, не дай их конникам ударить по мне слишком рано, задержи насколько сможешь. Глядишь, так и остановим атаку и дадим передохнуть защитникам, а там, может, и Бог поможет.

Михаил перекрестился и, видно, начал читать молитву про себя, беззвучно шевеля губами.

Тем временем ливонцы подошли к пролому в стене на расстояние в сто шагов, но темнеющая крепость хранила молчание. И тут все во вражеском войске вздохнули от удивления – поднявшееся солнце осветило разрушенные стены и явило на месте пролома новую деревянную стену.

Я, как и Михаил, был поражен, как быстро (всего за одну ночь) защитники крепости возвели столь массивное сооружение, поставившее под вопрос наступление врага. И ливонцы поняли это: пики Колыванского полка тревожно заколыхались, отряды, поддерживающие их, на мгновение вообще остановились, но все же движение вражеских пешцев продолжилось.