Великий ветер

Поэтому смерть непонятнее даже, чем жизнь, и чтобы ее хоть как-то понять, ее представляют в различных образах, специально для этого придуманных, как изображают и никому не понятное время: то в виде старухи с выколотыми глазами, в рваном овчинном полушубке, почти истлевшем на ее плечах, то в виде юноши, позванивающего в колокольчик и похожего на почтальона.

Смерть тоже изображают по-разному: грекам она виделась юным мальчиком, двойником сна, его родным братом, только с опрокинутым светильником, не угасшим, как у сна (у сна светильник вечером угасает, а утром зажигается снова), а опрокинутым – такой не зажжешь, чтобы зажечь, его нужно перевернуть, а это еще никому не удавалось; мальчик держит его крепко-накрепко, это только кажется, что мальчик беспечен и опрокидывает светильники случайно, на самом деле он знает, что делает, и все у него не нечаянно, и хотя братья стоят рядом, ступни их ног обращены в разные стороны. А кроме того, те самые старухи, что прядут всем нить, – сестры этого мальчика-двойника, хотя он и выглядит намного моложе их, ему на вид лет десять – двенадцать, а им за девяносто, но они ему не родные тетки, не бабки или прабабки, а именно сестры, и в случае чего не они ему указ, а он им.

Чаще всего смерть представляют старухой или даже скелетом с зазубренной, ржавой косой, это подходит только к таким случаям, как смерть в мор, голод или во время войн; мор, голод и войны сами по себе не редкость, но тем не менее они только случай, хотя и частый, но частный, а умирают и без этого, и по-разному: иногда и без страха и ужаса, а иногда в ужасе, не имея сил и воли взять себя в руки.

Владимиру Волкову (сыну моего прадедушки Ивана Волкова, того, которому фамилию Волк-Карачевский изменили на фамилию Волков, когда забрали его на Русско-турецкую войну), прожившему далеко за семьдесят и много лет ее ожидавшему, смерть виделась разбитной бабенкой, если сказать поэтически-возвышенно – игривой блудницей, в веселом, пестром ситцевом платье с пачкой квитанций, расписавшись в которых каждый получает последний расчет. Бабенка эта всю жизнь бесплатно дает всем то, что может дать гулящая бабенка любому и всякому, а потом требует расчета, мол, распишись в квитанции – а после того как распишешься, уже не дает, и поэтому мужики всю жизнь бегают за ней, торопятся, уговаривают, просят отсрочки, а она, как всякая женщина, в любую минуту готова вильнуть хвостом, и непонятно, чем ты ей не угодил.

Волков не бегал следом, не ловил, и она сама приходила без уговоров – как всякая женщина, податливая и нетерпеливая в заветный “бабий час”, когда ей любой хорош, – и, может, поэтому и с расчетом не торопилась, но все равно без расчета не бывает, ей эти квитанции тоже, видимо, куда-то сдавать, и тоже, наверное, под счет. Однажды она заглянула к Волкову и, увидев в ее руках бумажки, он понял, сообразил, что она пришла с расчетом, и спросил: ну, что, мол, ко мне? Но она как будто не расслышала вопроса (а может, и в самом деле не услышала, потому что была занята другими мыслями), спросила, переступая порог хаты:

– А где ета сусед твой, Гришка Вуевский?

Гришка Вуевский приходился Волкову троюродным братом и был лет на десять моложе его. Сын Гришки Вуевского после армии поехал в Минск, устроился плотником на стройку без паспорта, но сумел угодить какому-то начальнику, и тот начальник вытребовал ему паспорт, и дал трехкомнатную квартиру, и даже приезжал летом на легковой машине в Большое Заполье, где после сселения с хуторов жили Вуевские и Волков. Гришку Вуевского сын забрал в Минск, в больницу: врачи определили, что ему нужно делать операцию.

– У сына в Минске, – ответил Волков разбитной бабенке.

– А я други раз захожу, думаю, где ета ен? Тут яму квитанция, нада расписаться.

Бабенка держала в руках целую стопку квитанций.

– А мне когда квитанция? – спросил Волков.

Он подошел поближе и хотел заглянуть в бумажки. Бабенка перебрала сверху квитанции и ответила:

– Табе квитанции нету. А Гришке Вуевскому квитанция. Я к яму сюды, а ен, оказывается, в Минске.

Через несколько дней из Минска привезли хоронить Гришку Вуевского: операция, после того как расписался в квитанции, не помогла. А Волков прожил после этого случая еще лет двадцать, но потом тоже умер: квитанция ему все-таки была, но лежала в самом низу стопки. И, когда бабенка принесла ему ее, он не стал вымаливать и клянчить больше, чем в этой квитанции записано.

Представление Волкова о смерти мало кому известно, оно не попало ни в какие энциклопедии, словари, и справочники, и даже фольклорные сборники.

Из фольклорных представлений, наиболее основательных и как бы утвержденных и признанных специалистами, известно представление о древе жизни и смерти с черным вороном. Дерево все время цветет, ворон срывает цветы и бросает их в корыто с прогнившим дном, стоящее под деревом: цветов не убывает, а корыто не наполняется.

Откуда берутся новые цветы взамен сорванных вороном и куда исчезают из корыта – не указывается, об этом можно только догадываться. Догадок существует две. Согласно первой, крона дерева уходит в какую-то верхнюю бездну, откуда и появляются новые цветы, как яркие залетные звездочки, оседающие потом на ветвях. Это зеркально-противоположное представление тому, которое связано с падением звезд в летнюю ночь и по которому падающие звезды уносят чьи-то жизни, а не приносят, – так, по крайней мере, многим кажется. А корыто соединено с какой-то нижней бездной, в ней все сорванные цветки исчезают навсегда и без следа.

По другой догадке, корыто связано с корнями дерева (дерево растет с неба, вниз кроной), цветки, попав в корыто, каким-то образом проникают к корням и по стволу возвращаются на ветви, где их того и смотри опять сорвет ворон.

Это второе представление похоже на то, что изображено на таблице «Круговорот воды в природе» из курса природоведения в четвертом классе средней школы. На ней изображено (и для наглядности дополнительно показано маленькими стрелочками), как вода крупными каплями падает из облаков, плещется в озерах, играет в граненой посуде, движется по водопроводу, наполняет бочки под крышами домов – в запас для полива, растекается по полям, падает водопадами, рассыпаясь брильянтами брызг и низвергаясь алмазной горой в жемчужно-сребряную бездну, подобно времени и временам с едва уловимым за общим шумом тиканьем и зловещим скрипом шестеренок часового механизма, звонко несется ручьями, поблескивает в глубоких темных колодцах, пульсирует в родниках-криничках, но рано или поздно уходит под землю, проникает в беспросветные, никому не известные глубины, сочится сквозь пески, блуждает в кромешной темноте по водонепроницаемым слоям глины и, наконец, стекает реками и подземными ходами в моря и океаны, а из морей и океанов под лучами солнца поднимается легким паром и плывет облаками в невообразимо, невероятно высоком небе, чтобы снова повторить указанный стрелочками путь, и упасть вниз каплями дождя, и запрыгать стальными гвоздиками по лужам.

Поэтому есть люди, которые летом, во время цветения лугов, лежат в траве (если им не нужно косить) как будто посреди земли и, закинув руки за голову, смотрят в небо, на эти облака, и думают о чем-то непонятно-необъяснимом, о жизни и смерти, но придумать до сих пор они так ничего и не смогли».

Я перечитал этот отрывок два раза. Из какого сора растут стихи… Из лопухов у забора, из одуванчиков у дороги… Стихи да… Пьесу, драму нужно собирать, составлять… Из чего? Конечно, из нелепо развалившейся, абсурдно просуществовавшей семьдесят лет страны… Из директора школы, которому приспичивает все, чего он коснется. Дом, построенный на засыпанной мусорной свалке, который развалился. Поездки на заработки – шабашки. Шулер, просчитавший крапленую колоду… Обмороки беспричинные. Сон о смерти в виде блудливой бабенки с квитанциями о полном расчете… И чеховское заряженное ружье, которое должно выстрелить по законам Аристотеля.

Пьеса собралась из, казалось бы, случайных сцен, эпизодов. Соткалась как бы из ничего, но выстраивалась по драматургическим законам. Спать я лег за полночь, но уже знал, что писать и чем все закончить.

XII

Новая пьеса

Пьесу я написал действительно за одну неделю, написал – словно записал, словно она давно была придумана, выстроена по эпизодам, то есть мизансценам, диалоги писались так, словно я их только что подслушал. Писал почти без черновика, сначала план сцены и заметки по ней, и сразу чистовик.

Пьеса получилась короткой, страниц пятьдесят. Начал я в понедельник рано утром, писал, ни на что не отвлекаясь, спускался с мансарды только поесть. Писал с семи утра до двенадцати ночи, часов по пятнадцать неотрывной работы в день. Во второй половине дня в воскресенье я внес последнюю правку в машинописную рукопись и с окна мансарды увидел Мирского, сидящего на лавочке у забора под двумя березками.

Я вышел к нему и отдал пьесу, она называлась «Свой дом».

Свой дом

Пьеса в пяти действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Григорий, 45–55 лет. Медлительный, самоуглубленный, с какой-то отрешенностью и тоской во взгляде, но уравновешенный, основательный, упорный, внутренне целостный, твердый.

Екатерина Павловна, 40–45 лет. Жена Григория. Ее растерянность прикрывает восторженная наивность, которую она сама возбуждает в себе, что не вяжется ни с ее годами, ни с ее фигурой.

Николай Иванович, 40 лет. Энергичный, самоуверенный, с наскоком, самозабвенный в речах, постоянно жестикулирующий. Разговаривая, наклоняется вперед и закладывает большие пальцы рук под мышки. Походкой и жестами очень похож на козла.

Михайлович, 80 лет. Ловкий старик, в лице житейская мудрость, понимание, мягкость.

Славка, 30 лет. Нагловатый, развязный, обидчивый, все время с претензией, клянчаще-привязчивый, вспыльчивый, взрывчато-озлобляющийся.

Действие 1

На сцене декорации, которые составляют нечто условно-целое, которое можно разделить на четыре части. Правая часть сцены – это кусочек зала дома жителя райцентра: шкаф, диван, столик с телефоном. В этом зале отдельно смотрится письменный стол с высокими стопками книг и необычной настольной лампой. У стола стоит стул. На спинке стула висят поношенные джинсы. За столом видно окно. Чуть левее и глубже – спальня с двуспальной кроватью. Еще левее, но ближе к залу – кухня: газовая плита, холодильник и обеденный столик с четырьмя табуретками. Между кроватью и кухней перегородка, она выходит к зрителю торцом. На этом торце висит ружье, оно сразу бросается в глаза. В левом углу сцены мастерская: верстак, инструменты, циркулярка, электростанок для строгания, стоят готовые рамы, заготовки.

Слышны голоса и входят Григорий, Михайлович и Славка. У них чемоданы, рюкзаки, сумки.

Они снимают куртки, ставят вещи, – видно, что они с дальней дороги.

Григорий. (Часть разговора слышна еще до их появления.) Был карьер – брали песок, потом мусор свозили. После заровняли под застройку. Но кто возьмет участок, все ж понимают. Нашелся дурак и построил: конечно, мусор сгнил, фундамент просел, вот и развалило.

Григорий хлопочет у плиты. Когда он отворачивается, Славка заглядывает в холодильник.

Славка. Да видно – казенная постройка. РСУ, наверное. Им где сказали, там и построили.

Михайлович. Оно, конечно, если фундамент так уйдет, любой дом развалится. Но пока на свои глаза не увидишь, ей-богу, и не верится… Так развернуло, как землетрясение…

Григорий. В торце фундамент почти на метр просел – развернет…

Михайлович. Вот раньше в деревне без фундамента строили. Деревянный дом – он и полегче, и связь в нем…

Славка. Раньше и вода была мокрее, и водка крепче.

Михайлович. Что было, то было. Но и в самом деле и вода была получше… и водка…

Садятся за стол, Григорий наливает всем суп.

Славка (с деланной веселостью). И народ, наверное, раньше не жмотился. Если зашли люди в дом, то и сто грамм наливали.

Григорий и Михайлович начинают есть суп. Славка держит в руке ложку и ожидает ответа. Григорий спокойно ест и после долгой паузы говорит, не обращаясь к Славке.

Григорий. Раньше, когда заходили в дом, то не просили. Просили у церкви. А народ не жмотился. Подавал.

Славка (после долгой паузы, обиженно). Это вас, образованных, специально обучают, как уделать человека, как его шпырнуть. Как его этак… (Славка делает жест рукой.) Так вот отмазать… Да мне и еда твоя не нужна, не то что сто грамм.

Славка демонстративно откладывает ложку. Григорий и Михайлович спокойно едят.

Михайлович (безразличным тоном). Ешь, Славка, домой только к вечеру попадем.

Григорий ставит сковородку с разогретой кашей, режет сало.

Славка (деланно безразлично, скрывая обиду). Я съем, я ладно. Мне что. Я простяга. Утерся и ладно. Но вот ты, Михайлович, вот ты, к тебе в дом зашли, – мы к нему раз в год заходим, когда возвращаемся, раз в год, – вот зашли и у тебя есть – а у него ж есть, в холодильнике стоит, это же не надо бежать, искать – и ты людям не поставишь по сто грамм? Ты всегда за него, а вот скажи: ты бы людям не налил? По совести скажи, не то что за меня или за него, но скажи: ты бы налил?

Славка через стол наклоняется к Михайловичу. Михайлович кивает головой, словно собирается ответить Славке.

Михайлович. Я вот… Дом этот, который развалило… Ведь брал же человек участок, видел, что на карьере… И строил… И материал, и деньги… Думал же он что-то… Ведь не что-нибудь строил… Дом.

Григорий. Дурак и взял, дурак и строил. А думать… Кто сейчас думает.

Славка. Не дурак строил – умники. Видно же – РСУ. А там все умники. Образованные. Дурак вроде меня не строил бы.

Славка начинает есть.

Григорий. Ты бы ничего не строил.

Славка. А мне на кой.

Закончив есть, все идут в зал. Михайлович садится в уголок дивана с намереньем задремать.

Михайлович. Пару часиков, до двенадцати.

Славка. Ты покемарь, а у нас тут дельце, а, Григорий Петрович?

Славка достает запечатанную колоду карт. Григорий с удивлением рассматривает стол с книгами, берет со стула джинсы, рассматривает их. Заметив это, Славка подходит ближе.

Славка. А не завела ли, Григорий Петрович, ваша супруга хахаля? Пока ты там полгода на заработках, бабе одной скучно. Или образованные этим делом не балуют? У них книжки вместо этого? Вон сколько книжек….

Григорий кладет джинсы на стул. Перебирает на столе книги, отстраняет Славку и хочет уйти. Славка загораживает ему выход и показывает колоду карт.

Славка. Должок за вами, Григорий Петрович, а?

Григорий (просительно). Отцепился бы ты лучше от меня…

Славка. Тут уж закон есть закон. Выиграл – дай человеку отыграться.

Григорий. Не отыграешься ты. Я и играл-то, только чтоб показать тебе, что ты не можешь. Соображать надо побольше, чем за восемь классов. Проиграл – и хватит.

Славка. Ты восемь классов не трогай. Учитель. Отыграться – мое право.

Григорий (неуверенно). Не буду я больше играть.

Славка (настойчиво). Ты не крути. Полтысячи тяпнул – и будь здоров?

Григорий. Ты ж сам навязался. И теперь вот лезешь.

Славка. Или дай отыграться, или верни деньги, что выиграл. Верни деньги. А? Верни!

Григорий. Почему это я буду возвращать деньги? Не надо было проигрывать.

Славка. Так дай отыграться! Как что, так про совесть, а сам?

Григорий (уговаривающе, просительно). Не отыграешься ты, пойми. А еще проиграешь, опять будешь лезть.

Славка. Что ты выламываешься? Ты должен дать человеку отыграться? Должен! Вот и не верти! Умник какой! (Оба садятся за стол.) «Проиграешь, проиграешь…» Денег моих жалко? Какой добрый… Сам за рубль задавишься…

Григорий. Денег мне твоих не жалко – связываться с тобой не хочу. Поэтому запомни: проиграешь – никаких отыгрышей. Сказано – все. Ты меня знаешь.

Григорий берет карты, тасует, передает Славке, тот тасует и раздает.

Славка. Знаю… Уж я вашего брата знаю… Образованные… Вам простого человека забить – раз плюнуть. Пару слов. И без слов можете: только взглядом своим посмотрите – и готово. Умеете… Образование… Вам простой человек – тля, вы его давите, как вошь… Только простой человек – он тоже… Сколько вы, умники, его ни гробите, давите, топчете, а он жив… И так вы его, и этак, ну, кажись, все, не дышит – ан нет, смотришь, а он шевелится…

Григорий берет карты.

Григорий. Повторяю: играю с тобой в последний раз.

Славка. Да я сам с тобой не сяду. А закон есть закон. Отыграться – святое дело. Ну что, начнем по десяточке?

Григорий. Как хочешь.

Славка. По десяточке, по десяточке…

Оба кладут на стол деньги. Играют. Григорий выигрывает первую ставку, потом вторую, третью.

Славка. Ага… Сто рубликов… По полной? Ага… А вот так?

Славка выигрывает. Передвигает к себе деньги. Раздает карты.

Славка. По полной?

Григорий. По полной…

Славка. Не боимся, значит… Мы смелые… А вот так?

Славка выигрывает и снова передвигает к себе деньги. Григорий идет к чемоданам, достает деньги. Снова играют. Славка опять выигрывает.

Славка. Что-то у вас, Григорий Петрович, с расчетами слабовато… По полной?

Григорий. По полной…

Славка. Правильно. Играть так играть. Особенно если по науке, да с недоумком. Вроде меня… Как карты, Григорий Петрович? Ага… Ого… Ого-го… А вот так. Не в масть? Ай-яй-яй… Где ж математика, а?

Славка выигрывает, передвигает к себе деньги. Сдает карты.

Славка. По полной? Ну, как наука? Ты ж грамотный, покажи, чему вас там, в институтах, обучили. Ага. А вот так? (Кривляясь.) Карты – это наука. Теория. (Поднимает вверх палец.) Я с профессором разрабатывал теорию… Как теория? А? А вот и распишитесь.

Славка выигрывает, передвигает к себе деньги.

Славка. Еще разок? Время есть, была б охота. Покажи науку. Профессора своего вспомни. Как ты с ним обучался: на деньги или на щелчки? Ну что, еще ставочку? Я не навязываю – я свое вернул.

Григорий долго думает, пристально смотрит на Славку. Идет к чемодану, достает деньги, кладет на стол.

Славка. Вот это я понимаю. Это по науке. На все идем? Правильно, зачем мелочиться… Мы же грамотные… Образованные… Просчитать, по теории… Как теория называется, Григорий Петрович? Вот так, ага. А еще вот так. Может, арифмометр какой или счеты? А вот так… Или хоть таблицу умножения… Тетрадь в клеточку, там на последней страничке… Ага… Ну-ка… Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Такие ученые…

Выигрывает Григорий. Он передвигает к себе все деньги. Славка озадаченно смотрит на него.

Славка. Давай еще. (Сдает карты.)

Григорий. Деньги ставь.

Славка. Да есть деньги. Давай.

Григорий. Ставь деньги. Или заканчиваем.

Славка идет к чемоданам, достает деньги, кладет на стол. Идет напряженная игра. Опять выигрывает Григорий и передвигает к себе деньги.

Григорий. Еще?

Славка долго смотрит исподлобья, достает из чемодана деньги. Опять идет игра, опять выигрывает Григорий. Он забирает деньги в карманы.

Славка. Ты… Это… Я потом… Я отыграю…

Григорий. Играй. Ставь деньги. Играй.

Славка. (Сдает карты.) Я отыграю.

Григорий. Или ставь, или заканчиваем.

Славка (взрываясь). Да нету денег! Ты же знаешь – все здесь. Я отыграю…

Григорий отодвигает карты.

Григорий. Все. И больше не цепляйся.

Славка. Но ты деньги… Все деньги… Я потом… Я ведь не играть – отыграться. Я попробовать хотел… А ты всерьез… (Постепенно взвинчиваясь.) Да ты что! Да весь же заработок! Отдай деньги! Игра ненастоящая! В шутку я, понимаешь! Ты! Карты вот, да я… Карты крапленые – я ведь по шутке. Карты крапленые, игра ненастоящая! Я попробовать хотел! Отдай, не в счет, я же теперь на год без денег!

Григорий поднимается из-за стола. Славка бросается к нему.

Славка. Крапленые!

Григорий. Я и понял, что крапленые.

Славка. Как понял?!

Григорий. По науке. По теории.

Славка. Так ты все знал! Ты нарочно! Отдай деньги!

Славка бросается к Григорию, пытается залезть к нему в карман. Григорий сильнее, он отстраняет Славку. Падает стул. Просыпается Михайлович.

Григорий. Отстань. Я предупреждал. Ты меня знаешь.

Славка. Отдай деньги, сволочь ученая! Все мои деньги хапнул! Да я сейчас…

Михайлович пытается разнять Григория и Славку.

Михайлович. Тихо, тихо, что это вы?! (Славке.) Ты чего вскинулся?

Славка. Знал, что колода крапленая, и хапнул все мои деньги! С чем я теперь год жить до заработков! Ишь умник! Знал, что колода крапленая!

Михайлович. Какая крапленая? Успокойся! Да сядь ты!

Славка (поднимает стул, садится на него). Мужик мне продал крапленую колоду. Я попробовать хотел. В шутку, а он все мои деньги хапнул. С чем я теперь?! Карты крапленые, игра нечестная, ненастоящая. Значит, никому все не в счет, пусть отдаст деньги.

Григорий. С картами все. Навязался, а теперь опять, отыграться, – отыгрался. Все. Да еще крапленые карты. Все. Ты меня знаешь.

Славка. Знаю! Ах ты… Умник! Знаю вас, умников! Я бы вас всех! Отдай деньги, гад!

Славка бросается к Григорию. Михайлович становится между ними и вдруг падает в обморок.

Славка. Ну что? Ну что?

Григорий. Стихни. Помоги. Принеси воды.

Михайловича переносят на диван. Славка приносит воду. Григорий поит Михайловича, дает ему таблетки. Обморок не пугает ни Славку, ни Григория, видно, что они привыкли к этому. Михайлович приходит в себя.

Михайлович (извиняющимся тоном). Вот… Это… Давно не было… Месяца два уже, а? Летом последний раз…

Григорий. Да, летом…

Михайлович. Оно… Это… Сколько времени? Нам и пора, наверное.

Григорий. Полдвенадцатого.

Михайлович. Пора. Пора идти. Пока дойдем, пока билеты… Пойдем потихоньку…