Ни живые, ни мёртвые

Слёзы одинокими каплями падали с водопада в ущелье сожаления, горечь крапивой прорастала в горле, утрата ощущалась как смена солнца на луну. Холодное, безжизненное, никчёмное существование – порой так ощущалась моя судьба в самые страшные моменты. Пока я вновь не вставала на ноги и гордо не шла вперёд. Но вчера… вновь подкосилась. Прошлое напомнило о себя жуткими тенями, а убийство… показало мне то, от кого я скрывалась.

В тот миг, когда я увидела Тинг, я поняла, что потеряла её навсегда.

Как так получилось, что тело оказалось у секты? Неужели они её похитили и убили? И почему именно Тинг? Связана ли она была с ними ещё при жизни? И почему не было вони от её шестидневного тела? Вопросы роились в голове, как мухи над мёртвой тушей, а тут ещё и эта записка. Уже вторая. Радовало, что написана она не мне.

«…берегись, девочка-ворон…»

Я ещё раз окинула комнату взглядом, пытаясь найти, что поможет мне приблизиться к разгадке убийства Тинг. Анна вчера обмолвилась, что Тинг интересовалась историей жизни Рэбэнуса Донована. Возможно, Тинг как-то помешала планам его культу, за что её и убили? Если это были они, конечно, а не кто-то иной, вообще посторонний. С другой стороны, зачем секте тогда понадобилось тело?

Я с трудом напрягла память. После увиденного… я пробыла на собрании недолго и по-тихому смылась, чтобы быстрее забыть весь кошмар. И не вспоминать прошлое. Поэтому, что стало с телом убитой, я не знала, но это можно легко выяснить у Арни или у Инграма. И, казалось бы, на этом можно было бы и остановиться, но… я чуяла, что здесь что-то ещё. Что-то не так.

Что-то явно связано с Рэбэнусом.

Взгляд зацепился за книги. Никогда не видела, чтобы Тинг читала их, а вот мангу и комиксы – пожалуйста. Значило ли это, что среди них она хотела что-то спрятать? Коричневые, зелёные, яркие, золотистые – всякие разные, но одна из них слишком потрёпанная, точно её кто-то часто открывал или ронял. Я взяла её в руки: лёгкая, невзрачная, со стёртым названием. Открыла – и улыбнулась во все зубы, обожая себя за свою гениальность.

Вот так надо работать, бездельники.

Внутри из страниц был вырезан глубокий прямоугольник, специально для хранения сложенной в нём вполне новой бумажки. Кинула книгу на подушки, сама села на кровать и раскрыла листок.

И ахнула.

Кровавый отпечаток сердца.

Словно к поверхности бумаги вместо ладони приложили настоящее сердце. Но это невозможно! Либо это очень хороший художественный рисунок кровью, либо это не орган убитой, либо… из Тинг вынули сердце. А как она жила после? Ведь когда я вчера увидела её труп, то не заметила никаких ножевых ранений в районе сердца: лишь в живот и в голову.

Да ну, чушь какая-то.

Хотя меня напрягало ещё кое-что, а именно – текст на этом листке. Тот же самый почерк, что и на записке, которую я получила вчера. А значит, Тинг тоже имела проблемы с этим неизвестным – тем, кто стоял за всем творящемся. Разобрать сквозь кровь было трудно, но я всё же уловила суть, о чём написано: без каких-либо условий какая-то клятва вместе со сделкой, где за свою душу можно получить всё что угодно. А внизу – подпись и инициалы «Р.Д.»

Сердце пропустило удар.

Рэбэнус Донован? Действительно всё ещё жив?

Ну нет, это уже слишком! Сначала говорящие о нём мои однокурсники, затем странные слухи от Хилари, потом помешанные на нём сектанты, а теперь ещё и это! Не мог человек жить больше ста пятидесяти лет, а сейчас заключать с кем-то контракты. Это точно какой-то мошенник, розыгрыш или ещё что-нибудь в таком же духе. Никакой магии, мистики, опасности и всего остального. Да, Тинг убили, но от этого не стоило впадать в панику. Ужасная потеря, даже для меня, интересная загадка, но чтобы всерьёз верить, что мёртвый злодей оказывается ещё жив… это уже бред.

По крайней мере, пока не найду доказательства, в это не поверю.

Уже собираясь положить книгу обратно на полку, я заметила в ней ещё кое-что: кусочек газеты с новостью о том, как семь лет назад сбили какую-то девочку. Почти размывшаяся фотография была оторвана от остального текста, так что тут сохранилось лишь совсем чуть-чуть слов, чтобы понять, о чём шла речь и зачем это Тинг. Но я решила забрать всё, прежде чем уйти, осторожно закрыв за собой дверь.

Улица встретила алым светом фонарей, мерцанием вычищенного льда, утренней тишиной города, ещё не окунувшегося в людские страсти, проблемы и грязь. Белые крупинки снега оседали на моих волнистых волосах, доходящие до лопаток, таяли, сливаясь со тьмой цвета, мокрыми каплями стекали по смугловатой коже до воротника красочного пальто. Синие, коварные, совсем недавно испещренные искрами лукавства глаза потускнели и превратились в две безжизненные стекляшки. В голове – бессмысленный гул, состоящий из столкнувшихся мыслей, суматошной беготни чувств и пролитой крови вопросов. Увиденное до сих пор упорно наворачивало круги по разуму и сбивало с толку. Прямо в бездну.

Равенхилл – могила древности, криков, тайн, ужасов. Здесь гноились раны, здесь падалью обживались люди.

Равенхилл – алый закат солнца, уходящего от разрухи, нелепых новых построек и скучающих жителей.

Равенхилл – город с численностью всего сто тысяч человек, но с такой большой историей…

Когда я переехала в этот город, чуть больше полгода назад, то не собиралась ничего тут искать, разгадывать или влезать в чужие дела с болезненными ощущениями прошлого за каждым углом. Но чтобы не выглядеть совсем приезжей дурочкой среди остальных, я почитала немного истории о Равенхилле и об университете. Узнала лишь, что Рэбэнус Донован был очень влиятельным человеком, который помог большому количеству людей, пока не произошёл пожар в ещё совсем маленьком городе. С тех пор его считали погибшим, а все слухи о магии и мирах – лишь выдумкой. Подробностей пожара и судьбы Равенхилла до него почти не было, зато куда больше было рассказано о событиях после: о перестройке города, новой жизни, открытии школ и одного единственного университета, расположившего в замке Рэбэнуса. Сменились поколения, забыли о страшных происшествиях, начали принимать иностранных студентов и развиваться в сфере культуры, искусства и истории. Казалось бы, всё изменилось, но… отчего-то до сих пор улавливался запах тёмных времён.

Что-то ещё узнавать у других я тогда не собиралась, считая полученную информацию вполне достаточной и достоверной. Но, видимо, это может оказаться не так. А знал ли кто-нибудь в Равенхилле правду? Сохранились ли коренные жители, помнящие историю, слышащие её от уст родителей? Ведь на первый взгляд мне казалось, что никто, как и я, не вникался в прошлое города и его то ли героя, то ли злодея. Хотя не стоило отменять того факта, что все могли что-то скрывать…

А я была в этом уверена.

– Bonjour, madam!

Отвлекать меня от мыслей – любимое занятие Вильгельма. Всегда во всём манерен, но в бессовестном вторжении в личное пространство другого человека был его шарм. Словно по себе знал, каково это – наворачивать бесчисленные круги в мыслях, крутиться, как волчок, и не иметь возможности выбраться из собственной западни. Вильгельм постоянно привлекал к себе внимание, хотя, казалось бы, с его красотой бога это не имело смысла. Но всё же постоянно так делал. Почему? Игра в спасителя людей от самих себя? Герой, что постоянно протягивал руку помощи? Или просто искал выгоду?

С другой стороны, для злого человека Вильгельм был слишком красив: чёрный фрак, рубинового цвета рубашка, серебристые цепи на тёмно-винных брюках, уложенные рыже-каштановые волосы, септум в длинном носу и собранный взгляд серых глаз. Его брови вечно находились под таким углом, что делали его лицо суровым, даже злобным – это ещё одна общая черта между ним и Анной. Порой я часто ловила себя на мысли, что сравнивала их: поступки, характер, черты внешности, одежду. Если Анна любила носить всё чёрное и серое, то Вильгельм предпочитал алый цвет и стиль XIX века. В чём-то элементы их нарядов совпадали: наручные часы, браслеты или прокол носа, но в основном – яркий контраст. И как они жили бок о бок каждый день?

С другой стороны, их взаимоотношения мне не совсем ясны, как и их характеры. Словно… им слишком много надо контролировать, следить за каждым словом и деталью. За каждой тайной.

– И вам привет, семейка Готье, – я моргнула, отгоняя от себя мысли.

– Садись, – Анна махнула мундштуком в сторону противоположной двери машины.

Перед тем, как сесть, я оглянулась: ветхие деревья, угрюмо идущие на работу люди, чёрная масса из пальто, грязного снега и мокрых стен домов – даже привычный алый цвет города с трудом пробивался в этот пасмурный унылый день. От общежития я прошла даже меньше половины пути до университета, поэтому рада была сесть в тёплую машину. Не раз Готье меня подвозили, поэтому обстановка была привычной: чистые ухоженные сиденья, полная пепельница перед рулём, несколько новых пачек Marlboro рядом с ней, запах табака и талой воды – их машина была для меня любимее, чем дом, где я жила с приёмными родителями.

Жаль, что никого из этих людей я не могла назвать родными.

– Хочешь кофе? – Вильгельм с соседнего сиденья взял напиток и протянул его мне.

Я приняла из его рук дымящийся стакан и внезапно осознала, что ничего не ела ещё со вчерашнего вечера, понятия не имела, сколько сейчас времени, и с собой ничего не взяла: ни еды, ни тетрадей, ни денег, ничего, лишь небольшую сумочку, где лежал телефон, пропуск и найденная книга Тинг. Задней мыслей я и не хотела идти в университет, но ноги сами на автомате повели меня туда. Дом хоть и по пути, но заходить бессмысленно – стоило ожидать ссор, наказаний и новых запретов. А чем-то всё-таки надо было заняться.

Как всё стало сложно всего лишь за один день…

Но мне это нравилось. Дико нравилось.

– А круассан? – Вильгельм, казалось, превратился в само гостеприимство, что за ним редко наблюдалось. – Жаль, что они не такие вкусные, как у нас во Франции…

Хрустящий снаружи, мягкий и тающий внутри, с тёплым шоколадом – такая оказалась выпечка на вкус. Учитывая, что я ничего не ела, для меня этот круассан казался почти идеальным. Я съела его почти в два счёта, лишь один раз сделав глоток обжигающего коже. На уже чуть сытый желудок я заметила, что позади наших пассажирских сидений в мешочке были сложны пакетики из-под круассанов и использованный чайный мешочек. Анна никогда не пила кофе, лишь чёрный чай, но зато самых разных вкусов – от обычного с черникой до белого трюфеля с кокосом. Вот и сейчас она пила его, временами делая затяжки сигареты и выпуская дым в немного приоткрытое окно.

– Да, я помню, – на секунду я прикрыла глаза, когда делала новый глоток кофе и вспоминала… – Действительно незабываемый вкус, ни с чем не сравнится. До сих пор помню, как мы с Анной гуляли по Севастопольскому бульвару и зашли в кафешечку. Тогда я впервые попробовала круассан, – а ещё местных французских парней. – Мне тогда местный пекарь сказал такую фразу: «Круассан – как живое существо, его нужно чувствовать, и тогда он получится вкусным».

– На что ты пошутила, что не чувствуешь в круассане хруста костей и горькости кровеносной системы, – бледное лицо Анны тронула слабая улыбка.

– Надо было сказать, что я ем чей-то большой палец, поэтому круассан живой, – я хихикнула в её плечо.

Внезапно стало приятно иметь столь хорошее и тёплое воспоминание на двоих. Мы тогда с Анной весь день гуляли только вдвоём, ни о чём особо не болтали, но и не молчали в неловкости. Просто жили моментами, восхищались французской культурой, наблюдали мост Пон-Нёф и постоянно курили. Воздух там был иначе – наполнен мыслями, эстетичностью, красотой и коричневыми оттенками. Жизнь не бурлила, но и не стояла на месте – нечто между безудержной радостью, граничащей с безумием, и потоками слёз по каменным плитам дорожек. Золотая середина, серебристая пропасть. Вместе с Анной я ездила на рождественские каникулы во Францию, где мы жили в отеле, гуляли каждый день, засиживались в библиотеках допоздна, распивали алкоголь в местных клубах Монмартра. Пожалуй, Париж – ещё одно место, где я чувствовала себя не столь чужой, как здесь, в Равенхилле.

Чужая среди своих.

Родная среди чужих.

– Имей я хоть какие-то кулинарные способности, обязательно готовил бы их каждый день по истинному рецепту, – Вильгельм говорил беззаботно, но я уловила нотки недовольства даже не в его голосе, а во взгляде, в безупречном лице.

Только когда машина тронулась, я посмотрела на Анну: подбородок слегка вздёрнут, пальцы теребили железный месяц на браслете, серые глаза следили за дорогой, словно она не до конца доверяла своему брату. Или боялась, что что-то произойдёт?

– А ты, Анна?

– Если планируешь отравиться, то я с радостью приготовлю, – её голос оставался ровным, поэтому было невозможно понять, серьёзно она говорила или нет.

– Эй! – я поперхнулась кофе.

– Но сначала я сама попробую, и если умру, то можешь пожить в моей туше для тепла.

Всё же это шутка.

– Я не собираюсь жить в твоей туше, Анна!

– Ты так говоришь, как будто это плохо!

Мы рассмеялись, что бывало очень редко – неожиданно стало легче на душе, словно всё то напряжение, чёрной тенью тянущееся из комнаты Тинг, пылью осело по дороге. Не исчезло, нет, но хотя бы не так сжимало глотку от странного ощущения тревоги. Будто на меня кто-то неотрывно смотрел всё это время, и сейчас наконец-то отвернулся.

– А почему вы переехали сюда? – я спросила это как можно более беззаботно, надеясь, что получу ответ за счёт сложившейся весёлой атмосферы.

Но, видимо, таковой она казалась только для меня.

Брат и сестра Готье переглянулись: Анна глядела больше вопросительно, а Вильгельм словно не хотел её ранить словами. И если скажет что-то лишнее, то возьмёт всю ответственность на свои плечи.

А затем вновь и вновь будет ненавидеть себя за оплошность.

– У наших родителей бизнес, – ложно-будничным тоном проговорил Вильгельм, внимательно следя за светофором, когда мы затормозили на перекрёстке. – И не всегда легальный. Поэтому из-за их ошибок нам пришлось вместе бежать в Англию, продав свой родной дом во Франции.

Так вот почему мы не жили в их доме. Вот почему Анна так тщательно избегала улицы, знакомые с детства. Вот почему мы не ходили по другой части Парижа, по его окраинам. Анна не хотела попасться на глаза врагам. Или просто боялась боли от прошлого?

– А почему именно сюда переехали, в Равенхилл? – я мельком кинула взгляд на притихшую подругу.

Вильгельм вновь надавил на газ, но мне показалось, что он бы с радостью помчался со всей скоростью машины.

Надеюсь, чтобы не разбиться насмерть.

– Это дыра, где тебя никто не будет искать, – предвзято отвечал он. – Да, город вполне развивается, в него стекается куча новых студентов, но все они по возможности тут же уезжают отсюда после окончания университета Донована.

– Нам просто быстро предложили здесь дом за небольшую цену, – чуть резко подытожила Анна, убрав мундштук в свою маленькую сумочку.

Ещё один важный вопрос вертелся на языке, но видя, как на это всё негативно реагировала Анна, я решила задать сначала другой:

– А как ты сразу попал на третий курс?

– Во Франции я учился на почти таком же направлении. С лёгкостью сдал экзамены, договорился и так и попал.

– И вы… скучаете по родным краям?

Анна.

Что же ты скрывала? Почему так сейчас взволновалась, не удержала контроль над эмоциями? Какая цепь впивалась тебе в кожу, не давая уйти от оков? Что ты так упорно держала в себе, каждый день всё больше погибая изнутри? Отчего-то я была уверена, что именно сейчас девушка действительно что-то чувствовала – и так много, столь сильно и мучительно. Вильгельм выглядел почти таким же – хмурым, напряжённым, сжавшим руль до белых костяшек.

И почему я любила задавать им провокационные вопросы, зная, что Готье этого не любили?

С другой стороны, обо мне тоже никто не заботился.

Так что пошли все к Аоиню.

– Знаешь… как переводится с французского «tu me manques»? – на вопрос Анны я отрицательно покачала головой. – «Ты отсутствуешь у меня» – вот как это звучит. На нашем языке нет такой фразы «я скучаю по тебе». И я не скучаю по Франции. Она отсутствует у меня. Так, словно это часть меня или даже орган, сердце. А у меня его жестоко выдернули.

Показала эмоции.

Анна наконец-то показала эмоции – глубокие, острые, ржавые от пролитых слёз. Где-то там, внутри неё, чувства вновь мешали, пока она целовала небо. Если они не свяжут верёвкой, то превратиться в птицу – но покуда она в человеческом обличии, голодные псы снова и снова глодали её кости. Заговоришь на языке кровавых цветов – шагнёшь в лес мёртвых бабочек. Там, среди этих бестий, не существовало богов – бессмысленно звать, безнадёжно верить.

Анна была одна, а их – страхов, боли, отчаяния – слишком много. Ей обломали крылья, а земля не приняла нездешнюю тварь. Небо отвернулось, зато темнота всегда была рядом.

Вот только она лишь губила.

– Надеюсь, если мультивселенная всё же существует, то в каком-нибудь из миров мы живём там, где хотим, – вспомнив о неплохих днях в Чэнду, проронила я.

– И счастливо, – с такой болью в голосе сказала Анна, что я пожалела о всех своих плохих мыслях насчёт неё.

Но не успела ничего сказать, как подруга уже вышла из машины. За мыслями и даже галлюцинациями я только сейчас осознала, что мы доехали до университета. Со смешанными чувствами я тоже вылезла из автомобиля, уже собираясь догонять Готье, но этого не пришлось делать. Они застыли вместе с остальными студентами, которые столпились вокруг кого-то, валявшегося на снегу прямо посреди парковки. Где-то вдалеке послышался вой сирен полицейских машин…

Клуб. Алкоголь. Инграм и Арни.

Мантии, тени, коридор. Секта. А там…

И уже тут, снова в центре.

Тело Тинг Моу.

VI: Ни страх, ни хаос

То, что мы называем хаосом – это всего лишь закономерности, которые мы не сумели распознать. То, что мы называем случайностями – это всего лишь закономерности, которые мы не в состоянии расшифровать. То, что мы не можем понять, мы называем бредом. То, что мы не можем прочесть, мы называем тарабарщиной.

Чак Паланик

«Если вселенные могут возникать из черных дыр, то, по мнению некоторых физиков, доминирующими вселенными в Мультивселенной будут вселенные с наибольшим количеством черных дыр. Это означает, что, как и в животном царстве, вселенные, дающие начало наибольшему количеству «детей», в конечном счете становятся доминирующими и распространяют свою генетическую информацию – физические константы природы. Если это верно, то у нашей Вселенной в прошлом могло быть бесчисленное множество предков-вселенных, а сама она является побочным продуктом триллионов лет естественного отбора…» 10

Смысл прочитанного неизбежно ускользал. Мысли цеплялись друг за друга, как утопающие, и вместе уходили в пучину водорослей. Сосредоточиться не получалось, как бы ни интересна была глава о Мультивселенной.

Университет не закрыли после нахождения тела Тинг, но занятия отменили на сегодняшний день. Всю парковку перекрыли, и многие студенты не смогли уехать домой, поэтому малыми группками болтались по замку. Мы с Анной и Вильгельмом решили быстро скрыться с места «преступления», чтобы избежать лишних вопросов полиции, хотя я на них уже отвечала, когда все пытались найти Тинг.

Ура, нашли всё-таки. Поздравляю.

Спектакль наконец-то закончился.

Мы втроём решили спрятаться в библиотеке: Готье пошли искать классические произведения на французском, а я решила отвлечься на любимую мультивселенную. Но никак не выходило, Гуй побери.

Раздражение.

Красными пятнами оно раздирало кожу, на медленном огне поджаривала эмоции, вот-вот – и возьмёт в руки сковородку, чтобы перевернуть моё приплюснутое настроение. Злило лицемерие людей – как только узнали о гибели Тинг, сразу же начали её жалеть. А до этого плевать они хотели на неё.

И в этом вся суть человека.

«Потеря есть начало размножения, множество – начало потери» 11 .

Ужасно раздражало то, что я не знала ответов на самые важные вопросы. Кто убийца, зачем убил и будет ли убивать ещё? Или дело ограничится одной лишь Тинг? И где, Гуй побери, Инграм и Арни? Это ведь они наверняка подкинули тело бывшей однокурсницы. Я даже представила эту сцену: Арни едет на своём старом Мерседесе, открывает багажник, пока Инграм стоит на шухере, и тихонько кладёт Тинг на холодную землю. А затем быстро уезжает вообще на другую парковку.

А камеры?

На секунду я напряглась. А не потому ли я их не видела сегодня, потому что их задержали? Нет, глупо. В Равенхилле очень мало камер, даже в университете они есть только на входе. На других домах, столбах, кафешках или в редких торговых центрах – крайне мало. Почти нет. Безопасность, конечно, на колоссальном уровне, просто блеск.

Писк телефона отвлёк от смятой страницы, которую я зажала ногтями в попытках успокоиться.

«Слышала о последних новостях?..»

Нет, блин, не слышала. Глухая же совсем. Что за тупой вопрос, Джейсон?

«Встретимся у входа в библиотеку через пять минут».

И выключив телефон, двинулась мимо стеллажей. Высокие, украшенные позолотой и красной тканью, величественные – словно рыцари книжного мира. Корешки ровные, ни единой пылинки, всё блестело, такой простор чувствовался в столь большой библиотеке, точно тронный зал, а не помещение для изучения учебников и старинных филиалов. Уверена, где-то среди всего этого богатства были и необычные книги. Либо тайная комната с подобными историями. Ведь не может жить такой человек, как Рэбэнус Донован, в своём замке и не иметь страшных секретов, спрятанных прямо у нас под носом? Почему мне раньше не приходила в голову мысль, что здесь могли быть скрытые места, двойное дно? Ведь если сравнивать вид снаружи и кабинеты, которые мы использовали для учёбы, становилось ясно, что где-то пропадали ещё помещения… Но где конкретно и как туда попасть? И знали ли о них преподаватели и деканат?

– Равенна?

Равенна.

Сяо-Рави.

Мисс Вэй.

Девочка-ворон.

Равенна-Равенна-Равенна.

Я любила своё имя – оно отлично подчеркивало мои синие азиатские глаза, хищный взгляд, утончённые черты лица, высокий рост, а самое главное – пугающую власть. Во мне, быть может, и не было никаких отличительных внешних характеристик, но я была определённо красива и сексуальна, а это уже очень привлекало. А необычные и яркие наряды лишь ещё больше усиливали должный эффект.

Я подходила к Джейсону величаво, с важным видом – похожа на недостижимую цель, на жестокое проклятие без шанса выжить. Словно сама Си-ван-му, вышедшая из Страны мёртвых12, дабы покорить глупых смертных. Я – богиня страсти и крови, смерть мой дорогой друг.

Я видела по глазам Джейсона, как тот натягивался от одного только моего грозного взгляда. Хотел поймать, спрятать, сожрать, впитать меня полностью – дикое желание, как всегда возникающее в нём при появлении меня. Особенно в постели… Вот только сам Джейсон не вызывал у меня ничего подобного.

– Почему решили устроить высшее учебное заведение прямо в замке Рэбэнуса Донована? Разве это законно?

– Ты об этом хочешь поговорить? – совершенно не ожидал такого напада Джейсон. – А как же… Тинг?

Крики. Рвота. Страх. Шептание.

Шум – вот что сейчас заполняло коридоры замка. Волнение, ужас, шорохи… Студенты встрепенулись, заболтали, словно очнулись от тягучей полудрёмы, встряхнули с себя слизь медлительности, но только для того, чтобы вновь забраться в кокон страха. О Тинг сейчас говорили куда чаще и больше, чем обо мне – ещё один фактор раздражения. Надо бы взять ситуацию под контроль, вновь заявить о себе, сделать акт милосердия – пусть люди забудут о несчастной гибели, но не обо мне.

– Отвечай на мой вопрос.

Джейсон закусил губу, явно до этого намереваясь мне возразить, но из-за мягкой натуры не мог допустить такого.

Тьфу, как мой приёмный отец.

– Есть разные теории… одна гласит, что Рэбэнус сам написал завещание, чтобы в его замке «проводились обучения магии».

– Но все решили убрать последнее слово и проводить просто занятия? – быстро догадалась я, представив эту несложную картину.

– Всё верно, – парень ещё больше напрягся, нервно поглаживая рукав своего джемпера. – Но не знаю, насколько это правда.

– А ещё теории?

– Когда после пожара Равенхилл начал восстанавливаться, не стало хватать больших зданий для школ, а для высшего учебного заведения – и подавно. Поэтому решили устроить университет прямо тут, в замке Рэбэнуса. После того, как, конечно, тщательно обыскали его.

– И ничего не нашли, – предположила я, ведь если бы нашли что-то из ряда вон ужасное, то мы бы наверняка никогда не учились бы в этом замке.