Все сказки не нашего времени

Мать Говарда стала паршивой овцой после того, как выскочила замуж за своего коммивояжёра. Так ведь семья оказалась права: тот оказался в психушке, оставив жену и двухлетнего ребёнка. Они готовы были принять её обратно, с соответствующим покаянием, но гордячка отказалась и стала сама работать и воспитывать сына. И чем всё закончилось? Сама оказалась в психушке, да и сын чудом избежал той же участи. Чудом? Роберт улыбнулся. Никаких чудес: парень работал, как вол, и боролся, и сумел умереть своей смертью в своём доме. Правда рано: по нынешним временам 47 лет – не срок. Но для Говарда и это удивительно много, с его-то монстрами. Не жизнь, а чистый кошмар!

*****

Своё детство Говард помнил плохо, урывками. Лучше всего помнил деда и его рассказы о путешествиях. Он сохранил все диковинки, которые дед привёз из своих странствий – это был его мир в детстве, да и сейчас во многом тоже. Он брал в руки вещицу, всматривался в неё и начинал слышать голос деда, рассказывавшего очередную удивительную историю – иногда смешную, иногда страшную. Правда, когда дед заметил, что внук кричит по ночам, он перестал рассказывать страшные и осторожно допытался у мальчика, что ему снится.

– Монстры! – шёпотом (чтобы не испугать маму) кричал мальчик. – Они выходят из моря и гонятся за мной; и в море, и потом. Они могут двигаться по суше! Они невидимы для остальных. Они прячутся в наших комнатах и показываются мне, когда темно.

– Если темно, ты не можешь их видеть, – рассудительно заметил дед.

– Я их чувствую.

– Как?

– Не знаю. Просто чувствую, когда они подкрадываются, и даже просто если они в комнате

– Пошли, – сказал дед и мягко, но решительно взял его за руку. – Сейчас вечер, в комнатах темно. Покажи мне своих монстров.

– Не хочу показывать!

– Тогда сходи сам, прямо сейчас. Если они снова начнут тебя пугать, крикни мне – я их прогоню, я знаю как.

Говард с сомнением посмотрел на деда, но пошёл. И что же? Никаких монстров наяву он больше не видел, и даже не чувствовал. Они полностью переселились в его сны, но как только он говорил им там, что позовёт дедушку, твари быстро исчезали. А когда дед умер, и они отказывались исчезать, Говард уже нашел свой способ борьбы с чудовищами. Он стал их описывать – переносить в реальность, под яркий свет своего воображения. В этих ментальных клетках – его рукописях – монстры жили, становясь безопасными для него. Правда, сны рождали новых чудовищ или возрождали старых. Ну что ж! Проснувшись, он с мстительным удовольствием заключал их всех в свою прозу, окружая там атрибутами реальности, артефактами научного познания мира – острейшим оружием против порождений ночных кошмаров.

И всё-таки жить было очень трудно. Нельзя же всё время писать! К тому же надо было зарабатывать на жизнь, превращая тем самым занятия литературой в подённый труд – он правил и перепечатывал чужие рукописи, и как же он это ненавидел! Мысли о самоубийстве посещали всё чаще. Он понимал, что живёт нездоровой жизнью – но это потому, что исходно был нездоров. Чего скрывать от себя – болен психически, тут даже Фрейда не надо было для диагностики, сам Говард с его аналитическим умом и обширными, хотя и отрывочными, научными знаниями вполне осознавал свои проблемы и ограниченность того способа, которым он их решал. Требовалось общение с живыми людьми, погружение в реальный мир – но его психическая природа протестовала. Попытка женитьбы была, конечно, полезна для его творчества, но совместная жизнь продолжалась недолго, хотя с Лорен они расстались вполне мирно – и к обоюдному удовольствию.

Самое большее, что он мог постоянно практиковать на пути общения – это обширная переписка, сначала с матерью (она охотно отвечала ему из своей клиники), затем с другими корреспондентами (к его удивлению, многие значительные люди, в том числе успешные писатели, поддерживали переписку). И это помогало, но не очень, и Говард уже стоял на краю, когда неожиданно получил поддержку из иной реальности, в которой обитают, оказывается, не одни только монстры.

*****

– Смотри, Роб! – воскликнул Стю, – Ты когда-нибудь видел такое?

Он протянул Роберту плоскую чёрную плитку величиной с ладонь. Края закруглены; матовый, приятный на ощупь материал не походил ни на металл, ни на дерево. Возможно, какой-то минерал из дедовой коллекции диковинок, которыми они уже почти заполнили шляпную коробку, оставшуюся от Лорен. Но почему такая странная форма? Заметив щель, идущую по торцу плитки, они попытались её раскрыть, но не получилось.

– Ладно, Стюард, – сказал Роберт, – положи пока в коробку, потом разберёмся. Тут ещё столько работы, дай бог до ночи управиться. Главное – рукописи и письма. Помяни моё слово: мы ещё выручим за них кучу денег, по крайней мере за письма. Он ведь с такими шишками переписывался! Как-то случайно мне сказал – я вначале просто не поверил. Но ты ведь знаешь: Говард никогда не врёт. Не врал…

И они перешли к ящикам письменного стола, а потом к бюро. Забирали все бумаги, не глядя (потом, потом!) и складывали в чемодан. Когда закончили с бумагами, остались только старый диван, фотография деда над диваном, письменный стол и шкаф с одиноким старым костюмом. В новом, приличном, его хоронили. В кухне и ванной тоже брать было нечего, если не считать свидетелей болезни: пузырьков и баночек с лекарствами, перевязочных материалов, каких-то медицинских приспособлений. Роберт грустно оглядел покинутую квартиру, шепнул себе под нос: «Прощай, Говард!» и обратился к Стюарду:

– Пошли, Стю. Закончили. Теперь можно запускать Норму. Ты забирай чемодан, а я – коробку. Норма просто звереет, когда слышит о Говарде. Выбросит она его бумаги, как пить дать. А дедовы диковинки, думаю, не тронет; поставлю коробку в своей комнате, скажу, что это мои детские игрушки. Случайно, мол, нашёл у Говарда – сам отдал ему на хранение, когда переезжал, и забыл.

*****

Теперь он спал только днём – тогда кошмары становились менее интенсивными. Вставал вечером, обедал, несколько часов писал, а потом выходил на прогулку. Людей на улицах ночного Портленда было мало, и это его вполне устраивало. Таких, как он, просто гуляющих, почти не было: люди торопились по своим делам, но их присутствие ободряло его. Тем более, что никто к нему не приставал, даже проститутки: они сразу чувствовали, что он – не их клиент.

Так он продержался ещё несколько лет. В мире происходили глобальные изменения: в России набирал силу монстр по имени Сталин; в Германии рвался к власти Гитлер, и тёмные волны начали захлёстывать культурную и интеллектуальную столицу мира, обратившуюся в огромного безмозглого удава, готовившегося задавить своими кольцами весь мир, задушить и переварить его. Говард всего этого почти на замечал – ему хватало непрерывной борьбы со своими собственными монстрами.

Сколько раз перед сном он просил, чтобы к нему пришёл дедушка, но приходили только чудовища. Но человек не может всё время находиться в обществе чудовищ! Конечно, у него были знакомые, хотя бы в редакциях, на которые он работал и куда изредка приносил свои рассказы, и среди таких же, как он, неудачников-журналистов. Но знакомые – это не близкие люди, а близких людей после деда у него не было. Слишком тяжело далась ему смерть бабушка, деда, матери – он просто не мог пережить это ещё раз. Уж лучше ночные монстры. Семья… Он пытался, видит бог. И Лорен пыталась, но ничего не вышло. Как и с Робертом. Парень искренне хотел сблизиться, но Говард испугался. И всё-таки хотя бы единственный ценитель его странного творчества у него точно был, спасибо Роберту.

Он решил, что достаточно. Сегодня будет его последний день, точнее ночь – он просто шагнёт с портлендского мола в океаническую глубину, откуда его уже давно зовёт Ктулху. Он надеялся, что тело не найдут, что монстр не выдаст собственного создателя. Но даже если найдут, то спишут на несчастный случай: покойный любил гулять по ночам, задумался, перешагнул ограду, упал в море…

Говард дописал страницу, последний абзац:

«От этих любительских, нечётких фотографий, сделанных «Кодаком», исходила поистине магическая сила. Ни одна самая искусная подделка не произвела бы такого впечатления» –

и оставил блокнот раскрытым, придавив разворот камешком: пусть считают, что он просто вышел пройтись. Говард поднялся, но, поддавшись внезапно накатившей слабости, снова опустился на стул: на развороте блокнота вместо камешка мерцала странная плоская коробочка. Чёрная, матовая, с закруглёнными краями. Он притронулся к ней – мерцание прекратилось. Говард взял коробочку в руки, увидел на торце щель и еле заметную кнопку. Он нажал кнопку, и коробочка раскрылась. Одна из внутренних поверхностей казалась стеклянной. Он притронулся к ней – стекло засветилось изнутри, открыв неожиданную глубину, откуда ему приветливо улыбался человек – примерно его лет, но чем-то неуловимо отличающийся и от Говарда (это было нетрудно), и от его современников.

– Что это?! – невольно воскликнул Говард.

– Это смартфон, а я Эдди, – откликнулся человек в коробочке. – Привет, Говард! Не трясись. Я же не Ктулху, верно?

И человек рассмеялся, да так заразительно, что и Говард улыбнулся. Он уже забыл, как это делается. Лицевые мышцы, управлявшие улыбкой, как бы заржавели, но сработали.

– Вот и отлично! – бодро продолжал Эдди. – А говорили, ты не умеешь улыбаться.

– Оказывается, умею, – улыбнувшись еще раз (теперь дело пошло легче) сказал Говард. – А теперь объясни, что такое «мартфон», и откуда ты взялся? (Да еще именно сегодня, добавил он про себя).

– Что хорошо, – задумчиво сказал Эдди, – ты фантаст, причём с широким полем допущений. «Фантдопов», как мы говорим. Мы – это любители фантастики, и мы любим твои книги, Говард Лавкрафт. Давай, вступай на своё поле, и я тебе всё объясню. Готов?

– Да, – кивнул Говард.

– Дело в том, – начал Эдди, – что я не дочитал твою книгу: она замерцала. Сейчас объясню, – поспешно добавил он в ответ на недоумённый взгляд Говарда, который грозил перейти в оскорблённый. – Извини, я не так начал. «Смартфон» – это дословно умный телефон, Телефон, как у вас, но плюс компьютер. Ты знаешь, что такое компьютер?

– Какое-то счетное устройство?

– Да, только сейчас, через сто лет, это не просто счётчик. Это устройство со страшной скоростью запоминает, обрабатывает и передаёт информацию. Компьютеры, соединённые в мировую сеть, подняли цивилизацию на следующую ступень – информационную. Мы стали жить в информационном океане, и в этом океане появились не только новые социальные и психологические явления (ты бы сказал – монстры, хотя всё не так страшно), но и необычные физические эффекты. Мерцание – такой эффект; наша группа как раз его изучает. Иногда, в небольшой области пространства, материальные объекты как бы периодически выпадают из реальности: то появляются, то исчезают. Такие мерцание продолжается недолго: минуту или час, и никогда не повторяется в этой же области. Возникновением области мерцания можно в какой-то мере управлять, особым образом сосредоточившись на предмете, несущем информацию. Поскольку раньше ничего подобного не наблюдалось, мы предположили, что эффект напрямую связан с возросшей интенсивностью мирового информационного поля, а в точке мерцания происходит прорыв пространственно-временной ткани реальности. И не просто прорыв, а возможность выбора между близкими по вероятности потоками развития реальности. Но лишь локальными потоками – в целом реальность не меняется. Принцип гомеостатического реагирования. Вот эту гипотезу мы и разрабатываем.

– Похоже, успешно разрабатываете, – глаза Говарда загорелись. – Вы можете путешествовать во времени? Как у Герберта Уэллса?

– Нет. Фундаментальный запрет на перенос избыточно сложных или необычных информационных объектов – поле выталкивает их обратно. Существующая реальность защищает себя. Человек чрезвычайно сложен информационно, и он не может перенестись в другое время. А вот смартфон – сравнительно простое устройство, и его можно настроить на использование только респондентом, так, что для остальных он выглядит просто как черная пластина. Поэтому нам удалось перенести смартфон, настроенный на тебя, и в результате мы можем общаться. Но, извини, не слишком информативно – на определённом уровне переносимой информации связь прерывается.

– Значит, вы уже пробовали, и я не первый?

– Нет, не первый. Но один из первых.

– Но почему? Почему вы выбрали меня? Неудачника, посредственного поставщика бульварных рассказов?

– Я уже говорил, Говард: тебя читают и через сто лет – ты совсем не посредственный, а твоя проза – не бульварная. Я бы назвал тебя гением, но боюсь испугать. И потом, я, как руководитель группы, могу выбирать объект для эксперимента, а мерцание произошло как раз в тот момент, когда я читал твою книгу – и не смог перевернуть страницу. Это означает, что книга могла быть и написана – и не написана. Тебе не надо объяснять, по какой причине.

– Смешно, – сказал Говард без намёка на улыбку. – Ты связался со мной только чтобы дочитать книгу?

– Нет, не только, и даже не столько. Я читал о тебе, Говард Лавкрафт, читал воспоминания современников и твоей жены. Это так отрывочно и противоречиво. Но одно я понял – в основном не из воспоминаний и биографий, а из твоих писем и книг: тебе не помешал бы хороший друг, вроде твоего покойного деда. Нас многое разделяет: и время, и твои личные особенности… Но мне бы хотелось стать таким другом.

– Мне тоже. Спасибо, Эдди. Ну что ж, передавай привет моим будущим читателям!

Они одновременно протянули к экрану руки, их пальцы соприкоснулись, и мир за стеклом погас.

Говард отложил чёрную коробочку в сторону, перевернул страницу и начал писать, постепенно заполняя новый разворот своим аккуратным почерком. Потом закрыл блокнот и поднялся от стола, потягиваясь и улыбаясь кому-то, кто явно отсутствовал в пустой комнате. Пора на прогулку! Он надел плащ, поднял воротник и вышел в сырую ночь, пахнущую близким океаном и затаившимися в нём монстрами. Но привычное одиночество теперь стало не таким мучительным и безнадёжным. Теперь, когда он знал, что его чудовищ увидят и многие другие; его ужас станет их ужасом, его борьба – их борьбой, его рукописи – их книгами. А ещё ему внезапно захотелось путешествовать, и не в воображаемых мирах своих фантазий, а в реальном мире, от которого он так долго скрывался.

*****

На следующий день, дождавшись, когда Роберт уйдёт в свой офис, Норма вошла в его комнату. Коробка стояла у кровати, приоткрытая. Одного взгляда внутрь ей было достаточно. Конечно, никакие это не Робовы игрушки – это поганые сувениры Говарда. В своём доме такую гадость она не потерпит! Роб и так пришёл вчера сам не свой, не спал в супружеской постели, а сегодня еле поднялся, с опухшими глазами. Её долг, как жены, охранять свой дом и своего мужа. Захлопнув шляпную коробку, Норма засунула её в мешок и оттащила за дверь – до приезда мусорщика. Робу она скажет, что приходили из Христианской Ассоциации, и она отдала его игрушки для сирот. «Ты же не будешь сам играть в них, Роб? – так она скажет. – А детишкам радость. Верно?»

Так смартфон оказался на свалке и там постепенно истлевал, сливаясь с другими отходами цивилизации. Пришла и ушла вторая мировая война, погубив миллионы людей, но не затронув свалку. Люди налаживали мирную жизнь, сначала между собой, а потом и со средой обитания. Свалку переправили на завод-утилизатор. Там смартфон погиб окончательно – и возродился через девяносто лет, лёжа на развороте книги. Эдди снял смартфон с разворота, погладил страницу (анахронизм, конечно, но он любил бумажные книги), перевернул её и продолжил читать «Шепчущего во тьме»:

«Чем дольше я смотрел на них, тем яснее понимал, что к Экли и его рассказу нужно относиться всерьёз. Случившееся в Вермонте выходило за рамки привычных представлений. …»

Передержка Рыжего

Ночь, улица, фонарь… Мешает спать, сволочь. На потолке синие всполохи от очередной «Скорой». Слава богу, не завывает: дорога теперь и так свободна. Что ночью, что днём. «Скорая» проезжает тихо, но нехорошо поблёскивает синими глазками. Машина смерти. Не моей, блин! Что мы говорим смерти? Не сегодня. Задёргиваю штору. Здоровый сон укрепляет организм. Это все знают.

Поспал полтора часа. И всё. Ни в одном глазу, блин. Ночь, улица, фонарь… Что там дальше? Аптека. Прямо подо мной. Три стеклянных витрины с фуфломицинами… У меня своя аптека. Съесть, что ли феназепамчика? Осталось девять таблеток. Нельзя. Утром голова нерабочая будет. Держаться-держаться-держаться! Встаю, иду к столу, включаю комп. Так, напишу-ка я рассказ… про кота. Почему-то котики всем поднимают настроение. Невероятно, но факт! На себе проверено. Вот был у меня знакомый кот, рыжий… Решено: пишу рассказ про рыжего кота.

**************

Cat_Ryzhyi.docx

Его так и звали: Рыжий. Впрочем, поначалу никак не звали, потому что котёнок был помоечный. Где родился – там и пригодился. Мама его любила, кормила и вылизывала, а потом куда-то пропала. И тогда котёнок отправился завоёвывать мир. Завоевание закончилось неподалёку от родной помойки – страшная собака загнала его на дерево. Забрался он легко, а вот слезть никак не получалось, и котёнок начал плакать, в голос. Мир оказался огромным и враждебным, и был он там совсем один. Нет, не совсем один. С ужасом он заметил, что к нему приближается какое-то огромное существо. «Мама!» – в отчаянье закричал котёнок и полоснул когтистой лапой по протянутой к нему руке. «Дурак ты, Рыжий!» – отозвалось существо, и почесало его пальцем за ухом. Странное, но приятное ощущение. Они спустились вместе – котёнок на плече человека.

… Дальше сюжет такой: они живут на даче за городом, потому что лето. Кот входит в возраст, гоняет со своего участка соседних котов, гуляет с кошками, дружит с хозяином. Нет, не с хозяином: в их паре нет никакого хозяина. Потом друг уезжает в командировку, а за котом присматривает соседка. Но кот чуть не погибает – он не хочет есть, только пьёт воду и спит, почти без просыпа. Друг возвращается. Кот оживает. А потом человеку предстоит длительная командировка… в космос! И он берёт кота с собой, потому что иначе тот точно погибнет. Авария. Разрушена установка регенерации воздуха. И концовка: «Так они и заснули в кресле пилота, обнимая друг друга. А корабль продолжал своё падение в чёрную яму космоса…»

**************

Чёрная яма, чёрный круг, чёрный квадрат… Просто супрематизм какой-то. «Супре» как-то противно звучит, вроде что-то пере-пре-ло. Суп перепрел. До чего ж дурацкий стиль придумали! И ведь до сих некоторые всерьёз обсуждают этот выпендрёж «революционного сознания». Серп и молот. Рабочий и колхозница. Ленин и партия – близнецы-братья. Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше… Ну вот, понесло в пионерское детство. Чёрный квадрат означает только одно – мёртвый монитор, потому что компьютер выключен или сломался. А Малевич такой же художник, как я – писатель. Служил Гаврила графоманом, Гаврила графоманом был. А, плевать! Ведь сработало же: потянуло спать, совсем как Рыжего в тоске по другу. Зевая и улыбаясь, бреду к постели… Сон-сон-сон. Принимается всякий: ковидный, доковидный, суперковидный. А также суперматический, от слов «мат» и «супер». Даёшь суперматизм! Даёшь…

Однако надо просыпаться. Утро красит бледным светом. О, закрой свои бледные ноги! Бледных ног поблизости нет. Даже кота нет. Выживу – заведу. Рыжего. Приступаю к выживанию.

Сначала завтрак. Яичница, как всегда. Стабильность – признак мастерства. Впрочем, тут у меня, скорее, отсутствие мастерства. Кулинарного. Ну и чёрт с ним: я ж всё равно люблю яишенку, с помидорчиками черри. Жёлто-красная палитра. Солнечный круг, черри вокруг! Только не вокруг, а внутри, как нарывчики. Фу-у-у! Лучше так: как пятна на солнце. Красные такие пятна, предвестники солнечной бури. Съедаю солнце, вместе с предвестниками. Буря отменяется. Цитокиновый шторм – тоже. Теперь чёрный кофе с чёрным шоколадом, чтобы мозги работали. Так! Заработали. Включаю комп.

Четыре часа подневольного труда, на хлеб с маслом. На оплату ЖКХ. На рыбу и мясо, наконец! Чем я кота кормить буду?! Ну всё, спокойно. Сохраняю файл, отсылаю заказчику. Время 15:35. Выключаю комп. Теперь пора подумать о собственном сохранении. Обед – и выход на прогулку, в парк. Боже (если ты есть), как хорошо, что родители ещё в 80-х переехали сюда из центра! Там бы я точно уже взбесился бы. По-настоящему. А здесь – почти лес. Лесопарк. Хочешь – ходи, хочешь – бегай, хочешь – уточек корми.

… Ничего не понимаю! Помню, что обедал, что оделся и вышел на прогулку. Гулял долго, часа два – это тоже помню. Только не помню, как вернулся домой. Сразу сижу перед включённым ноутбуком, таращусь в свой неоконченный рассказ про кота, а на нижней панели время 15:33. Куда, спрашивается, девались два часа и еще две минуты, те, которые на компе?! Всё-таки я слегка свихнулся. Или задремал. Но какой классный сон приснился! Даже жалко, что скоро забудется – так со снами всегда бывает. Это все знают. Вот раньше, до этого поганого локдауна, у меня был собственный психоаналитик, и я развлекал его своими снами. В те благословенные времена, помнится, держал я рядом с кроватью блокнот и ручку, чтобы зафиксировать сон, пока не испарился. Вот кошмары, говорят, хорошо запоминаются, ну просто застревают в памяти. Не знаю: таких качественных кошмаров мне никогда не снилось. А теперь точно не кошмар, что-то совсем другое. Значит не факт, что сохранится. Надо записать.

**************

My_Walk.docx

Я шёл обычным маршрутом: сначала до озера по главной гравийной дорожке парка, потом круг по лесной дороге, потом выход на асфальтированную дорожку до небольшой квадратной площадки по правую руку. В центре площадки – деревянный детский автомобильчик, раскрашенный в три цвета: красный, желтый и зелёный. Только рулевое колесо и сиденье чёрные. (Чёрный ведь не цвет? Надо подумать…) С трех сторон площадку окаймляют скамейки. Теперь они обычно пустые, как и автомобильчик. Здесь я всегда отдыхаю перед возращением домой. Выбираю ту скамейку, которая рядом с дубом. А вот дуб необычный: три толстых ствола прекрасно сосуществуют и обладают совместно огромной кроной. Сейчас крона пятнистая рыжевато-зелёная, и все листья пока на месте.

Вообще-то я не люблю осень – мерзкое, тёмное, серое время года. Серые мокрые листья устилают землю, серые стволы оголённых деревьев, серое небо… Всё это будет, но позже. А сейчас как раз тот волшебный цветной антракт в мрачном осеннем спектакле, который иногда случается в конце сентября. Бабье лето. Скучноватая летняя зелень взрывается разными красками тёплых оттенков. Небо в лёгкой дымке, сквозь которую струится мягкий солнечный свет, мешаясь с прохладными воздушными потоками…

Круг солнца просвечивал сквозь густеющую дымку. И не просто просвечивал – был окружён радужным ореолом. «Солнечный круг – вирус вокруг» – пропел я себе под нос, любуясь ещё одним осенним сюрпризом.

И тут меня накрыло в первый раз. Началось с того, что налетел ветер, и дуб зашевелил всеми своими руками-ветками. Из кроны ко мне вниз потянулись золотистые нити, а потом низвергнулась оранжевая волна. Я тонул. Задыхался. Свет померк. Чернота.

Я не потерял сознание, только зрение. Но ненадолго. Я даже не успел по-настоящему испугаться. Испугался потом, когда свет вернулся, и я увидел, что лавочка напротив уже не пуста – там сидел мужчина с рыжим котом на коленях. Мужчина улыбался, а кот уставился на меня зелёными глазищами. Не мигая – как это кошки умеют.

Всё было до жути реально – и нереально в то же время. Потому что мужчина с котом сидели в прозрачном коконе из золотистых нитей. Сфокусировав глаза поближе, я понял, что и сам нахожусь в точно таком же коконе. Я потянулся к золотистой стенке, но она мягко оттолкнула руку назад. Я в панике попытался вскочить, но получил толчок сверху и снова оказался в сидячем положении.

– Эй, – с лёгкой обеспокоенностью сказал мужчина, – полегче. Я же сижу и не дёргаюсь. И Рыжий тоже, – он приподнял кота, который и в самом деле спокойно висел на его руках, продолжая неотрывно глядеть на меня.

– Это сон, – сказал я твёрдо. – Хочу проснуться!

– Это не сон, – возразил мужчина, – просто совмещённые реальности. – Только не волнуйся: я могу в любой момент вернуть тебя обратно, как скажешь. Но мне очень надо с тобой поговорить. Очень тебя прошу: не истери, останься ненадолго. Просто выслушай меня. Хорошо?

– Ничего хорошего! – окрысился я. – Твои «совмещённые реальности» означают одно: я свихнулся, причём капитально. Вирус, наверное, мозги подгрыз. А может, и от одиночества – нормальной работы нет, от людей шарахаешься… Теперь вот с призраками говорить начал.

– Я не призрак, – возразил мужчина, – и Рыжий тоже. Вполне реальный кот – ты только посмотри на него, какой красавец! И не скажешь, что на помойке родился.