скачать книгу бесплатно
Любовь перевернет страницу
Дарья Эхха
Начинающий писатель неожиданно расстается с женой и неожиданно уезжает в солнечный Израиль. Однако разве такие вещи в жизни случаются неожиданно? Как в книге, одно предложение связано с другим, и в жизни все события переплетены. Все на своем месте, на своей странице.
Дарья Эхха
Любовь перевернет страницу
Посвящается всем, кто любит.
Глава 1
– Мне кажется, я влюбилась в Германа. Прости, Ян, – сказала Вера, моя жена.
Ее теплый голос ветром подхватил листы, исписанные нашими же руками за годы долгой совместной жизни. Они шумно упали на пол, перемешались между собой. Затем все стихло. Эта внезапная тишина сдавила мои барабанные перепонки, и я робко облизнул пересохшие губы.
Так оборвался мой привычный мир – всего пара слов, но и их было достаточно. Я вслушался в сказанную Верой фразу, отчетливо зазвучавшую на этот раз уже у меня в голове, пытаясь разобрать ее смысл. Вера и правда произнесла это, или мне послышалось?
Это как, когда глубоко в руку вонзаются острые осколки семейной хрустальной вазы, доставшейся от людей, чьи лица ты видел только на выцветших фотографиях – даже боли, пронизывающей пальцы, не достаточно, чтобы поверить, что древнего свидетеля твоей родословной уже никогда не собрать воедино. Это как, когда падая в глубокий колодец морозным уже потемневшим днем, всматриваешься в круг света, кажущийся яркой вспышкой по сравнению с мраком внизу – изо всех сил тянешься к нему, всем телом стремишься в противоположную падению сторону, пытаясь побороть известные законы физики, но только попросту сжимаешь воздух успевшими оледенеть то ли от холода, то ли от страха, ладонями. Это как, когда… Нет, наверное, хуже.
Так оборвался мой привычный мир. Очередная страница была исписана лишь наполовину, мои кисти дрогнули, потому что жизнь, как мне тогда показалось, у меня закончилась в тот обычный первый июньский субботний день – в двадцать семь лет, в небольшой квартире, не в самом престижном районе потеплевшего Санкт-Петербурга, когда моя жена, самый близкий человек в мире и по совместительству единственный друг, неожиданно призналась мне в том, что испытывает чувства к другому мужчине. Та страница проскользнула в темную узкую щель, в которую ни моя рука, ни рука Веры не смогли бы пролезть, я все еще сжимал карандаш, но что толку – писать больше было не на чем.
Я сидел на новом желтом диване, оттопыренные ножки которого еще пахли свежей сосной, укрывшись с головой одеялом. Передо мной дергался курсор – я уставился на яркий монитор ноутбука. На его клавиши мне с трудом в то утро удавалось нажимать, чтобы продолжить писать детский рассказ, уже давно скучавший на полках моего воображения.
Чуть тронутый черными символами белый лист расплылся – слезы заспешили по моим щекам. Я зажмурился и задержал дыхание – мое сердце и так стучало слишком громко, выдавая Вере мое присутствие – бум, бум, бум – а мне так хотелось просто исчезнуть из реальности, в который я оказался.
Пару дней назад мы с Верой по-крупному поругались и почти перестали разговаривать друг с другом. Вера – человек спокойный и рассудительный, я же – напротив, вспыльчивый и очень импульсивный. В силу своего не умеющего держать себя в руках характера, с трудом выдержав испытание молчанием в несколько дней, я вырвал из блокнота клочок бумаги и накатал скорым почерком своей жене длиннющее письмо. В этом порыве слов, смешанном с чередой разыгравшихся чувств, я рассказал, как мне обидно, что
Вера особенно смотрит на Германа, как мне неприятно, когда она смеется над его шутками, как мне странно, что она ранними утрами перед работой перебрасывается с ним желтым мячом на теннисном корте и поздними вечерами склоняется над плотными листами совместных рабочих проектов.
С Германом, напарником Веры по работе, я познакомился около пяти месяцев назад, однако знал его весьма поверхностно. Первая наша встреча произошла на корпоративном вечере компании Веры, на котором собрались и «дорогие половинки» сотрудников. Вторая – на мирном митинге на одной из главных площадей Петербурга против агрессивных шагов моей страны за пределы своей границы, предпринятых одним холодным февральским днем.
В третий раз мы мимолетно увиделись на тайной ночной встрече, посвященной расклейке агитационных объявлений, посвященных замедлению все тех же агрессивных шагов, по облупившимся столбам города. Наша четвертая встреча была затяжной – Герман любезно пригласил пару коллег, мою Веру, ну и меня заодно, на выходные в Москву, в город, который он хорошо знал, потому что там прошли его детство и юность. А последняя, пятая по счету, встреча, посвященная предстоящему отъезду Германа к своей невесте в страну зеленых холмов и чистых озер и представляющая собой небольшую коктейльную вечеринку, прошла у него в квартире, притаившейся на одной из тихих улиц недалеко от широкой центральной набережной.
На всех наших с Германом встречах мы оба старались вести себя дружелюбно по отношению друг к другу. Несмотря на это, я с трудом подбирал слова, когда разговаривал с ним, я перебирал в голове темы для разговоров, которые могли бы быть интересны такому деловому человеку, как он. Я молчал, когда не был уверен в том, что буду правильно услышан. В общем, я старался произвести на него впечатление хорошего парня. Возможно, мне это удавалось, но все же я читал в его скользящем поверх меня взгляде – Герману я не очень-то нравился.
Отношения с мужчинами у меня с самого детства складывались не самым лучшим образом. Сверстники в школе ехидно подшучивали на тем, что я походил на девчонку: рост с момента полового созревания метр шестьдесят и ни миллиметром выше, округлое лицо с выступающими теплыми щеками, на которых вечно выскакивали ямочки, стоило мне слегка приподнять уголки губ, длинные крученые ресницы, вызывавшие умиленный восторг одноклассниц, маленькие уши, вспыхивавшие от легкого волнения, тонко очерченные губы, которые для окружающих выглядели так, словно были накрашены темно-красной помадой, когда я по своей частой дурной привычке облизывал их.
Мне всегда казалось, что я не нравлюсь мужчинам, что я скорее накатываю на них волну приподнятого настроения. Зато женщины обращали на меня обостренное внимание – однажды одна дама сказала мне, что я напоминаю ей «милого щеночка». Да и сама Вера в юности часто забавлялась тем, что предлагала нам «поменяться местами» – мне отрастить длинные волосы, а ей коротко подстричься:
– Оденемся одинаково, возьмемся за руки – и выиграем приз ну самой милой парочки
во вселенной! Никто и не догадается, кто из нас мальчик, а кто девочка! Вот они удивятся, когда правду узнают!
– Кончай чепуху нести! – уязвленно бурчал я в ответ. – У меня, знаешь ли, и видные
доказательства своего пола есть…
– О-о-о, наш Ян уже совсем большой мальчик, а уши-то, уши опять покраснели! Рано тебе все же на такие темы разговаривать.
Вера хохотала, и взрывные нотки ее смеха пронизывали мое мальчишеское сердце: перед ее искренностью и прямолинейностью, ее дерзкой уверенностью и взрослым, несвойственным шестнадцатилетней девочке, осознанием себя как личности в каждом жесте, слове, действии я не мог устоять. С того самого первого взгляда, брошенного на Веру, еще когда в ответ на: «Сколько тебе лет, Ян?», я мог загнуть не больше десяти пальцев, меня тянуло к этой девочке и отталкивало от нее одновременно, пугало и восхищало ее
присутствие, привлекало и сковывало ее особое ко мне отношение, о котором она никогда не стеснялась мне рассказать.
Вера призналась мне в любви первой, когда ей было тринадцать, а мне десять, хотя я, как и все остальные, знал о ее чувствах ко мне задолго до произнесенных вслух слов. Как только ей исполнилось восемнадцать, она сама предложила нам стать «парочкой», и мы начали встречаться. Тогда я еще ничего не знал о любви и с трудом мог промямлить родителям хотя бы: «Мне кое-кто нравится». Будучи же двадцатишестилетней привлекательной и успешной молодой женщиной, Вера впервые хвастливо замахала паспортом, на одну из страниц которого впечатали мое имя.
В первый день после свадьбы я сказал Вере:
– Ну вот и все, теперь ты стала моей… – и, краснея, добавил, – женой.
– Я уже давно твоя, глупый! – ответила она, – а жена, невеста или подруга – какая
разница – просто набор букв.
Она подошла ко мне так близко, что мы коснулись друг друга животами, и приложила ладони к моему лицу:
– Как только я тебя увидела, сразу поняла, что эти милые щечки никому не отдам!
Теплота рук близкого человека надолго отпечатывается в памяти, но не на памяти разума, а расположенной где-то в самой груди. Неважно, сколько времени пройдет – она изнутри греет так, словно тебя коснулись вот всего секунду назад. Руки Веры всегда были ощутимыми, даже когда вокруг внезапно леденел воздух.
Внезапно температура воздуха заметно снизилась и в тот летний день. Мое укрытие из пухового одеяла напоминало иглу – холод пробирался внутрь, неясно было, что происходило снаружи. Я съежился, плечи слегка затряслись. Закрыв глаза, я представил руки Веры. В груди кольнуло, вдох дался с трудом, и тут мне стало жарко. Только я вытер о штаны вспотевшие кисти, как они снова увлажнились – большие соленые капли падали на неясно выраженные линии ладоней, стекали по пальцам.
Вера приглушенно вздохнула, и я вздрогнул. По полу зашаркали домашние тапки, а через секунду щелкнул замок двери – я остался в комнате один. Осела тревожная тишина, словно в целом мире не существовало никого, кроме меня.
Минут через десять мне удалось очнуться – наконец дыхание восстановилось, и я прислушался к стуку сердца – его жизнедеятельность перестала так бросаться в глаза, а в моем случае – в уши. Оно затихло, и я испугался: а не остановилось ли оно вовсе. Но вместо того чтобы положить руки на грудь, я вдруг схватился за голову. Пальцы сжали волосы и потянули их так сильно, что корни у самой кожи головы приподнялись со жгучей болью. Я поморщился, издав невнятный стон. Этот звук раскатистым эхом ударялся о свежевыкрашенные в зеленый обои, о недавно подаренное мне Верой цифровое пианино, о книги моих любимых писателей, беспорядочно разбросанных на полу, пока его не спугнул громкий и неожиданный для меня хлопок закрывшейся входной двери. Порывистым махом я сдернул с себя одеяло и, спотыкаясь о книги, побежал к кухонному окну. Вытянувшись все телом до боли в мышцах живота, я выглянул на улицу. Прямо подо мной гулко ударился о железную дверь подъезда крепкий замок, и я увидел знакомый черный спортивный костюм и ярко-желтые кроссовки – слегка размытым пятном они отдалялись от нашего с Верой дома.
Моей жене давался почти любой спорт, особенно сильна она была в беге. Пробежке Вера уделяла три или четыре раза в неделю, и я всегда удивлялся: как это ей никогда не надоедает снова и снова выходить на одну и ту же улицу, пересекать одни и те же перекрестки. Ее дух соперничества и врожденное упрямство часто играли решающую роль в одержанных ею или ее командой победах. И мне нравилось читать волевые черты ее характера в том, как она замахивалась для удара, перебрасывала через сетку мяч или вдруг резко срывалась с места, уклоняясь от своего спортивного противника. Тогда, вытянувшись у окна, я особенно хорошо вдруг припомнил это в Вере, и оттого ее поникшая голова и неровная походка вызвали на моем лице мгновенную болезненную гримасу.
В горле пересохло, дыхание снова застряло в груди. Я отошел от окна, склонился над раковиной и торопливо открыл кран. Холодная струя воды освежила лицо, на мгновение я забылся и, широко разинув рот, сделал пару жадных глотков. Тут же я осознал свой поступок: мой желудок уже не раз показывал свою слабость, а непригодная для питья вода из-под крана ему бы точно не пришлась по вкусу. Я высунул язык и напряг брюшную полость, пытаясь выплюнуть уже проглоченную жидкость, но этим только вызвал у себя рвотный рефлекс.
«Жалкий…» – пронеслось в голове, и я вдруг увидел себя словно со стороны. С подбородка стекали капли, я тряхнул головой, закрыл кран и бессильно упал на пол.
Намокшие концы волос щекотали лоб, и мои руки сами собой потянулись к лицу. Я принялся отчаянно тереть верхнюю ее часть, пока боль трущейся друг о друга кожи не обожгла меня так сильно, что невозможно было уже и пошевелиться.
Там, сидя на холодном кафельном полу, я окончательно убедился, что в те моменты, когда думаешь: хуже уже быть не может, и ты, кажется, достиг самого своего дна, случается что-то настолько страшное, что первоначальные твои мысли даже и припомнить неловко.
Говорят, что понимаешь ценность того, что имеешь только тогда, когда теряешь это. А как насчет такого: вес того, что имеешь ощутимо давит глубоко внутри, принося приятную усталость, и вдруг ты теряешь это?
Я несколько раз всхлипнул и ужаснулся хлесткости изданных звуков: по-прежнему было тихо, если прислушаться, можно было услышать, как колыхался воздух от моего собственного дыхания. В окно заглядывали утренние солнечные лучи, они тянулись ко мне, но их старания были напрасны: я продолжал сидеть в знобящей тревожной тени. Рывком я поднялся. Ноги онемели, колени покалывало. Проковыляв в комнату, я наспех надел первое, что попалось под руку – вязанный серый свитер и черные джинсы, кое-как пригладил все еще влажные волосы и выскочил из дома.
Шел я быстро, втянув голову в плечи. Привычный путь затмевался темными пятнами перед глазами, и я и не заметил, как оказался на ступенях здания метрополитена – жаркий воздух дыхнул на меня из приоткрывшихся дверей. Скользя вниз по эскалатору, я смотрел перед собой, но все еще ничего не видел.
«Мне кажется, я влюблена в Германа…» – снова и снова, снова и снова слышал я эти слова. Они стучали в висках, щелкали на языке, кололи в груди.
– Как же так вышло? – спросил я себя, шевеля губами, но ответа не нашел. Вместо ответа, я все думал: могло ли все это происходить не со мной, не по-настоящему? Но резкое покалывание в груди усиливалось с каждым сделанным шагом: боль была слишком уж ощутимой для сна.
Написанное после нашей с Верой ссоры письмо я оставил на кухонном столе и вышел на вечернюю прогулку. Домой я вернулся поздно. Моя жена вышла мне навстречу, и по ее глазам я понял, что письмо она прочла.
– Прости, Ян. Наверное, я и правда в последние дни вела себя странно, – сдавленно сказала она. – Может, ты и прав: я часто задерживаюсь, связалась с какой-то мало знакомой компанией… Работаю с ними всего шесть месяцев, а о тебе совсем позабыла. Ты у меня тут совсем один, пишешь свои рассказы, скучаешь… Но, знаешь, я поняла, что мне лучше в твоем мире.
Она перевела дух, а затем добавила:
– Помиримся?
Я прикусил нижнюю губу, но ничего не смог ответить.
Скрепя колесами подкатил поезд. Я поморщил нос, вспоминая свое молчание.
Накиданные на белый лист слова в том дурацком письме, вызвали у меня тяжесть в желудке. Я всегда была таким: чувства опережали разум, а громкие фразы вырывались вперед, в самое начало повествования, разрывая его складность и стройность. Кажется, я написал Вере что-то о том, что мой мир перестал быть ей нужным. Кажется, я упомянул, что
Герман и другие коллеги моей жены – те люди, которые занимали все ее время, мысли и планы. Иногда мой длинный язык немел, и я не мог вымолвить ни слова, а руки лишались всех сил, стоило мне сесть перед начатым новым произведением и коснуться подушечками пальцев клавиатуры. Однако тогда и язык, и руки охотно и слаженно взялись за дело и, ни секунды не сомневаясь, вытянули из меня мои в не силах больше сдерживаться эмоции и оформили их рваными буквами.
Это был вторник, а через пару дней наступила та суббота.
Вечер накануне был последним рабочим днем Германа. Вера и другие работники договорились заскочить в модное кафе рядом с их офисом после работы – проводить напарника и пожелать ему хорошей дороги.
Я ждал Веру дома, наблюдая, как меркнет в комнате дневной свет. Стрелки часов показывали, что до нового дня оставалось уже полтора часа. Я заволновался.
На кухне робко потрескивал холодильник, меня клонило в сон. Тогда я взял телефон и наскоро набрал сообщение:
«Ты где? Уже поздно».
«Скоро буду. Заехала к брату: попросил помочь. Ложись без меня», – мгновенно пришел ответ.
Внезапно истошно завыла сигнализация припаркованной под окнами машины. Я взглянул в сторону окна. Ветки высокого вишневого дерева слегка покачивались, блеклый свет фонарей выглядывал из-за них и подрагивал. Я не знал, как помириться с Верой – все наши нечастые ссоры обычно начинались и заканчивались сами собой. Если подумать, Вера – не из тех людей, кто много говорил об испытываемых чувствах. Она всегда открыто говорила о том, как относится к другим, как сильно любила меня, но дверь к своим собственным переживания она держала закрытой. Мне с детства было любопытно: как такому яркому и жизнерадостному человеку, как она, удавалось так легко прятать внутри себя сдавливающую тоску, сковывающее сожаление. Вот я – совсем другое дело: у меня все всегда было написано на лице, я часто говорил, прежде чем думал и беспорядочно разбрасывался по шкале от «само спокойствие» до «уберите от меня все острые предметы – я себя не контролирую». Да, в тот вечер я не знал, как помириться с Верой, но при мысли о ней во мне отзывалась добродушная улыбка. Я пролистывал страницы прошлого и перечитывал наши с Верой юношеские истории – беззаботные дни, маленькие секреты, минуты радости и грусти. Ближе Веры у меня никого не было, и где бы она ни находилась, если это расстояние превышало длину нашей с ней однокомнатной квартиры, я скучал по ней.
Умывшись, я улегся в кровать, но спать мне к тому моменту расхотелось. Тогда я взял с прикроватного столика планшет и откинул его твердую кожаную обложку. Экран вспыхнул перед глазами. Это был мессенджер, которым Вера любила пользоваться в последнее время. Я потянулся к иконке в виде тонкого перевернутого набок креста, но мое внимание подхватили всплывающие друг за другом строчки. «… мне хочется еще что-то сказать, но я не знаю, что», – написала моя Вера.
«Мне тоже. Я могу начать», – ответил собеседник.
Я перевел взгляд на верхнюю строку экрана и, прочтя пестрящее там «Герман», дернулся – по моему телу пробежала волна колкого электрического тока.
«Буду у тебя через пять минут», – мгновенно ответила Вера.
«Уже жду тебя внизу», – поступил ответ.
Я отбросил планшет в сторону и схватился за свой телефон. Открыв страницу с геолокацией, я посмотрел на синюю точку, подсказывающую мне в любой момент, где именно в этом объемном мире находилась моя жена, если в руках она держала свой телефон. Я присмотрелся, чтобы прочесть названия строго очерченных линий, но прежде чем глаза увидели тонкие буквы, я уже неслышно произнес их: точка пульсировала на той улице, где я в последний раз видел Германа – там, где он жил.
Щеки у меня зачесались, я по привычке облизнул губы. Они слегка отдавали мятной пастой, тут же высохли.
Не помню, было тогда жарко или холодно. Наверное, я оказался в полосе вне физического пространства, где привычно ощущения притуплялись – я не замечал ни температуры воздуха, ни температуры собственного тела. Мышцы сдавило так, что я почувствовал, как мой живот касается внутренней стороны поясницы. Я отправил сообщение
Вере: «Ты впервые солгала мне. Я прочел твои сообщения Герману».
Я встал с кровати и подошел к дивану. Упал на него всем телом, и это было
последнее, на что хватило моих сил. Все потемнело. А когда утром я открыл глаза и приподнял голову, я обнаружил на кровати свою спящую жену, не зная, что уже тогда потерял ее.
Яркие лучи вонзались в гладкую поверхность реки. Я, щурясь, сидел на ступеньках, спускавшихся от уже успевшей позеленеть травы к качающейся на ветру воде, уперевшись руками в колени. Моя голова давила на кисти, затекшие от неподвижности моей позы. Со стороны могло показаться – поза задумавшегося о высоком, но на деле – поза того, кто хотел как можно сильнее слиться с пейзажем вокруг. Я пытался слиться с серым шершавым камнем, щедро нагретым солнцем. Время для меня остановилось, постепенно тускнели звуки вокруг.
«Должно быть, Вера уже вернулась с пробежки», – сказал я себе. Эта мысль оживила меня: я достал из кармана телефон и снова открыл страницу, показывающую геолокацию.
Вера была дома.
Это был первый день лета, первый выходной, и парк наполнился желающими прикоснуться к природе петербуржцами. Дети волочили за собой велосипеды и самокаты, быстро семеня ногами по песчаным дорожкам. Их родители шли рядом, громко наказывая им не спешить. Я же сидел рядом с невысоким кустом шиповника и, кажется, был единственным таким в том парке – одиноким, тихим. Я задавался вопросом: что именно со мной произошло?
Обычая ссора, обычное поведение неразумных супругов. Вроде все, как у многих. Но как же тогда все пришло к тому, что Вера сказала мне, что влюблена в другого?
«Мне кажется…» – произнесла она в начале своей фразы. Подул резвый ветер, и волосы на лбу закололи глаза. Слезы вот-вот готовы были вырваться, и, чтобы не расплакаться, я громко зашмыгал носом – вдох, выдох.
Прошли минуты. Я бросил равнодушный взгляд на экран телефона. Точка сместилась. Местоположение: аэропорт. Руки мои не колеблясь набрали номер Веры, я и вздрогнул от дробного эха телефонных гудков.
– Алло? – услышал я жену где-то вдали.
– Ты в аэропорту? – спросил я надломившимся голосом.
– Да.
Я закрыл глаза и уткнулся лбом в колени. Мы оба выдержали паузу.
– Куда ты летишь?
– В Москву. Останусь там на выходные.
– Зачем?
Ответ и так был мне известен, но я не верил, что услышу его от моей Веры, если спрошу. Я отчаянно ждал того, что она посмеется, скажет, что все происходящее – шутка, и что слова ее рассеют дым, предвещавший разворачивающуюся в моей душе катастрофу.
Мимо пронесся мальчишка. Расставив в стороны руки, он выписывал на земле широкие полукруги и громко гудел. Этот звук больно ударил меня по ушам, я положил руку на грудь и потряс головой.
– Герман улетает в понедельник. Я должна увидеться с ним и поговорить…
– Значит, это все?
Мальчишка снова пролетел мимо меня, а затем быстро умчался. Его голос поддел воздух плещущейся воды, расходящиеся друг от друга волны ударились о каменные стены.
– Значит, это все? – повторил я.
– Думаю, да, – голос Веры совсем стих. – Прости, Ян.
Какая-то неизведанная мощная сила придавила меня к камню. И если я еще и не слился с его серостью, то в тот момент был максимально близок к этому. Моя грудная клетка сжалась, сдавила легкие. Казалось, я потерял голос – не мог напрячь голосовые связки, чтобы ответить, хотя подходящие слова все-равно не приходили на ум. Они ударялись о голову и разбивались на ничего не значащие звуки, звуки, перерастающие в безмолвный крик. Я вскочил, сжал кулак и, собравшись с силами, сказал:
– Не улетай.
– Прости, Ян. Не могу.
– Постой… я сейчас же вернусь домой, и мы все обсудим. Вера?
– Правда, не знаю, как все это между нами вышло. Но я не могу не полететь сейчас к нему.
