Убита светом, рождена тьмой

Выбрались за город – как и планировали. Успокаивает одно: датчик местоположения работает; Лиам рядом. Крошечная вибрация на запястье – два коротких импульса. Он на позиции.

– Такая сладенькая… какие формы. Хочу разрисовать их своим клинком и попробовать на вкус, – шепчет; от него тянет спиртным.

Сдерживаюсь, когда воспоминания ломают покровы самообладания. Он уже делал это; препарат стёр память – в голове у него остались не лица, а «работы». Извращённый художник, рисующий на телах. Ветер стихает, он заносит меня внутрь; холодные руки укладывают на жёсткую поверхность. Металл под лопатками звенит от каждого вдоха.

– Какой нож тебе подойдёт, красавица? – голос вонзается в кожу, как лезвие.

Делаю вид, что сплю. Нужна близость.

Рука сжимает грудь. Вздрагиваю, открываю глаза – он скользит ладонями по тяжёлым местам. Сначала насилие, потом рисунки. Ступор накрывает: звериный страх. Сопротивляться почти невозможно. Пальцы немеют, ладони холодеют – тело готовится либо бить, либо терпеть.

– Думаешь, не узнал тебя, леди в красном? – холодное лезвие прижимается к горлу. Одно движение – и меня нет. Но лёгкой смерти он не подарит.

Препарат, возможно, сработал не полностью. Паника поднимается. Как всегда, когда мужчина касается так, контроль ускользает. С другими было легче – они не были теми монстрами, что осквернили моё тело три года назад.

– Игра неплохая, – он скалится. – Но блеск в глазах у дуба выдал. Хочешь наказать меня, но за что?

      Клинок касается основания груди, оставляя красный след. Не кричу: паника – мой двигатель. Демоны шепчут, и среди них поднимается другое – жажда. Не слабая.

       Резко хватаю его за запястье – и пространство разрывает вопль. Маркус отшатывается, падает; по руке течёт кровь. Порезал себя, когда рухнул, а я уже откатываюсь назад: вспоминается тело, вспоминается оружие – теперь действую. Колено уходит в бок, ладонь – в подбородок; мышцы работают, как пружины, – сухо, без эмоций.

Странно: от вида крови гаснут остатки человечности. Раньше колебалась; теперь – нет. Разрываю плоть – и понимаю, что стою на краю. Но если это спасёт других – цена оправдана.

– Тварь! – рычит Маркус, бросаясь с ножом.

       Рефлекс: выбиваю нож ногой, бью в колено – хруст. Вой боли режет воздух. Он проиграл. Триумфа нет – только лёд.

– Не помнишь меня? – приближаюсь.

       Он дёргается, в лице просыпается страх; не так уж бесчувственны монстры.

– Сумасшедшая сука, – шипит, отползая.

       От грехов не скрыться; карма приходит.

– 26 июня 2019-го – помнишь? – дата, что разрушила жизнь.

      Маркус не выдерживает, бьёт – отвечаю. Он захлёбывается кровью.

– Вам следовало убить меня тогда, – произношу. – Теперь поздно.

       Понимание расплывается по лицу – узнаёт: перед ним выжившая.

– Сожаление – паршивая вещь, – замечаю, видя, как дрожит кадык.

– Чего ты хочешь? – почти плачет.

       Задумываюсь, играю, наблюдаю, как пульсирует вена. Зверь в ловушке.

– Хочу, чтобы ты страдал так же, как страдали они.

– Сколько хочешь – дам. Любые деньги. Отпусти – уйдёшь живой. Убьёшь – они придут. Ты – ничто рядом с теми, что стоят у меня за спиной, – скулящий голос расползается, как слизь.

       Смеюсь истерично. Долго мечтала видеть его таким – лучше любого сценария.

– Как ты жалок, – ставлю носок на грудь, прижимаю.

– Где флэшка? – хрипит, пытаясь увести разговор.

       До последнего делал вид, что флэшка не важна. Рука тянется к шее: кулон. Его глаза выпучены – боится за «коллекцию». Как тогда, когда носил трофей, не стесняясь.

– Она? – кручу перед лицом.

      Он хнычет, просит вернуть. Улыбаюсь, беру молоток со стены – инструмент, что дробит – и показываю. Он замирает, руки дрожат. Бросаю флэшку к ногам и разбиваю молотком – медленно, мучительно, пока крики не разрывают ночь. Разрушаю смысл его жизни. Стираю коллекцию – и вижу, как слёзы блестят у чудовища. Каждый удар отзывается в запястье, каждый осколок – маленькая победа за тех, кто не смог крикнуть.

Материалы заранее перенесла на свой компьютер: там видео со мной, с Эмили. Смотреть не буду – они станут частью приговора.

– Что будешь со мной делать? – жалобно спрашивает Маркус, принимая поражение.

– Разрушу, – отвечаю.

Ровно настолько, чтобы имя стало предупреждением для остальных.

Глава 9

Beautiful Mess – Kristian Kostov

Вода так глубока – как же нам дышать?

Как нам подняться?

Закат сливается с гладью озера, на поверхности рождается пульсирующее сердечко света, и внутри кольцом стягивается боль. После вчерашнего требуется тишина: походы сюда, к Мичигану – в детстве это было наше семейное пристанище. Пикники, мамины песни под гитару, папины ладони, отбивающие ритм… Теперь вокруг только шёпот воды и пустое эхо.

Шум волн перебивает мысли, возникает желание стать этой водой и уйти туда, где безопасно и тихо. Туда, где родители. Где Эмили.

Первый из списка наказан. Маркус сломлен и уничтожен. Почему же внутри – ни капли удовлетворения? Мысли, как ржа, подтачивают: не становлюсь ли такой же, как они – пустой, жестокой оболочкой? Назад дороги всё равно нет. Начало положено – пройду до конца и приму, что выпадет.

Любят говорить, будто судьбу пишем сами. А если наоборот? Может, исход давно известен – просто не нам.

Отбрасываю эту петлю рассуждений и пытаюсь выдохнуть. Сижу одна на лавке с полупустой бутылкой пива. Для полного набора не хватает только дыма в лёгких – поблизости ни одной сигареты, что раздражает. Зависимость заметна даже мне, но сейчас она единственный выключатель тревоги. Другой способ найдётся – но не сегодня.

Где-то вдалеке клуб грохочет музыкой, будто зовёт допить что-то крепче. Позволять себе это нельзя: завтра – место, которое важно, а не похмелье и молот в висках.

По старой привычке разворачиваюсь к огням и наблюдаю: смех, беззаботность, обнимашки. Что под этими улыбками – какие шрамы? Всю жизнь тянет быть наблюдателем, а не центром комнаты. Молчание, тишина, покой – моё. В школе клеймо «самая популярная» повесили не спросив; близость с Адрианом сделала своё дело. Тогда казалось, что для счастья нужен только этот парень. Сейчас не уверена, было ли это любовью – или красивой иллюзией.

Взгляд падает ниже – на красное пятно, въевшееся в кроссовок. Кровь. Маркуса.

Не желаю носить на себе что-либо его. Ни следа. Поднимаюсь и иду к воде с упрямым намерением смыть всё до последней тени.

«Зачем мочишь кроссовок, если всё твоё тело в его отметинах? Вода их не возьмёт», – шепчет внутренний голос. Запихиваю его в самый тёмный угол. Тру ткань, но буро-чёрный след только расползается. Напоминание о той Ребекке, от которой тошнит.

– Решила искупаться? – незнакомый голос за спиной вышибает воздух. Плечи подскакивают, ладонь ложится на грудь.

Оборачиваюсь – и челюсть почти касается земли.

Снова он.

– Не стоит меня бояться, – произносит мужчина из клуба и смотрит прямо, без тени улыбки, руки по швам.

Либо судьба любит злые шутки, либо это действительно слежка.

– В двадцать первом веке преследовать девушек уже не модно. Методы ухаживания слегка поменялись, – отрезаю.

Пальцы проводятся по его губам, будто сдерживая усмешку. На солнце он ещё резче, а глаза – опасная янтарь с чёрным ободком, светло-жёлтой искрой и тёплым коричнево-оранжевым в глубине. Такие глаза способны обещать что угодно и заставить поверить.

– Странно не то, что я пришёл. Странно, что ты всё время оказываешься там, где работаю я, – отвечает спокойно. – В первый раз ты появилась в моём клубе. Во второй – бегала в парке у моего офиса. В третий – сидишь у моего бара. Так что вопрос, кто за кем ходит, открыт.

Приближается шаг за шагом и садится рядом. Упиваюсь голосом, но взгляд снова тянет к глазам – они будто магнитом держат.

– Называется совпадением, – язвлю и собираюсь уйти, но тёплая ладонь останавливает движение.

Кожа у него шероховатая, мозолистая. Взгляд – вызов. Слабость к вызовам меня ещё губит.

– В нашу первую встречу ты не выглядела той, кто чего-то боится, – бросает в тон и отпускает.

Кожа протестует против исчезновения касания, и хочется списать это только на дефицит тактильности. Бессмысленно врать самой себе – тело предаёт чаще всех.

– А во вторую встречу? – почему-то спрашиваю, вместо того чтобы закончить этот странный диалог.

В лице появляется тень задумчивости.

– Испуганной. Потерянной. Уставшей.

Сердце дёргается – кто-то трогает не маску, а меня. Это опаснее любых ножей.

– Зачем подошёл сегодня? – интерес, который давно зудит, наконец находит выход. Его шаги всегда ломают логику: появляется, сбивает дыхание, растворяется в толпе.

– Разве тебя можно игнорировать? – тихо, хрипловато. Слишком близко, чтобы не дрогнуть.

Между нами падает густая пауза. Он смотрит открыто, без игры – глаза как будто пробуют меня на вкус.

– У тебя удивительные глаза, – вырывается у него почти шёпотом.

– Какие у тебя мотивы? – держу голос жёстко, хотя пальцы предательски дрожат. Тепло собирается внизу живота, по коже бегут мурашки.

Нужно знать цель. Иначе – шаг в пустоту.

– Позволь мне отвезти тебя домой, – наклоняется ближе, улыбка на губах лукавая и вызывающая. – И всё узнаешь.

– Договорились, – отвечаю без паузы. От вызовов никогда не ухожу.

Ветер пробирает под майку, мурашки вспыхивают по рукам. Он отмечает взглядом голые ключицы.

– Замёрзла, – не спрашивает, утверждает.

– Нет, – губы говорят твёрдо, тело сдаёт меня мгновенно.

Мужчина идёт рядом, снимает чёрную рубашку, что была поверх чёрной футболки. Ему будто положено носить тьму на себе – и она ему к лицу: тёмная, соблазнительная, опасная. Рубашка ложится на плечи мягкой тканью. Выбор очевиден: либо надеваю сама, либо он сделает это за меня. Тепло от простого жеста расползается внутри – и приходится насильно запрещать себе привыкать к подобной заботе даже от Лиама, а уж тем более от мужчины, который будит то, что клялась похоронить.

Хватка на запястье – как стальной браслет. Окаменеваю на секунду: чужие руки на мне – всегда триггер. Вырваться не получается; отпускаю попытки – экономлю силы. Он властный, любит заходить за границы и наблюдать, как меня это колет. Страннее всего то, что бунта внутри нет.

У чёрного байка останавливаемся. Даже транспорт у него цвета ночи. Мужчина протягивает единственный шлем – снова эта обезоруживающая забота, уже без слов. Надеваю. Пальцы застёгивают ремень у горла – тепло от касания упрямо пробивается сквозь броню.

Прыгнув в седло, он и правда похож на всадника апокалипсиса. Сажусь позади, обвиваю талию.

– Держись крепче.

– И так держусь, – шлем скрадывает звук.

Газ – и мир рвётся вперёд. Приклеиваюсь к его спине, ощущая, как работают мышцы пресса и плеч, как вибрирует металл под нами. Позволяю себе роскошь закрыть глаза и не думать ни о ком и ни о чём. Доверие без причин – как прыжок в темноту. Звучит безумно, но сейчас это свобода.

В зеркале заднего вида вдруг ловлю осеннюю янтарь его взгляда – он наблюдает, а лицо, обычно напряжённое, разглажено. Кажется, этот короткий полёт освобождает нас двоих.

Мотоцикл сворачивает к моему дому так ровно, будто он давно знает адрес. Холодный укол: значит, следит. Что-то нужно от меня. Розовые мысли ушли прочь.

Торможение. Спрыгиваю почти на ходу, сдёргиваю шлем и швыряю ему в грудь. Он ловит, тонко усмехаясь.

– Говори, – рычу. Улыбка становится тоньше.

Взгляд скользит к тату над сердцем, задерживается – и возвращается на глаза.

– Мотивы? – делает паузу, и в ней исчезает игра. – Разрушить твои стены. Узнать все тайны. Сорвать маски, Ребекка.

Имя из его уст – как наждачная бумага по нервам. Хочется ещё – и тут же хочется укусить себя за это «хочется». Он не должен забраться под кожу. Никогда.

Шлем возвращается на голову. Одним движением срывается с места и растворяется в вечернем шуме. Оставляет меня с распоротыми нитями и злостью на собственную слабость.

Глава 10

Falling Apart – Michael Schulte

Мы бежали в темноте,

Следуя зову наших сердец

Не думала, что хватит сил вернуться сюда снова. Домик на дереве – вырезка из детства, связанная с тем, с кем пришлось оборвать связь ради его безопасности. Боялась, что судьба Эмилии станет для него повтором. Скучала до безумия. Хотелось ночей с хоррорами и детективами, его бесконечной коллекции чая и моих бесполезных попыток не есть выпечку. Хотелось грозовых ночёвок под крышей из досок – там, где ничего не страшно, потому что мы вместе.

Теперь – взрослые, и беззаботность похоронена. Джонатан выстроил свою жизнь, и разрушать её не имею права, как бы ни тянуло. Его благополучие на первом месте. Свою тоску переживу – выбора нет.

Домик держится удивительно крепко, словно время обошло его стороной. Дёргаю верёвочную лестницу – ещё здорова. Подтягиваюсь. Внутри – чисто. Кто-то приходит сюда регулярно. Сердце делает лишний удар. Неужели он?

Картинка из прошлого накрывает целиком: белый пушистый ковёр, на котором Джонатан любил спать, потому что «кровати – для зануд»; та самая кровать для наших подушечных войн; жёлтая гирлянда, от которой теплее, чем от обогревателя; крошечный телевизор для ночных хорроров; мини-холодильник с запретной едой. Перед доской с фотографиями глаза наполняются слезами. Там – мы. Счастливые, настоящие.

Сможет ли когда-нибудь простить за исчезновение? Он один писал и звонил после гибели родителей. Его сообщения до сих пор хранятся в телефоне, как шкатулка памяти. Ни на одно не ответила – слишком хотелось выжечь всё, что было «до». Но следила издалека: знала, как у него дела, радовалась и переживала тайком. Он получал тишину, хотя я никуда по-настоящему уйти не смогла.

– Не думал увидеть тебя здесь, – мягкий, до звона знакомый голос останавливает дыхание.

Медленно оборачиваюсь. На пороге – Джонатан, улыбка во всё лицо. Светлые волны волос, бледная кожа, глаза светятся. Рад видеть – по-настоящему. А меня изнутри рвёт: бежать или дать сердцу минуту.

Он замечает дорожки на щеках, раскрывает объятия.

– Обнимешь старого друга?

Ноги сами делают шаг. Прижимаемся крепко, словно снова одно целое. Тепло, запах его неизменных духов, которые всегда оставались по моей просьбе – и мир становится терпимее.

– Я скучал, звёздочка, – шепчет в волосы.

Отстраняюсь ровно настолько, чтобы рассмотреть. Детские ямочки исчезли, на их месте – чёткие скулы, тело стало плотнее, сильнее.

– Как ты? – спрашивает.

Ненавижу этот вопрос – он всегда просит лжи.

– Всё хорошо. А ты? – отвечаю и тут же ловлю разочарованный взгляд.

– Не думал, что ложь станет твоей частью. Раньше ты любила правду.

– Многое изменилось, – произношу спокойно.

Мы на секунду замолкаем – смотрим друг на друга и не верим, что всё это происходит.

– «Многое» – это твои татуировки? – взгляд скользит по открытому кожаному контуру на шее и плечах. На миг в его лице проступают сожаление и сочувствие, но он прячет их.

– И ты изменился. Мальчишеская мягкость ушла, – улыбается, делаю шаг назад, чтобы вместить его целиком в поле зрения.

Оба затихаем, рассматривая друг друга, всё ещё не веря в эту встречу.

– Расскажи, что было все эти годы, – просит. Придётся снова играть роль.

– Окончила юрфак в Нью-Йорке. Соскучилась по дому – заехала на короткое время. Скоро уезжаю, заключаю контракт с хорошей фирмой, – ложь льётся легко, и он, кажется, верит. – А у тебя?

Джонатан усаживается на кровать, хлопает рядом.

– Не поступил в университет и открыл своё дело. Нравится, знаешь? Никто не командует, сам себе хозяин.

Горжусь так, что хочется хлопнуть его по плечу – так и делаю. Он будто ищет слова, но пока молчит. Затем – прямой удар:

– Почему ты бросила меня?

Фраза рвёт изнутри. Он имеет право думать именно так. Со стороны было именно «бросила»: тишина, игнор, холодное плечо. По факту – была рядом мыслями, по-кошачьи тихо и беспрестанно.

– Не бросала. Была рядом, пусть и не в твоём телефоне. Разве тебя можно забыть?

В его глазах вспыхивает тёплая надежда – и от этого тяжелей. Придётся снова уйти, и на этот раз – окончательно.

– Думаю, нельзя. Как и мне – тебя, звёздочка, – улыбается и кончиками пальцев касается тату у уха. Маленькая звезда – набила её год назад, чтобы помнить, кто зажигает мне путь сверху.

– Как в старые добрые – ужастик? – гром за окном подтверждает, что мир за нас.

– Вспомним детство, друг.

Смех возвращается сам – глаза загораются так же, как раньше. Сегодня разрешаю себе прожить момент. Только сегодня. Завтра может не прийти.

Пару часов спустя

Фильм посмотрели, пиццу уничтожили, пиво закончилось. Рухнули на кровать и снова смеёмся. Похожие на детей – раздражающе счастливы.

Джонатан стихает и смотрит долго, грустно. Боль в его взгляде – та, что принесла именно я. Неловкость сглаживаю объятием за талию и устраиваюсь ближе. Он обнимает так, что исчезают весь воздух – и это даже не мешает.

– Это не сон? – голос становится ниже и хриплее. Раньше тело Джонатана было тоньше, легче. Теперь – мышцы и сила. Волнистая причёска, к счастью, прежняя.

– К счастью, нет. Но если продолжишь душить, ужастик превратится в документалку, – бормочу и зеваю.

Смеётся, ослабляет хватку и поднимает ладонями моё лицо, внимательно рассматривает, будто впервые.

– Расскажи про себя. Как жил? Может, наконец-то появилась девушка? – пытаюсь вернуть лёгкость, чтобы он перестал смотреть так, словно я – призрак.

За все годы серьёзных отношений у него не было. В школе это становилось поводом для глупых сплетен – «наверное, любит мальчиков». Но их хватало ненадолго: дружба со «звездой школы» быстро закрывала им рот.

– Как жил? – повторяет, задумавшись. – Ждал тебя.

Вина распирает грудь. Его зависимость от меня – нездоровая штука и слишком давняя. С малых лет таскался хвостом, других друзей не держал. Я пыталась с этим спорить, потом сдалась. Его жизнь – его выбор.

– Одиноко было, правда. Многое нужно тебе рассказать, – произносит он после паузы.

– Живи ради себя, не ради меня. Придётся привыкнуть к жизни без меня рядом. Влюбляйся, впускай людей, не бойся открываться – за такого парня порвут, – мягко треплю его волосы.

Лоб хмурится: обдумывает каждое слово.

– Ты спрашивала о личном: есть одна девушка. Далеко. И невыносимо – скучать и понимать, что она никогда не будет твоей, – произносит и отводит взгляд.

Сердце сжимается до спазма. Он достоин счастья – большого и честного. Слышать в его голосе эту трещину – невыносимо.

– Почему «никогда»? – спрашиваю осторожно.

Молчит долго, собирая фразы.

– Ей не нужны отношения. И она далеко. Люблю – и принимаю её выбор.

Когда успел? Была ли я тогда рядом? Почему не знала? Вопросы крутятся в голове, но в этот раз оставляю их без ответов. Это не мое дело.

– Позволь себе отпустить. Она на заслуживает твоей любви, раз отказала, – переплетаю пальцы, как в детстве, когда один из нас тонул и требовался спасательный круг.

– Даже если смогу полюбить снова – это всё равно не будет так, – тихо отвечае.

Прав. Первая любовь не повторяется. Но и вторая – не обязана быть хуже. Просто будет другой.

– А ты? Как твоё состояние? – переводит тему. Опасная зона, но он открылся – теперь моя очередь.

– Пусто. Абсолютная тишина внутри, – и это почти правда.

От его грусти понимаешь: пустоты нет. Чувствовать всё ещё умею.

– Что с Адрианом? Все до сих пор строят теории. Ваша «бессмертная любовь»… – кривится.

Смешно. Люди без собственной жизни и сейчас гоняют слухи. Адриан бережёт имидж, пересказывает сказки. Горько усмехаюсь.

– Иллюзия. И ничего больше, – отвечаю коротко.

– Почему? Все думали, что ты его простила после выпускного, – спрашивает без жёлчного любопытства – его интересуют не факты, а рана.

– Никогда не знаешь, кто подставит в самый неподходящий момент. И речь не только о том вечере, – этого достаточно. Он кивает, не копая глубже.

– Помнишь фразу моего отца? Жизнь – как клавиши: чёрные и белые. И чёрные тоже создают музыку. Попробуй искать плюсы и отпусти прошлое. Оно точит тебя изнутри – от меня не спрячешь, – говорит мягко.

Какие, к чёрту, плюсы? Родители мертвы, мамины мечты так и остались мечтами. Адриан – предал. Невинный человек погиб. Плюсы?

Гнев подступает – и тут же гасится: он не знает. Для него «напали грабители», «мне удалось сбежать», «Эмили убили сразу». «Смерть родителей – несчастный случай». Версия, которую позволила ему знать. Он вправе говорить так. Вздох – и спокойствие накрывает злость.

– Хочется говорить до утра, но глаза саботируют, – подтверждаю зевком. Тело устало – алкоголь, эмоции, память.

Джонатан улыбается и сползает на ковёр – его любимое место вместо кровати.

– Спи сладко, звёздочка.

Его голос – последнее, что слышу. В эту ночь кошмары обходят стороной. Его присутствие – лучшая охрана.

Хорошо, что позволила себе слабость. Счастье так давно не подходило так близко – почти касаясь души.

Глава 11

When I R.I.P – Labrinth

Перкосет, пока не притупятся наши чувства,

И я курю что-то, что валит меня с ног.

В последний раз смотрю на спящего Джонатана – и понимаю: возвращаться сюда больше нельзя. Он, как прежде, растянулся на белом овечьем ковре и дышит размеренно, растрёпанные кудри щекочут лоб. Этот кадр запираю в сердце: наш домик на дереве, мирный сон детства и тонкое сопение носом. Этого уже не вернуть – остаётся помнить.

Вечер выдался почти безупречным: пицца, пиво, разговоры без пауз. Пришлось много врать о собственной жизни – правде не место рядом с ним. Голос Джонатана, его смех стали лучшим подарком за долгое время.

На носках подкрадываюсь к выходу и замираю у двери на миг – хочется продлить то, чего не бывает в моём мире: беззаботность, дружбу, простое человеческое счастье. Всё то, что под запретом, всё равно прорвалось вчера.

Заставляю себя двигаться. Запоминаю лицо – черту за чертой – и выскальзываю наружу с колючей болью под рёбрами. Сердце колотится так, словно я совершаю главную ошибку жизни и отпускаю нечто важное. Другого выбора нет. Рядом с Джонатаном всегда будет жить страх за него, а повторения истории я не переживу.

Машина Лиама ждёт у съезда; сам он стоит во дворе и смотрит в сторону дороги, ритмично постукивая носком по асфальту. Решение принято: назад пути не будет. Если мою личность раскроют, они заберут всё, что мне дорого. Боль не стоит нового гроба.

Чувствуя шаги, Лиам оборачивается и кивает. В его взгляде – та самая жалость, которую ненавижу. Она у всех, кто знает хоть часть моей истории. Поэтому и молчу, и держу всё при себе.

Открываю дверцу и первой плюхаюсь на пассажирское. Лиам не спешит, садится неторопливо.

– Всё в порядке? – спрашивает, заводя двигатель.

Подобные вопросы выводят из себя – отвечать всё равно нужно ложью.

– Замечательно, – отрезаю.

Он тяжело выдыхает:

– Понимаю, дни были жёсткими. Только не скатывайся назад. Впереди встречи с монстрами и прошлым – силы пригодятся, а ты тратишь их на раздражение. Если станет легче – не отталкивай близких. Позволь быть рядом.

Ничего он не понимает. Легче становится, когда вокруг тишина.

– Серьёзно? Предлагаешь мне собрать побольше потерь по собственной вине? – горько усмехаюсь. Внутри всё сводит – три года моей жизни похожи на плохую мыльную драму без финала.

– Они будут в безопасности. Поставлю «жучки», будешь знать, где каждый. Если общение помогает – зачем упираться?

Слова рвутся прежде, чем успеваю их остановить:

– Тебе уже нечего терять. А мне есть.

Воздух густеет. Фраза бьёт по нему ножом. Осознаю, что сказала – и хочется провалиться сквозь сиденье. Папа наверху наверняка отворачивается, мама качает головой.

– Прости. Не это имела в виду, – голос низкий, вина давит на грудь.

Лиам сжимает руль так, что белеют костяшки, прибавляет газ. Вены на предплечьях встают рельефом. Тяну руку – успокоить, смягчить – и тут же отдёргиваю: сейчас он в праве презирать. Никогда не позволяла себе такого с ним.

– Знаю, что говорят твои демоны. Но замолчи. Противно слушать, – произносит он ровно.

Заслужила.

До дома добираемся молча. У подъезда Лиам едва не выставляет меня из машины и уезжает, не глядя.

Делаю несколько глубоких вдохов, вытряхивая из себя бурю. В квартиру заходить не тянет – там будут мысли, тишина и липкое отвращение к себе. Хочу шума, огней и алкоголя. Простите, мам. Простите, пап. По-другому не получается.