Убита светом, рождена тьмой

Молчаливый вопрос застывает в зрачках. Он не отпускает – вторая рука берёт мою ладонь, ведёт в медленный круг. Настойчивость и уверенность нравятся – в постели они читаются правильно. Но моё пространство ещё никто так нагло не пересекал. Слова не находят выхода. На губах мужчины появляется хитрая улыбка – замешательство замечено. Пока молчим, рассматриваю его черты.

Красота грубая, мужская: нос с горбинкой, густые тёмные брови, ровные симметричные губы, острые скулы и подбородок, взгляд – глубокий, будто пальцами перебирает мысли, выуживая тёмные осколки, скрытые от других. Каштановые волосы в лёгком беспорядке. Непостижимо красив в своей резкости.

Игра взглядов тянется – кто моргнёт первым? Его ладонь держит крепко; большой палец рисует медленные круги по тыльной стороне моей кисти.

Интим сгущается: грудь к груди, дыхание смешивается, глаза переплетаются. Он резко разворачивает меня, укладывая спиной к себе; корпус отталкивается от стали его пресса, тело уходит на круг вокруг его руки. Хватка возвращается на талию, притягивая ближе. На фоне его роста и ширины плеч кажусь миниатюрной. Снизу смотрю в осенние глаза – в них теплится непонятная мягкость, и внутри что-то сдвигается.

Интуиция шепчет: знаком. Откуда? Почему взгляд отзывается знакомой вибрацией?

Вопросы кружатся, не давая успеть – он плавно опускает, и из груди срывается короткий вскрик. Лицо так близко, что видно каждый белый зуб в самодовольной улыбке; ямочки на щеках резче в этом свете.

Музыка обрывается внезапно, но он не спешит поднимать. Голова наклоняется – до моих губ остаётся миллиметр. Пространство заполняет хвойный запах – чистый лес после дождя. Щёки вспыхивают, кожу заливает тёплая волна. В глазах – хаос: растерянность и любопытство, остальное прикрыто – мысли не прочесть. Нервы звенят: контроль привыкла держать у себя, чужая воля рядом раздражает.

«Отдала контроль – лгунья», – шипит внутренний голос.

Глубокий вдох выталкивает слова обратно в темноту. Его эмоции хочется поймать, рассмотреть, понять – смогут ли они соседствовать с моими демонами.

Опасность от него ощущается кожей: мышцы под футболкой постоянно в тонусе, будто он в любую секунду готов к бою. Простая чёрная ткань только подчёркивает силу.

Интерес – чувство, забытое после Адриана, – поднимает голову. Мужчины нужны были телу и тренировкам контроля, не сердцу. Использовала их спокойно – равные правила для всех.

Чем ближе наклоняется, тем гуще становятся мысли – мир исчезает, остаёмся вдвоём, как в пузыре. Он сминает границы моего пространства, губы скользят к уху. Тёплое дыхание бежит мурашками по позвоночнику; дрожь разливается по венам – уверена, это не ускользает от его внимательности.

– Спасибо за танец, – низкий голос шепчет на грани слуха; сексуальность тембра врезается в пульс.

Он выпрямляется, отпускает, бросает последний взгляд – и растворяется в толпе, не оглядываясь.

Сердце колотится, как после бега. Реальность танца – сомнение и подтверждение одновременно.

«Сон?» – спрашиваю тишину.

«Нет», – отвечает хвойный след, оставшийся на коже.

Проходит час после танца с незнакомцем, а тело всё ещё дрожит странным током, пока выхожу из клуба. Мужчина всколыхнул мозг – и исчез; сколько бы ни выискивала его взгляд среди лиц, пусто. Плод воображения? Не знаю. Взгляд и улыбка крутятся кинолентой, словно упрямая петля. Ни один мужчина так не влиял на кожу и пульс, и это бесит. Зачем было тащить в танец, чтобы раствориться, оставив одни хвойные ноты на коже?

       «Пошёл к чёрту», – шепчу себе и пытаюсь вышвырнуть из головы этот ритм и его присутствие, оставившее жажду.

Колени подгибаются – виски на пустой желудок делают своё дело. Приседаю на бордюр: в нос бьёт кислый дух контейнеров, асфальт холодит сквозь тонкую ткань. Опять темнота, глухой угол, шуршание мусора и быстрые шажки крыс. Инстинкт самосохранения где-то потерялся; где-то глубже зудит другая тяга – повторить ту ночь после выпускного, только на этот раз не сжаться, а победить.

Пару минут – привести мир в фокус и уйти, пока демоны не вытолкнули на охоту.

Тихий всхлип рядом перехватывает внимание. На противоположном бордюре – светловолосая девушка, прислоняется плечом к баку; в руках – полупустая бутылка водки. Завтра она будет ненавидеть это решение, но сейчас борется – боль вяжет воздух между нами. Не моя боль – другая, свежая.

Голова у неё запрокинута, веки тяжёлые, тушь растеклась чёрными ручьями. Красота девчонки – юная, с пшеничными волнами, но пугает болезненная худоба: кости на кистях, жёлтое платье свисает тряпкой. Жалость сжимает грудь: когда-то выглядела так же, и тогда руку протянул Лиам.

Кто протянет её сейчас?

– Куришь? – непринуждённо нарушаю тишину и чиркаю зажигалкой. Бармен только что сунул пачку – ловлю себя на том, что копирую чужой когда-то жест. Три года назад ровно так же подошёл Лиам: сел рядом, поджёг, дал выбор.

Не спрашиваю «что случилось» и «ты в порядке» – спрашивать бессмысленно. Людям нужен выбор, не допрос.

Потускневшие зелёные глаза смотрят ровно, без интереса. Боль проступает в каждой микрожесте: дрожание подбородка, судорожный вдох, белые костяшки пальцев на горлышке бутылки. И всё же где-то в глубине тлеет солнечная точка – хватит искры, чтобы разжечь.

– Пьёшь? – спрашивает она, протягивая бутылку.

Качаю головой: водка не идёт вообще. Мысль мелькает: возможно, в ней русская кровь.

– Вот и я не курю, – криво усмехается. – Это дерьмо убивает похлеще алкоголя.

Голос насмешлив, а лицо разбито – диссонанс бьёт по сердцу. Такой не отпущу, пока не убедюсь: доедет до двери. Слишком сильно напоминает Эмили – та же хрупкость, та же жизнь, цепляющаяся из последних сил.

– Лучше умереть от никотина или виски, чем от мерзкой опухоли, – вырывается, пытаюсь разрядить воздух.

Её глаза резко поднимаются – взгляд раненого птенца. Осознание обжигает: сболтнула лишнее.

– Прости… – начинаю, но она опережает:

– Всё в порядке, – коротко отрезает и прячет свежую волну слёз за завесой кудрей.

Сердце сводит от знакомой боли – потери, вины, опоздания. Время назад не листается. Остаётся учиться жить, принять тень как часть себя.

– Сейчас тебе больно. Нет желания жить – но это только сейчас. Время не исцелит раны, можешь даже не ждать этого. Но ты научишься жить с болью. Свыкнешься с ней. Она всегда будет рядом – как тихий отголосок прошлого. Но ты всё равно будешь жить и чувствовать: любить, смеяться, плакать, падать и снова вставать. Боль станет частью тебя. Не проклятием – а точкой роста. Не пытайся забыть. Не вини себя и не жалей. Она не исчезнет, даже если ты сдашься. Это твоя тень – та, что дала тебе шанс вырасти. Прими боль. И просто живи.

Девчонка всхлипывает, кидает бутылку в стену – стекло звенит и осыпается градом.

– Не знаю, что делать с пустотой… Там так тихо, будто сердце вырвали, – сипит и бьёт кулачком себя в грудь.

Эта пустота живёт и во мне; знаю только одно – иногда её заполняет другой человек, хотя и не полностью. Лиам занял маленький угол – этого хватило, чтобы не утонуть.

– Когда-нибудь появится человек, способный заполнить пустоту внутри. И даже если это будет лишь крошечная часть – этого хватит, чтобы двигаться дальше.

В глазах вспыхивает тёплый огонёк. Так много людей ошибается, принимая женщин за слабых: наш дух часто крепче чьих-то бицепсов.

– Рак забрал маму, – выдыхает она. – Мы поссорились и не общались. Когда узнала – было поздно. Она умерла, думая, что я её ненавижу. Умерла, не услышав, как сильно я люблю.

Слова режут по живому. Вина сочится из каждой буквы. Судьба не щадит – она учит.

– Сочувствую, – только и получается сказать.

Слёзы закрывают ей лицо. Тело съезжает вниз, сворачиваясь клубком на холодном асфальте. Не трогаю – пусть выходит всё до дна; невыплаканное гниёт внутри.

Минуты или часы растворяются. Когда колодец слёз иссякает, она просто отключается – прямо тут, в объятиях темноты. Оставить её здесь – не вариант. Вызываю такси. Поедет ко мне. В этом районе слишком много хищников, охотящихся на лёгкую добычу.

Поднимаю взгляд в небо. Осуждение рвётся наружу.

«Зачем забираешь лучших?» Ответа, как всегда, не будет.

Глава 6

Try – P!nk

Ты должен подниматься, пытаться,

Пытаться и снова пытаться.

Запах пота висит плотной пеленой. Наш зал – коробка без окон; клетка, в которую не проливается солнце. Только свист ударов, хриплое дыхание и сдержанные стоны. Кулаки идут по отработанной траектории, мышцы горят, но темп не сбавляю: стоит расслабиться – и всё, что выстроено, рухнет.

Лёгкие просят воды, рот сухой, как песок, – игнорирую. Нужно выбить из головы образ светловолосой девчонки, её историю, её пустоту. Под утро она исчезла из гостевой так тихо, что даже мой нервный сон не заметил. Словно не было ночного разговора у мусорки. А внутри уже обещание: найду её живой – или не прощу себе ещё одну смерть.

Удары сбиваются: бью воздух, перчатку Лиама, собственное плечо. Мысли рассыпаются, как стекло. Перед глазами – девчонка по колено в вине и Эмили, которую не успела спасти.

– Полегче, дикарка! – Лиам ловит момент и перекидывает меня через бедро.

Смех рвётся сам собой, когда шлёпаюсь на мат. Прозвище «дикарка» – за один бар, где сломала руку типу, поднявшему руку на свою женщину. Он боялся так, что даже заявление не подал, а Лиам прозвище приклеил намертво.

– Нечестно, – фыркаю. – Воспользовался тем, что отвлеклась.

Через секунду сверху падают его восемьдесят кило. Воздух вылетает, и в живот вонзается щекотка. Тело изгибается дугой, смех срывается писком – кручу́сь, но он крепко вдавливает плечами. Щекочет без пощады.

Мамин голос выныривает из памяти: «Какими бы сломанными мы ни были, смех всё равно найдёт нас, как и слёзы. Позволяй себе чувствовать – иначе прорвёт». Родители всегда улыбались при мне – что было внутри, мне не показывали. Способность давать советы всем, кроме себя, – точно мамино наследство.

– Хватит, встаём. Работаем дальше, – командует он и соскальзывает.

Пружиню корпусом, вскакиваю – и первыми же ударами забираю темп. Пара чистых в ребро и по предплечью – Лиам морщится и возвращает долги. В начале пути руки опускались сами – сейчас рефлексы держат стойку. Синяки, растяжения, сбитые костяшки – низкая цена за стержень.

– Найди мне одну девушку, – бросаю в паузе. – Дам приметы, время, место.

Ему такие задачи – как кроссворд на разогрев. Назову детали – и через час на столе будет досье толще словаря.

– У меня, по-твоему, есть лишнее время? – бормочет, прошивая комбинацию.

Отбиваю, выжидаю. Вижу, как шестерёнки в голове встают в зацеп – и ровно в этот момент он теряет концентрацию. Колени подсекают, спина встречает канат. Оседаю сверху, фиксируя корпус бёдрами, ладонями прижимая запястья к мату. Толчки не впечатляют – упрямо улыбаюсь.

– Пшеница на голове, лицо в веснушках при дневном свете, зелёные глаза, слишком худая. Мать умерла от рака. Камеры вокруг адреса скину на почту. И да – не найдёшь, превращу жизнь в кошмар. Мои зубы помнят, – оскаливаюсь по-волчьи.

Кадык дёргается: попала. У Лиама своя старая рана – укусы. В детстве его хватанула овчарка, с тех пор к любым зубам – ледяная реакция. Он зло пользуется моей щекоткой – я честно пользуюсь его фобией.

– Сделаю, – сдаётся, поднимая руки.

Поднимаясь, подаю ему руку – игнорирует, встаёт сам.

– Завтра – большой день. Выспись, собери голову. И не пей, – проговаривает тем тоном, от которого спорить бессмысленно.

– Тренировка закончена? – энергия всё ещё кипит, тело просит добить себя до пустоты, иначе ночь превратится в марафон флешбеков. Снотворное ненавижу – усиливает кошмары.

– Силы пригодятся завтра. Не выжигай всё. И дверь закрой, – кивает и уходит.

Выбор прост: алкоголь запрещён – значит, бокс до полной темноты в глазах.

Перчатки внезапно падают с глухим стуком – липучки сами собой расстегнулись. Никогда такого не было. Паранойя? Или знак?

Интуиция поднимает голову. Кожа леденеет – кто-то здесь. Чужой взгляд чиркает по затылку, как спичка.

Подхожу к маленькому оконцу под потолком. Внутри – только отражение, но сердце уже ускоряет ритм. О тайной базе знают двое – я и Лиам. Значит, за ниточку тянет третий.

Пальцы щёлкают выключателем. Зал тонет во тьме – и лунный прямоугольник складывает силуэт: чёрный капюшон, лицо – тень. Пауза на вдох – и фигура растворяется.

Секунда – и пусто. Будто призрак. Но кожа не врёт – присутствие остаётся, колет иглами.

Стук крови в ушах глушит внешние звуки. Так страшно не было со «той» ночи. За себя – не за других – страшно. На улице полная тьма, зрение бесполезно, а паника забирает слух. В таком состоянии проигрываю без боя.

Рука сама находит красную кнопку тревоги на стене – мы ставили её «на крайний случай».

И тут же обжигает осознание: дверь за Лиамом не заперта.

Ноги несутся в коридор, щёлкаю сразу три замка. По ту сторону – тишина. Обманчивая, липкая. Запах, стены, гул крови – всё как тогда. История пытается повториться.

Только не это.

Колени складываются, ладони вцепляются в волосы. Голоса прошлого всплывают, как чернила:

      «Подружка у тебя сладкая и такая тугая…»

      «Какая часть будет следующей?»

      «Добавим огонька?»

      «Хруст твоих костей – музыка…»

      «Желаешь воздуха?»

      «Куда деть тело?»

Они здесь. Они пришли добить.

Глухой грохот выбивает искры. Стук не прекращается, наслаивается на хор в голове. Никто не спасёт. Одна. Совсем.

– Ребекка! Открой глаза! Смотри на меня! – голос прорезает мрак, тёплый и хриплый от паники, и сдвигает камень с груди.

Веки взлетают. Надо мной – бледное лицо Лиама.

– Лиам?.. – голос саднит.

Его руки запечатывают меня в крепких объятиях. Воздух возвращается; мир – тоже. Это был приступ. Не они.

Но одно не придумал мозг.

– Здесь кто-то был, – шепчу, подтягивая колени к груди. – У окна. Чёрный капюшон.

Лиам коротко кивает.

– Знаю. Он оставил письмо.

Глава 7

Haunted – Isabel LaRosa

Сердце бешено стучит,

Клянусь, я видела твой силуэт позади.

Мыслей так много, но комната пуста.

Чем больше я ищу, тем больше схожу с ума.

Тьма сжимает комнату, оставляя лишь один луч из открытого окна, едва касающийся хаоса вокруг: вещи разбросаны, вазы разбиты, картины сорваны со стен, постельное бельё разодрано. После ухода Лиама внутри поселилась пустота – мысли и вопросы точат мозг, как ржавчина металл. От них можно избавиться лишь одним способом – разрушением. Разбивая окружающее, отпускаю собственные эмоции, те, что бурлят в крови и не дают дышать. Разрушение дарит свободу.

Пальцы дрожат, сжимая конверт. Неожиданный. Нежеланный. Неизвестный нарушил свои правила: письма приходили лишь по датам, связанным с тем днём, когда всё рухнуло. Он никогда не приближался настолько. Никогда не чувствовала его рядом.

Эта перемена пугает.

Не он ли тот, кто следил за мной в лесу? Только он мог оставить в живых. У него не было причины убивать – если бы хотел, сделал бы это тогда. Шансов было предостаточно.

Но голос, прозвучавший в темноте, слышался впервые. Почерк – тоже чужой. Либо он великолепный актёр, либо память снова играет против меня.

От усталости мысли вязнут. Конверт рвётся под пальцами. Почерк всё тот же, но письмо длиннее – впервые он пишет так много. Тело мелко дрожит от злости и тревоги. Буквы пляшут, глаза скользят по строкам.

Холод пробегает по коже.

Тело всё ещё трясёт.

Кто он? Почему винит себя?

Первое имя, всплывающее в голове, – Адриан. Но его проверили вдоль и поперёк. Люди следили, докладывали: алкоголь, вечеринки, Белла. Всё банально. Не хватило бы ума на подобное.

Значит, другой.

И почему этот кто-то решает, как мне действовать, будто моя месть принадлежит ему?

План строился годами. Менять его – всё равно что перечеркнуть жизнь. Ненормальный преследователь не заставит меня свернуть. Не стану рыться в его подсказках, словно послушная марионетка.

Мысль вспыхивает: «Что, чёрт возьми, творится у него в голове?»

Он одержим. Это пугает и… странным образом будоражит. В каждой строчке чувствуется, что он знает меня – слишком хорошо.

Кем был этот человек в моей жизни?

Зачем помогает? Чтобы доказать любовь? Или чтобы разрушить окончательно?

Массирую виски, пытаясь вытащить хоть образ из памяти. Пусто. Голова звенит. Бессмысленно.

Срываюсь с кровати. Воздух режет лёгкие. Кулаки сжимаются. Тело требует движения.

Закрытое пространство душит. Нужно выйти – к небу, к ветру, к ночи.

На плечи ложится первая попавшаяся кофта, скрывающая фигуру. Дверь хлопает за спиной.

Ночное небо усеяно звёздами, но смотреть на них не получается – слишком живы. Влюблённые пары, случайные прохожие – чужие, дышащие, не знающие, что значит утонуть внутри себя. Хочется бежать.

И ноги решают за разум. Шаг превращается в бег.

Бегу от прошлого. От людей, от боли, от воспоминаний. От него.

Ступни гудят, дыхание сбивается. Лёгкие горят, но скорость не падает. Стоит остановиться – и всё рухнет.

Крики, кровь, запах железа, грязные слова – всё стирается. Остаётся только стук сердца и хриплый вздох.

Пустота приходит первой. Тишина заполняет грудь. Нет больше той тьмы, что высасывала жизнь.

Тело плывёт во мраке – спокойном, без кошмаров.

Если смерть выглядит так, может, это не страшно? Придут ли за мной монстры, если пересеку черту?

Шаг становится соблазном: шаг – и конец. Но голос отца гремит внутри:

«Ты не сдашься».

Темп замедляется.

– Где взять силы, папа? – шепчет внутри отчаяние.

Ответа нет. Только гул тишины.

Лоб ударяется о что-то твёрдое. Боль вспыхивает в черепе. На миг кажется – всё. Но руки, обхватывающие тело, возвращают к жизни. Не машина. Человек.

– Чёрт, простите, – бормочу, растирая лоб. Попытка вырваться из чужих рук терпит неудачу.

Взгляд поднимается – и мир останавливается.

Те самые глаза. Глубокие, знакомые.

Мужчина из клуба.

Он держит меня крепко, как тогда – в том медленном танце.

Скажите, что это сон.

Моргаю – не исчезает. Только та же улыбка, плавная, нервная, будто играет на моих границах.

Плечи его напряжены, руки уверенно удерживают дрожащее тело.

– Тебя преследуют? – голос твёрдый, режет воздух.

– Нет, – отвечаю с тем же холодом, стараясь вырваться.

Да, – кричит внутри всё, что осталось живого. Страхи, воспоминания, боль – мои вечные тени. Но губы лгут.

– Ты лжёшь, – констатирует он, взгляд прожигает.

С какой стати он говорит так, будто знает меня? Сначала – танец. Потом исчезновение. Теперь – встреча у дома и обвинения. Может, он и есть тот, кто стоит за письмами?

– Может, и ты меня преследуешь, – бросаю в ответ.

Глаза его вспыхивают, как пламя в темноте. Опасен. Слишком опасен – тем, как тело реагирует на него.

– Может, и так, – усмешка скользит по губам. Он не отрицает.

Шаг ближе. Пальцы касаются лица, заправляют выбившуюся прядь за ухо.

– Не могу забыть глубину твоих глаз после той ночи. Ты прячешь слишком много. Бежать бессмысленно, – произносит почти шёпотом.

Грудь сжимается. Кулаки вновь в напряжении.

Делаю шаг назад. Его рука опускается, но взгляд всё ещё держит.

Улыбка рождается на губах – дерзкая, ледяная. Ни один мужчина не увидит тьму, живущую в моих глазах. Они видят лишь то, что хотят.

Разворачиваюсь и растворяюсь в ночи. Как он тогда – в первый раз. Только теперь понимаю: часть внутри пугается не его, а собственного желания, чтобы он разгадал.

Всё, что связано с ним, дышит загадкой.

Но слабость недопустима. Месть важнее.

Ничего случайного не бывает, – шепчет чей-то тихий голос.

Бег продолжается.

Никому не добраться до меня.

Никому.

Или всё же…?

Глава 8

Nightmare – Halsey

Я не сладкий сон,

Я – твой кошмар наяву.

Прошло две недели признания новой реальности и перестройки плана – идёт подготовка к миссии. Интуиция подсказывала довериться преследователю, и я решила рискнуть. Сначала было тяжело: страхи пожирали изнутри, кошмары вернулись с новой силой, мысль о повторении прошлого сковывала. Но, отключив панику и включая разум, поняла: не всё так плохо. Рядом – Лиам; он не позволит никому навредить. В этот раз играю я, а не они.

Контроль в моих руках; никто больше не причинит мне боли. Никогда.

Слежу, как Лиам взламывает систему безопасности одного из ресторанов Маркуса – там он ужинает. Нам нужно знать, когда он выйдет, чтобы я сделала свой ход. Маркус ужинает в одиночестве, и это упрощает задачу. Холод монитора отражается в стекле, цифры бегут, как пульс; пальцы Лиама щёлкают по клавишам без ошибок, будто это музыка, которую он репетировал всю жизнь.

      Сомнения всё же пробегают: предыдущий план выстраивали три года. Отказываться от вложенного нелегко, но жизнь меняется – мы не всеведущи. Нужно действовать по обстоятельствам.

– Ты уверена? Если нет – придумаем альтернативу, – Лиам пытается встретиться глазами.

– Выдержу, – отвечаю твёрдо. – Не отступлю из-за страха.

Страхи внутри ещё живы, но намерена их победить. Устала бояться, устала плакать. Время действовать – вершить правосудие.

Сердце бьётся ровно; вчерашняя усталость притупила эмоции – пустота кажется даже приятной. Лиам кладёт руку на плечо – тихая поддержка.

– Если что пойдёт не так – защищу тебя, – шепчет он.

– Знаю, – сжимаю его ладонь в ответ, не позволяя слезам выступить. Подушечки пальцев горячие, как всегда перед делом; у него это зовётся «боевой температурой».

Лиам вновь концентрируется на мониторе: время пришло. Маркус расплачивается за ужин.

– Прольём немного крови? – с озорством предлагает Лиам, и в его глазах – тёмный блеск.

– Прольём, – подтверждаю. – Затопим этот город кровью грешников. Губы сами тянутся в улыбку без радости; это больше клятва, чем шутка.

Киваю, выхожу из машины и прячусь в углу у ресторана, где припаркована машина Маркуса. Ночь такая же тёмная, как и в моей голове. Демоны шепчут разные варианты расплаты; больше не держу их на поводке – пришло время дать им волю. Силуэт Маркуса появляется у машины: он щёлкает фарами, готовится уехать. Времени на сомнения нет.

– Помогите! Помогите! – кричу во всё горло, рву голос.

Выбегаю из укрытия, спотыкаюсь перед его машиной – играю роль пострадавшей. Одежда искусственно разорвана, губа надломлена, клок волос вырван – ничего не должно выдать нас. Маркус внимателен; он замечает детали. Делаю себя жалкой. На коже – тонкий слой липкого геля, имитирующего пот и слёзы; на колене – свежая ссадина, поставленная мной же об бордюр.

Шарканье ботинок у головы – сигнал, что роль сработала. Поднимаю взгляд: передо мной – хищник с пустым лицом. Хватаюсь за край брюк, умоляю:

– Помогите, он меня убьёт! – голос дрожит; у Маркуса меняется выражение – ему нравится умолять.

– Садись в машину, отвезу в безопасное место, – произносит с улыбкой, но это не улыбка – оскал.

Прикосновение его руки к локтю вызывает рвотный рефлекс: кровь под ногтями, грязь – всё это пачкает меня. Прикусываю губу, делаю медленный вдох – отмою себя позже, но его грехи не сотрутся. Он заплатит.

Маркус помогает сесть на заднее сиденье – странно, что не спереди. Потом понимаю: сзади ему удобнее наблюдать через зеркало.

– Куда вы меня везёте? – спрашиваю в роли жертвы.

– В больницу, – отвечает и садится.

Больница Маркуса – ирония. Там он лечит только свои извращённые потребности, лишая женщин жизни.

– Спасибо, – шепчу сквозь зубы; внутри – лютый гнев. Пальцы скользят по ремню безопасности – проверяю, не заблокировал ли он защёлки.

Едем. Изображаю истерику: качаюсь, всхлипываю, притворяюсь сломанной. Приходится вызывать в себе эмоции – вспоминаю крики Эмили, её последние слова. Маркус молчит; лицо становится предвкушающим – уверен, что никто не станет искать. Все ведь можно списать на абьюзера парня. Зрачки у него расширены; в зеркале – блеск охотничьего азарта.

Минут через пять машина глохнет. Дверь водителя тихо закрывается; сердце сжимается. Дверь с моей стороны открывается – и чувствую его дыхание, его взгляд. Никакой реакции – лежу вымотанной. Руки Маркуса держат крепко; вокруг – тишина, только шорох листьев.