скачать книгу бесплатно
– Я же уже сказал тебе: мы проведем пару дней отдельно друг от друга…
– Нет, я не об этом. Ты расстроен?
Я застыл с пижамными штанами в руках. Мама подошла ко мне и потянулись к моей шее. Чтобы обнять меня, ей пришлось скруглить книзу плечи и слегка согнуться в коленях.
– Расстроен? Я просто хочу, чтобы она вернулась.
Мой ответ оборвался коротким всхлипыванием, я уже и не думал сдерживаться – все равно бы не вышло – снова расплакался. В комнату заглянула Тома:
– Есть хочется – жутко! Идем выпьем вместе чай.
Я отстранился от мамы, но она сильнее прижала меня к себе.
– Мы с папой любим тебя, Ян. Мы будем на твоей стороне, так что живи здесь столько, сколько надо.
– Спасибо, мам, – сказал я, с трудом пропихивая руку между нами, чтобы вытереть потекший нос.
Шумно шмыгнув, я добавил:
– Идем на кухню, Тома ждет.
Глава 3
– Вставай, Ян. Завтрак уже готов, – голос мамы ворвался в мое сонное сознание так же неожиданно, как и сама мама влетела в мою комнату.
Я натянул на голову одеяло. Мама подошла к окну и увлеклась стоящими в горшках растениями. Она еще что-то сказала, но под плотной тканью я плохо слышал ее слова, да и одной ногой я все еще был где-то по ту сторону реальности. Мамина привычка без стука
врываться утром в комнату с годами не изменилась – сколько мы с сестрой ее не переучивали, сколько бы не ругались – казалось, по утрам наша мама просто не видела эти межкомнатные преграды в виде дверей.
– Ян? Встаешь?
– Сейчас, – протянул я неохотно.
– Давай, мы с Томой ждем тебя.
Она вышла из комнаты, я потянулся. Той ночью я снова видел Веру. Я жил у родителей уже четыре дня, и каждый вечер перед сном все думал о том, что скоро мне придется вернуться домой. Я хотел этого – так тянулось мое сердце в нашу маленькую квартиру, но при этом очень боялся. В те дни мой разум буквально растягивался – хотелось одного и одновременно совсем иного. Это ощущение казалось странным: в итоге, я не мог решить, что именно мне было нужно, и лишь рассеянно наблюдал за тем, как сквозь меня утекало время, как жизнь сама вела меня по своему беспрерывному течению. Уходящее безвозвратно время навевало грусть, хотелось бежать, бежать, скорее что-то делать. С другой стороны, отыгранные часы успокаивали – когда плохо, когда страшно, что станет еще хуже, когда не готов к следующему шагу в неизвестность, с облегчением думаешь о пустом и ровно прожитом дне.
Каждую ночь я видел Веру. Веру, которая говорила мне, что больше не любит меня. Веру, которая искала в моем кошельке фото Германа. Веру, которая весело махала мне рукой, прощаясь навсегда.
В моей комнате все напоминало о детстве, которое неразрывно было связано с моей женой. Сложно сосчитать, сколько ночей мы провели в укрытии тех стен. На полках стояли наши фото, в ящиках стола все еще хранились наши детские записки друг другу. Постельное белье, в которое я зарылся, было когда-то куплено Верой на одну из наших годовщин, а тряпичной ангелок, висевший прям на люстре надо мной, мы много лет назад ради шутки сшили с Верой из ее старого нижнего белья.
– Ян, мы должны придумать ему имя. Скажи, что тебе приходит на ум? – спросила меня Вера, поднеся игрушку к моему лицу так близко, что мой нос и то, где должен был находиться нос пока еще безымянного существа, коснулись друг друга.
– Мистер… Трусель?
Вера захохотала.
– Отлично! Так его и назовем. Мистер Трусель… Может, напишешь что-нибудь про него?
Тогда я еще не знал, что я – писатель, но забавы ради сочинял истории и показывал их Вере. Она гордилась мною:
– Ну у тебя и фантазия! – говорила она, когда студенческий билет натянул наши карманы. – Нет, тебе точно надо бросать универ. Ну какой из тебя инженер, тебе бы – в творчество! Вот я – другое дело… О, придумала. Я буду бизнес-леди, а ты – вольным художником. Все финансовые дела – на мне, а дети и дом – на тебе. Согласен?
Ну как я мог устоять перед ее решимостью и энергичностью? Я готов был согласиться на что угодно, лишь бы все оставалось таким же, как и было. Лишь бы мы с Верой оставались все теми же нами.
Смотря на мистера Труселя, я слышал звонкий смех жены. Тогда она была так близко, казалось, этого не изменить. Я вытянул руку вперед и потянулся к висящей игрушке, сжал кулак и медленно опустил его. Вытянувшись на кровати, словно лежал на больничной койке, я закрыл глаза и задержал дыхание – смог бы я вот так оборвать свою жизнь, просто перестав дышать? Меня хватило секунд на пятнадцать, затем я жадно и громко вдохнул.
Наконец, я встал. Ноги были ватными, и я засомневался, выдержат ли они мой вес.
Ладони похлопали лицо – вчера перед сном я плакал и тер его, кожу все еще жгло.
К завтраку я вышел готовым: надел чистую одежду, нацепил на себя улыбку.
– Доброе утро! – сказал я громко, почесывая затылок.
Мама варила кофе у плиты. Кофемашины она не любила и для приготовления утреннего напитка использовала турку. Тома сидела за обеденным столом.
– У тебя сегодня бодрый вид, – сказала она, жуя хрустящий тост.
Я кивнул в ответ и уселся рядом с ней. Жизнь с родителями и сестрой была островком, где я пережидал затяжной ливень, но от ветра и холода он не защищал. Уже на второй день мы с мамой переругались: она снова расспрашивала о Вере и о том, что произошло между нами, резко высказывалась против того, что я все свое время проводил дома и «играл в писателя», она сетовала на то, что у меня не было хорошей работы, заработанных денег, на то, что я полностью зависел от своей жены.
– Ты решил, что будешь делать дальше? – спросила мама вдруг, словно услышав мои мысли. Она налила мне кофе и громко поставила чашку передо мной.
– Ты про что-то конкретное или так вообще, про будущее?
Мама закатила глаза:
– Я о том, что тебе надо устроиться на работу. Ты уже думал о том, что делать?
– Мам, он пишет книгу, – вступилась за меня Тома, – дай ему время. Хотя, конечно, ситуация странная, тебе ведь даже еду не на что купить… Но не переживай, я уже сказала, что не дам тебе умереть вот так – я хочу, чтобы мой брат стал известным писателем. Я буду таскаться за тобой и пугать твоих поклонников, а они гадать: кто это рядом с тобой – девушка или просто подруга?
– Хватит болтать, я серьезно, – мама села рядом с нами.
– А что? Представь, встаешь ты с утра, включаешь новости, а там: популярный писатель Ян Сарангов уже не в первый раз замечен в компании одной и той же очаровательной дамы. – Тома скорчила гримасу и наигранно повысила голос. – Фанаты негодуют: «Такая милашка не может принадлежать никому, наш писатель Ян – всеобщее достояние!»
– Что ты несешь?! – отмахнулся я, еле сдерживая улыбку. – Так говорят только об актерах или певцах, писатели никого не интересуют – они всегда прячутся за спинами своих персонажей. И вообще, что еще за «милашка»?
– Ну ты же у нас милашка! – Тома потянулась к моим щекам, но я, памятуя вчерашний приступ льющихся стеной слез, отклонился от сестры.
– Тебе все же стоило родиться женщиной. Я бы точно в тебя влюбилась! Мам, вы с папой вечно бранили Яна, хотели, чтобы он рос как настоящий мужчина, но ругать его надо было за то, что он вообще не в своем теле родился!
Тома деловито завертела ложкой перед моим носом. Я выхватил ее из рук сестры и опустил в свою чашку:
– Да хватит уже! Тебя сегодня что-то прорвало… Кстати, как там Полина?
– Нормально. В Израиле сейчас жара, не то, что у нас. Так как после получения паспорта она продолжала жить в России, у нее отобрали какие-то там льготы и чуть ли не само гражданство. Теперь же она бегает по всей стране и восстанавливает свои права.
– А бабушка как?
– А бабушка чудит, не дает Поле передохнуть.
Ложка застучала по краям моей чашки. Моя сестра посмотрела на дребезжащий предмет и задумчиво замолчала.
– Ну зато у нее нет времени скучать там без тебя, ведь так? Одной переехать в чужую страну, наверное, непросто…
– Ну Израиль ей – не чужая ей страна… Просто она никогда там не жила, – Тома опустила голову и потерла ладони. – Лучше одиночество там, где хорошо и спокойно жить, чем быть окруженными людьми, которые бояться быть свободными, не дают свободы другим, оглядываются назад, отгораживаются от мира, да еще и нападают на него.
Она подняла голову, и наши взгляды встретились. Существует такой вид молчания, что яснее многих слов. Чистыми кристаллами оно ложится на чувства, томящиеся в душе, и отбрасывает еле заметные, но понятные блики.
Мама вмешалась:
– Давайте вернемся к тому, что в наших силах: Ян, что будешь делать с работой?
Тома закинула ноги на стул и громко возмутилась:
– Мам, ну сказали же уже тебе: пусть книгу напишет, а там посмотрим.
– Но ведь можно и работать параллельно. Может, тебе статьи писать или языки преподавать?
– Может быть, – ответил я, вытащил ложку из чашки и облизнул ее. – Я хочу пару дней ни о чем не думать.
Мама трагически вздохнула:
– Ты ни о чем не думаешь уже несколько лет! И вот до чего все дошло.
– Мама, не начинай, – простонала Тома.
– А что, правда ведь? Из дома почти не выходит, все говорит, что пишет рассказы, а что за рассказы – никто не знает. Ян, мы дали тебе такое образование, у тебя такие способности, а ты сел на шею девице, которая сама-то дома почти не появляется!
На подоконник тяжело водрузится голубь. Он заглянул к нам на кухню, повертел головой, вспорхнул и улетел.
– Мам, знаю, что ты переживаешь. Но давай держать себя в руках. Никто на шее ни у кого не сидит. Ты знаешь Веру так же хорошо, как и меня, такой уж она человек: трудолюбивая и целеустремленная.
– Да вот, как оказалось, никто и не знал, что она за человек. Сейчас она показала, что из себя представляет на самом деле.
– Неправда. Не говори так. Все ошибаются, и все теряются…
– Знаешь, Ян. Если человек – предатель, то это уже навсегда. В нем либо есть это, либо нет.
– Мам, ну хватит, прошу… – я отодвинул от себя чашку. Стало жарко, пот выступил на лбу. Я потряс головой и концы волос слегка заколыхались.
Тома притихла. Кажется, она тоже почувствовала, как поползла вверх температура.
– Нет, не хватит, Ян. Не хватит! Я рассказала на работе о том, что случилось, – девчонки потеряли дар речи.
Тут до меня донесся сухой треск стекла – градусник раскалился.
– Зачем ты рассказала? – спросил я тихо. Сбавить громкость моего голоса было нелегко – слова ударились в гортань, внутри все задрожало.
– Они – мои друзья. Мне хотелось поделиться.
– Но ты же знаешь, как я реагирую на такое. Зачем ты рассказала?
– Потому что хотела, чтобы меня поддержали, Ян. Тебе не понять. Я – мать, у меня из-за тебя давление скачет. Я места себе не нахожу, уснуть не могу… Я переживаю за тебя!
В такие моменты хочется поговорить с понимающими тебя людьми.
– Говоришь так, будто это тебе здесь хуже всего…
– Да, представь себе: я страдаю, может, даже больше, чем ты сам!
Острые осколки резко разлетелись и вонзились в мою кожу. Я запустил руки в волосы, но это легкое прикосновение только усилило колющие ощущения.
– Да что ты несешь, мам?
Тома встала со стула и замахала руками:
– Хватит вам уже, успокойтесь оба.
Мама тоже вскочила со стула:
– Тома, посмотри, как он себя ведет! Я не в том возрасте, чтобы спокойно переносить все эти его выходки! Ян, ты живешь как отшельник, тратишь свою молодость впустую, ни с кем не общаешься! Ты – мой единственный сын, я волнуюсь за тебя.
– Волнуйся, хорошо, но рассказывать-то обо мне всем подряд зачем?
– Не всем подряд, а моим подругам! Значит ли для тебя что-либо это слово?
– Могла бы сначала спросить мое мнение на этот счет.
– А что такого я сделала?! Это нормально, знаешь ли, что люди делятся своими чувствами! Ты же писателем собрался стать, не понимаешь, что ли?
Тут со стула вскочил я. Вдох, выдох, вдох, выдох – но было уже слишком поздно.
Подобные обманные маневры работают, когда ситуацию еще держишь под контролем. Я же передал пульт управления собой, своим эмоциям, еще тогда, когда услышал, как разбегаются по стеклу трещины.
– При чем тут вообще это? Мне иногда кажется, мама, что мы говорим на разных языках. Я прошу тебя перестать давить на меня, но ты прикладываешь все больше усилий.
Я прошу тебя не говорить резко о Вере, но ты продолжаешь это делать.
– И правильно делаю! Когда на работе я рассказала о ней, знаешь, что мне ответили?
– Не знаю и не хочу знать.
– Ну конечно, все, что касается матери, тебя не интересует! Тебе все равно на мое мнение, на мое здоровье, на мои чувства. Видимо, только когда я умру, ты начнешь ценить меня.
– А тебе сейчас не все равно, что чувствую я, мам?
Я схватился за грудь и сжал взмокшую футболку так, что ворот натянулся на шее.