Две стороны. Часть 2. Дагестан

Под утро спецы из "Руси" притащили двух "языков". Первым шел кавказец лет сорока, с рыжей всклокоченной бородой и отсутствием усов, на ногах кроссовки, камуфлированные штаны заправлены в носки, пятнистая куртка измазана глиной, руки связаны за спиной. За ним, подталкиваемый стволом автомата, плелся молодой парень в спортивном "адидасовском" костюме, грязном и пыльном, на лице едва пробивается черная бородка, усов нет, тоже со связанными руками. За пленными шли четверо знакомых офицеров-спецназовцев. Они остановились недалеко от 172-го танка, кто-то из спецов пошел на КНП доложить. Языков поставили на колени, приказав упереться лбом в землю. Через несколько минут со стороны командного пункта показалась группа старших офицеров, спешивших вниз. Подбежав к пленникам, они стали избивать их, пинать ногами в начищенных до блеска берцах, что то крича и матерясь.

– Информацию "выбивают", – пошутил Пермяков.

– Ага, толпой на двоих, да еще со связанными руками, – презрительно сплюнул Щербаков.

– А ты думаешь, Саша, вахи наших пленных чаем угощают? – сказал капитан. – Как баранам горло режут. Так что ты погоди тут со своей сердобольностью.

Видимо устав пинать пленников, боевиков развели по разным сторонам и прямо тут же у каждого стали требовать обозначить на карте места огневых точек, схронов боеприпасов, указать количество боевиков в селах. Молодой парень довольно живо что-то показывал на карте, вытирая кровь, сочащуюся из разбитого носа. Старый упорно молчал. Тогда несколько офицеров-ВВшников потащили его к танку и стали привязывать за руки и ноги к еще теплой от вчерашних выстрелов танковой пушке.

– Не хочешь говорить, собака ваххабитская, – орал в ухо боевику один майор, – твое право. Сейчас танк стрелять начнёт, а ты на пушке болтаться будешь! Знаешь, что бывает, когда пушка стреляет? На всю жизнь глухим дебилом останешься! Срать и ссать под себя будешь до самой смерти, а Аллах таких обосранных в рай не принимает! Механик! – крикнул он сидевшему на башне и наблюдавшему за этим цирком Марченко. – Заводи танк!

– Не надо заводить! Я всё покажу! – ваххабит дергался на пушке, словно пойманная рыба на кукане.

Часов в девять утра вновь начался обстрел Карамахи. Территорию села условно разделили на квадраты, и теперь каждый танк методично долбил по своему участку, разрушая дома практически до фундамента. По данным разведки и из показаний "языков", ваххабиты по-прежнему скрывались на территории села. На картах обозначили новые огневые точки боевиков. Визуально передвижений живой силы или техники ваххабитов не наблюдалось. Щербакову наскучило сидеть на месте командира и смотреть, как Кравченко практикуется в стрельбе по неподвижным мишеням.

– Слышь, Кравченко, – сказал Александр наводчику, – следующий конвейер я стрелять буду.

– Да не вопрос, товарищнант, – ответил боец.

Танк, отстреляв 22 снаряда, откатился назад, на загрузку. Опять тяжелые снаряды, вытащенные Щербаковым из накрытых брезентом ящиков, скрывались в башне танка, укладываясь в конвейер с помощью Обухова и Кравченко.

Танк снова на позиции. В прицел видно разрушенное село и черный дым от горящих камазовских покрышек, почти вертикально поднимающийся в синее небо. Сидя на командирском месте, Александр всё это время наблюдал за Кравченко, поэтому порядок действий выучил наизусть. Выбрав дом поцелее, Щербаков нажал на кнопку АЗ, автомат зарядил пушку, навёл на цель, нажал кнопку под правым большим пальцем – замерил дальность лазерным дальномером, и пушка автоматически встала на нужный угол возвышения. Правый указательный палец надавил на кнопку "чебурашки" и грянул выстрел. В башне запахло сгоревшим порохом, через мгновенье пустой поддон заряда вылетел через маленький лючок вверху башни, звякнув по куче таких же поддонов, во множестве разбросанных позади танка. В рассеявшемся дыму стало видно, что половина дома превратилась в груду дымящихся обломков. Снова АЗ, боковым зрением видно, как снаряд залетает в казенник пушки, за ним задвигается заряд. Вновь выбор цели и выстрел. Еще одним домом, где, возможно, прячутся боевики, меньше.

После обеда на микроавтобусах, сопровождаемых БТРом, приехали телевизионщики различных каналов и пресса. С огромными фотоаппаратами и телекамерами они разбежались по огневым позициям, подбирая в видоискатель нужный ракурс для своих репортажей и статей. Загрузка танковых конвейеров превратилась в фотосессию. Солдат, таскающих тяжелые снаряды, фотокорреспонденты просили принять ту или иную позу, задумчиво курить, глядя в даль, целиться из автомата в сторону разрушенного села. Другие репортеры засыпали несколько смущенных таким напором солдат вопросами о службе, войне и тому подобном. Параллельно упитанный журналист с надписью "НТВ" на черной жилетке с множеством карманов вел репортаж на фоне дымящегося Карамахи. Поснимав пару часов солдат, стреляющие танки и пикирующие на села истребители, корреспонденты уехали в сторону Кадара, посоветовав солдатам смотреть себя по телевизору и читать в газетах, правда, не сказав, где всё это в данной обстановке можно взять.

До вечера танки выпустили еще четыре боекомплекта. К пушке невозможно прикоснуться, хоть прикуривай от раскалившейся и неуспевающей остывать стали. Когда солнце опустилось за горные вершины и окрасило красным темнеющее небо, танкисты, загрузив очередные 22 выстрела в конвейеры своих боевых машин, уселись около небольшого костра. «Прошаренный» Кравченко достал картошки, её решили испечь в углях, как когда-то в детстве. Со стороны КНП подошли двое "вованов" – солдат внутренних войск, с ними танкисты успели познакомиться за эти дни. В руках один из ВВ-шников держал потрепанную гитару-шестиструнку, всю исписанную и разрисованную, как и положено армейским гитарам. Костер, разведенный из разломанных снарядных ящиков, догорел. В его тлеющих углях пеклась картошка, щекоча ноздри давно забытым запахом, никак не связанным с войной.

– Нас когда в аэропорт привезли, – задумчиво вороша палкой мерцающую красно-желтыми искрами золу, сказал один ВВшник, – там как раз группа "Иванушки Интернешнл" выступала. Пели какую-то свою лабуду, типа "Тополиный пух", а тут мы идем строем, с оружием. Так они прямо на полуслове песню обрывают и начинают "Снегири-герои". Бля, прямо в тему!

– А что за песня? – Марченко подвинулся поближе к костру. – Чего-то не слышал.

– Марчелло, да что ты там в своем танке слышишь? Спишь, бля, всё время! – ткнул механика в бок наводчик Стеценко. – Ну-ка спой, – обратился он к "вовану" с гитарой.

Тот перебрал струны и начал на "трех блатных":

Снегири-герои, погляди,

Словно капля крови на груди,

Но в каком невидимом бою

Ранены они

За мечту свою,

За любовь свою…

Песня звучала в сгущающихся сумерках, и каждый у костра думал о чем угодно, только не о войне.

Ночевали на разогретой за день трансмиссии, не раздеваясь и с головой завернувшись в спальные мешки, ремень автомата намотан на руку. Ночи стали холодные, часто моросил мелкий дождь, пропитывая всё противной сыростью. Под утро всё же пришлось скрыться от него в холодной башне и, ежась от холода, в полудреме ждать утра.

Суббота, но тут без выходных. Позавтракали надоевшим сухпаем, танки вновь принялись обстреливать село и прилегающие к нему высоты. Ближе к обеду Кравченко, наведя угольник прицела на очередную цель, нажал кнопку "выстрел", но привычного "бум" не последовало. Он нажал еще раз – ничего. Снаряд и заряд находились в канале ствола, однако вылетать не собирались. Поняв, что что-то опять не так, Щербаков приказал экипажу заглушить двигатель и покинуть танк.

«Наверное, такая же фигня, как в Каспийске – заряд отсырел, – сказал он, когда все трое сидели метрах в двадцати позади замолчавшего танка. – Блин, я не знаю, как там что открывать-вынимать. Прошлый раз это Абдулов с Кругловым делали. Ну сейчас 172-й с 153-м отстреляют, у них спросим, может, они "шарят".

Экипажи двух других танков тоже "не шарили". Правда, Стеценко с Гириным с умным видом залезли в 157-й и где-то там поковырялись, но в итоге развели руками – не смогли открыть клин затвора и вытащить заряд. Затем в танк залез подошедший с КНП Пермяков, и так же без результата.

«Подождём, может Абдулов приедет, а пока будем из двух других танков стрелять, – капитан посмотрел в сторону дымящего села. – Идите откройте трансмиссию. Скажем, что танк перегрелся, а ты там чего-нибудь "ремонтируй"» – сказал он Обухову и снова ушел на командный пункт.

Через пару часов, и правда, на своем танке подъехал Абдулов, проверить, как обстоят дела с танками. После привычного рапорта Щербаков доложил командиру роты о возникшей проблеме. Абдулов скрылся в башне 157-го вместе со своим механиком Гавриловым по кличке Гаврик. Покопавшись с полчаса, они вылезли, оба взмокшие, но так и не открывшие клин затвора. С КНП подошли двое "вованов" – подпол с полковником, поинтересовались, почему танк не стреляет. Полковник оказался бывшим танкистом. Вместе с командиром роты он залез в танк. Офицеры долго оттуда не вылезали, наконец появился взмыленный Абдулов.

– Клин затвора пригорел, надо чистить, – крикнул он стоявшим поодаль танкистам, – Спасибо, товарищ полковник.

– Да не за что, – полковник, вытирая взмокший лоб, спрыгнул с брони.

– А что со снарядом? Не выстрелит? – спросил Щербаков

– Не ссы, не выстрелит. Единственное, как разбирать клин затвора, на данный момент знаю только я и Круглов. У меня сейчас времени нет этим заниматься, а Вадим в Верхнем Дженгутае со штабом нашего батальона. Так что делайте вид, что танк ремонтируете, потом разберемся, – ответил командир роты. – Кстати, завтра День танкиста. В 21:00 будем выходить на связь. Запиши, – Абдулов достал свернутый вчетверо тетрадный лист, – частота 32.000, мой позывной "Макс", Прошкин – "Фрол", Вадим – "Общий", твой – "Анис".

– А почему такие позывные придумали? – дописывая, спросил Щербаков.

– Ну мой, потому что я на Максимке квартиру снимаю, – ответил Олег, – Лёха Прошкин из Фролова, Вадимыч в общаге живет, ну а ты с полигона в Анисовке. А частота 32.000 – это пушка танка в походном положении на 32 градуса вправо. Не забудь, в 21:00!

Абдулов укатил в сторону Кадара, где стоял еще один танк третьего танкового взвода. Дальше стояли танки 1 ТВ под командованием Лёхи Прошкина. Все они громили Чабанмахи – второе ваххабитское село, лежащее чуть выше на пологих склонах горы Чабан.

Танки продолжили обстреливать Карамахи. Не стрелял только 157-й. Щербаков курил, сидя на трансмиссии, где-то далеко внизу рвались снаряды. Сашка очень переживал, что сам ничего не может сделать с пригоревшим клином и его танк в разгроме боевиков больше не участвует. «Может, скоро домой поедем, а тут и повоевать не успел», – с грустью думал он.

Управлять стрельбой по какой-то причине решил капитан Пермяков. Он забрался на трансмиссию 172-го, спрятавшись за башней. На голове его чернел шлемофон, от которого тянулся длинный кабель, скрываясь в люке командира. Зампотех давал указание наводчикам, куда стрелять, всматриваясь в село из полевого бинокля, одолженного у ВВ-шников. Во время выстрела капитан приседал, держась за ручки ЗИПа, затем снова высматривал цели. Танк № 153 выпустил полный конвейер, 172-й тоже закончил стрельбу, и Пермяков по радиосвязи приказал механикам отъехать на места загрузки боеприпасов. Механик Кайдалов привычно двинул танк метров на десять назад, заглушив двигатель. Марченко на команду никак не среагировал. Пермяков еще раз по рации приказал Марченко сдать назад – двигатель грохочет, танк стоит, Марченко не отвечает. Отсоединив кабель шлемофона, капитан добрался до закрытого на время стрельбы люка механика и стал барабанить по нему гаечным ключом, пытаясь достучаться до «механа».

«Стеценко, тащи башенный ключ», – пытался перекричать грохот двигателя Пермяков.

Наводчик Стеценко подал Г-образный «башенник» капитану и тот стал откручивать гайку, стопорящую люк изнутри. Крышка медленно поднималась, наконец отъехала в сторону. Взору собравшихся вокруг люка танкистов предстал спящий с открытым ртом Вова Марченко. Слюна скатилась с нижней губы и капала на засаленный воротник спецовки. В грохоте двигателя «механ» ничего не слышал, тем более, что кабель шлемофона он отсоединил.

«Марчелло, дебил!» – Стеценко пнул механика в шлемофон своим обрезанным до половины голенища "дембельским" сапогом.

К нему присоединился командир танка Гирин: «Вова, бля, обезьяна сонная!» – и тоже пнул "механа" таким же обрезанным сапогом.

Марченко дернулся, ошарашено тараща глаза и не понимая, что происходит. В этот момент черное стекло нависавшей справа на башне большой фары "Луны" разлетелось на мелкие осколки, обдав стеклянной крошкой склонившихся над люком танкистов. В зеркальной воронке отражателя зияло пулевое отверстие.

«Всем вниз! Снайпер! – закричал Пермяков. – Марченко, сука, назад сдавай!»

Танкисты посыпались на землю, пригибаясь, отбегая от края ущелья и стараясь не попасть под гусеницы сдающему назад танку. Когда двигатель заглох, из люка вылез заспанный Марчелло: «Чё орать сразу? По-нормальному нельзя было попросить отъехать?»

Стекло фары "Луны" с молчавшего 157-го открутили и поставили на 172-й. Танки, делая перерывы на загрузку и редкие налеты авиации, стреляли по селу до вечера, пока солнце не скрылось за горами. Опять началась изморось, превращая глинистую землю в скользкую кашу. Щербаков решил не идти в дом к спецназовцам по размокшей грязи и заночевал вместе со своим экипажем в танке. На ночь пришлось надевать зимний танковый комбинезон желто-горчичного цвета – под утро на остывшей броне выступал иней. Лишь пушки стрелявших танков так до утра и не успевали остывать. Ночью, вылезая из люков наружу по нужде или покурить, танкисты грели руки о теплую сталь орудия, но в щербаковском танке такой «обогреватель» теперь, по известной причине, не работал. Влага проникала повсюду, даже тлеющее местами село теперь погрузилось в полню черноту, загасив остатки огня сеющим с неба холодным дождем. Под покровом темноты, дождя и тумана в эту ночь остатки боевиков покидали Карамахи и Чабанмахи, бесшумно выбираясь тайными тропами в направлении границы с Чечней.

День танкиста

12 сентября, воскресенье. Утренний туман разогнан солнечными лучами, постепенно подсушивающими влажную от ночного дождя глину. Село молчало, затаившись, а может, полностью опустев. Команды стрелять пока не поступало, и танкисты сидели на броне, греясь в лучах восходящего над горами солнца. Потом снизу, с окраин Карамахи, послышались выстрелы и взрывы. Внутренние войска, псковские десантники и спецназ заходят в село. Они практически не встречают сопротивления, вскоре стрельба затихает, и к двенадцати часам дня над Карамахи развевается российский флаг.

Еще утром капитан Пермяков принес новости с КНП, что, по данным разведки, большинство боевиков ночью покинуло село и сейчас идет "зачистка".

– А сегодня стрелять будем? – спросил кто-то из танкистов.

– Скажут – будем, ответил капитан. – Ждем команды. Саня, пойдем до дома дойдем, спецы на чай звали.

Во дворе недостроенного дома дымился небольшой костерок. Над тлеющими углями на кирпичах стоял закопченный чайник и выпускал из носика тонкую струю пара.

– О, танкисты! – обрадовался лейтенант-разведчик Тарас. – С праздником! У вас же сегодня День Танкиста?

– Бля, точно! Второе воскресенье сентября, – хлопнул себя по лбу Пермяков. – Саша, вот мы, бля… И не помним!

– Привет, – из дома вышли еще двое "спецов".

– Присаживайтесь, чай пить будем, – Тарас расставлял на большой деревянный ящик разнокалиберные чашки и пиалы.

– Мужики, праздник наш, а нам вас даже угостить нечем, – расстроенно сказал капитан, – водка кончилась давно, а взять негде.

– Да это не ваша забота. – хлопнул его по плечу майор. – Оставим банкет на вечер, а сейчас чай.

До вечера среди бойцов всех подразделений только и разговоров – закончилось всё или нет? По слухам, сёла наши, боевики разбиты, часть ушла в горы, в сторону Чечни.

В это время шла "зачистка" Карамахи и Чабанмахи – бойцы внутренних войск и спецназа обследовали территорию сёл. В ходе неё были обнаружены десятки тысяч патронов, гранат, мин, самодельных минометов и ракетных установок. Рядом с убитыми боевиками находили современные ручные гранатометы 1999 года выпуска, переносные зенитно-ракетные комплексы "Игла", предназначенные для поражения самолетов. Подземные склады и бункеры забиты военным имуществом и снаряжением, преимущественно НАТОвского образца, продуктами и медикаментами. Кучи экстремистской литература на арабском языке, шприцы, наркотики. К вечеру войска отошли от дальних окраин ближе к Кадару, вернулись на свои прежние позиции.

Когда почти стемнело и на чернеющем небе стали появляться первые звезды, с КНП вновь спустился знакомый подпол-ВВшник. Было видно, что он немного "навеселе" – победа, как-никак.

«Ну что, танкисты, – сказал он построенным позади танков экипажам, – в честь вашего праздничка еще несколько выстрелов сделаем, а то на дальнем конце села какое-то движение подозрительное. Наших там точно нет. Ты, – указал он пальцем на лейтенанта Щербакова, – тоже танк заводи, сейчас твоей "луной" светить будем, куда стрелять. Остальным целить, куда будет указывать луч, стрелять по команде».

Все три танка грохотали двигателями, став на свои боевые позиции и опустив пушки в сторону безмолвно темнеющего села. Подпол залез на место наводчика в командирский 157-й и включил тумблер большой фары "Луны" со снятым черным стеклом. Мощный луч прорезал ночное пространство, высветив яркое пятно на противоположных склонах. Медленно водя башней, ВВшник выискивал одному ему известный ориентир. Танки, находящиеся по обеим сторонам от 157-го, также медленно водили пушками, следя за белой трубой света. Наконец луч остановился на каком-то полуразрушенном доме с одиноко торчащим деревом.

«Огонь!» – скомандовал подполковник, и оба танка одновременно выстрелили, посылая снаряды в подсвеченную в прямом смысле цель. Затем новая цель и опять выстрелы. Луч был виден отовсюду, из Кадара, спрятанного за вершиной, он походил на толстую белую нить, одним концом бегающую по дальним склонам Карамахи, периодически вспыхивая на том же дальнем конце взрывами. Когда танки выпустили по десятку снарядов, подпол в последний раз навел лучом на очередное строение: «А теперь заключительный аккорд. В честь Дня танкиста, по грёбаным ваххабитам, огонь!»

Танки в последний раз синхронно грянули выстрелами и, отъехав на запасные позиции, заглушили двигатели.

На часах восемь вечера, ночь и непривычная звенящая тишина.

– Если что, я в домике у спецов, – сказал Щербаков Кравченко. – Смотрите не нажритесь тут в честь праздника.

– Да товарищ лейтенант, что жрать-то? У нас нет ничего.

– Знаю я вас, вы ведь, если надо, всё найдете, – и Александр зашагал в сторону пристанища разведчиков.

В домике ждал накрытый стол. На двух застеленых газетой деревянных ящиках консервы сухпая, свежие помидоры, огурцы, лаваш, нарезанное тонкими ломтиками сало и пара бутылок водки.

– Бля, мужики, откуда? – переступив порог, капитан Пермяков развел руками, увидев такое богатство.

– Заходите, заходите, – в комнате за столом сидели все пятеро спецназовцев.

– У нас тут для вас подарки скромные, – протягивая руку танкистам, сказал майор Александр, пряча улыбку в усы, – тематические…

Тем временем тёзка Сашки скрылся в дверном проеме другой комнаты и через минуту вынес две книги, одна поменьше, синяя, богато украшенная арабским орнаментом, вторая побольше, зеленая, с золотым теснением на обложке. – Товарищи танкисты, поздравляем вас с вашим праздником. Как говорится, лучший подарок – это книга, хотя вряд ли вы что в ней прочитаете, – и он вручил синюю книжку Пермякову, а зеленую Сашке. – Это Коран. Вам на память.

– Спасибо! Вот это точно память! – Александр пожал руку разведчикам, к нему присоединился Олег. Лейтенант, усевшись за стол, полистал толстый талмуд с испещрёнными непонятной арабской вязью страницами.

– Сзади открой, у арабов там в книгах начало и читают они задом наперед, – сказал Тарас. – Мы там подписали.

Открыв заднюю страницу, Сашка увидел две надписи, сделанные синей шариковой ручкой: "Танкисту Александру от Александра-разведчика в День Танковых Войск! п.Кадар 12 сентября 1999г." и "Саша! С первым твоим праздником! Счастья, боевой удачи! Тарас".

– Тарас, а ты же говорил, что арабский знаешь? – спросил Александр, вспомнив, что у Тараса, закончившего Рязанское десантное училище, вторая военная специальность военный переводчик.

– Ну мало-мало понимаю, а что?

– Можешь мне по-арабски написать "Карамахи", "Чабанмахи" и "Кадар".

– Давай попробую, – и Тарас накарябал в Коране странные загогулины, обозначающие на арабском названия этих населенных пунктов.

– Может, хватит писаниной заниматься? – сказал тезка Александра, усатый майор. – Праздник сегодня, или где? Наливай давай!

У Сашки совершенно вылетело из головы, что в 21:00 нужно выходить на связь с командиром роты и остальными командирами взводов. Да и не до этого – с новыми боевыми товарищами было так здорово. Танкисты и спецы пили водку "за бронетанковые войска", "боевую дружбу", "за погибших" и "победу", вспоминали последние дни, шутили, рассказывали смешные истории и анекдоты. Часов в одиннадцать вечера, когда откуда-то появилась третья бутылка, Щербаков выбрался из дома подышать свежим воздухом. На плече висел тяжелый АКС, с ним Александр теперь не расставался. «А не пострелять ли мне из автомата напоследок? – подумал он. – А то всё, война кончилась, теперь, поди, домой поедем, когда еще стрельнуть придется», – и он, спотыкаясь в темноте, зашагал в сторону темнеющих танков. Проходя мимо своего 157-го, Сашка никого не увидел. «Пьют где-то, суки», – мелькнула мысль в его голове, и лейтенант побрел дальше. На краю обрыва он улегся в сухую траву, передернув затвор, направил автомат в черную пустоту. Кое-где мерцали непогасшие за день очаги пожаров, и Александр выпустил длинную очередь в сторону одного из этих краснеющих пятен, затем еще. Зеленые и малиновые звезды трассирующих пуль вылетали из вспыхивающего ствола, стремительно падая в темноту…

В пять часов утра, когда над Карамахи моросил холодный осенний дождь, в Москве произошел очередной теракт. Восьмиэтажный кирпичный дом на Каширском шоссе полностью разрушил взрыв более трехсот килограммов тротила. Под его обломками погибли почти все находившиеся в нём жильцы – 124 человека.

Прощайте, горы

Проснулся Александр утром на трансмиссии своего танка, прикрытый сверху толстым спальником. Рука онемела от накрученного на неё ремня автомата, а голова трещала, как будто в ней шли бои. Солнце бросало свои лучи вниз сквозь летящие облака, пытаясь высушить мокрую от ночного дождя землю. Рядом сидел Кравченко с такими же красными, как у Щербакова, глазами и следами похмелья на круглом небритом лице. «Бухали всё-таки», —проползла мысль в тяжелой голове лейтенанта.

Вскоре к танку подошли спецназовцы Тарас с Александром.

– Живой, Саша? – спросил усатый тезка.

– Живой, башка только раскалывается, – водка, может, "паленая", – Щербаков приложил к больной голове прохладный поддон, оставшийся от заряда.

– Да хер его знает, брали в Махачкале… Слушай, Саш, ты нам вчера патронов к нашему "Взломщику" обещал, всё равно не пользуешься.

– Обещал?

– Ага. У тебя же там лента на сто штук. Дай хотя бы десяток.

– Мужики, забирайте все сто. Вам нужнее.

К обеду небо заволокло низкими тучами и зарядила нудная мелкая изморось. Со стороны Кадара показался танк командира роты. Разбрасывая раскисшую рыжую глину, он лихо затормозил перед опустившими в сторону молчащего Карамахи пушки танками. Из люка механика выглядывало перепачканное грязью лицо Гаврика, а на башне из своего люка по пояс торчал жилистый Абдулов. На груди Олега рядом с нагрудным знаком "Гвардия" старого образца, похожего на орден, красовался еще один – темно-бордовый крест с мечами и Святым Георгием в центре. Не дожидаясь рапорта Щербакова, он приказал срочно собираться и следовать за ним в сторону Кадара, где уже выстраивалась для очередного марш-броска колонна мотострелкового батальона.

– Здесь у нас больше дел никаких, – сказал построенным танкистам Абдулов. – Следуем в Буйнакск на полигон "Дальний".

– Как же снаряд у меня в стволе? Вдруг выстрелит? Или взорвётся? – сказал Щербаков.

– Ничего ему не будет. Приедем на полигон, там разберемся.

– А что это у тебя за орден такой красивый? – указал взглядом на крест Щербаков.

– Это не орден, это ВВ-шный нагрудный знак "За отличие в службе", но во внутренних войсках они его чуть ли не за орден считают. Это за взаимодействие с войсками МВД.