скачать книгу бесплатно
из колоды и, кажется, даже успела заслужить немое презрение у пары бубновых дам в
водолазках. Где-то в перерывах между «Парня в горы тяни – рискни» и «Домбайским вальсом»,
отогнав от неё очередного из валетов, серьёзно, с пафосом демонстрировавшего восхождение из
последних сил в связке по почти отвесной стене, Роман завёл с ней светский разговор,
ненавязчиво интересуясь, как давно она дружит с Эллочкой.
Ляля, легко прочитав его картёжный расклад, отвечала рассеянно и изо всех сил
демонстрировала незнакомство с предметом разговора – что было нетрудно, потому что Эллочка
все старшие классы школы уделяла львиную долю внимания мужчинам старше неё и на контакты
с ровесницами особенно не шла.
Игра в незнание себя оправдала – он почувствовал себя успокоенным и стал, манерно
поглаживая бороду, лепить свой имидж, небрежно роняя упоминания о Визборе и театре на
Таганке. Она снова почувствовала раздвоение восприятия – сознание твердило ей, что он
взрослый, вполне серьёзный и даже, наверное, состоявшийся человек, даже внешность которого
требовала относиться к нему с должным пиететом; а другая, глубинная женская часть её естества
навевала непонятно откуда взявшееся ощущение, что перед ней – попрошайка-лицемер, который
хочет чего-то, но по причинам ложно понятой гордости отказывается упоминать это вслух. Ей
вдруг вспомнился дачный сторож-алкоголик, добросовестно следивший за поливом грядок в
отсутствие хозяев. Он имел обыкновение появляться с приездом Жоры с семьёй на террасе их
дачи, стоял немым укором себе и другим, не в силах попросить вместо платы у Жоры то, ради
чего, собственно, и служил верно всю неделю, – чекушку «Московской» (водка до местного
сельпо сроду не доходила, исчезая в авоськах жаждущих ещё на уровне райторга).
Она бы откладывала до бесконечности принятие решения, но тут хитрый дьявол,
заведовавший не только распрями между литературными журналами почвенников и
прогрессистов, но и судьбами их читателей, подкинул ей со страниц «Нового мира» трифоновскую
повесть, название которой, несомненно, продиктовал лукавый собственной персоной – «Обмен».
Лялю, впрочем, такое провиденциальное название никак не впечатлило – от него, на её взгляд, за
версту разило никаким не «Фаустом» с обменами душ на бессмертие, а московским жэком или,
хуже того, Банным переулком, куда они как-то в её детстве ходили давать объявление на обмен
квартиры для дальних родственников матери. И читать повесть она стала только потому, что
донеслись до неё стороной какие-то хвалебные шумы на этот счёт. И произведение оправдало её
худшие опасения, да ещё и с перехлёстом: это была какая-то угрюмая, наполненная неврозами,
недовольством и ущербностью жизнь, и она выглядела тем страшнее в своей обыденности, что
происходила тут же, в Москве, где-нибудь в Сокольниках или на Каширке. И жизнью этой жили
вот эти самые люди – те, что окружали её в метро и автобусах, что толклись в гастрономах и
универмагах, все эти усталые жёны и больные свекрови, и унылые любовницы, и мерзкие в своей
безысходности коммуналки и малометражки… Убогое существование этих персонажей
показалось Ляле таким противным, серым и изначально предопределённым, что она
всполошилась душой: «Как же так?! Неужели это ждёт и меня?! Неужели так у всех – и на всю
жизнь?!»
Лялю охватил вселенский ужас при мысли, что она, живой человек со страстями и
любопытством, со временем, сама не заметив, когда, станет одним из этих персонажей, поселится
где-то на страницах такой вот книжки, где, кажется, никогда нет солнца, а всё время серая, без
всплесков вдохновения московская осень. Нет! Надо было решаться на что-то, ломать в своей
жизни те самые дрова, о которых все говорят, но которые далеко не все ломают!
И, позвонив Роману в очередной раз, она легко, совсем как взрослая, согласилась не
только прийти на очередную вечеринку, но и забежать к нему до этого на кафедру в главный
корпус МГУ – он, кажется, подвизался там в какой-то бесконечной аспирантуре на мехмате, среди
таких же бородатых коллег. Забежать с целью пообедать вдвоём в профессорской столовой – это
уже был какой-то аванс, негласное обещание и намёк на что-то большее, чем шпротный паштет
среди общего шума и гама квартиры. Впрочем, из профессорской столовой был, как всегда,
обратный ход… Но этот проклятый «Обмен», дочитанный до конца вчера ночью, снова навеял
такое смертное уныние и такую безнадёжность и так совпал с мокрой, вперемежку с опадающими
листьями погодой, что требовалось что-то резкое, необычное – встряхнуть свою жизнь, как
коктейль в тонкостенном стакане, не заботясь о том, как перемешаются его составляющие.
В тот день они ели какой-то сложносочинённый комплексный обед в столовой, где,
оказывается, даже предполагались официантки и перемена блюд и где Роман чувствовал себя
завсегдатаем. А потом они в познавательных целях промчались под высокими сводами главного
корпуса. «Архитектура позднего сталинизма», – смело пошутил он. И в этой откровенности,
словно со своей, ощущалась та интимная грань, которую она готова была переступить.
Университет имел даже своё собственное отделение милиции, что немало удивило Лялю. Всё это
в череде пустого, бессодержательного калейдоскопа его знакомых, которым он кивал на ходу,
почему-то создало у неё ощущение игры в «Бутылочку», как на дне рождения сверстницы в
восьмом классе, где она впервые поцеловалась с парнем. Только теперь бутылочка, казалось, с
каждым заходом крутилась всё более лихо и стремительно, увлекая её за собой в водоворот
новой, опасной жизни – подальше от героев Трифонова с их безнадёжными сторублевыми
альтернативами.
Бутылочка остановилась по мановению её руки, но так, чтобы парень как бы не
догадывался об этом, указуя на тот летний солнечный полдень опоздавшего московского бабьего
лета, когда клёны уже стояли в золотом оперении, но ещё не спешили сбросить его под ноги
полуденным прохожим и под колеса трамваям с грациозными шарнирными дугами над головой,
умными, заострёнными вперёд мордочками. Он, конечно, догадался, что она неспроста
позвонила ему с вопросом: «Роман, ты сейчас занят?» Презрев все обязательства на весь остаток
дня, он сказал с дендистскими интонациями: «Нет, Ляля, в жизни мужчины всегда есть место для
горных восхождений, вина и внезапных встреч с женщинами». Ну что ж – тем лучше! Она и так
уже сбежала с предпоследней лекции по научному коммунизму, и в запасе было с лихвой
времени – часа три, если не больше.
Через полчаса она уже стояла у станции метро «Парк культуры» прямо перед старым
зданием своего института – ей почему-то пришло в голову встретить его именно здесь, у этого
корпуса, а не около этого бетонного монстра на «Юго-Западной».
Ляле захотелось по дороге к нему домой поблуждать по московским дворам, подставляя
лицо нежаркому осеннему солнцу, размахивая сумкой с учебниками и по-детски вспрыгивая на
бордюры тротуаров. Она всё для себя решила, и это решение дало ей внутреннее освобождение –
теперь можно было болтать о чепухе, выспрашивать у него ненужные подробности альпинистских
будней и перебивать его на полуслове каким-нибудь пустяковым замечанием. И вот, не дослушав
его очередной пафосный пассаж о том, как они в режиме подготовки к восхождению гоняли
прошлым летом по горам Тянь-Шаня с рюкзаками, набитыми булыжниками, она, размахивая
руками, забегая вперёд и прыгая перед ним, как горная коза, сказала ровным голосом, буднично, но так, что не оставалось места ни для сомнений, ни для возражений: «Мы сейчас идём к тебе!»
Он всё понял с полуслова и невольно ускорил шаг. Впрочем, может, он старался не отстать от неё, кружащейся вокруг в беспечных пируэтах и перескакивающей с ноги на ногу?
Он пропустил её перед входом в подъезд, и она, показав ему шутливо язык,
скомандовала: «Ну, альпинист, вперёд и вверх! Не отставай!» – и помчалась аллюром по лестнице
так, что он едва за ней поспевал.
Старая, с допотопной мебелью, запущенная квартира в пятиэтажке в отсутствие
интеллигентской компании показалась ей неожиданно маленькой и более уютной, чем обычно.
Роман сделал поползновение выйти на кухню, чтобы поставить чай, но Ляля, с размаху швырнув
сумку с книгами на убитый бугристый диван, сказала:
– Не надо, лучше зажги ту свечку – ароматическую, из Индии.
Он проворно вернулся из кухни с коробком спичек в руках и вознамерился поджечь
фитилёк, но Ляля, держа свечку горизонтально и прямо глядя ему в глаза, спросила:
– С какого конца поджигать?
Её активная роль в мизансцене подходила к концу. Осталось нежным жестом извлечь у
