Илирия. Связанные тенью. Книга 1

– Дайте пройти! – громко и чётко приказала Наталья Владимировна. – Все отойдите немедленно!

Толпа расступалась нехотя, как густой туман. Кто-то попытался что-то сказать, но она уже стояла рядом с Кириллом на коленях, вытаскивая из кармана фонарик и одновременно проверяя пульс.

– Кирилл, слышишь меня? – её голос был твёрдым, профессиональным, без паники. – Посмотри на меня. Где болит?

Кирилл слабо шевельнулся, издал ещё один хрип. Его взгляд не фокусировался на враче. Он смотрел куда-то мимо – в сторону сцены, а затем – в левый угол зала. Туда, где ещё несколько секунд стояла Катя, но она исчезла.

В момент, когда все ринулись к Кириллу, она встала – тихо, без резких движений и скользнула вдоль стены, растворяясь в шорохах, в криках, в столпотворении. Ни одного поворота головы, ни тени сомнения. Только шаг – ещё шаг – и дверь, закрывшаяся за её спиной беззвучно.

Катя двигалась быстро, но без суеты – точно и по плану. Дверь в кабинет директора была не заперта, как она и предполагала. Михаил Петрович в это время находился в зале. Она толкнула дверь и нырнула внутрь, тут же прикрыв её за собой.

Кабинет утопал в полумраке. Единственный свет лился с улицы из-за старого фонаря, стоящего возле клумбы. Его оранжевое свечение разбивалось на полосы через жалюзи и рваными тенями ложилось на пол, на письменный стол, на портреты висящих на стене директоров прошлых лет. Пыль плавала в воздухе, как крошечные светлячки, зависшие между мирами.

Катя сделала шаг вперёд. Сердце колотилось как бешеное, руки дрожали – это был не столько страх, сколько острота момента, как волнение перед прыжком. Она подошла к шкафу, высокий деревянный монолит, на котором висела латунная табличка с надписью: «Архив». Ключа не было. Катя достала из кармана отмычку – ту самую, что приготовила заранее. Крошечный, криво спиленный кусочек меди с закруглённым кончиком. Она вставила его в замок и с легкостью повернула. Щелчок. Едва слышный, но отчётливый, как сердцебиение в полной тишине.

Шкаф скрипнул нехотя, словно сопротивляясь. Внутри пахло старыми бумагами, чернилами и сыростью. Катя пригнулась, пробежалась взглядом по папкам: всё аккуратно, по годам. 2003. 2004. 2005. 2006…

Катерина вначале проверила папку «2005», но там их личных дел не оказалось, она продолжила рыскать в шкафу. «Где же ты…» – мысленно прошептала она.

На самой нижней полке, в отдалении от остальных, лежала папка. Широкая, пухлая, обтёртая по углам. На ней – выцветшие буквы, выведенные от руки красным маркером: «2005. Никитское». Это была отдельная ото всех папка. А посередине – красная лента, перевязанная крест-накрест, как рана, стянутая ниткой.

Катя осторожно потянула папку на себя. Лента затрещала в пальцах, оказывая упрямое сопротивление. Она развязала узел и начала разворачивать свёрток, с той же осторожностью, с какой извлекают из ножен клинок. Бумаги внутри были плотные, тяжёлые. Первым слоем – служебные записки, закрытые постановления, листы с печатями «копия», «служебно». А под ними – фотографии.

Катя затаила дыхание. Лампы в кабинете не было, но свет фонаря падал как раз на страницы. На первой фотографии – круг выжженной травы, словно кто-то поджег костёр и оставил его гореть дольше, чем положено. В центре круга лежали пятеро детей. Лиц почти не видно, но силуэты вполне узнаваемы. Катя затаила дыхание. Она знала, что это они.

Ещё одно фото. Те же дети, только ближе. Камера запечатлела момент: кто-то держит чью-то руку, кто-то сжимает глаза, как от боли. Катя перевернула снимок. На обороте – чёткая печать: «Архивный снимок» и подпись: «Лес в нескольких километрах от с. Никитское».

Её пальцы задрожали. Лист почти выпал. Горло сжалось. Что-то внутри – то, что она пыталась удержать с самого утра – вырвалось наружу ледяным пониманием. Не теория. Не домысел. Всё было. Это в действительности было с ними. И эта история до сих пор остается загадкой.

Катя медленно подняла голову. В кабинете всё так же царила тишина, но теперь она чувствовалась иначе – как предвестие. За окном, где-то вдали, по асфальту прошёлся одинокий порыв ветра, шевельнув ветки деревьев.

Девушка быстро огляделась, нащупала в углу кабинета старенький ксерокс, знакомый по редким поручениям от тёти Люды, и, дрожащими руками вставив первые фотографии, нажала кнопку копирования. Аппарат зажужжал, осветив комнату резким холодным светом. Она работала быстро, почти машинально, но внимательно следила за тем, чтобы снимки не повредились. Через пару минут у неё в руках были свежие копии – тусклее, чем оригиналы, но достаточно чёткие: круг, дети, подписи. Она аккуратно сложила их в заготовленную заранее тетрадь с выдранными листами, спрятала в рюкзак под платьем и только тогда глубоко выдохнула. Катя аккуратно вернула фотографии в папку. Завязывать ленту не стала.

Пора было возвращаться. Время шло.

Катерина вернулась в зал, а праздник продолжался, словно недавняя пауза и не случалась. Музыка вновь лилась из колонок, шарлотка благополучно разошлась по тарелкам, а воспитатели, безмолвно переглянувшись, решили не придавать случившемуся особого значения. Кирилла только что проводили в спальню – двое ребят отвели его под руки, с почтительным опасением, как если бы он был сделан из хрусталя. Его лицо оставалось бледным, но абсолютно спокойным, даже отрешенным. Он не сопротивлялся, не проронил ни слова, лишь в последний момент кому-то кивнул и растворился в дверном проеме.

Катя стояла у стены, прижавшись к прохладной панели, и выискивала глазами Элис. Та вышла из круга младших, с которыми только что плясала, и направилась к выходу вытереть пот со лба или просто отдышаться. Катя тут же выскользнула за ней, бесшумно, как тень.

Элис едва успела вдохнуть, как Катя уже была рядом. Не сказав ни слова, она резко схватила её за рукав, взгляд был твёрдым, ледяным и отчаянно сосредоточенным. Элис вздрогнула, но не от страха, а от той энергии, что исходила от Кати.

– Нашла, – прошептала Катя, глядя ей прямо в глаза. – Нужно собрать всех. Теплица. Через двадцать минут.

Голос был почти неслышен, но в нём чувствовалась некая тяжесть и глубина понимания. Элис сначала хотела спросить, что именно, как, зачем, но замерла. В глазах Кати плескалось нечто, чего она не видела раньше: не просто решимость, а знание. Как будто она держит в руках то, что может всё перевернуть. Элис лишь посмотрела в ответ и просто кивнула. Одного взгляда было достаточно.

Праздник продолжался. Но за пределами торжества начало происходить уже что-то совершенно другое: очень важное.

Сумерки ложились на двор сиреневым налётом, расползаясь по стенам, ограде и клумбам. Детдом постепенно затихал: голоса утихали, музыка стихала, гирлянды на стенах теряли яркость. За огородом, за старыми вишнями, где днём ещё играли младшие, стояла теплица – забытая, треснутая, косо наклонившаяся в сторону кривого тополя.

Стекло на ней держалось из последних сил: паутины трещин, пыль, следы когтей птиц. Внутри пахло землёй, ржавчиной и прошлым. Когда-то здесь выращивали овощи, теперь же остались только сорняки и эхо.

Катя пришла первой. Потом Элис, тихо ступая, с фонариком в руке. Кирилл вырос словно из воздуха, молча, в тени. Костя был насупленным, с сомнением в глазах, но без вопросов. Они вошли внутрь, как в храм или на чужую территорию. Каждый – с чем-то внутри, о чём пока не говорил.

Дверь со скрипом отворилась в последний раз. На пороге появился Марк.

– Ну и где мы теперь? – проворчал он, отряхивая куртку. – В вашем клубе психов?

Он прошёл внутрь, не спрашивая, зачем. Ему сказали, что кто-то из младших потерялся за огородом, и Элис просила срочно помочь с фонариком. Ничего особенного, просто очередной хаос после праздника – так он решил. Но по глазам Марка было видно: он уже по дороге заподозрил подвох. Однако всё равно пришёл.

Он остановился чуть поодаль, скрестив руки на груди.

– Давайте быстрее, а? У меня ещё план был – бухнуть остатки и забыться. Не с вами тут в мракобесие играть.

Катя не ответила. Она достала из рюкзака аккуратно сложенный конверт и разложила его содержимое на старом ржавом столе, покрытом пятнами и паутиной. Лист за листом – фотографии. Бумага хрустела в тишине, как сухая кожа.

Они сгрудились вокруг. Пятеро. Как по команде.

Снимки были чёрно-белые, зернистые. На них – дети. Пятеро. Лежат в кругу выжженной травы. Один с зажмуренными глазами. Девочка с распущенными рыжими волосами. Мальчик с прижатой к груди рукой. Лица размыты, но узнаваемы.

– Это… – Элис прошептала, как боясь, что голос нарушит хрупкое равновесие. – Боже. Это же мы…

Никто не ответил. Только Костя судорожно сглотнул. Кирилл вытянул руку, взял центральную фотографию. Долго смотрел. Пальцы его дрожали. Он провёл подушечкой пальца по силуэту, замер… И вдруг – вскрик. Короткий, острый, вырвавшийся, как судорога. Он отдёрнул руку. Фото выпало на пол. Стекло теплицы зазвенело – тонко, как будто его коснулся ветер, которого сейчас не было. Всё замерло.

– Что это было? – Марк шагнул назад, но взгляд удерживал на Кирилле. – Что ты, чёрт побери, творишь?

– Оно… оно живое, – выдохнул Кирилл, глядя не на них, а куда-то сквозь, в темноту теплицы.

– Вот именно, – скривился Марк. – Полный чердак. И ты, и ты, – он кивнул на Катю и Кирилла. – Вы двое уже давно поехали. А теперь и остальных за собой тянете. Красиво, конечно. Фотки, спецэффекты, истерики. Но я не в цирке.

Он отвернулся. Было видно: он хочет уйти. Сказать «всё, хватит», хлопнуть дверью, вычеркнуть себя из этого вечера. Но не сделал ни шага. Стоял. В напряжении. В гневе. И в ожидании.

Катя тихо подняла фото с пола. Протянула его Марку.

– Посмотри. Просто посмотри. Ты можешь продолжать не верить. Но ты тоже был там. Мы все были там!

Он взял снимок – резко, с раздражением. Взглянул мельком, потом – чуть дольше. Лицо его не изменилось. Только пальцы слегка побелели от давления.

– Ладно, – буркнул он. – Допустим. Допустим, это мы. И что? Хотите устроить спиритический сеанс на картошке?

– Мы хотим понять, – тихо начал Кирилл, – что с нами случилось в том лесу.

Марк опустил глаза на секунду, а затем поднял их и снова нахмурился, но голос уже был тише:

– Я остаюсь. Но если снова выкинешь какую-нибудь херню, Кирюха, – я тебе врежу.

Катя кивнула. Элис чуть улыбнулась – грустно, но с облегчением. Костя выдохнул. Кирилл посмотрел на всех сразу.

Внутри теплицы стало темнее. Сумерки окончательно заглотили остатки света, и только приглушённый свет фонаря с улицы пробивался сквозь трещины в стекле, бросая на пол блеклые полосы.

Кирилл стоял в центре. Его лицо побелело, словно и без того хрупкая грань между ним и чем-то иным соскользнула. Он двигался не как человек, а как тот, кто знает: «вот сейчас», «только так», «иначе не получится». Он глядел на них с напряжением, но без страха.

– В круг, – коротко сказал он. – Нам нужно выстроиться, как тогда.

– Ты серьёзно? – хмыкнул Марк, отступая на шаг. – Да вы все чокнулись тут что ли!? Мне вот интересно, вы чем с Катькой гаситесь?

Он развернулся было к выходу, но Элис остановила его – взглядом, не касанием. Не умоляла, не просила. Просто смотрела, словно говорила: «Останься. Всего один раз».

Костя шагнул вперёд, плечи его дрожали, но в лице не было растерянности. Катя уже стояла рядом с Кириллом. Она первой протянула руку. Элис – второй.

Марк выругался себе под нос. Снова посмотрел на фотографии, лежащие рядом. Потом – на Костю, на Катю, на Элис. И, как будто отрывая от себя кусок воли, медленно подошёл, бросив:

– Ладно. Один раз. Один, мать его, раз!

Они сомкнули круг.

Пять рук, пять звеньев. Теплица стала тесной, воздух сгустился. Кирилл закрыл глаза. Остальные, пусть и с сомнением, последовали примеру. И тогда – это случилось.

Вспышка. Не яркая, не ослепляющая. Не электрическая. А внутренняя. Как если бы мир провалился внутрь сам себя, и вместе с ним они.

В глазах мелькнул лес. Зелень, размытая в панике. Ветки царапают лицо. Кто-то кричит. Детский плач. Хриплый голос – не человеческий. Звон. Все вокруг чернеет. Пепел в носу. Чёрная тень между стволами.

Элис вскрикнула. Катя резко вдохнула, «утопая» и сразу же «вынырнула». Костя пошатнулся и упал на колени, как подкошенный.

– Я помню… – прошептал он, вжавшись в землю. – Мы бежали… Оно было за нами…

Его губы дрожали, глаза расширились. Он говорил это не им, а себе. Тому мальчику, которого вытеснил.

В тот же миг все фонари в детдоме – внутри, на дворе, даже в административной части – разом погасли. Мир погрузился в чернильную темень. Внутри теплицы не осталось ничего, кроме непроглядного мрака. Но между их ладоней, в точке соприкосновения кожи, тлел слабый, молочный свет – призрачное сияние, похожее на тепло угасшего костра, на память, ставшую физической реальностью.

Свет вернулся внезапно – хрупкий, резкий, словно кто-то вколотил лампу обратно в реальность. Фонари за окном теплицы вспыхнули один за другим, тускло, с перебоями, как сердцебиение после долгого обморока. Электричество гудело в проводах. Но внутри всё было неподвижно.

Пятеро сидели на холодной, запылённой земле, сбившиеся в круг, как после падения. Никто не говорил. Их лица были мертвенно бледные, в глазах – не страх, а тишина. Та, которая остаётся, когда ураган прошёл сквозь тебя. Их руки всё ещё соприкасались, хотя уже не нужно было. Никто не хотел разжимать пальцы первым.

Катя молча смотрела в одну точку – на след от своей ладони в пыли. Костя тяжело дышал, будто только что вылез из-под воды. Кирилл, сжав зубы, переводил взгляд с лица на лицо, сверяя: «Вы тоже это видели? Или только я?», Элис медленно подняла глаза на потолок, где трещины складывались в паутину, и вдруг тихо – почти исповедально сказала:

– Мы обязательно должны съездить в это место. В это… Никитское.

Марк сидел, опершись локтями о колени, руки сплел в замок. Его лицо всё ещё хранило след раздражения, но уже без злости. Он не смотрел на остальных, не задавал вопросов. Просто кивнул. Один раз. Тихо. С короткой тяжестью признания. В его глазах больше не было бегства. Только понимание, что отрицать бесполезно. Оно всё равно придёт за ними.

За стеклом, за мутными стенами теплицы, что-то шевельнулось. Сначала – как тень. Потом – плотнее. Как будто сама ночь решила выйти из зарослей. Очертания колыхнулись и на мгновение обрели форму. Пять силуэтов. Маленьких. Детских. Стояли в стороне от двери, не двигаясь. Точно отражение.

Никто не встал, никто не закричал. Все видели. Все понимали.

Тени не двинулись, а лишь застыли в неподвижности. Затем, медленно теряя очертания, они начали таять в темноте, подобно дыму на безысходном ветру. Теплица вновь осталась в одиночестве – со скрипящим металлом, со стёклами, на которых отпечатки ладоней внезапно стали видны как никогда отчётливо. С пятью людьми, что отныне знали правду, хотя всё равно не понимали её.

Внутри всё изменилось. Необратимо.

Глава 6 Кто куда

Пути расходятся легко, но тени всё равно идут следом.

Оно ждало. Не спало, не таилось – именно ждало. Терпеливо, как зверь в засаде, знающий: рано или поздно они вернутся. Потому что всё, что когда-то попало в его обозрение, уходит лишь на время. И всё, что было вырвано, просится назад.

В глубине леса, где трава не шевелится даже при ветре, где деревья растут не вверх, а внутрь – друг в друга, – пульсировала пустота. Воронка, невидимая для глаз, но ощутимая, как судорога где-то в самом сердце. Над ней клубился туман – не белый, не серый, а темная субстанция, плотно свернувшаяся в кольцо. Там не было звуков. Даже птицы, пролетая над этим местом, меняли траекторию.

Пять голосов продолжали звучать тонкими нитями, сплетёнными в давнем прошлом. Их имена были написаны в земле, в пепле, в древних шорохах корней, пробивших ту самую выжженную траву.

Теперь их разбросало по разные стороны – по городам, дорогам, новым жизням. Но связь не исчезла, она лишь ослабла, как канат, выеденный временем. А когда канат рвётся, всегда звучит щелчок – тот самый, который слышала тьма и улыбалась.

Тени впервые пошевелились, когда один из них начал злоупотреблять алкоголем, чтобы забыться. Впервые сгустились, когда другая из них закричала в пустую комнату, увидев за окном клубящийся чёрный шар. Они пытались бежать, засыпать, спорить, закрываться учебниками, спортом, сигаретами, таблетками, бессмысленными вечеринками. Бежать от прошлого, но всё бесполезно, так как это лишь усугубляет проблему, как солёная вода, которая только усиливает жажду.

Лес знал: они вернутся. Он видел их лица тогда и сохранил следы – под корнями, в гнилых пнях, в каплях влаги, что по ночам срываются с паутины. Пятеро. Связанные той ночью, что случилась, и той тенью, что из неё вышла.

Теперь, когда связь снова дёрнулась, и страх перешёл в решение, – тьма дрогнула. Протянула руку. И приготовилась встречать.

Костя Серов, некогда душа компании и главный баскетболист детдома, теперь жил в режиме бесконечных тренировок, матчей и изнуряющих сборов. Его приняли в полупрофессиональную команду "Темп", и он рвался вперед, как всегда – с азартом, с верой в победу, с тем самым упрямством, которое когда-то заставляло его подниматься после каждого падения. Но теперь что-то было не так. Мяч, который раньше летел в кольцо с идеальной точностью, вдруг начал отклоняться в самый последний момент, будто невидимая рука отталкивала его в сторону. На площадке он стал замечать тени – не просто темные пятна в углах зала, а нечто большее: силуэты, которые двигались, когда никто не смотрел, и замирали, стоило ему обернуться. А поздно вечером, когда он оставался один в пустой раздевалке, до него доносился шепот – одинокий, настойчивый, повторяющий одно слово: «Илирия». Он тер виски, стискивал мяч до хруста пальцев, но это не помогало. Контроль ускользал, и он не понимал – сходит ли с ума, или с ним действительно происходит что-то необъяснимое.

Алиса Ларионова, всегда мечтавшая о свободе и яркой жизни, наконец сбежала из провинции в Санкт-Петербург. Она сняла крохотную комнату в старом общежитии, поступила на заочное отделение дизайна и вечерами гуляла по набережным, вдыхая ветер с Невы. Но спустя месяц началось это. Сначала – просто ощущение, что за ней следят. Потом – черные силуэты, мелькающие в переулках, в метро, в толпе. Они не приближались, просто стояли и смотрели. А ночью пришел рев – низкий, вибрирующий, как если бы где-то далеко рушилась скала. Он приходил вместе с тенями, и тогда Элис вжималась в подушку, зажмуриваясь, пока звук не стихал. Однажды она проснулась от ощущения чужого присутствия и увидела за окном черный шар дыма, медленно вращающийся в воздухе. Он не рассеивался, не улетал – просто висел и наблюдал. На следующий день она пошла к психотерапевту. Врач, не моргнув глазом, выписал ей таблетки, но даже после месяца приема видения не исчезли. Они стали только четче.

Марк Якушин, всегда дерзкий и неуправляемый, после выпуска из детдома окончательно сломался. Он поступил в местный колледж на IT, но через месяц забросил учебу – зачем она ему, если мир и так катится в тартарары? Вместо лекций он теперь проводил ночи в подпольных барах, где свет неоновых вывесок смешивался с запахом дешевого виски и сигарет. Он пил, чтобы забыться. Потому что стоило ему закрыть глаза, и перед ним вставал тот лес: черные стволы деревьев, красная луна, давящая на глаза, и шепот, ползущий из темноты. Иногда во сне он снова был ребенком – маленьким, беспомощным, бегущим от чего-то невидимого. Он просыпался в холодном поту, хватая ртом воздух, и тогда наливал себе еще один стакан, дабы заглушить страх. Но даже алкоголь не помогал. Тени начали преследовать его и наяву – в отражениях витрин, в темных углах комнаты, в зеркалах общественных туалетов. Они ждали. У Марка была жуткая истерия, он не знал, как от них убежать.

Катерина Иванова и Кирилл Данчевский оказались единственными, кто не разбежался после выпуска. Они поступили в один ВУЗ, на исторический факультет, и даже попали в одну группу, как будто судьба нарочно свела их снова. Катя с головой ушла в учебу, штудируя древние мифы и летописи, а Кирилл вел тщательные записи – дневник снов, в котором фиксировал каждую деталь своих кошмаров. Их тоже преследовали тени, но они не сдавались. Катя рылась в архивах, интернете, пытаясь найти хоть что-то об Илирии, а Кирилл часами сидел в библиотеке, сверяя свои видения с древними легендами о мирах за гранью реальности. Однажды Катя наткнулась на пожелтевшую газету тринадцатилетней давности, там была заметка о пятерых детях, найденных в Калужском лесу без памяти. В статье упоминался странный круг выжженной земли. Кирилл, прочитав это, побледнел: «Это мы», – прошептал он тогда. И в тот же вечер им обоим приснился один и тот же сон: они снова стояли в лесу, держась за руки, а вокруг смыкалась тьма.

Поезд прибыл на Калугу-1 ранним утром, когда город еще спал, окутанный сизой дымкой осеннего тумана. Это была последняя неделя октября Элис вышла на перрон, сжимая в руках потрепанный рюкзак – тот самый, с которым когда-то уехала отсюда, полная надежд. Теперь он казался ей тяжелее, он особо не был наполнен вещами, скорее невидимым грузом всех этих проклятых видений. Она глубоко вдохнула знакомый запах – смесь железнодорожной гари и прелой листвы, и почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Я вернулась», – подумала она, но мысль эта не принесла облегчения.

Она сказала себе, что приехала по делам, нужно было подписать какие-то бумаги из детдома, забрать оставшиеся документы и вещи. Но это была ложь. Настоящая причина сидела у нее внутри, как заноза: она больше не могла терпеть ночные кошмары, эти тени, скользящие по стенам ее питерской комнатушки, этот противный рев, от которого кровь стыла в жилах. Последней каплей стало то, что произошло три дня назад: она проснулась от ощущения, что кто-то дышит у нее прямо над ухом, а когда открыла глаза – увидела, как черный, словно вырезанный из самой тьмы силуэт медленно растворяется в воздухе. Таблетки больше не помогали. В этот момент она поняла, что нужно возвращаться.

Первым делом она отправилась в университет – туда, где, как она знала, учились Катя и Кирилл. Кампус встретил ее шумной суетой студентов, перебегающих между корпусами, смехом, звонками телефонов. Все здесь дышало нормальной, обычной жизнью. Она стояла у входа, нервно теребя край куртки, когда в толпе мелькнуло знакомое лицо. Катя.

– Элис? – Катя остановилась как вкопанная, широко раскрыв глаза. На мгновение в них мелькнула радость, но тут же сменилась настороженностью. – Ты… что ты здесь делаешь?

Элис хотела ответить что-то бодрое, бросить шутку, как раньше, но вместо этого ее голос предательски дрогнул:

– Мне нужно поговорить с тобой и Кириллом.

Катя внимательно посмотрела на нее, потом кивнула и взяла за руку:

– Пойдем. Кирилл сейчас пошел на пару, но я сейчас сбегаю за ним, жди здесь и не уходи!

Они втроём устроились в маленьком кафе напротив университета. Элис сжимала в руках чашку, чувствуя, как тепло проникает в окоченевшие пальцы. Кирилл молча слушал ее рассказ, его темные глаза не отрывались от ее лица. Когда она закончила, в воздухе повисло тяжелое молчание.

– У нас то же самое, – наконец сказала Катя. Её голос был тихим, но твердым. – Тени. Шёпот. Этот… рёв.

Кирилл молча достал из сумки тетрадь в черной обложке и положил на стол.

– Я записываю, – сказал он. – Каждый сон. Каждое видение. Они не случайны.

Элис перелистала несколько страниц – аккуратные записи, зарисовки символов, вырезки из старых книг. На одной из страниц было крупно написано: «ИЛИРИЯ – ???».

– Мы думаем, это началось снова, – Катя обменялась взглядом с Кириллом. – То, от чего мы убегали в детстве.

Элис почувствовала, как по коже побежали мурашки. Она приехала сюда, потому что больше не могла быть одна. И теперь, глядя на этих двоих, поняла – они тоже боятся, но не сдаются.

– Нам нужно найти остальных, – сказала она. – Костю. Марка.

Катя кивнула:

– Тогда впятером, может, наконец поймем, что происходит.

Кирилл закрыл тетрадь. В его глазах читалось что-то странное – не страх, а скорее… решимость.

– Они тоже страдают, – произнес он. – Особенно Марк.

Элис вздохнула. Она знала, что самое сложное впереди. Но впервые за долгие месяцы у нее появилась надежда.

– Тогда поехали, – сказала она, отодвигая стул.

Калужский IT-колледж встретил их серым бетонным фасадом и выцветшими плакатами с призывами к учебе. Элис нервно теребила капюшон куртки, пока Катя расспрашивала в приемной о Якушине. Секретарь, женщина с усталыми глазами и тугой серой косой, даже не подняла головы:

– Якушин? А, этот… – она щелкнула клавиатурой. – Последний раз отмечался три недели назад. Если вам надо ищите в «Гаражнике». Там все эти наши «перспективные» зависают.