Горбатый Эльф

Пятый подавил вздох облегчения и принялся разрезать путы. Двое служек бросились к нему на помощь.

– Отведите ее в хлев, – Второй принюхался и раздвинул измятые цветы, плававшие в желтой луже, – алтарь осквернен, сегодня нам придется служить в другом месте.

Старец ненадолго задумался и улыбнулся:

– Братья, нехорошо, если в такой праздник мы будем молиться в одиночестве. Давайте выйдем к людям.

На главной площади кипела возбужденная толпа, люди обменивались впечатлениями о случившемся в храме. У каждого была своя история, часто совсем непохожая на рассказы других свидетелей, но в одном все были единодушны: произошло что-то скверное, и это дурной знак. Очень дурной.

Поначалу только нищие, все еще сидевшие на ступенях собора (сегодняшнее подаяние оказалось на редкость скудным) заметили необычную процессию. На верхнюю площадку лестницы служки вытащили стол, покрытый белой скатертью, за ними шли жрецы, несущие пятисвечник, чашу и огромное блюдо с лепешками.

Второй поднял руки и молча стоял, пока гул разговоров не стал стихать. Когда удивленные лица начали поворачиваться к собору, он опустил их и сказал:

– Сегодня у нас на сердце горе, потому что мы потеряли близких. Наш разум в смятении, потому что мы не знаем, чего нам ждать от завтрашнего дня. Мы не в силах помочь ни себе, ни друг другу – мы заблудились во тьме, и нет факела в наших руках. Мы часто молились о благоденствии и бранной славе и вот, мы терпим поражение за поражением, и голод стоит у наших дверей. Настал день испытания, пришла пора просить о спасении и о том, чтобы в наших душах вновь загорелся свет, который мы потеряли.

– Больных и раненых, голодных, сирот и вдов – спаси, Единый Милостивый.

Он служил по древнему, забытому еще во времена императора Гилата обряду, и жрецы вразнобой подхватили незнакомую мелодию, но она была совсем простой, и дальше они не сбивались. Он просил о возвращении пленных, о том, чтобы Светлые Небеса приняли ушедших, о мире и сострадании, и пока длилось пение, многим казалось, что они обрели утраченный свет.

Дождавшись, когда Второй осенит толпу святым кругом, один из младших жрецов почтительно склонился к его уху:

– Ваше благочестие, в Гилатиане чума.

Второй прикрыл глаза. Что ж, он знал, что рано или поздно этот город настигнет расплата. Но почему она всегда так неразборчива и карает невинных наравне с виновными?

– Бейте набат, – глухо сказал старик. Он надеялся еще хоть раз услышать праздничный перезвон. Значит, не суждено.

Звонарь повис на веревке, раскачивая язык большого колокола, и тревожный гул разлился над Гилатианом.

Глава 22. Весло и парус

II

Литания проснулась под звуки странной, какой-то первобытной музыки. Из глубины ночи доносились редкие удары барабана, которым вторил протяжный тоскливый скрип. В первые мгновения она думала, что слышит стук собственного сердца, потом заметила, что ритм совпадает с легким покачиванием корабля. Впервые с начала плавания «Кентавр» шел на веслах.

Вечером она поужинала, и чувствовала себя еще слабой, но выспавшейся и совершенно здоровой. Стараясь не скрипнуть половицами, чтобы не разбудить Тайру, она выбралась из каюты и чуть не наступила на чье-то скорчившееся у самой двери тело. Палубу устилал сплошной ковер разлегшихся как попало солдат. Под лучами луны человеческое месиво напоминало поле битвы, если бы не зычный храп, исходящий из многих глоток, и облако лукового и винного аромата, витавшее над спящими.

Она поднялась на ют, там было свежо и просторно, только на мостике стояли две неразличимые во тьме человеческие фигуры. С высоты корабль казался совсем маленьким: деревянная скорлупка, до отказа набитая беззащитными живыми существами среди бескрайнего пространства ночи. Паруса неподвижно свисали, как полотнища причудливого занавеса, двадцать весел одновременно падали в воду, выныривали, чуть вразнобой летели вперед, снова падали с тяжелым плеском. Как будто многоногое насекомое ползло по круглому черному зеркалу. Море было гладким, как стекло, только два пенных следа разбегались от кормы и таяли вдали.

Крошечный огонек фонаря на юте, огромная луна, похожая на медное блюдо с темными пятнами окиси, да ровная лунная дорожка, как будто пришпиленная к корме, все остальное – непроглядная ночь

Может быть, сейчас дети тоже смотрят на эту луну? Хотя нет, они давно уже спят, разве что Сита… Воспоминание о дочери разбудило привычную тревогу. Как она там, в Ликейе? Ей всегда было тяжело среди незнакомых людей. И эти ее припадки… Пройдет несколько месяцев, прежде чем удастся получить первую весточку о детях.

Одна из теней спрыгнула с мостика, Литания издали узнала Брейда – по гибкости движений и по тому, как заколотилось сердце.

Она не видела его с тех пор, как поднялась на борт «Кентавра». В первые дни, когда ей было совсем плохо, Литания надеялась, что он зайдет хоть на минуту: спросит о здоровье, сядет рядом, возьмет за руку. Ей сразу стало бы легче. А он, наверное, считал неделикатным беспокоить страдающую от морской болезни императрицу.

– Добрый вечер, госпожа. Как вы себя чувствуете?

Его голос был тихим, но в нем явно слышалась улыбка, и Литания улыбнулась в ответ.

– Прекрасно. Слава Единому, перестало качать. А почему мы идем на веслах?

– Штиль.

– Неужели они так и будут грести всю ночь, разве нельзя встать на якорь до утра?

– Гребцы работают посменно. Они пять дней отсыпались, теперь им придется потрудиться.

– Но к чему такая спешка?

– Мы потеряли слишком много времени на стоянке. Галеру Янгиса видели перед закатом. Надеюсь, за ночь мы оторвемся от нее.

– Не может быть! Я была уверена, что он вернется в Гилатиан.

– Я тоже. Но, к сожалению, он не отстал. После поражения ему очень хочется вернуться с трофеем.

– За нами идет только один корабль? Насколько я знаю Виндома, он тоже должен был ввязаться в погоню, если его не потопили.

– Виндома больше нет, он умер за несколько дней до похода. Яд, полагаю.

Литания помолчала, обескураженная новостью. Виндом был ее личным врагом. И порядочной скотиной. Но представить Арса мертвым было невозможно – дворец без его львиного рыка? Впрочем, надо надеяться, она больше не попадет в этот проклятый дворец.

– До Кадара два дня, если появится ветер, мы больше не увидим галеру. В крайнем случае, солдаты будут грести вместе с каторжниками. Если понадобится, мы с Лансом и Видием тоже сядем на весла, но мы уйдем.

– Что ж, тогда я не стану волноваться. Я все-таки решила доверять вам, – улыбнулась Литания.

Брейд молчал долго, и Литания подумала, что обидела его этим «все-таки».

– Я сделаю все возможное, чтобы оправдать эту честь, госпожа, тем не менее, я хотел бы предостеречь вас. Очень часто нам приходится полагаться на тех, кто рядом, но доверие – это всего лишь рабочая гипотеза, которая может не подтвердиться. Нам не дано знать даже самих себя, что уж говорить о других людях.

– Ваши слова продиктованы холодным рассудком, а для меня доверие – это чувство, оно либо есть, либо его нет. Душа знает больше нашего разума, она редко ошибается.

– Чувства… Они как погода: сегодня шторм, завтра штиль. Единственное, в чем я мог бы поклясться перед небом – в искренности моего желания спасти все вверенные мне жизни.

– Я благодарна вам… – Литания вглядывалась в горизонт и не различала грани, где тьма моря переходит в тьму неба. Черная ночь, глухие удары барабана, скрип уключин.

– Как вы поступите с рабами, когда мы прибудем в Кадар?

– Высажу на берег в каком-нибудь безлюдном месте. Боюсь, у Альбина возникнут сложности с неведомо откуда взявшейся шайкой – но не продавать же их на рынке, в самом деле. Ну а мы доберемся до ближайшего порта, купим лошадей и отправимся дальше. Я думаю, сразу в Салем, не заезжая к вашей сестре. Впрочем, если вы ей напишите, Альбин, может быть, и рискнет вас принять. Тогда вы будете под его защитой.

– А корабль?

– Балтазар вернет его законному владельцу. Своих людей я тоже отпущу – нам не понадобится войско для путешествия по Кадару, может, оставлю человек пять. Не беспокойтесь, госпожа, я никого не обижу – все будет так, как вам нравится, и каждый каторжник получит по золотому рину. А сейчас простите меня – мне пора вернуться на мостик.

– Спокойной ночи, герцог.

– Спокойной ночи, госпожа.

Литания спустилась по трапу и села на ступеньку. Она долго смотрела на странно сияющий парус, не понимая, что с ним такое, пока не увидела, что это луна просвечивает сквозь серую холстину.

Литания чувствовала беспомощную обиду, как несправедливо наказанный ребенок.

Брейд говорил с ней мягко и ласково. Точно так же, как Джан в их последнюю встречу, когда ее увозили к Янгису. Бережно, как будто ставил точку в прощальном письме. Но почему?!

Литания упрямо мотнула головой. Она слишком много думает об этом человеке. Брейд рискнул и жизнью, и положением ради нее, она действительно должна быть благодарна ему. Что еще можно хотеть от него?! Счастья? Она уже была счастлива с Джаном целых пять лет. У большинства из тех, кого она знала, не было и этого.

И хватит вспоминать тот поцелуй в Белой Чайке, среди огня и летящих стрел. Он абсолютно ничего не значил, Брейд просто пытался успокоить ее.

Литания решительно встала и ушла в душный мрак каюты, чтобы не спать до утра.

Корабль еле двигался, из-под палубы слышались крики. Брейд разбудил двух своих солдат и спустился на нижнюю палубу. Там было светлее, чем на юте – чтобы никто из рабов не вздумал прохлаждаться, комит зажег аж четыре фонаря.

Громадный зверообразный надсмотрщик избивал гребца. Остальные рабы орали, старались хоть плевком дотянуться до палача. Комит отсутствовал, видимо, дрых, придется наводить порядок самому.

– Прекратить! – крикнул Брейд, – надсмотрщик снова ударил жертву. Кровь гребца тремя струйками стекала на грудь, из обеих ноздрей и из угла скособоченного рта.

Брейд приставил меч к горлу громилы, аккуратно поднял лезвием подбородок.

– Посмотри на меня. Я велел тебе прекратить. За что ты его бил?

Надсмотрщик молча сопел. Ему ничего не стоило отнять железку у этого хлыща и снести лыбящуюся голову, но ведь за ним еще двое с мечами наизготовку. Наконец он процедил сквозь зубы:

– Он меня обругал.

– Нехорошо. Он тебя обругал, а ты ему зубы выбил. Давай, обругай его в ответ. Назови его, как он тебя назвал.

Лезвие ощутимо надавило на кадык, и надсмотрщик просипел:

– Боров вонючий.

– Молодец. Ну а теперь ты его ударь, как он тебя бил, – Брейд взял надсмотрщика за волосы и наклонил к рабу.

Гребец застыл. Ударишь, и больше не жить. А, все равно это не жизнь – и от души, чтоб в последний раз оторваться, вломил по ненавистной харе. Хрустнула переносица.

Гребцы восторженно загудели.

– Ребята, а он вам вообще нужен? Сумеете грести без него? – спросил Брейд

– Не нужен! За борт его! Сами справимся! – хором заорали рабы.

– Ну что, все понял? Твое дело – бить в барабан и раздавать еду. Еще раз без приказа комита кого-то тронешь – отправлю за борт.

Гребцы недовольно заворчали, они надеялись на окончательную расправу над мучителем. Весла были опущены, корабль стоял.

– Парни, вы обещали грести.

Кто взялся за весла, кто нет. Послышались голоса:

– Снимите цепи, тогда будем грести. В цепях тяжело.

– В Кадаре сниму. Ребята, я вас не покупал, мне не нужны рабы. Я захватил этот корабль, за нами гонится императорская галера. Догонит – все пойдем ко дну. Уйдем от нее, доберемся до Кадара – отпущу на свободу. И каждый получит по два золотых рина.

– По три! Отпускай сейчас! А если не заплатишь?

Брейду уже самому хотелось взять в руки плеть.

– Так. Кто-нибудь слышал о шайке Волка?

Ему откликнулась всего пара голосов:

– Ну, я слыхал, – слышал, и чего? – и, наконец, – ну да, у них там мой брат.

– Я – Волк. На борту мои люди. Не будете грести, посажу на весла своих парней. А вас – к рыбам.

Все обернулись к брату разбойника

– Это точно Волк? Он, что ли, тебя на каторгу отправил?

– Да нет, я не у него был. Волк неплохо платит, но там не разгуляешься – дисциплина, то да се, чуть что – пинком под зад, вали нахрен, сам свою шайку делай. А он это или нет – не знаю, я ж к нему не пошел.

– Как звали твоего брата? – спросил Брейд.

– Крис. Крис Тамсин. Вы его помните, милорд? Он еще жив?

– Криса сюда, быстро.

По трапу сбежал молодой парень.

– Вон там, на задней скамье, твой брат. Нет, не подходи к нему. Узнаете друг друга?

– Крис! – Вулли!

– А теперь скажи им, кто я. Они не верят, что ты из моей шайки.

Крис чуть было не представил Брейда герцогом Атерли, но глянул на развязные ухмылки рабов и смекнул обстановку.

– Это Волк, наш командир. Лучше ему доверять. Для вас же лучше.

– А что, там правда галера за нами гонится? Он точно нас освободит? Он обещал заплатить по три рина, заплатит? – хором загалдели каторжники.

– Раз обещал – заплатит. Пока вы тут языки чешете, галера четверть пути до нас прошла. Гребите, сволочи.

«Толковый парень, надо к нему присмотреться» – подумал Брейд и сказал жмущемуся к стене второму надсмотрщику:

– Чего стоишь? Бей в барабан. К людям не прикасайся, хотят жить – будут грести.

Рабы неохотно взялись за весла.

***

На пятьдесят первом году жизни менестрель Тобиас влюбился во второй раз. Его первая любовь звалась Каролиной, она подарила ему семь прекрасных, почти безоблачных лет и два года беспросветной муки, когда Тобиас пытался исцелить жену от неизлечимой болезни. Он похоронил Каролину в семейном склепе и в тот же день навсегда покинул родовое поместье, проданное за долги. Все, что у него было, он истратил на лекарей.

Вторая же… Нет, второй, конечно, была Лаэрта. Тобиас стыдился этого неуместного чувства, величал себя старым идиотом, хотя и был ровесником императора, сочинял ночами трогательные стихи и безжалостно рвал их на утро. Баллада, подаренная Брейду, была из их числа, и речь в ней шла о Лаэрте. Ну а розой звалась, разумеется, не леди Вивиан, а незабвенная Каролина. Со временем ему удалось обуздать никчемные фантазии, императрица стала для него милостивой госпожой, драгоценным другом – но не более.

Леди Алинду никто не сравнил бы ни с розой, ни с лилией. Разве что с лесной фиалкой – чтобы оценить ее изящество, нужно было очень внимательно присмотреться. Королева Ликейи прислала ее приглядывать за ракайскими принцессами, и поначалу Тобиас отнесся к Алинде со снисходительной жалостью. Милая девочка, постаревшая на придворной службе: хрупкая фигурка, поблекшее усталое личико, детский голосок. Вечная фрейлина, не изведавшая ни любви, ни материнства, скромная тень блистательной королевы, преданная нянька для принцев, а позже и для королевских внуков. Она умела сочинять чудные сказки и помнила больше баллад, чем сам Тобиас. Когда он попробовал читать ей свои стихи, Алинда с лукавой улыбкой продолжила их – она знала наизусть почти все, что он написал. Они проводили много времени вместе, и с каждым днем ее глаза сверкали ярче, голос звучал звонче, а щеки покрывались нежным румянцем. Тобиас уже не понимал, как мог он счесть леди Алинду невзрачной – прелестная женщина, добрая фея, она стала душой его души.

Во дворце давно погасли окна, Агни и Раймонд смотрели третий сон под охраной дремавших за дверью гвардейцев, а они все сидели посреди темного парка, освещенного только ярким ночным небом. Давно следовало отправить Ситу спать, но Тобиас задумчиво перебирал струны лютни. Еще утром он решил – сегодня, как только он останется с Алиндой наедине, он откроет ей свое сердце. И будь что будет. Он подыскивал для своего признания самые возвышенные слова, оттачивал каждую фразу, чтобы она засверкала, как ограненный алмаз. Ему хотелось длить и длить эти волшебные минуты неизвестности – как ребенку, прижавшему к груди перевязанную шелковой лентой коробку с подарком.

Огромная медная луна всплыла над садом. Между деревьями разливался запах поздних цветов и увядающей травы, наполняя сердце печальным блаженством.

Алинда вздрогнула: где-то за спиной по аллее пробежали легкие детские шаги.

– Тобиас, там какие-то дети, – встревоженно сказала она.

– Это олень.

– Да, наверное, – в парке действительно обитало семейство ручных ланей. Ей показалось, что она отчетливо слышала топот двух пар ножек – или все-таки четырех копыт?

Сита неожиданно встала, запрокинула к небу лицо и заговорила глухим взрослым голосом:

– Сегодня дракон утолит жажду…

Тобиас в отчаянье зажмурился: он знал, что сейчас начнется. Последний приступ случился с Ситой неделю назад. И вот опять, они происходят все чаще и чаще. Надо показать девочку врачам.

– В ночь полнолуния палач возложит агницу на жертвенник, и пролитая кровь отворит врата, – она изо всех сил закусила губу, чтобы очнуться. «Уйди, пожалуйста, уйди!» Дух прорицания был сильнее Ситы; когда он приходил, ее душа сжималась, уступала ему место, но сейчас он мешал.

– Дети где-то здесь, в парке, их надо найти! – выкрикнула Сита, освободившись от наваждения.

– Может быть, поднять стражу? – Алинда без раздумья поверила девочке.

– Мы не успеем. Бежим!

– Ты знаешь, куда?

– Не знаю, – Сита растерянно помотала головой, – вы помните, что я сейчас говорила?

– Что-то про палача… Жертвенник? Может быть, они в храме?

Принцесса Агния раскинулась поперек кровати и самозабвенно сосала большой палец, мама и Сита безуспешно боролись с этой ужасной привычкой. Раймонд осторожно вынул слюнявый кулачок изо рта и слегка потряс его.

– Вставай, Агни!

– Сита, покорми павлина, – строго ответила Агни и свернулась калачиком.

Раймонд прекрасно знал, что ее так просто не разбудишь. На соседней кровати валялась вязаная шаль Ситы, он закутал девочку и взвалил ее на плечо. Вокруг окна вились стебли дикого винограда, старая лоза давно одеревенела, она могла выдержать вес взрослого мужчины. Придерживая сестренку локтем, Раймонд довольно ловко спустился на землю. Через несколько шагов Агни проснулась, и удивленно посмотрела по сторонам. Раймонд поставил ее на землю и поплотнее запахнул шаль. Плохо, что он забыл ботиночки. Ладно, не простудится – ночь теплая.

– А куда мы идем?

– Гулять. Видишь, какая луна красивая?

– Ага. Большая, как сковородка.

Раймонд не мог точно сказать, куда он ведет Агни, но знал, что найдет это место. Шрам на бедре очень сильно чесался. Небольшой розовый рубец появился после поездки в Гилатиан, Раймонд так и не вспомнил, где он так лихо навернулся.

На спинке скамьи спала крупная птица, упрятав голову под крыло.

– Ой, наш павлин! Ты взял с собой овес?

– Павлины не едят ночью. Завтра его покормим.

В конце аллеи белела мраморная полусфера дворцового храма. Дверь были заперта, и Раймонд обошел здание по кругу. Со стороны алтаря должны быть три узких высоких окна. Одно из них оказалось просто прикрыто, Раймонд достал из-за пазухи маленький детский кинжал и подцепил раму. Створка со скрипом отворилась.

– Забирайся, я тебя подсажу.

– А что там?

– Сейчас увидим.

Внутри было темно, только три полосы серебряного света тянулись от окон, освещая что-то живое и пестрое, рассыпанное по полу. Одуряющий запах растоптанных цветов заполнял храм, и Раймонд вспомнил, что утром, на Праздник Провозвестия, он уже был здесь. Толпа придворных, море цветов, нескончаемо длинная проповедь. Промелькнуло и исчезло. Его чувства были острыми, как у хищника, а мысли слишком быстрыми, чтобы их можно было уловить. Он достал из кармана огниво (откуда оно там взялось?) и запалил одну из свечей, стоящих на жертвеннике, от нее поджег еще четыре. Они горели так ярко, что резало глаза. Алтарь был усыпан поздними розами и астрами, Раймонд смел их на пол.

Огоньки отразились в блестящем мраморе, смутно напомнив давний сон.

Он стоит на коленях перед алтарем, почему-то совершенно голый, озябший. Торжественное трехголосое пение, резкая боль в бедре. Мужской властный голос приказывает ему: «Поднимись, Раймонд. Ты станешь величайшим из императоров Ракайи». Пламя восторга охватывает его с ног до головы, выжигая озноб и страх.

То, что он должен сделать сейчас – хорошо бы еще понять, что именно – нужно, чтобы забытый сон стал явью. Он подвел Агни к алтарю.

– Давай я помогу тебе залезть.

– Зачем?

– Так надо. Это такая игра.

– А ты тоже сюда залезешь?

– Нет. А теперь ляг и закрой глаза.

Раймонд отодвинул подсвечник подальше, чтобы Агни случайно не обожглась.

Потом он увидел в своей руке кинжал, занесенный для удара, и заорал:

– Беги, Агни! – он успел столкнуть девочку с алтаря прежде, чем лезвие проскрежетало по камню, оставив глубокую царапину.

За дверью храма послышался детский плач, и Тобиас с разбега ударил по ней ногой. Она не поддалась, менестрель, прихрамывая, побежал вслед за Ситой в обход. Одно из окон было распахнуто настежь. Внутри – полутьма, тяжелый душный запах цветов, на алтаре горят свечи, никакого палача и в помине нет. Агни сидит на полу и хнычет, по другую сторону алтаря застыл Райми.

Алинда осталась снаружи, Сита вслед за Тобиасом залезла в окошко и склонилась над сестренкой.

– Что случилось, ты почему плачешь?

– Он толкнул меня!

– Ну, ничего, он же нечаянно, – Сита через подоконник передала малышку Алинде и оглянулась на брата. Он так и стоял – чуть пригнувшись, слегка расставив руки. Тобиас осторожно подкрался к Раймонду сзади и обхватил его за локти.

– Положи нож на алтарь, – очень спокойно попросил он.

Раймонд дернулся, как от удара плетью, лягнул менестреля в пах, ужом выкрутился из объятия и, отшвырнув Ситу, выпрыгнул в окно.

– Отдай мне ее! Отдай, гадина! – мальчик попытался выхватить всхлипывающую Агни из рук фрейлины.

Алинда вцепилась ему в волосы с такой силой, что Раймонд выгнулся дугой и взвыл от боли. Он пытался добраться до Агни, извивался, вслепую молотил кулаками, пока Тобиас не вырвал у него кинжал и не забросил в кусты. Лишившись оружия, Раймонд обмяк, как тряпичная кукла. Но как только его отпустили, мальчик отскочил и вжался в стену храма. Он был похож на затравленного волчонка, переводил взгляд с Алинды на Тобиаса и хотел одного – сбежать. Потом он что-то заметил и с трудом разлепил пересохшие губы:

– Я вас ранил, Алинда.

Фрейлина пожала плечами и поглядела на свою руку, обнимавшую Агни. Светлый батистовый рукав казался черным в свете луны, белая рубашка девочки тоже была измарана кровью. Алинда поставила Агни на землю и тихо осела в траву.

– Что с вами?! –вскрикнул Тобиас.

Она не ответила, ее глаза закатились.

Манжет был скреплен замысловатым браслетом; обезумевший от тревоги Тобиас надкусил ткань в пройме и сорвал с руки. От кисти до локтя кожа была истыкана глубокими порезами. Он как можно туже перетянул плечо отодранным рукавом, наверное, он причинил Алинде боль – она негромко застонала, посмотрела на Тобиаса и смущенно улыбнулась.

– Простите меня, я ужасно боюсь вида крови, – фрейлина искоса глянула на свою обнаженную, кое-как перевязанную руку.

– Что вы наделали?! Как я пойду во дворец в таком виде?

– Да, это абсолютно неприлично, госпожа… Но вам не придется идти, – Тобиас поднял Алинду, она была совсем легкая, почти как Агни. Он нес ее по аллее, прижимая к сердцу, и с сожалением думал, что сегодня объяснение не состоится.

– Но вам же, наверное, тяжело, – не услышав ответа, Алинда вздохнула и доверчиво положила голову ему на грудь. Не надо ей ничего объяснять, она и так все знает. Заранее сочиненные слова, совершенно не нужные, ночными мотыльками упорхнули в темноту. Когда-нибудь он напишет песню.

Сита посадила Агни себе на шею.

– Пойдем, Райми.

– Нет. Мне нельзя с вами. Сита, я, наверное, сумасшедший. Я могу еще кого-нибудь убить.

– Ты никого не убьешь. Не знаю, что это было, но оно оставило тебя, когда Тобиас отнял у тебя кинжал. Утром я найду его и выброшу в море.

Под утро солдат разбудил Брейда.

– Господин, там, в трюме, труп.

В проходе между скамьями лежал надсмотрщик с размозженной головой. Одежда разодрана в клочья, вся в крови. Тот самый здоровенный мерзавец, которого вчера проучил Брейд.

– Кто это сделал?

Рабы сосредоточенно гребли, хотя никто не командовал ими.

– Мы не знаем, господин. Он сам сюда приполз и сдох, – отозвался кто-то из темноты.

К трапу и дальше, вверх по ступеням, действительно тянулся кровавый след.

– Где второй надсмотрщик?

Из темного угла отделилась тень.

– Расскажи, что ты видел. Не бойся, ты больше не спустишься вниз, будешь работать на палубе.

– Они правду говорят, господин. Он приполз и умер.