Великий ветер

Григорий. Да оно у меня всегда заряжено. Это еще отцовское ружье. Оно у него всегда заряженное висело… Всю жизнь висело и не стреляло. Не заряженное не стреляет. И заряженное тоже не стреляет, пока из него кто-нибудь не выстрелит, пока не найдется какой-нибудь придурок и не дернет за курок. Ну да ладно. Черт с ним. Ты в город? Или ко мне?

Михайлович. Я, Гриша… Понимаешь… К тебе… Тут такое дело… Ты, Гриша, не откажи… Тут долгий разговор…

Григорий. Что ты, Михайлович? Как я тебе откажу?

Михайлович. Я тебе расскажу… Я все расскажу… Я тебе рассказывал про отца Славки, Андрея. Он ему и не отец, ну да не об этом… Мне Андрей был как брат… С женой ладу у него не получилось – погуливала она. Он знал, но ни разу не застал… Но дело не в этом…

Григорий. Михайлович, что ты, как это… Говори, в чем дело.

Михайлович. Дело, Гриша, в деньгах. Лет тридцать тому поехали мы с Андреем за Байкал и заработали по двадцать тысяч. Новыми. Огромные деньги по тем временам. А в поезде пристал один с картами. Андрея завести легко, он и проиграл две тысячи. А потом хвать – в колоде тузы, короли лишние… Андрей силы был за пятерых: тряхнул его – тот деньги отдал. А потом разжалобил, сели, выпили. Он, этот, и говорит: я, мол, и по-честному могу кого хочешь обыграть, были бы деньги – много – для начала…

Григорий. Это да. Чем больше денег, тем большая вероятность выиграть, если умеешь, конечно. Наука такая есть – теория вероятности. Я ею занимался, когда кандидатскую хотел защищать.

Михайлович. Ну они с Андреем и пошли, взяли его двадцать тысяч – и в другой вагон: там шулера, что по поездам промышляют… И выиграли сто тысяч. Вернулись, а те ночью к нам, и этому, видно как своему, по горлу ножом. Андрей за ними – ему нож в живот. А едем – кругом тайга. Остановились на полустанке, пока довез, пока врача – Андрей и умер. А деньги те мне оставил. Ни жене, говорит, никому не отдавай. Потрать на доброе дело. Такие, мол, это деньги. И вот уже тридцать лет как они у меня. Куда их – жена его гуляла. Сын не от него. Да и в самом деле, не Славке их отдавать… Я ведь пробовал ему помогать, даже слух пошел, что он от меня, – я-то знаю, от кого… А в какую организацию дай – разворуют. А ведь живешь, все крутишься, все некогда. Все потом… А здесь мне сон – помирать через три дня… И деньги при мне…

Григорий. Как «помирать»?

Михайлович. Сон у меня такой, Гриша… Несколько лет снится… Приходит бабенка – такая-этакая… Легкая, принаряженная… Ну, знаешь, такая, как по поездам шастают, когда мужики с заработков едут… Из тех, что передком зарабатывают… А в руках у нее квитанции… И спрашивает, где, мол, такой-то… «А в чем дело?» – «Квитанцию отдать надо, расчет ему от меня вышел…» И вот кого она ищет, тот через день-два и умрет… Как-то приснилась она мне опять, а я и спрашиваю: а когда, мол, мне расчет? Перебрала свои бумажки, покачала головой – не скоро. А вчера опять приснилась и говорит: «Вот и тебе через три дня квитанция…».

Григорий. Брось ты, Михайлович, сон – это все бабьи разговоры.

Появляется Николай Иванович. Михайлович и Григорий не замечают его, и он слушает их разговор.

Михайлович. Нет, Гриша… Это я уже точно знаю – через три дня. А тут эти деньги… Я всю жизнь за ними смотрел, берег, в доллары эти вовремя перевел, а теперь вот я к тебе. Возьми ты эти деньги. Двадцать тысяч.

Григорий. Двадцать тысяч долларов?

Михайлович. Долларов. Мне помирать с ними вроде как грех, да и тяжело… Помирать налегке надо… А ты их, как Андрей просил, на доброе дело и определи.

Григорий. Не верь ты во всякую чепуху. С твоим здоровьем сто лет прожить можно.

Михайлович. Гриша, я тебя прошу. Оставлю я их у тебя…

Григорий. Нет, Михайлович, нет. Ну что ты! Возьмешь в голову, да и правда… А если… Куда мне их?

Михайлович. Ты человек знающий… Ты их определишь…

Михайлович достает сверток с деньгами.

Григорий. Не, не. И не знаю я, что с ними… Какое сейчас доброе дело?

Михайлович. Гриша, Богом молю – возьми… Не умирать же мне с ними. Ты определишь… А доброе дело – какое-нибудь… А мне уже некогда… Мне помирать…

Михайлович кладет деньги на станок. Николай Иванович, никем не замеченный, уходит.

Григорий. Да перестань ты про смерть!

Михайлович. Нет, Гриша… (После долгой паузы.) Я умру…

Григорий долго смотрит в глаза Михайловичу.

Григорий (просяще). А как же я?..

Михайлович. А что ты? Ты поживи…

Григорий. Без тебя? Нет, ты не умирай.

Михайлович разводит руками. Григорий начинает ходить по мастерской.

Григорий. Поживи… А как тут жить… Нет сил так жить, Михайлович… Так оно вроде… А все не так… И жизни нет… И непонятно почему… Может, что нет детей? Может, если бы были дети?

Михайлович. Так оно… Может, будут…

Григорий. «Может, будут…» Ездили ж к врачам – два раза… Говорят, будут… Могут быть, говорят, все в порядке, здоровы… А вот нет… Но не это даже… Ты знаешь… Я вот думаю… (Григорий долго молчит, опустив голову, потом поднимает голову и смотрит на Михайловича.) Я ведь и не хочу детей… Не то чтобы не хочу, а нет их – и вроде так и ладно… А ведь это ненормально… Зачем дом строил, жил? Другие страдают, когда детей нет… А у меня как бесчувствие какое. Поженились, строились, как и не до того… Если бы они были – ну хорошо, а нет – ну нет… А если бы были, то какие? Как Славка? Ты ж ему деньги эти не оставишь…

Михайлович. Почему такие, как Славка? Такие, как ты… А деньги Славке нельзя, ты ж понимаешь… И Андрей спросит – там спросит – кому ж ты отдал? Так что деньги, Гриша, ты возьми… Мне вроде как отчитаться надо будет…

Григорий. А твои дети?

Михайлович. А что мои дети? Я им помогал. У них все хорошо… Они не Славка… Но они… У них свое… Их как будто и нет…

Григорий. А моих и как будто нет, и на самом деле нет… (После долгой паузы.) Вот послушай, Михайлович… Вот мы живем… Ты живешь, я живу… Зачем живем? Ты веришь в Бога?

Михайлович. В Бога?.. (После долгой паузы.) Наверное, нет… А ты?..

Григорий (с сожалением и какой-то обидой). И я нет. (После долгой паузы.) Как жить, Михайлович? Какое тут доброе дело… В Бога и то не верим…

Михайлович. Раньше как-то верили… Я и в церковь ходил, и с бабкой, и с матерью… А вот верить… Не то чтобы Его нет… Кто его знает, Его, может, и нет… Был бы Он, разве с людьми такое творилось бы – и раньше, и теперь. Но что-то есть… Вот Андрея там встречу… А Его… Не знаю…

Григорий (задумчиво). А если и встретишь Его, то что сказать Ему? Вот если бы я встретил Его, что б сказал: зачем Ты весь этот мир устроил и меня в него выпустил? Ну зачем?! Зачем, Михайлович, зачем?! Ну что бы Он мне ответил? Нечего Ему ответить… Да и никого там не встретишь…

Михайлович. А отца? А мать?

Григорий. Отца почти не помню… И не узнал бы… А мать… Так тяжело жили, все как прожить, как прожить… И мать… Лицо как стерлось из памяти… (Вдруг взрываясь.) Не умирай ты, Михайлович! Наплюй на этот сон! Не верь! Что такое сон!

Михайлович (поднимаясь, кладет руку Григорию на грудь). Но деньги, Гриша, возьми… Мне легче будет…

Григорий (торопливо). Не верь, успокойся, хочется тебе – возьму, но на три дня. Три дня пройдет и заберешь назад.

Михайлович (суетливо-торопливо). Ага, Гриша, ага, на три дня. Так я пойду. Я пойду.

Григорий. Подожди…

Михайлович (торопливо, боясь, чтобы Григорий не передумал). Пойду, пойду. И автобус скоро. Пойду. (Не пожимая руки, отходит на три шага, возвращается.) Прощай, Гриша… (Идет к выходу.)

Григорий (после паузы, с испугом). Подожди! (Догоняет, берет его за плечи.) Да не верь ты в этот дурацкий сон! Не верь! (Успокаивается.) Послушай, Михайлович… Я что хотел… Хотел попросить… Поживи у меня эти три дня: (торопливо) тут заказ с рамами, не успеваю один… Помог бы. (Смущенно.)

Михайлович (улыбаясь). Вот ты и сам поверил… Не надо, Гриша. Я-то знаю… От этой квитанции не отвертишься… Да и зачем… Зачем я здесь… (После паузы другим тоном.) А деньги – ты ведь остаешься. Может, хорошему человеку или дело какое хорошее, мало ли что… Я вот прожил, а доброго дела так и не сделал. Вроде и плохого тоже не сделал. Но доброе дело – вот так всю жизнь в памяти перебрал… Все жили – как прожить… Это ты верно сказал – так тяжело: как прожить, как прожить… И вот так, чтобы в памяти осталось, вот, мол, доброе дело сделал – и не нашел. Ну вот что такое доброе дело? Кажется, проще простого, раньше старики говорили: дерево, яблоньку посадил – вот тебе и доброе дело…

Григорий. У тебя ж целый сад.

Михайлович. Да, сад, да вот как-то не то… Наверное, яблонька яблоньке рознь. И сад, и дом я построил – хороший дом, не развалится, хорошо построен – сто лет простоит, – а мне не в радость… Сам не знаю почему. И дети вот тоже – вроде все хорошо… А как будто… Или, говорят, человеку помоги – вот тебе и доброе дело… Я жене Андрея все помогал и Славке помогал, а что хорошего… Как нет войны или голода – так и получается, что жить незачем, никакого смысла, вот какая странная штука… И вот деньги эти, сколько лет у меня, а такого случая, чтоб на доброе дело их, и не нашлось, и не пришлось. Казалось бы – подвернись какое доброе дело, уж я бы не пропустил… А вот видишь… Сколько лет и… Может, тебе как удастся – ты ведь и с образованием, и человек ты хороший… Может у тебя и получится… (После долгой паузы.) Ну, прощай, Гриша. Вот поговорили – на душе и легче. А то живешь, живешь, а попрощаться и не с кем. А так… Вот… Хорошо, когда попрощаешься…

Михайлович проводит рукой по плечу Григория, пожимает локоть и уходит. Григорий протягивает руку, словно хочет окликнуть, но удерживается. Берет пакет с деньгами, идет в зал, кладет пакет в шкаф. Задумчиво ходит по залу, берет телефонную трубку.

Григорий. Алло! Федор Антонович? Это вот… Григорий… Да, да, я. Вы тогда говорили с любой просьбой, а тут такое дело… Нет, со здоровьем вроде ничего, а вот такое дело… У меня родственник как отец, ну, в общем, родственник, дальний. Старик… Семьдесят, но крепкий, и здоровье хорошее, он и сто проживет. Но у него такая болезнь: вдруг ни с того, ни с сего падает давление – и обморок. Приведешь его в себя, таблетку, и как будто ничего и не было… Нет, не эпилепсия… Нет, давление падает. Ездил и в Москву, и везде, профессора смотрели: одно средство, чтобы рядом был человек, особенно ночью, когда спит, а то если во сне, то все… Бывает на неделе по два раза, а потом по полгода не случается… А так семьдесят лет, а с топором как сорокалетний мужик… А тут приснился ему сон, будто умрет через три дня. Ну взял себе в голову. А живет со старухой – она у него вроде как вторая жена, ей тоже за семьдесят, вдруг не досмотрит ночью… Я хотел оставить его на эти три дня у себя, но он упрямый. Так я чтобы положить его на три дня вроде как на обследование – вдруг старуха не досмотрит. А он с врачами: что врач скажет – для него закон… Да. Да. Вроде обследования стариков. Лесковка. Петров. Нет, нет. Врач в белом халате что скажет – для него закон. Ну, что вы. Какой долг, теперь я вам должен… Если что – ремонт или еще что… Нормально так живу… Спасибо, Федор Антонович… Спасибо…

Григорий кладет трубку, задумчиво ходит по комнате. Входит Екатерина Павловна.

Екатерина Павловна. Гриша, ты должен поговорить с Николаем Ивановичем. Я боялась, что ты что-нибудь неловко скажешь, и хотела объяснить ему. Ведь он так раним. Я хотела объяснить, но он все понял. (Трагически.) Понимаешь? Он все понял!

Григорий. Кто понял?

Екатерина Павловна. Николай Иванович!

Григорий. Какой Николай Иванович?

Екатерина Павловна. Как какой? (Утвердительно.) Николай Иванович!

Григорий. Катя, приходил Михайлович… Он…

Екатерина Павловна (раздраженно). Господи, Гриша! Для тебя не существует никого на свете, кроме этих твоих пьяниц и михайловичей! Сколько можно терпеть это! Я же тебе говорю: я хотела поговорить с Николаем Ивановичем, но он все понял. И сказал, что не будет жить у нас. А если он переедет, тут же начнутся сплетни. Все скажут: значит, что-то было, раз приехал муж и… А Николай Иванович очень ранимый. Мы просто не имеем права, понимаешь, не имеем права травмировать его. Ты должен уговорить его остаться.

Григорий. Кого? Директора? Да ты что? Я же сказал: я не хочу, чтобы этот человек жил в моем доме. Пусть ищет квартиру и съезжает. Послушай… Приходил Михайлович…

Екатерина Павловна (требовательно). Гриша! Если он съедет, начнутся сплетни. А Николай Иванович не выдержит всей этой пошлости и грязи и уедет! Представляешь, как обрадуются все наши эти… Уроды… Если им удастся выжить Николая Ивановича и все пойдет по-старому. Ты посмотри, как мы живем! Посмотри, посмотри. (Показывает рукой вокруг себя.) И только Николай Иванович может изменить все это. Пойми, он… Он гений!

Григорий слушает Екатерину Павловну, кивая, будто в знак одобрения, головой.

Григорий. Он дурак. Дурак вприпрыжку. И ты стала ненормальная. Как ты говоришь? Что ты несешь?!

Екатерина Павловна (растерянно, потом просяще-отчаянно). Гриша… Ради бога… Не называй его дураком… И что за слово такое: как ни скажут «дурак», все на него думают. Ну что за люди такие? Если он узнает… Это они все сговорились и называют его дураком. Он не перенесет этого, а они сговорились, они завидуют его уму, его таланту. А если он услышит (трагически), он бросит все и уедет!

Григорий. Ну и пропади он пропадом!

Екатерина Павловна (просяще). Он ведь хочет как лучше, он хочет, чтобы всем нам было лучше… Он жертвует собою, своею жизнью ради нас! (Громче.) Боже мой, ну что мы за люди! Этот человек живет среди нас, а мы не замечаем, не понимаем его! Какие же мы идиоты, бесчувственные, слепые идиоты!

Григорий (выходя из себя). Прекрати этот бред!

Входит Николай Иванович.

Екатерина Павловна (испуганно и просяще). Николай Иванович…

Николай Иванович. Я разговаривал с Екатериной Павловной. При первой же возможности я могу переехать. Такой вопрос не вставал передо мною. Я никогда не копил, не стяжал, не собирал. Я всегда готов все раздать людям. Я никогда не строил никаких домов! Для меня никогда – ни-ког-да – не было такой проблемы. А почему? А я отвечу. Будьте добры, вспомните… (после паузы) Хемингуэя! Вспомните, вспомните! Ну? Ну-ну? Эпиграф «По ком звонит колокол», а? «Если по ком-то звонит колокол, не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе!» А? Или я не прав? (Николай Иванович резко поворачивается и в упор наставляет указательный палец.) Что хотел сказать Хемингуэй? Ну-ну. Смысл? Все люди едины. Е-ди-ны! А если люди едины, то может ли быть у них неединый дом, а? Вот почему этой проблемы для меня никогда не существовало. А теперь скажите мне: чей это дом? (Николай Иванович обводит рукой вокруг себя, садится на стул, спиной к письменному столу, вытянув ноги.) Скажите, скажите! А, уехав из этого дома, уеду ли я от вас, а? Итак, вопрос: чей это дом?

Николай Иванович озорно, подбадривающе-лукаво смотрит на Екатерину Павловну, она вымученно улыбается.

Григорий. Это мой дом.

Николай Иванович. Ха-ха-ха, Григорий Петрович! Вы меня так и не поняли. Вы представляете, что значит дом? А скажите мне: вы задумывались, сколько весит мозг по отношению к весу остального тела? Парадокс? Вы меня не поняли, а вот я вас раскусил. Вы боитесь свободы. Вы боитесь, как боится ее зверь, всю жизнь проживший в клетке. Да-да! Для вас дом – это скорлупа, а суть состоит в том, чтобы выйти из этой скорлупы в мир, в наш общий мир, в наш общий дом! Не бойтесь мира! Не бойтесь оказаться на его ветрах! На перекрестках мира вам будет уютнее, чем в вашей собственной конуре! Но сможете ли вы раздвинуть стены этого дома на весь мир? Способны ли вы сломать эту скорлупу? Вам ли по силам этот труд? Это во сто крат сложнее и труднее, чем построить четыре стены под крышей. Ответьте: вы можете сами сделать это усилие? Вот тут-то я и протягиваю вам руку помощи! Мы объединим наши усилия, и эти стены рухнут! И только тогда вы поймете самое главное! И если вы поняли, так теперь скажите мне: чей это дом?

Григорий (угрюмо). Это мой дом…

Николай Иванович. Ха-ха-ха.

Николай Иванович выбегает. Григорий берется за голову и выходит на середину комнаты.

Григорий. Это мой дом?

Обходит комнату, ощупывая стены.

Григорий. Это мой дом?

Выходит на середину комнаты.

Григорий. Это мой дом? (И вдруг кричит.) Это мой дом!!!

Занавес

Действие 4

Те же декорации. Григорий сидит за кухонным столом. Екатерина Павловна наливает тарелку супа, несет от плиты к столу и ставит перед Григорием. Григорий режет хлеб и берет ложку, но потом поднимается из-за стола, идет к другому столику и чистит себе луковицу.

Вбегает Николай Иванович.

Николай Иванович. Приветствую вас, друзья мои. (Потирает руки, садится за стол и начинает есть суп Григория.) Они подтвердили приезд. Завтра должно все быть готово – девятые и десятые классы!

Григорий подходит с луковицей и смотрит, как Николай Иванович ест суп.

Николай Иванович (ликующе). Я говорил, что они приедут! Теперь к этому нет равнодушия. Когда-то мы боролись в одиночку, а теперь… (Николай Иванович замечает стоящего перед ним Григория, недоуменно осматривается.) Ах, я, кажется, съел ваш суп? Вот видите, как я неловок во всем этом. Право, в быту я всегда попадаю в неловкое положение… Но главное не в этом. (Николай Иванович ставит на стол локти, кладет подбородок на кисти рук.) Главное, друзья мои, что дело стронулось с мертвой точки. Это болото постепенно приходит в движение. (Неожиданно резко.) Вот что главное! (Изменив тон.) Так, Екатерина Павловна, вы собираете девятые классы. Анна Егоровна в семнадцать ноль-ноль ведет десятиклассников в Дом культуры…

Екатерина Павловна. Николай Иванович, Анну Егоровну нужно заменить. Она не сможет, она звонила…

Николай Иванович. Ну что за люди! Кем ее заменить! Кто у нас способен связать хоть два слова! Она должна в семнадцать ноль-ноль быть в Доме культуры! Ну разве с этими людьми возможно что-нибудь сделать?! Ну что такое случилось, какое землетрясение произошло, что она не может в семнадцать ноль-ноль быть в Доме культуры, когда это нужно! Нуж-но!!! Это словно какой-то заговор! Ты не спишь ночами, ты разрываешься на части, ты всего себя отдаешь делу, телевиденье третий раз приезжает в эту глушь, и вот тут какая-то Анна Егоровна не может сделать то, что от нее требуется!!! Ну что такое у нее стряслось?!

Екатерина Павловна. У нее неприятности. Ее дочь, медсестра, дежурила у какого-то старика, уснула, а он ночью умер, а ее теперь выгоняют с работы. Анна Егоровна…

Григорий. Михайлович?! Это же Михайлович!

Екатерина Павловна. Не знаю кто. Его главврач положил в отдельную палату на три дня, у него какая-то болезнь – он умер, ему за семьдесят, что тут странного, – а ее теперь увольняют с работы.

Григорий. Михайлович… Это же я…

Григорий мечется по комнате, не зная, что делать, потом идет к выходу. Николай Иванович преграждает ему дорогу.

Николай Иванович (многозначительно). Григорий Петрович, вы знаете, что я вам скажу? Даже обязан сказать. Что мне необходимо вам сказать? Вы должны отдать деньги.

Григорий. Какие деньги?

Николай Иванович (выставив вперед ногу, откинув назад голову). Я слышал разговор в мастерской. Таким образом, в данной ситуации я свидетель. И Екатерина Павловна с этой минуты тоже свидетель. Этот Михайлович передал двадцать тысяч не лично вам, а, как он выразился, на доброе дело, то есть на общественные нужды. Как я понимаю, это деньги, полученные нечестным способом, от которых он хотел избавиться. Вы обязаны вернуть их обществу, то есть передать мне. Подчеркиваю: деньги переданы не вам лично, а на доброе дело. Вы, при вашей общей узости взглядов, способны понять, что такое общественные нужды, определить, что такое доброе дело? Нет-нет, ответьте: способны? Вы можете взять на себя ответственность утверждать, что деньги пойдут именно на доброе дело? (После паузы.) А я могу взять на себя такую ответственность! Вы знаете, что такое доброе дело? (После паузы.) А я знаю! Для меня это не абстрактное понятие – двадцать тысяч долларов! Я знаю, как употребить эти деньги, чтобы об этой дыре, об этом убогом захолустье заговорили все! И я обязан добиться того, чтобы эти деньги были использованы по назначению. Обязан, так как я понимаю свою ответственность в этой ситуации. И я не стану уклоняться от этой ответственности, так как никто, кроме меня, не способен принять на себя эту ответственность. Я разговаривал с юристом: при отсутствии письменного завещания устное завещание имеет силу при наличии свидетеля. Свидетель в данном случае я. С момента смерти такое завещание вступает в силу, как и письменное…

Григорий. Ах ты… Везде ты влезешь…

Николай Иванович. Но…

Григорий. Уходи, чтобы духу твоего в моем доме не было! Сейчас же!

Николай Иванович гневно, решительным жестом останавливает Григория.

Николай Иванович. Во-первых! Мой уход не решит вопроса. Деньги вам придется вернуть! Во-вторых! Я беседовал с юристом: с ноября месяца по закону вы не имеете права выселять из квартиры. Закон есть закон! Я, конечно, не стану пользоваться своими правами… Если бы я потребовал все свои права! Если бы я потребовал все, что мне положено! Естественно, я перееду от вас при первой же возможности. Но требовать вы не имеете никакого права. И потом, если вы хотите присвоить эти деньги, то при свидетелях я ставлю вас в известность: я не дам утаить их от общественности! Я свидетель! И с момента смерти…

Григорий. Ах ты гад!

Николай Иванович. Позвольте. (Идет навстречу Григорию, Григорий хватает его и отбрасывает от себя.)

Григорий. Да я тебя!

Екатерина Павловна. Гриша! Ты с ума сошел! Что ты делаешь!

Екатерина Павловна бросается к Григорию, тот отстраняет ее, хочет схватить Николая, но Николай Иванович отскакивает, Григорий гонится за ним.

Николай Иванович. Предупреждаю: я занимался японской борьбой!

Григорий. Убью, сволочь!

Николай Иванович бросается к выходу. Григорий наталкивается на стенку и срывает рукой ружье.

Николай Иванович. Оно не заряжено!

Выскакивает из комнаты.