Убита светом, рождена тьмой

Сны не пожалели: детские крики, мольбы, плач. Просыпаюсь в холодном поту, с ясным пониманием – не вытяну их из этой тьмы, и она потянет меня за собой. Беспомощность – самая разрушительная кислота, разъедает до костей и возвращает туда, где свобода у тебя изъята, а ты лишь смотришь, как страдают твои близкие. Руки связаны снова: один неверный шаг – и весь трёхлетний план развалится.

Могу ли рискнуть всем ради чужих детей? Сердце знает ответ, разум – молчит. На планете миллионы таких историй. Если удастся спасти хотя бы десяток – разве мир не станет на грамм светлее? Светлее моей жизни – да.

Из квартиры просачивается знакомая мелодия. Пальцы сами ищут ритм. Мамино творение – песня, звучавшая на каждую годовщину родителей: клятвы быть рядом в горе и радости, быть плечом и скалой. Их любовь – целая вселенная. Любовь, которую мне никогда не суждено познать. Эта мелодия – как письмо из прошлого: «Держись».

Слёзы стираю тыльной стороной ладони, улыбаюсь музыке, позволяю ей на минуту вернуть меня туда, где было легко. Мама кружится в белом, папа ворчит про неудобный костюм-тройку и всё равно терпит ради её сияющих глаз. В подростковых мечтах на их месте стоял Адриан. Несколько лет – и всё превратилось в пыль: алкоголь, тусовки, опасный драйв. Любил – верю. Но любовью к разрушению горел сильнее. В списке тех, кого нужно было стереть с лица земли, он шёл первым. Потом стало ясно: уничтожит себя сам. Карма лучше любого плана.

Телефон резанул тишину вибрацией. На экране – Лиам. Семь утра. Он ранняя птица, но мой сон обычно щадит.

– Что случилось? – в голос сам просачивается металл.

Пауза тянется слишком долго.

– Как ты это провернула?

– Что именно. Конкретику, – шиплю раздражённо: нервы на исходе.

– Управляющую интерната сняли со скандалом. В сеть слили видео её «воспитания». Её место займёт другой человек, с детьми начнут терапию и реабилитацию.

Ступени подпрыгивают под ногами. То, над чем ломала голову всю ночь, произошло без меня. Радость и облегчение запаздывают – в голове лишь белый шум. Кто? Бог? Вселенная?

Ответ приходит сам.

Райан.

Лиаму обещаю перезвонить позже и бросаю трубку. Речь исчезает, пальцы немеют. Впервые мужчина делает невозможное ради меня – без просьбы. Как реагировать? Благодарностью? Страхом? Сердце, считавшееся мёртвым, внезапно бьётся быстрее.

Пусть рушит стены, если это цена за безопасность детей. Наивной дурой больше не стану, но долг запишу.

Дверь соскальзывает со скрипа. В коридор выглядывает растрёпанная светловолосая голова.

– Мне звонила девочка из интерната. Сказала, что у них будет новая управляющая, что запертых выпустили, разрешили гулять по территории и вернули смартфоны, – Мелани глотает воздух. – Как ты это сделала?

– Не я.

Недоверие на лице читалось бы с Луны. Вчера ей рассказала о знакомстве с Райаном – без лишних подробностей. В зелёных глазах вспыхивает понимание.

– Это был он?

Кивка достаточно. Девочка опускается рядом, глядит на каракули на стене: «Добро всё ещё живёт в сердцах, но не каждый способен его проявить». Мы обе замираем на этой фразе. Добро действительно живёт, просто шум зла часто громче. И всё же ни одному злодею не сбежать от расплаты.

– Собираешься просто сидеть? Не поблагодаришь его? – Мелани косится с укором. – Я вот не собираюсь, Ребекка. Он сделал невозможное. Там, в темноте, каждая ночь была пыткой. Приходилось слушать, как плачут дети. Бояться той же участи, и быть запертой. Мне нужно с ним встретиться.

– Есть план.

Пару часов спустя

Небольшой сон и быстрые сборы – и мы уже у «The Drifter», одного из престижных клубов Чикаго, который держит Райан. Сердце не успокаивается весь путь – стучит, как третий удар бас-бочки. Повод – правильный: отметить свободу детей и сказать «спасибо» тому, кто это устроил.

Мелани поначалу упиралась, но удалось убедить. В клубах она не бывала – хорошая отличница с тотальным материнским контролем. Перед расставанием хочется подарить ей маленький кусочек нормальной юности.

Зал встречает бархатом и тенью: чёрные стены, кроваво-красные диваны, бар из тёмного дерева. В клетках у пилонов танцуют девушки, на танцполе – плотная толпа под ремикс «Crazy in Love». Веду нас к бару.

– Пить – плохая идея, – шепчет Мелани, округлив глаза-оленята. – В прошлый раз всё кончилось интернатом.

– По мохито – и точка. Никакой водки, текилы и виски, – подмигиваю и усаживаю её на высокий стул.

– Два мохито, пожалуйста, – наклоняюсь к бармену, чтобы перекричать музыку.

Он улыбается белозубо и затягивает шейкер.

– Думаешь, он здесь? – Мелани кивком обозначает невидимую фигуру.

Интуиция отвечает вместо меня: здесь.

– Расслабимся. Он сам нас найдёт.

Коктейли появляются перед нами. Бармен бросает мне взгляд с обещаниями; в другое время можно было бы и поиграть. Сегодня – не тот вечер.

Непрошеный внутренний голос пытается испортить момент: «А может, желаемый мужчина – не тот, кто нужен?» Бармен – лёгкий вариант, готовый подчиняться. Райан – нет. С ним придётся отпускать контроль.

– За жизнь, которая уже стала лучше, – поднимаю стакан.

– А твоя? – Мелани смотрит прямо, слишком честно для своих лет.

– И моя в порядке, – улыбаюсь. Ложь ложится тонким льдом на язык.

Глоток разливает тепло. Мне бы – тишины, а не счастья. Беззвучия после многолетней симфонии боли.

На танцпол девочка смотрит с завистью. Детство у неё украли слишком рано.

– Пошли? – трогаю её за руку.

Колеблется секунду – и вкладывает ладонь в мою. В центре танцпола ритм подцепляет нас и крутит, как листья в вихре. Бедро тянет круг, плечи отзываются, руки Мелани поднимаю над головой, чтобы ей было смелее. Мы крутимся, меняемся местами, она закрывает глаза и отдаётся музыке. Сама тоже прикрываю веки – и на миг мир перестаёт существовать.

Чужие взгляды обжигают кожу; привыкла – не мешают. Мелани чуть тушуется – щеки пылают, на губах робкая улыбка. Мы – Инь и Ян. Она – луч солнца в жёлтом, с волнистыми золотистыми волосами, зелёными глазами и тонкой талией на длинных ногах. Я – гроза: изумрудное платье с V-вырезом, спущенные рукава, тяжёлая волна волос на правом плече.